В пограничном слое

В итоге Гусинский и Невзлин укрылись в Израиле, откуда своих по крови никуда не выдают. Березовский обосновался в Британии, показавшейся ему не менее надежной, чем Израиль, но много более подходящей страной для ведения из нее крупных политических игр против непобежденного чиновного истеблишмента России. Смоленский на время сбежал в Австрию, но после неоглашаемых сделок с российской властью был допущен вернуться в Россию и занялся тем же, чем был занят до бегства – привилегированным обслуживанием членов государственной думы и других господ в том же роде. Ходорковского осудили на восемь лет и возбудили против него уголовные дела по новым обвинениям, что было чревато назначением ему новых сроков. Практически один Березовский продолжал плести политические интриги и разрабатывать способы их реализации, в чем крупных успехов добиться не смог. Во-первых, на Западе, в отличие от России, он уже не являлся перворазрядной персоной ни как политик, ни как богач, тем более, что его уже хорошо пощипали дома российские, так сказать, «домушники». Во-вторых, политические силы и слои, которые он брался решительно финансировать в своих интересах, расходовали эти деньги исключительно в своих целях и фактически «кидали на деньги» своего доброхота и благодетеля, выступающего под маской борца за либеральные ценности – кстати, убедившего себя в том, что он и есть истинный либерал и демократ.

Прочие олигархи-миллиардеры несколько присмирели и от политических претензий явно отказались. Они делились доходами с представителями официальной власти и даже с государством, что прежде в их кругу считалось недопустимо дурным тоном. Да, теперь они платили налоги и акцизы, крали, конечно, когда и где могли, но такого нескрываемого грабежа исключительно в собственную пользу больше себе не разрешали, поскольку и власть уже не позволяла им этого.

В выигрыше оказался один Роман Абрамович – причем сразу по всем статьям, доказав, таким образом, что он самый мудрый, самый дальновидный и расчетливый из всех олигархов и единственный заслуживающий звания, придуманного революционным демократом Чернышевским – а именно звания «разумный эгоист». Олигарх Роман Аркадьевич Абрамович остался на политическом поприще России. Он взял под опеку один из самых малонаселенных и безусловно наиболее отдаленный от столицы Чукотский национальный округ, вложив туда довольно скромные деньги и сделавшись за это губернатором одного из субъектов Российской Федерации. Теперь у него имелись большие полномочия главы исполнительной власти округа и желание сделать для жителей округа большое доброе дело за небольшие для его продолжающего успешно развиваться бизнеса деньги. Что для него могли значить два-три-четыре-пять десятков миллионов долларов в год из своего кармана, затрачиваемых на благо Чукотки в год? Практически ничего, а заметное благо для Чукотки и населяющих ее людей от этих денег было.

«Рома» начал с того, что ввел в узкие рамки разливанное море спиртного, истребляющего тела и души древнего народа, научившегося устойчиво выживать в условиях, в каких, кроме него, могли существовать лишь немногие малые этносы: эскимосы, коряки, эвены, юкагиры, нганасаны, ненцы, саами. Перво-наперво он пресек вымогательский «бартер» между работниками горно-добывающей промышленности и аборигенами-алкоголиками, согласными за бутылку спирта отдавать целого оленя. Сделано это было очень просто – согласно его губернаторскому постановлению спирт отпускали только по скромной норме по заборным картам. За наличные деньги, «просто так» спирт вообще нельзя было купить. Но и горнякам самим требовалось немало «горючего». Так что отрывать спирт от себя они не могли. Одновременно губернатор установил высокие приемные цены на оленей, а вырученные от продажи деньги поступали на кредитные карточки. Население быстро усекло, что таким образом получает свободный доступ к любым дорогостоящим товарам: снегоходам, телевизорам и прочему, и прочему, к чему уже давно привыкли соседние американские аборигены-эскимосы и индейцы на Аляске. Их жизнь круто пошла в гору. А губернатор Абрамович потрудился еще существенно расширить на окраине империи и материка возможности культурного времяпрепровождения. Он построил великолепный ультрасовременный кинотеатр в Анадыре, каких кроме него было всего два в России. Позаботился он и о горняках – вложил деньги в разработку золотых месторождений и обеспечил невиданно комфортные условия труда в условиях полярных зим. Все это сделало его всенародно любимым губернатором. На выборах он получал такой процент голосов, какой получали кандидаты «нерушимого блока коммунистов и беспартийных» в советское время, но только без принуждения, подтасовок и фальсификаций. И жители Чукотки плевать хотели на то, что Абрамович за гораздо бо́льшие деньги купил и содержит футбольный клуб «Челси» в Англии (это ему постоянно вменяли в вину все политиканы и население остальной России). Свою любовь к Чукотке и лояльность центральным властям Роман Абрамович доказал поддержкой всех проектов социальной направленности как в своем подопечном округе, так и в масштабах всей страны. В итоге это привело к небывалому, прямо-таки феноменальному результату. Когда после по меньшей мере двух побед на выборах губернатор Абрамович, возможно, несколько утомленный заботами о процветании Чукотского округа и больше заинтересованный в том, чтобы постоянно заниматься делами клуба «Челси» (он и так проводил в Англии больше времени, чем на Чукотке), обратился к президенту Путину с Просьбой больше не предлагать ему губернаторский пост, Путин подвергся такому мощному нажиму чукотских избирателей, что сам попросил Абрамовича согласиться продолжать работу на своем посту, хотя тот и обещал, что даже удалившись с Чукотки, не оставит ее без своих средств. Столь уникальной ситуации больше не было нигде в России. В других субъектах федерации их главы выпрашивали себе продление полномочий, в то время как Абрамович просил о прямо противоположном, а потому уступил лишь настойчивым просьбам президента, которые нашел для себя полезным уважить.

А уж в бизнесе он достиг и вовсе невозможного. Если раньше он уступал в деньгах Березовскому и Ходорковскому с их корпорациями «Сибнефть» и «Юкос», то теперь он просто включил их в состав своей «Роснефти» и вышел на абсолютно первое место в ряду долларовых миллиардеров страны. Вот что значило догадаться, что лучше идти рука об руку с властью, чем воевать с ней. Рома лучше других осознал, насколько нестабильны вихревые процессы в пограничном слое как в политической, так и в финансовой сферах, а потому вполне разумно позаботился о том, чтобы не завихрять потоки еще сильней – тогда чаще удается использовать попутные течения и струи.

Был ли Абрамович действительно очень щедр по натуре, умел ли сочувствовать бедолагам, поскольку в детстве сам был сиротой, или все от него в пользу людей направлялось исключительно соображениями разумного эгоизма, глядя со стороны, трудно было понять. Одно только представлялось вполне определенно – он действовал правильней, а потому и успешней своих олигархических коллег. За ним не тянулся шлейф обвинений в жадности. В отличие от владельца «Альфа-банка» и «Альфа-капитала» миллиардера Петра Авена, во всеуслышание заявившего, что его обязательства перед социумом исчерпываются уплатой налогов (а это означало, что он и копейки не даст на то, в чем сам корыстно не заинтересован), Абрамович делал движения гуманитарно-благотворительного характера и, наверное, в точности так, как Сомс Форсайт – герой знаменитой саги Голсуорси – с удивлением открывал для себя, что благотворительность – это очень выгодная сфера вложения капитала.

Впервые я услышал о существовании Абрамовича от одного полуродственника, если допустимо использовать такое слово для описания соотношения между мной и Василием, так сказать, в семейном плане. Он был зятем, то есть мужем дочери, единокровной Марининой сестры Галины. Галя родилась много раньше Маринушки и жила отдельно от второй семьи своего отца, но довольно часто бывала там и любила младшую сестренку. Вот этот самый Василий однажды в застолье обронил несколько слов о некоем Роме, который ногой открывает двери в аппарате правительства и администрации президента. Ему ничего не стоило войти в приемную первого заместителя премьер-министра Олега Сосковца и запанибрата спросить: «Олежка у себя?»

А в ту пору Сосковец находился на самом виду. Ему без конца поручались разнообразные финансово очень значимые дела, в том числе и по управлению собственностью громадных промышленных и горно-добывающих предприятий. Из этого можно было заключить, что он весьма важная персона, и от его решений действительно многое зависит, а только что без фамилии названный Рома входит к нему, как к себе домой. Этим Ромой, как мне стало ясно позднее, мог быть только Абрамович.

Надо полагать, что близость Абрамовича к Сосковцу была весьма выгодна им обоим. И у меня нет сомнений, что если один из этой пары достоверно стал миллиардером, то миллиардером, пусть негласным, стал и второй. И таких «неразрекламированных» было едва ли меньше, а скорее даже больше, чем явных.

Василий, зять Марининой сестры, тоже не был простым советским человеком, вдруг превратившимся волею родной коммунистической партии в капиталиста больше чем средней руки. Успешным человеком как в советское, так и в постсоветское время его сделала любезная теща. Это ее силами уроженец западно-сибирского города, женившийся на студентке своего же собственного философского факультета МГУ, был направлен после окончания курса и аспирантуры в нужное место, в нужном качестве, в подходящее время. Как именно? Об этом я узнал от Марины – сам-то я видел Галину Георгиевну всего несколько раз, и наше с ней общение бывало недолгим. Однажды в летний сезон, когда Марина была уже на пенсии, а я продолжал работать, Галя пригласила ее пожить у себя на подмосковной даче вместе с нашей внучкой Светой. Сама она тоже жила с внучкой Ренатой, которая была на год моложе Светланы. Дочь Галины Виктория со своим мужем Васей появлялась на даче лишь в выходные дни, да и то не каждый раз. Сестры как никогда плотно общались друг с другом, и Галю почему-то особенно сильно тянуло откровенничать с Маринушкой – уже не как с родной и симпатичной девочкой-ребенком довоенного времени, а как со взрослой женщиной, к которой продолжаешь испытывать нежные чувства с детских лет. Галя понимала, что не во всем может рассчитывать на понимание сестры, но, подумав, она решила особенно не утаивать от нее подробности своей жизни. Иногда, правда, она немного жалела об этом. Взять хотя бы тот случай, когда она обмолвилась, что на последних президентских выборах голосовала за Зюганова. Реакция Марины оказалась мгновенной и не больно-таки приятной:

– Да ты что, Галка, совсем сдурела? Голосовать за Зюганова! Ты хоть на рожу его посмотри! Я уж не говорю – послушай, что он там обещает!

В первый миг Галина Георгиевна опешила, но, набрав побольше воздуху в легкие, чтобы сразу не ответить чем-нибудь обидным для сестры, предпочла признаться, что сам Зюганов ей никогда не нравился. Не только грубым лицом, голосом и манерами, но и тем, что он делает и говорит. Здесь Марина была безусловно права, а то, что она с такой легкостью и бесцеремонностью высказала несогласие со старшей сестрой – ну так она всегда была такой: искренней, непосредственной, безо всякого притворства, к тому же она так сильно напоминала отца, сгинувшего в московском ополчении, что сердиться на нее не было никакой возможности. Сама Галина Георгиевна всю свою жизнь с полным основанием считала себя красивой женщиной и могла бы представить кому угодно убедительные доказательства этому, если б хотела, и все же Марину она считала самой красивой среди всех четырех сестер. Ей, конечно, было простительней критиковать нынешнее руководство КПРФ. Марина, как и многие другие бывшие члены КПСС, больше не видела смысла связывать свою будущность с КПРФ – партией-преемницей после того, как рухнула в одночасье ее гегемония и монополия на руководство политической жизнью страны. Зато у Галины не было серьезных оснований отказываться от той системы со всей ее идеологией, благодаря которой и она сама, и ее семья вполне достойно жили и устраивались на зависть многим. Она и сейчас не считала себя обычным рядовым членом коммунистической партии (у нее сохранились знакомства даже с членами нового ЦК КПРФ), а уж в прежние времена она и подавно ощущала себя много выше среднего. Галина Георгиевна знала, что не только она одна не верит Зюганову – её высокопоставленные конфиденты тоже не прощали этому своему новому «вождю» в равной степени ни ту чушь, которую, отступясь от ортодоксального марксизма-ленинизма, тот нес в предвыборных интересах, создавая впечатление, что теперь он настоящий социал-демократ, ни фальшивые заверения, даваемые руководству партии в конспиративной обстановке, будто никакой он не отступник от коммунистических целей и идеалов, а просто вынужден делать вид, что партия готова изменить свой курс в новых исторических условиях, чтобы избежать разгрома и запрета, а главное – чтобы иметь возможность снова получить власть над страной в результате всенародных выборов. У Галины Георгиевны не было сомнений, что в нынешнем ЦК компартии преобладают товарищи, считающие тактику Зюганова не просто ошибочной, но и преступной, чреватой всамделишным ее перерождением в какое-то жалкое подобие западной социал-демократии, и она была с ними совершенно согласна. Но Ельцин уже не раз доказал, что силового захвата высшей власти (что было бы лучше всего) он не допустит, и потому, скрепя сердце, члены руководства, даже самые стойкие в убеждениях, вынуждены были признать, что не обеспеченный должным образом вооруженный переворот, в отличие от октябрьского в 1917 году, приведет не только к разгрому боевых дружин компартии и «Трудовой России», но и к уничтожению собственно партии как законно функционирующей политической силы, а тогда снова легально возродить ее окажется почти невозможно. Оставалось делать вид, что компартия действительно идеологически обновилась и готова сотрудничать с другими патриотически настроенными политическими силами на благо народа и государства, хотя именно в этом и заключался главный порок избранной тактики, поскольку делить власть над страной компартия ни с кем не должна и не способна, ибо она только тогда может по-настоящему править, когда вся власть принадлежит ей целиком, монопольно, постоянно и безраздельно. Пока такая власть у нее сохранялась, страна становилась всё сильней и заставляла себя уважать. И только когда последыш и выдвиженец Андропова Горбачев, бездарный предатель коренных интересов партии, отступился в своих шкурных интересах от партийной монополии на власть, всё покатилось-поехало и загремело в тартарары. Собственно Андропова Галина Георгиевна не перестала уважать – как-никак он был многолетним главой или шефом КГБ от ЦК КПСС, при котором его ведомство достигло небывалой, можно сказать – неограниченной мощи, способной сметать любые препятствия на пути достижения целей, поставленных перед партией ее ленинским руководством вообще, а в частности – на пути карьерного продвижения самой Галины Георгиевны – ей ли того не знать! Нет, Юрий Владимирович шел верным путем и страну тоже пытался после Брежневской немощи вести куда надо, но вот не получилось у него – слишком плох стал здоровьем, когда, наконец, добрался до руля. Но вот как его угораздило завещать ключи от власти насквозь провравшемуся первому секретарю Ставропольского обкома, которого он поставил было начальником главного управления КГБ ПО ДЕЗИНФОРМАЦИИ? Это же шестерка, которой велят: ври так-то и так-то в интересах партии и государства, а ему только и остается распространять эту ложь. Какую умственную работу он мог там научиться делать? И вот это ничтожество, руководимое его Райкой, привело к краху мощнейшей в Мире управляющей системы – слава Богу, не к полному, но все же тяжелейшему и трагичному. Сколько всяких ценностей и кадров было потеряно из-за эгоистического предательства, которое и самому главному предателю нисколько не помогло! Кем бы он мог остаться, если б не стал отступником? Больше, чем царем крупнейшей мировой империи! А кем стал? Отставной козы барабанщиком – все равно, конечно, при деньгах (об этом наверняка успел позаботиться), но зато без власти, авторитета и привилегий – то есть без главного, чем соблазнился его малограмотный ум и к чему настойчиво устремляла его ограниченная во всем, кроме амбиций, жена, которую вся страна иначе, как Райкой, не зовет – и по справедливости. А уж как они ликовали, когда добрались до главной партийной кассы, а если говорить откровенно и прямо – до кассы всей страны! Райка так прямо заявила, отправившись инспектировать строительство своего нового дворца: «Настало наше время!» Это ж надо, до чего ее распирало! Ох, и жадность у таких провинциальных мечтательниц насчет богатства! Сразу до всего охота дорваться! И вот – на́ тебе, дорвалась! Ну, ничего, с ними еще обязательно разберутся, когда партия вернет себе полноценную власть! Скрыться им будет некуда. Обязательно обнаружат. Найдут и накажут в назидание всем другим желающим процветать отдельно от партии. Только вот Зюганова ради этой великой цели обязательно надо заменить. Кто вообще кроме дисциплинированных партийцев за такого проголосует? Физиономия топорная, отталкивающая – как теперь говорят – никакой харизмы. Голос грубый, громкий, неубедительный. Говорит, как дрова рубит. Думает, что если у него череп лысый и лоб высокий, так он с этим своим голосом будет напоминать Эрнста Тельмана – не иначе! Только ведь Тельмана теперь мало кто помнит, и никаких выгод от сходства с ним, даже если бы оно было, уже не получишь. Но вот Тельман-то был был совсем другое дело – он идеей коммунизма горел, это даже враги его чувствовали. Он был настоящий человек, настоящая глыба, а Зюганов что? Просто карикатура на подлинного революционного вождя. Ему никто не верил и верить не будет. Жаль только, никак не могут его убрать, видно, держит ключ от партийной кассы в своих руках и никак не хочет с ним расставаться. Больше думая о желании дождаться справедливости, чем веря в ее осуществимость, Галина сказала Марине: – После выборов его снимут, – сказала так, как будто делилась с ней партийной тайной, хотя сестра давно уже в партии не состояла, что, впрочем, не означало ничего, кроме разочарования в идее коммунизма. Другое дело их отец, Георгий Иванович – тот вышел из партии еще в конце двадцатых, и каким-то чудом ему за это ни тогда, ни потом «ничего не было», если не считать того, что послали на убой в ополчение. Последнее, о чем он смог сообщить домой – это что у них одна винтовка на пятерых, и завтра они пойдут в бой. Записку принес в Москву пятнадцатилетний парнишка, которого из сочувствия взрослые ополченцы отправили домой. Какой смысл был губить во имя великой идеи и любимой страны еще одну – и совсем не лишнюю для нее – безоружную молодую жизнь?

Но Марина по поводу будущего «снятия Зюганова» только всплеснула руками:

– Господи! о чем ты говоришь! Снимут! Для того, чтобы на его место поставить еще худшего, совсем уж неприличного, вроде Купцова, Варенникова или Макашова! На черта тебе вообще за таких голосовать? Или твоей партии нужен такой «твердокаменный коммунист» в качестве вождя, как Ампилов?

От «твоей партии» Галину Георгиевну все-таки передернуло. – «Она и твоя была!» – подумала она, но вслух сестре ничего не сказала. Горлопан Ампилов ей самой был крайне неприятен несмотря на его верность настоящим коммунистическим идеалам – уж слишком пещерным демагогом он выглядел на фоне демонстраций из хорошо оплачиваемых старух с напяленными на головы пустыми кастрюлями, по которым они вдобавок старательно колотили ложками, если, конечно, не пели советские и революционные песни. Удивительное дело – партия вроде бы каждому своему функционеру обеспечивала достаточную образованность для того, чтобы он хоть как-то мог выглядеть приличным трибуном, тем более, если он действительно журналист, но нет, по нему было незаметно: либо он деградировал, либо свое учебное заведение, как раньше говорили, фуксом проскочил. О Макашове и, тем более, о Варенникове она раньше была лучшего мнения. Однако оказалось, что положительные сведения о них все-таки надо было самой проверять. А то с Варенниковым вот что получилось – казалось бы, видный военный, стратег, ответственная личность, в недавнем прошлом – командующий всеми сухопутными силами страны, но не нашел ничего лучше, чем брякнуть перед тележурналистами, будто социал-демократическая болтовня Зюганова – это не более, чем прикрытие, так сказать – программа-минимум, в то время, как подлинная программа-максимум состоит совершенно в другом, а именно в том, что под ней всегда понимали настоящие коммунисты. Хоть стой, хоть падай! Как такого умника сделали генералом армии? Уму непостижимо! А Макашов? С целью совершения военного переворота вместе с кучкой офицеров пошел «овладевать» центром вооруженных сил Варшавского договора, который уже приказал долго жить. Они убили милиционера и случайно оказавшуюся у своего окна пенсионерку. А центр связи, оказывается, уже не работал, и возбудить вооруженные силы приказом заговорщиков не получилось. Такие вот решительные и мудрые генералы взялись спасать себя, партию и отечество. У одного из них недержание речи, у другого – импульсивность без разума – хоть бы выяснил для начала, работает ли оборудование центра. Ну, в сей верхушке партии вообще не понять, зачем они обещают в случае своей победы на выборах вообще ликвидировать пост президента? Дикость какая-то! С боем овладеть господствующей высотой с цитаделью наверху, откуда можно контролировать всё окружающее пространство, и самим же ее взорвать! Кому мешало президентство? Брежневу, Андропову, Черненко? Мало ли что Горбачев использовал свою должность неподобающим образом – на то и партия, чтобы вовремя поправить. А если партия этого не сделала, то причем тут президентский пост? Словом, восторгаться нечем и некем. Всем давно известно, что за лидерство в партии и за тот же президентский пост идет постоянная драчка. Купцов слишком прост, Селезнев слишком амбициозен и ненадежен. Генералы вообще не пригодны для решения проблем экономики и мирной жизни – не ракетами же и танками их решать! Им только дай распоряжаться всем хозяйством – в два счета развалят все, что можно!

Эту мысль в голову Галины Георгиевны вложил ее милый. Он ей подробно разъяснил, почему военный способ мыслить не годится для управления экономикой. А милым она даже про себя называла самого важного для ее судьбы человека. Так было безопаснее – даже про себя не произносить его имя. До встречи с ним она и представить себе не могла, что у нее может быть такой любовник, да еще столько лет, до самой его смерти.

Галине Георгиевне едва исполнился двадцать один год, когда началась война, и она в один миг оказалась в военной форме, но не потому, что в числе других идейных комсомолок осаждала райвоенкомат – этого не потребовалось, потому, что она служила телефонисткой в одном из центральных узлов связи в столице, где весь штат сразу перевели на военное положение. Единственным серьезным неудобством для нее явилось отсутствие сапог по размеру ноги. В те, что выдали, Галя свободно влезала, не снимая своих туфель на каблуке, причем и после этого ноге там было слишком просторно. Юбочку же и гимнастерочку она живо подогнала по фигуре сама. А уж фигурка-то, да и вся внешность в целом, у неё в то время была ох как хороша! Галя со смехом вспоминала случай накануне войны, когда зашла в гости в новую семью отца, а там оказался племянник его второй жены Жора – пылкий и красивый молодой человек, полуармянин-полурусский. Увидев ее оживленную, уверенно державшуюся, прекрасную, он просто обалдел от ее высокой груди и ладных ног, да так и оставался сидеть с отпавшей вниз челюстью, пока одна из присутствующих дам не подошла и не захлопнула ему рот точным движением руки. Короче, смотреть на нее тогда, да и многие годы потом было одно удовольствие. И немало мужчин хотели владеть ею не только вприглядку. Но она умела управлять их страстями, Верне – направлять их в удобное для себя русло. Поскольку Галя была по собственному хотению активной комсомолкой, ее быстро выдвинули в партию. Там она тоже была не на последних ролях, тем более, что вскоре ей поручили сообщать содержание разговоров определенных лиц, которые ее обязали прослушивать, и это обеспечивало ей начальный взлет, как будто совсем небольшой – вроде подскока в воздух первого самолета братьев Райт, но на самом деле не менее важный по своим последствиям. Она уже являлась тайным сотрудником органов, перед которым, в зависимости от государственной надобности, могла открыться любая дверь. Еще не закончилась война, когда ее направили на партийную работу в Литву. Конечно, это тогда была не синекура, да и вообще не подарок. Литва, присоединенная к СССР перед самым началом Второй Мировой войны и только «чуть-чуть» приведенная к «нормам» советского общества, после оккупации немцами вновь вернулась к привычному буржуазному строю, который показался жителям особенно милым после сравнения с большевистским. Когда немцев через четыре года кое-как выбили из Литвы, большинство ее населения отнюдь не горело желанием возобновить брак с Россией по-советски. Дожидаться, когда владельцев собственности отправят в Сибирь, расстреляют на месте или загонят в колхоз, уже никто не хотел. Тем более, что после ухода немцев в Литве повсюду осталось много оружия. Попытки в полном объеме и повсеместно установить в республике советскую власть, особенно в сельской местности, терпели провал за провалом. Назначенные республиканскими партийными властями функционеры местных низовых советских и партийных органов систематически отлавливались или отстреливались. В зависимости от этого одним из них доставалась тяжкая смерть, а другим – относительно легкая. Было совершенно очевидно, что партизаны – «лесные братья», укрывающиеся в лесах – пользуются полной поддержкой большинства сельского и части городского населения, прекрасно осведомлены о всех запланированных действиях властей и очень быстро принимают эффективные ответные меры. Войска госбезопасности и армейские части, истребительные отряды из местных коммунистов и комсомольцев, направляемые против партизан, чаще всего наносили удары впустую. Это означало, что в советских штабах у «лесных братьев» имелись свои люди. В помощь одному из районных литовских партийных руководителей и была направлена Галина. Он ей сразу понравился – еще до того, как она проверила и убедилась, что он не работает на два фронта, а потому заслуживает полного доверия республиканских властей – в этом состояла одна из поставленных перед нею задач. Но уверенность в полной благонадежности Виктора пришла в Гале достаточно скоро, потому что он сходу влюбился в нее. Она была заранее подготовлена к подобному обороту событий, но предпочла не остаться у Виктора в долгу не по инструкции или совету своего начальства, а потому что он сам ее очень к себе расположил, и их любовь быстро переросла в счастливый брак. Его даже можно было считать сверх-счастливым, поскольку он мог оборваться буквально в самом начале. Виктор и Галя не питали сомнений в том, что «лесным братьям» будет известно время и место их свадьбы. А ведь это была их излюбленная ситуация для осуществления мщения. Что может доставить лесным молодцам бо́льшее удовольствие, чем совершить нападение во время свадебного торжества, изнасиловать всем скопом советскую невесту на глазах жениха, а затем убить их обоих вместе со всеми из гостей, кто им не понравился. Такой сюжет они разыгрывали привычно и профессионально.