Лимонный хлеб с маком

Старый капитан со своего мостика запускал двигатели. «Сорренто» выглядел как корабль-призрак: сто восемьдесят метров в длину и двадцать пять в ширину, но почти без экипажа, почти без пассажиров. Кружили чайки, издавая резкие крики в ожидании, что какой-нибудь щедрый рыбак вспомнит о них. Они взмахивали крыльями, взмывая вверх и вертикально планируя вниз. Наблюдая за птицами, Марина оперлась на ржавые перила на носу парома.

Наконец-то Марина оказалась там, где хотела быть.

Конечно, практичнее лететь из аэропорта Барселоны и еще быстрее – прямиком из Франкфурта в Пальму, но Марина предпочла заново пережить медленное путешествие, эти восемь часов по водам Средиземного моря. Точно такое же она совершила со своим отцом 21 декабря 1982 года, когда ей было семнадцать лет. Ей требовалось пережить то личное воспоминание, даже если оно переполнит ее ностальгией. Она и могла, и желала вспомнить слово в слово свой последний разговор с человеком, которого любила больше всего на свете – с отцом Нестором Вегой, – на палубе парома, очень похожего на тот, на котором находилась сейчас.

Она взглянула на горизонт. Тогда тоже была холодная зима. Марина училась на последнем курсе бакалавриата в престижной женской школе-интернате Сент-Маргарет в городе Филадельфии. Как и каждый год, в тот раз она приехала, чтобы встретить Рождество в кругу семьи.

– Дочка, ты превращаешься в женщину. Мне нравится, какой ты стала, – сказал ей отец. – Когда я вижу тебя и слышу, меня переполняет гордость.

Это – первые слова, сказанные ей отцом, когда они садились на паром более двадцати пяти лет назад.

– Ну что ты, папа…

– Ежегодно через мой офис проходят сотни людей, и уверяю тебя, они самые разные: встречаются замечательные и не такие уж хорошие, простые, извращенные и даже отвратительные.

Марина улыбнулась. Ее отец был критично настроен ко всему, а иногда даже слишком.

– Надеюсь, что прилагаемые тобой усилия стоят того. Я знаю, тебе было нелегко разлучиться с нами, со мной, с Анной, с бабушкой Нереей. – Он сделал паузу, поколебался, но все-таки выдал: – И с твоей мамой.

Марина отвела от него взгляд. Зачем ему понадобилось упоминать ее мать? Он ведь знал, что она по ней не скучала… Нестор взял дочь за руку. Он постарался сделать то Рождество спокойным, без криков и упреков. Ему было известно, что мать и дочь не могут провести более двух дней подряд, чтобы не взорваться, чтобы одна из них не разрыдалась, а другая не оказалась на грани нервного срыва. Его дочь Марина заслуживала спокойного Рождества… Они смогут, укутавшись, выходить в море на его шаланде, когда позволит зимняя погода.

– Поговорим о твоем будущем, дочка. Как ты собираешься распорядиться своей жизнью? – спросил Нестор.

– О чем ты, папа?

– О твоей жизни. Она вся у тебя будет впереди, когда ты покинешь Сент-Маргарет.

– Пока не знаю.

– На нашем острове нет университета, поэтому продолжить учебу можно в Мадриде, где учился я, или здесь, в Барселоне. Или…

Марина прервала его. Она знала третий вариант, который ей предложат, но не хотела о нем и слышать.

– Я не знаю, папа. Сейчас не могу ответить. Видишь ли, очень сложно, когда в семнадцать лет тебя заставляют решать, что делать дальше и кем быть всю оставшуюся жизнь.

– Да, верно. Но жизнь так устроена.

– Не представляю себя в другом городе, где надо начинать с нуля. Опять одиночество… Иногда мне кажется, что не стоит продолжать учебу.

Нестор ужесточил тон.

– Дочь, что ты такое говоришь? – разочарованно сказал он. – Будет очень жаль. Ты провела четыре года в одной из лучших американских школ-пансионатов и подготовлена к поступлению в любой университет мира. У тебя отличные отметки, даже более чем отличные… Вот ты не дала мне закончить фразу. Конечно, ты могла бы учиться в Мадридском университете или в Барселоне, но мне прислал письмо директор Сент-Маргарет.

– Знаю, папа, – снова перебила Марина. – Может, мне дадут стипендию в Медицинском университете Филадельфии, – продолжала она без энтузиазма. – Он мне уже сообщил.

– И это тебя не радует, дочка? Тебе известно, что значит подобное для твоего будущего?

– Директор считает, что я могла бы туда поступить. Но впереди еще длинный путь. И мне предстоит сдавать экзамен, похожий на вступительный, а это непросто.

– Поступишь, дочка. И экзамен выдержишь с отличием. Я уверен. Если, конечно, захочешь. Если пройдешь тесты, тебе предложат полную стипендию, и ты получишь лучшее медицинское образование, какое только может получить врач. А ты того заслуживаешь.

Марине не хотелось обсуждать ни свои успехи в учебе, ни свое будущее, ни что-то еще, имеющее отношение к тому, за что ее ценили. Ей вполне достаточно просто молча обнимать отца на потрепанном пароме. Восполнить потерянное время; видеться с ним лишь два месяца в году – маловато. Она жила за тысячи километров в течение девяти месяцев, а теперь, когда была всего в нескольких миллиметрах от него, нуждалась только в тишине да в проявлении любви. И никаких разговоров вокруг ее успехов в учебе. Однако Нестор, не способный уловить это чувство, все настаивал на перспективе светлого будущего, которое предсказывал.

– Послушай, я расскажу тебе кое-что… Помнишь, когда я был у тебя в прошлом году, возвращаясь из Вашингтона с медицинской конференции?

Марина кивнула, не глядя на него. Ну почему он не умолкнет, наконец?

– На том конгрессе я познакомился с американским гинекологом. Фармацевтическая компания – организатор мероприятия – поселила нас в одном отеле, и в первый же вечер мы встретились в пиано-баре. Пианист был очень старый, грустный и тощий, импровизировал на тему песни Фрэнка Синатры «Fly me to the moon». – Нестор улыбнулся при этом приятном воспоминании.

– Папа, а покороче нельзя?

– Обожди секунду, не будь такой нетерпеливой. Пианист был никудышный, и гинеколог сказал мне: «Не знаю, может, лучше выплатить ему гонорар за весь вечер и попросить, чтобы перестал нас мучить». Мы посмеялись. Затем он смиренно протянул мне руку и представился. Подчеркиваю – со смирением, потому что все на конгрессе знали, кто он такой – выдающийся, всемирно известный гинеколог. Зовут его Джереми Шерман. Он приятный парень, чуть старше меня и, что любопытно, влюблен в Майорку. Путешествовал здесь со своей будущей женой и, что самое приятное, попробовал «брют-рис» в таверне Вальдемосы. Невероятно, правда?

Нестор посмотрел на дочь, которая слушала его, все еще понурив голову и явно не желая слышать.

– Ну вот, а остаток недели мы провели вместе в промежутках выступлений докладчиков. У нас даже возникло что-то вроде дружбы… Мы регулярно переписываемся, а еще он присылает мне журналы по гинекологии, которые невозможно добыть на острове. Марина, он – декан Медицинского университета имени Перельмана. И я уверен, поможет нам, если ты захочешь там учиться.

Марина вглядывалась в море, которое было спокойным, несмотря на зимний период.

– А в последний день конференции мы уселись на табурете рядом с пианистом, напевая «Fly me to the moon»… Жалкое исполнение… Но Джереми – хороший парень, он нам поможет.

Нестор ждал ответа дочери.

– Папа, я хочу вернуться на Майорку. Хватит с меня одиночества в семи тысячах километров от всех вас, понимаешь?

Нестор строго посмотрел на Марину, и она выдержала взгляд, стараясь показать уверенность.

– Да, папа, я буду работать. Как и многие молодые люди, решившие не продолжать учебу.

– Так ты собираешься бросить учебу? Дочь, обдумай все как следует, ради бога. И кем же ты намерена трудиться?

Он не повысил голос, но его тон был резким и хорошо знакомым дочери.

Марина взяла отца за руку, зная, что разочаровывает его. И это причиняло ей боль. Но она уже слишком многое решала самостоятельно и убедилась, что, несмотря на свои семнадцать лет, хочет стать хозяйкой собственной судьбы.

Нестор оперся о поручни судна. Он не мог понять свою дочь.

– Папа, я не знаю, как сложится моя судьба. Но мне известно одно: я хочу вернуться. Хочу вернуться, папа. Я так скучала по вас… так много вечеров я провела в Штатах в одиночестве. Хочу быть с тобой, с бабушкой Нереей, какой бы маразматичной она ни стала и даже если бы она совсем меня не узнавала, а также хочу быть с Анной. Это единственное, в чем я полностью уверена: вернуться.

Чайки продолжали свой полет; ей показалось, что они перестали кружить и образовали треугольник. Повар «Сорренто» подошел к перилам с черствым батоном в руках.

– Они меня дожидаются, знают, что я их не подведу, – серьезным тоном сказал кок Марине.

Она наблюдала, как два моряка отдали швартовы у пристани Ботафорта, и «Сорренто» медленно взял курс на Майорку.

Анна представила себе, что паром уже покинул порт Барселоны. Она снова задалась вопросом, почему Марина предпочла плыть восемь часов в холоде на этом неудобном судне, а не сесть на самолет авиакомпании «Райанэйр» всего за шестьдесят евро, которые она для нее нашла. Увидев сверхтонкую иглу, наполненную ботулиническим токсином, которая вот-вот проткнет угол ее верхней губы, она тут же забыла о своей сестре. Глаза Анны расширились, когда она заметила, как большой палец пластического хирурга медленно давит на поршень шприца, выталкивая смесь сыворотки и порошка ботокса, содержащуюся в полупрозрачном цилиндрике. Это первый из остававшихся двадцати булавочных уколов, помеченных штрихкодом.

Хирурга звали Кука. Она вынула иглу шприца из кожи лица Анны, которая не почувствовала боли, но побледнела. У нее закружилась голова, и, чтобы не видеть шприца, она осмотрела стерильный кабинет, в котором находилась. Металлические коробки, жидкости, шприцы, ватные тампоны и большие емкости со спиртом. И снова игла проникла в кожу. Почувствовав холодный пот на ладонях, Анна расцепила их и ухватилась за металлическую кушетку, на которой лежала под углом в сорок пять градусов. Сама того не желая, ощутив металл потными руками, она вспомнила свою детскую боязнь иголок. А также тот вечер, когда ей едва исполнилось семь лет и она пряталась с Мариной под кроватью бабушки Нереи: они увидели, как их отец открыл свой черный саквояж, полный игл в упаковках. И обе умчались в комнату бабушки. Дочерей Нестор нашел через полчаса и после строгого выговора сделал им прививку от оспы. Анна визжала так, будто настал конец света, удивляясь спокойному поведению своей младшей сестры, которая уже получила прививку, не проронив ни единой слезинки, и раскладывала отцовские шприцы, вынутые из портфеля…

Анна почувствовала, как игла выходит из кожи. Стиснула зубы, сжала челюсти. Ватный тампон лежал на маленькой капле крови, стекавшей с губы. Она увидела белые латексные перчатки, державшие ватку, и слабо вздохнула, стараясь не шевельнуть ни одним мускулом. Теперь холодный пот достиг подмышек, появилась слабость в ногах. Хирург взяла ватку, слегка окрашенную в красный цвет. Увидев свою кровь, Анна закрыла глаза.

Накануне вечером ее осенила блестящая идея заглянуть в компьютер дочери и ввести слово «ботокс». Тридцать восемь миллионов записей. Она кликнула на первую. И когда теперь получила второй прокол, перед ее закрытыми глазами словно ожил экран компьютера, и она вспомнила жуть, циркулировавшую в виртуальном мире о Clostridium botulinum, микробе, который ей только что ввели. Первое предложение, попавшееся на глаза, гласило:

«Всего одного грамма ботулинического токсина достаточно, чтобы убить миллион морских свинок». Текст сопровождался несколькими фотографиями этих животных, подвергшихся жестокому опыту в лаборатории какого-то неуказанного места в Северной Америке.

Она приоткрыла один глаз, левый. И уставилась на Куку, которая снова нажимала на поршень шприца большим пальцем.

«Поскольку эта дуреха ввела мне ошибочную дозу, я так и умру на кушетке».

Хирург, чувствуя, что за ней наблюдает левый глаз пациента, откинулась назад.

– Все нормально? – спросила она, отдаляя шприц от лица.

– Жарковато здесь, правда? – нашлась Анна, приподнимаясь и садясь.

– Да ладно тебе, жарко… Не помню такой холодной зимы за всю жизнь. Отопление включено на двадцать шесть градусов. Если хочешь, немного убавлю.

– Наверно, это из-за менопаузы, – вздохнула Анна, удивившись своему импровизированному объяснению. Ведь ей было еще несколько лет до пятидесяти, и месячные у нее были регулярно. – Дай-ка мне попить.

Дело в том, что Кука была ей вроде подруги, по крайней мере пока она не докажет обратное. Обе учились в школе Сан-Каэтано. Кука была на два года младше и ходила в один класс с Мариной. К тому же Курро, муж Куки, известный на Майорке нотариус и один из основателей компании «Джей Си & Бэйкер», влиятельной на острове юридической конторы, и Армандо, муж Анны, тоже дружили в детстве и потом стали членами Королевского морского клуба Пальмы. Каждое лето обе супружеские пары совершали совместные прогулки на своих катерах, поочередно то на одном, то на другом. Кроме того, подруги встречались на обедах для женщин, которые устраивал клуб. Там они доверительно рассказывали друг другу о своих детях, мужьях и морщинах, сближаясь еще больше.

Кука протянула Анне стакан воды.

– Просто вчера я прочитала об этой дряни, которую ты мне впрыскиваешь. – И указала на шприц. – Болтают сплошной ужас, будто это вещество в тридцать миллионов раз смертоноснее яда кобры и что «Аль-Каида»[14] производит его как оружие массового поражения.

– Что-что? – насторожилась Кука, опираясь о стол.

– В интернете, конечно, не стоит подолгу сидеть, – продолжала Анна, отхлебнув воды, – там несут всякую чушь… Но все-таки мне стремно. Может, теперь для избавления от пары морщин стану выращивать ромашки.

Высказывания пациентки подтвердили подозрения Куки: ее подруга не только наивна, но и глупа.

Пару лет назад Кука, лежа топлес на палубе яхты мужа, просматривала журнал «Природа и жизнь», где прочитала, что ботокс применялся как оружие массового поражения, запрещенное Женевским протоколом… Однако эта статья, научно-фантастическое чтиво для летнего отдыха, лишь позабавила ее, а побочные эффекты ботулинического токсина не волновали и вовсе. Она давно поняла, что не желает продолжать работать врачом службы социального обеспечения за мизерную зарплату. Слишком частые дежурства в университетской больнице Сон-Дурета, чересчур много пациентов и чересчур много лет проработала, но жалованье не достигло и двух тысяч евро в месяц. Так что благодаря этому Clostridium botulinum она открыла собственную частную клинику и, самое главное, смогла заменить старый шестиметровый катер тридцатипятиметровой яхтой… Вот таких подруг и посещала Анна.

– Продолжим завтра?

– Нет, нет, – ответила она, снова откинувшись на кушетку. – Страшновато. А нет ли у тебя ибупрофена?

В явном раздражении Кука открыла шкаф, полный пузырьков и коробочек с таблетками. Она извлекла 600-миллиграммовую таблетку и протянула ей.

– У меня не осталось воды, – застенчиво улыбнулась Анна.

Кука снова наполнила стакан и поднесла ей, уже сожалея о скидке, которую обещала сделать, поскольку они были подругами.

Отхлебнув воды, Анна вернула стакан врачу.

– Я включу тебе музыку, она расслабляет.

Очевидно, хирург думала не о пациенте, а о себе. Ей потребовалась успокоительная мелодия, которая звучала в центре Кундалини-йоги на Майорке. Она слушала ее каждый день вместе со многими женщинами среднего возраста, которые следовали инструкциям Карлоса Шанкара Авиты, а на самом деле – Карлоса Фернандеса Фернандеса, дерзкого парня, ежегодно посещавшего индуистские ашрамы, которому удалось основать собственную школу и с которым Кука иногда занималась сексом.

Звучание струн ситара сменилось успокоительной музыкой. А шестьсот миллиграммов ибупрофена начали действовать.

Кредитная карточка Анны медленно скользнула по банковскому терминалу в клинике Куки. Анна вспомнила, что многое еще надо успеть к приезду Марины. Заехать в супермаркет за свежей рыбой, потом – в цветочную лавку за букетом сухой лаванды, в химчистку – получить костюмы мужа, а еще забрать Аниту из школы. Но сильнее всего она была озабочена подготовкой спальни для Марины. Конечно, заранее даны четкие распоряжения домработнице-филиппинке, но надо еще все проверить лично до прибытия сестры.

В клинику вошла семидесятилетняя дама. Избыток ботокса сделал ее глаза неестественно распахнутыми, губы слишком надутыми, а лоб чрезмерно гладким. Однако, судя по походке, она считала себя чуть ли не красавицей. Анна пожелала себе не терять голову, чтобы не превратиться в такое же чудище с глазами морского окуня.

Устройство исторгло писк.

– Не читается, – заявила медсестра, жуя жвачку.

– Как это – не читается?

Медсестра покачала головой.

– Наверно, проблема у этой штуковины, – нервно предположила Анна.

Было 1 февраля, и в этот день банк должен, как обычно, перевести определенную сумму со счета мужа на карточку Анны. Видимо, какая-то ошибка.

– Сегодня утром нам оплачивали счета несколько раз, и проблем не было, – настаивала медсестра. – Нет ли у вас наличных?

– Конечно, нет, сеньорита. Обычно я не ношу с собой такие суммы, – стыдливо объяснила Анна, поглядывая на уставившуюся на нее семидесятилетнюю женщину.

– Секундочку. – Медсестра вышла из-за стола, надула пузырь из жвачки и вошла в кабинет, где Кука омолаживала другую женщину.

Анна достала мобильник из сумочки фирмы «Луи Виттон» и позвонила мужу. Скорее всего, ошибка банка? Она знала, что муж не возьмет сейчас трубку, но ждала, прижав телефон к уху, – на всякий случай. Она посмотрела в сторону кабинета Куки, потом снова на «морского окуня» и прервала вызов. Сразу же предприняла новую попытку, но безуспешно.

Положив сотовый в сумку, она подбодрила себя мыслью о чуде – наследстве, будто свалившемся на нее с неба. Нет, такое унижение, как переживаемое сейчас, больше никогда не повторится. Какой стыд!

К ней подошла Кука.

– Извини… карточка, видимо, повредилась.

– Ничего, отдашь мне деньги на следующем клубном ужине. – Кука замялась. – Или когда сможешь… Никакой спешки нет.

Анна поняла из ее секундной заминки, что Куке кое-что известно о проблеме с деньгами, с которой они с мужем столкнулись. Очевидно, юридическими делами Армандо занимался Курро, но они с Кукой никогда не касались этой темы, и Анна еще больше смутилась.

– Я обязательно принесу тебе деньги сегодня же, после обеда.

– Да не волнуйся ты, правда. Конечно, рассчитаешься, ведь мы доверяем друг другу, мы же подруги.

3

Семья, или лимонный хлеб с маком

Ингредиенты:

2 лимона с дерева бабушки Нереи,

30 г семян мака,

350 г цельнозерновой муки,

200 г коричневого сахара,

250 мл цельного молока,

200 г сливочного масла,

3 яйца,

1 пакетик разрыхлителя,

1 чайная ложка соли.

Способ приготовления:

Смешай муку, разрыхлитель и соль. Отдельно хорошо взбей яйца, коричневый сахар и лимонную цедру. Добавь молоко. Растопи сливочное масло на медленном огне и понемногу добавляй его в смесь, взбивая. Как только масса станет однородной, добавь в нее сухую смесь из миски. В завершение тщательно подмешай мак к тесту…

Помести приготовленное тесто в предварительно разогретую до 180 °C духовку на один час.

Имельда хорошо понимала важность визита сестры своей хозяйки и тщательно проверила все необходимое. Она почти ничего о ней не слышала, а знала только, что зовут ее Марина и живет она в Африке, работая врачом. Однажды на Рождество слыхала признание хозяйки: ей бы хотелось, чтобы и Марина была на празднике; но остальные родственники упоминали ее нечасто.

Филиппинка провела рукой по толстому белому флисовому одеялу, покрывавшему кровать в гостевой спальне. Разгладила льняные простыни под ним и, как велела сеньора Анна, сложила одну простыню поверх одеяла так, чтобы были видны вышитые небесно-голубым цветом буквы: N & A.

Неделей раньше хозяйка распорядилась притащить с чердака пластиковый ящик с этими древними простынями. Они уже приобрели желтоватый цвет, но Анна не захотела стирать их в машине, а только прокипятить и оставить на солнце на два дня. «Никаких моющих средств или отбеливателя, – приказала она, – от них выцветет голубая вышивка».

Имельда удовлетворенно осмотрела простыни, ставшие белыми. И монограмма не поблекла, вопреки глубокой озабоченности хозяйки. Имельда погладила букву N, инициал Нестора, и букву А, инициал его жены Аны де Вилальонги, родителей Анны и Марины. Эту монограмму бабушка Нерея вышила сама для своего сына и невестки. Старые простыни, как и дом, входили в приданое, которое она подарила сыну Нестору в день свадьбы, а он оставил все это в наследство обеим своим дочерям.

Служанка считала комнатку, которую она сейчас убирала, самой красивой в доме, хотя за четырнадцать лет ее службы спальней так ни разу и не воспользовались. Маленький оазис внутри загроможденного и душного дома. Остальные комнаты были забиты предметами, которые она обязана содержать в чистоте. А спаленка с белыми стенами, без украшений и почти пустая, излучала какое-то умиротворение и имела радушный вид. Рядом с кроватью – деревянная тумбочка с лампой в морском стиле. У изножья кровати покоится огромный, внушительных габаритов сундук, тоже деревянный, казавшийся Имельде очень старым и напоминавший ей сундуки филиппинских моряков.

В первый же день, когда она заступила на службу, хозяйка приказала вытащить старый сундук из подвала и установить в этой комнате. Имельда попыталась справиться одна, но он оказался неподъемным. Пришлось вдвоем привезти его на ржавой тачке прямо в спальню. Сеньора Анна показала, как его чистить сухой тряпкой и средством от короеда, которое они вместе купили в хозяйственном магазине в Пальме.

Имельде показалось странным, что хозяйка велела ежедневно убирать весь дом, свою спальню, спальню дочери, кухню и ванные комнаты, а вот поскольку гостевая не использовалась, то требовалось заботиться о ней только раз в месяц. Но старинный сундук приходилось драить ежедневно. Так она и делала в течение всех четырнадцати лет на временной работе в доме. И, насколько ей было известно, сундук ни разу не открывали за весь период. А ей было любопытно узнать, что такое там хранится, однако сдержанность, столь характерная для филиппинской культуры в целом, мешала спросить.

Она распылила на окно средство для мытья стекол. Протирая, бросила взгляд на бескрайнее море, возможно, на те же самые воды, что омывали и берега ее родной реки Пасиг. Она протекает по столичному городу Маниле, где четырнадцать лет назад она оставила дочь на попечение своей матери. Имельда эмигрировала в Испанию с единственной целью – обеспечить четырехлетней дочери лучшую жизнь. Имельде ужасно повезло, твердили ей другие филиппинки, трудившиеся на острове Майорка, ибо, едва приехав, она нашла работу в доме господ по фамилии Гарсиа Вега.

Сеньора Анна только что родила и нуждалась в помощи по уборке дома и, прежде всего, в уходе за младенцем, что служанка и делала. С тех пор как Имельда вошла в дом, она баюкала чужую девочку, как родную. Словно та появилась на свет из ее собственного чрева и это ее дочь. Четырнадцать лет спустя Имельда все еще служила здесь же, застилала кровати, вытирала пыль, чистила раковины, готовила еду и делила ночлег с чужой семьей – с понедельника по субботу, имея для отдыха вторую половину дня по четвергам, а также целое воскресенье. Испанская семья не знала имени ее дочери: ей не было известно о существовании девочки, которая все еще терпеливо дожидалась мать на берегу реки Пасиг.

Клаксон автомобиля хозяйки прозвучал дважды.

Анна открыла багажник своего кабриолета BMW цвета «синий металлик», на котором носилась по всему острову. Ее особняк находился в нескольких километрах от центра Пальмы, в изолированном районе Сон-Вида. Учитывая ограниченность маршрутов общественного транспорта, обеспечиваемых правительством Майорки, она ежедневно совершала поездки по своим делам как матери и жены.

– У вас сегодня не так много покупок, сеньора Анна, – заметила Имельда, вытаскивая из багажника единственный пахнущий рыбой пакет супермаркета.

– Сегодня у меня было много дел и мало времени, – солгала хозяйка.

После неприятной сцены с кредитной картой, покинув клинику косметической хирургии, она заглянула в свой потрепанный кошелек Louis Vuitton и убедилась, что там оставались две купюры по двадцать евро и немного мелочи. Их не хватало для оплаты ботоксового сеанса, но достаточно для покупки рыбы на торговой площади.

Она убила время, прогуливаясь по модным магазинам на площади Вайлер и проспекте Жайме III в ожидании закрытия рынка, когда торговцы рыбой предпочтут снизить цены, нежели позволят испортиться своей свежей добыче. Так она и поступила. Когда на счету у Анны почти не оставалось денег, она появлялась на рынке в последние минуты перед закрытием. Однако пора с этим кончать. Ее муж, опытный спекулянт, должен найти подходящего покупателя на благословенное наследство, упавшее на них с неба…