Время памяти. Шепот богов. Книга первая

– Да… – протянул он с умным видом, сунув в рот очередную ложку с пахучей земляникой. – Год ныне урожайный. Земляники было – страсть! Мы с Алексей тоже набрали маленько. А самая крупная, да ароматная только вокруг Плакучего и растет. И комара с мошкой там намного меньше, чем в остальном лесу. Мошка-то, так глаза и выбивает, а вокруг озера, словно кто ее повывел, нет почти вовсе…

Я с настороженной улыбкой смотрела на деда. Судя по его лирическому началу, случившееся, из-за чего он примчался ко мне в такую рань, будет касаться именно Плакучего. Интересно, что же там случилось? Но ничего, терпения у меня, хоть лопатой греби. Подождем, пока Авдей чая попьет. Эту его извечную манеру начинать издалека я знала. Иной раз так зайдет из своего «далека», что и понять невозможно, к чему бы это. Наконец старик допил чай, отставил чашку в сторону и чинно расправив бороду, наконец приступил. Но опять не сразу, а «издалека».

– Ты на Плакучем-то давно бывала?

Я усмехнулась, но правила игры нарушать не стала. Знала по опыту, пока он не споет всю песню с припевом, толку не будет.

– Да только вот третьего дня была. Проверяла, не начали ли созревать семена у кувшинок. Ты же знаешь, они растут только на Плакучем в одном месте. Если срок созревания пропустишь, все, уплывут, и ты их уже не соберешь. – Довольно беспечным голосом, вроде как, я не поняла его предисловий, проговорила я, продолжая попивать чаек.

Дед, едва прищурясь, с пониманием закивал головой.

– Да… Знаю. Одолень-траву взять не каждый травник может. Вот бабка твоя это умела, да и тебя научила. Ох и славный она напиток из них варила, бодрящий, крепкий. Получше вашего кофея получалось. – Тут дед сел на своего любимого конька и стал разглагольствовать. – Чего, скажи на милость, сейчас все на заморское перешли? Ведь наша земля рожает намного лучше и полезнее, что напитки, что витамины там всякие. И ихний бразильский кофей и в подметки не годится напитку из одолень-травы. Не зря ей такое название народ придумал…

Я слушала деда, и тревога все больше сгущалась вокруг нас. Ох, не зря он болтает всякое. Верный признак, не хочет к основному вопросу, с каким пришел ко мне, приступать. Терпения у меня, конечно, было много. Но все же и оно имело свои границы. Дождавшись, когда Авдей замолчит, чтобы передохнуть и набрать в легкие воздуха для следующей порции разглагольствований, я проговорила ласковым голосом:

– Дед, ты терпение-то мое не испытывай. Ведь не ради пустых разговоров ты ко мне в такую рань прискакал? Выкладывай, что там на Плакучем стряслось?

Авдей обиженно поджал губы и недовольно в досаде проворчал:

– Вот ничего от тебя не скроешь! И терпения нету выслушать старого человека. Вся в бабку свою!! Айникки – та тоже, вот так ласково глянет, а у меня от ее взгляда все слова в горле застревают.

Я молча смотрела на старика, ожидая, когда он, наконец, кончит дурака валять и перейдет к делу. Авдей еще пару раз вздохнул тяжело и как-то, я бы сказала, жалобно, начал говорить тихим, тревожным голосом:

– Мы с внуком за голубикой второго дня ходили к Плакучему. Сама знаешь, только там она такая крупная, да сладкая. – Не удержался он от лирического отступления. Я, по-прежнему, смотрела на него пристально с ожиданием, и он, опять тяжело вздохнув, продолжил. – Внучок мужика в камышах нашел. Слава тебе, Господи, живого. Только истощен больно, будто несколько дней не ел. Ногти все обломаны, а под ногтями земля. – Проговорил он со значением и сделал паузу. Вероятно, ожидая от меня каких-либо вопросов или предположений. Но так как таковых пока у меня не возникло, он опять заговорил. – Мужик, как мужик. Не шибко молодой, но и не старый. Одежа на нем… ну такая… лесная. Ее еще геологи и всякие там экспедиции носят. Понятное дело, вся в грязи извачканная. А главное, не помнит он ничего. Ни кто он, ни откуда. Даже имени своего, и того не помнит! Участковый уговорил меня пока не окрепнет, на постой его взять. Ну я взял, душа-то живая, жалко. Да и то сказать, куда его Егорычу-то девать прикажешь? Не в участок же! А дома у него сам седьмой, да и супруга евойная… Да что я, сама, поди, знаешь. – Махнул он в досаде рукой, словно Людмила была супругой не участкового, а его, Авдея. Повздыхав еще с минуту, словно он утратил нить повествования, продолжил. – И видно, беда какая-то с ним стряслась. Так я чего подумал-то… Может, ты поглядишь на него? Травами его полечишь, поговоришь, как ты умеешь. Глядишь, что и вспомнит. – Закончил он и уставился на меня просящим взором.

Я задумалась. Мне было ясно одно: темнит чего-то дед, недоговаривает. И я попробовала выяснить, в чем все-таки было дело. Посмотрела на него с легким прищуром и чуть насмешливо проговорила:

– Так ты травами и сам лечить горазд. А поговорить… Что ж, можно и поговорить. Только я почему-то думаю, что одними разговорами тут дело не обойдется. Но я попробую. Давай его сюда. Погляжу сначала, а потом уж и видно будет, справлюсь я или нет.

Дед обрадованно улыбнулся и защебетал:

– Вот и ладно, Вереюшка, вот и ладно… А я так уверен, что справишься. Бабка бы твоя справилась, даже и думать нечего. А силу-то она тебе свою всю передала, значит, и ты сможешь.

Чувство, что меня водят за нос, не проходило, и я решила брать, как говорится, быка за рога.

– Темнишь ты чего-то, дед Авдей. Сердцем чую, что темнишь, не договариваешь. Ведь все равно узнаю, только время уйдет. Так что, лучше уж выкладывай, что тебя так растревожило. Не мужик же найденыш, в самом-то деле! Вижу ведь, места себе не находишь. А с чего бы это? Выкладывай, как есть, не юли. – Закончила я довольно строго.

Старик хмуро на меня глянул, будто стараясь себя убедить, что я шучу с ним. Но, увидев мои сурово сдвинутые брови, с тяжелым вздохом, наконец заговорил о том, что его на самом деле тревожило.

– Знак у него на спине, Верея. Две змеи кольцом друг друга за хвост кусают. И змеи те переплетены травяным узором. Видел я однажды такой, еще по молодости, во время войны, у старцев, что в монастыре на Валааме живут. Только я не знаю, что он значит. Но тревожит он меня, не выскажу, как. Словно туча какая нависла, того и гляди гром грянет. Может, ты что про такой знак знаешь, может, в бабкиных книгах что про это есть? – Он с надеждой смотрел на меня.

А у меня по хребту, отчего-то, поползли ледяные мураши. А в голове прошуршало: «Вот оно…». Я тряхнула головой, пытаясь отогнать этот навязчивый шепот. Посмотрела внимательно на деда. Помолчала с минуту, размышляя, стоит ли вообще говорить об этом. Потом решила, стоит. Возможно, мы сможем вместе составить хотя бы подобие картинки из тех разрозненных кусков, которые каждый из нас хранит где-то глубоко в подсознании, и которые сидят там, будто застаревшие занозы – вроде бы и не болят, но постоянно мешают и дают о себе знать каким-то противным ноющим зудением. Авдей смотрел на меня выжидательно и настороженно. И уже было собрался открыть рот, чтобы поторопить меня (терпением особым он, в отличие от меня, не отличался), но я не дала ему такой возможности. Заговорила тихо, осторожно подбирая слова:

– Я знаю символ, о котором ты говоришь. – Увидев, как заблестели от предвкушения немедленного чуда его глаза, поспешно добавила. – Точнее, не совсем знаю. Просто видела… – Чтобы не тратить лишних слов на объяснения, я поднялась от стола и поманила его за собой в комнату, которая раньше принадлежала моей бабушке. Он послушно пошел следом, словно его ко мне привязали на невидимую веревку, завороженный предвкушением раскрытия тайны, которая не давала ему покоя многие годы.

Я вошла в комнату. В углу на полу стоял небольшой деревянный сундучок около метра в высоту и сантиметров семидесяти в длину. В нем бабуля хранила свои книги-травники и еще кое-какие вещички, не предназначенные для всеобщего обозрения, мягко говоря. Убрала цветастый полосатый коврик с крышки. Вся поверхность старого полированного дерева была украшена искусной резьбой. По бокам были изображены звери, спасающиеся бегством непонятно от кого или чего. На их мордах был неописуемый ужас. Вот рысь тащит в зубах своего котенка, слегка обернувшись назад, словно опасаясь кого-то невидимого, чуть дальше олениха толкает мордой впереди себя своего олененка. Медведи, волки, лисы: все бежали так, словно их настигал лесной пожар. Мастер так искусно вырезал мельчайшие детали, что казалось, еще немного, и все это стадо выскочит прямо сюда, в комнату, и с ревом и криками сметет нас со своего пути. Помню, в детстве после проведенного часа возле сундука и разглядывания этих картин я потом долго не могла уснуть, а если засыпала, то просыпалась от собственного крика посреди ночи. И тогда дед брал меня на руки и ходил по дому, шепча на ухо мне свои сказки.

А на крышке сундука, прямо посередине, две змеи вцепились друг другу в хвост. У одной из них на голове была корона с острыми зубцами, и все их тела были переплетены узором из трав. Дед Авдей застыл столбом, глядя чуть ли не с испугом на искусный рисунок, будто опасаясь, что змеи тот же час оживут и проглотят его. Но сюрпризы для него на этом не закончились. Я откинула крышку, бережно достала завернутые по отдельности, каждая в свою холстину, книги. На самом дне лежал холщовый мешочек, который я бережно извлекла и направилась обратно в кухню. Уселась за стол и вытрясла из мешочка его содержимое. На деревянной поверхности, тускло поблескивая, изготовленный из черненого серебра, лежал медальон на серебряной же тяжелой цепочке. Три равносторонних треугольника составляли девятилучевую звезду, а внутри нее по кругу были расположены те же самые змеи, что были изображены на крышке сундука. Дед Авдей смотрел с каким-то благоговейным испугом на лежащий медальон. Губы его беззвучно шевелились, а в глазах появилась какая-то обреченность.

– Звезда Инглии… – только и сумела разобрать я.

Глава 5

Авдей, будто лишившись сил, опустился на стул и протянул дрожащие пальцы к лежащему на столе медальону. Я стояла рядом и смотрела на него внимательно минут пять, а потом, вздохнув тяжело, проговорила утвердительно:

– Тебе знакома эта вещь…

Старик испуганно поднял на меня глаза и поспешно ответил:

– Нет… Но Айникки ДОЛЖНА была иметь что-то подобное.

Честно говоря, мне понятней не стало. Я опустилась на соседний стул и произнесла:

– Рассказывай…

Дед попробовал прикинуться дурачком. Округлил на меня глаза и пробормотал тоном «я – не я, и хата не моя»:

– А чего рассказывать-то? Я уж, вроде, все тебе рассказал. А теперь мне домой пора. Там внучок ждет, да и за Найденом глаз, да глаз нужен. Мало ли…

Я только вздохнула. Ну не пытать же мне его, как партизана в гестапо! Я попробовала увещевать его добрым словом.

– Слушай, дед, то, что между тобой и моей покойной бабулей (царствие ей небесное) была какая-то тайна, я и так знаю. До поры до времени молчала и не о чем тебя не спрашивала. Тем более, что бабушка и мне ничего не рассказывала, хоть я ее и спрашивала перед смертью об этом. Здесь легко сделать логический вывод. Уж коли она, доверив мне самое сокровенное, что у нее было (по крайней мере, я так думала до недавнего времени), то есть свои старинные книги, а вот об этом, – я ткнула пальцем в поблескивающий на столе серебряный оберег, – она ни словом не обмолвилась, значит, тайна сия похлеще книг будет. Точнее, не о самом медальоне, а о том, что связывало тебя с бабулей, и с этой вот вещицей. Ты же меня знаешь, я особым любопытством не страдала, и сейчас в этом плане ничего не изменилось. – При этих словах Авдей собрался с облегчением выдохнуть. Но тут я подняла вверх указательный палец и многозначительно продолжила. – Но… Когда дело касается излечения людей, то я этой похвальной привычке уже не следую. Если я правильно поняла, у твоего найденыша точно такие же змеи на спине в виде татуировки. И если ты хочешь, чтобы я его вылечила, ты мне должен об этом все рассказать, что знаешь.

Я выдохнула после такой длинной и пламенной речи и, взяв со стола свою кружку с остывшим чаем, сделала несколько больших глотков. Авдей внимательно смотрел на меня все время, пока я говорила, как будто решая для себя некую, вставшую перед ним, проблему. Покряхтел немного, покрякал, словно селезень на болоте, а потом осторожно спросил:

– Неужто Айникки тебе про этот медальон ничего не рассказывала? Ведь ты же ее сундук унаследовала с книгами и всем остальным добром. Не могла она просто так отдать и ничего не объяснить!

Я пожала плечами.

– Почему, не рассказывала? Конечно, рассказывала. Это амулет Инглии, как ты правильно заметил. Символика эта очень древняя, насчитывает около десяти тысяч лет. Три треугольника, из которых состоит звезда, символизируют три мира наших предков: Прави, Яви и Нави. – Начала я говорить, словно отвечая на вопросы учителя на уроке. – Правь – это небо, то есть мир, где живут наши боги, Явь – это наш мир, то есть земля, а Навь – это, как тебе известно, подземный мир, или мир ночи и темноты. Бог Ингль – это первичный Огонь Творения, из которого вышли все вселенные и все миры, включая и наш мир Ярилы-Солнца. Но все эти сведения, как ты понимаешь, не приближают меня к пониманию, почему ты впал в ступор при виде этого медальона. И как это все отражалось на ваших отношениях с бабушкой Айникки. Да и со змеями не очень-то понятно.

Дед Авдей словно и не услышал моих последних слов. Сидел и сосредоточенно разглядывал амулет. А потом задумчиво проговорил:

– Все правильно ты говоришь, дочка… Только вот эти змеи…, – он ткнул своим сухим, искривленным от артрита пальцем в медальон. А еще я заметила, что он очень уж не хотел к нему прикасаться, будто опасаясь, что змеи его укусят. Дед Авдей продолжил. – Вот змеи эти… Это не обычно. На Звезде Инглии никогда не изображались. Обычно, если это был оберег, внутри изображалась Перуница, молния, символ бога Перуна. И Айникки мне его никогда не показывала. – И тут он заговорил, горестно вздыхая, словно обращаясь к самому себе, забыв о моем присутствии. – Я догадывался… Догадывался… Но не знал… Ах, Айникки, Айникки… Если бы я знал раньше…

Все эти «охи» и «ахи», сопровождаемые сокрушенным покачиванием головы, меня несколько разозлили. Сурово нахмурившись, я обратилась к нему с весьма гневной речью.

– Знаешь что, дед Авдей, ты или говори, что знаешь, или ступай себе с Богом! Не хочешь рассказывать – не надо! Сама во всем разберусь!!

Я встала из-за стола, сгребла медальон, затолкала его обратно в мешочек и отправилась в комнату бабки. Осторожно уложила все обратно в сундучок и прикрыла с грохотом крышку. Сверху уложила разноцветный половичок, и только тогда вышла обратно в кухню. Дед Авдей стоял уже в дверях и жалобно смотрел на меня. Взгляд его на меня не возымел никакого ожидаемого им действия. Я по-прежнему хмурила брови. Тогда он заговорил просящим тоном:

– Не серчай на меня, Вереюшка… Не могу я ничего более тебе рассказать. Слово я дал…

Я только головой покачала.

– Ладно, дед, иди уже… Да своего найденыша приводи, погляжу. Что могу – сделаю, а уж чего не смогу – не обессудь…

Авдей закивал головой наподобие китайского болванчика и поспешно шмыгнул за дверь. Я могла поспорить на собственную руку, что он сейчас выдохнул с облегчением, что так легко отделался от меня. Я услышала, как на крыльце он разговаривал с Хуккой. Что-то тихо наговаривал псу, а тот в ответ тоненько и радостно повизгивал. По неясной причине мне стало обидно. Услышав, как стукнула калитка, вышла на крыльцо. Хукка, стоявший в это время у забора и провожавший деда взглядом, немедленно кинулся ко мне. Стал ластиться, толкая меня своим носом. Я поглаживала собаку, трепала у него за ушами, а сама ворчала:

– Что, сговорились у меня за спиной? Дед Авдей, конечно, можно сказать, твой крестный, но так и я, вроде бы как, не чужая тебе. А ты как его только увидишь, сразу про меня забываешь. Думаешь, мне не обидно?! А между прочим, этот старый пенек от меня что-то скрывает… Что-то очень важное. Это я нутром чую…

Подумав, что, вроде, высказала все свои обиды собаке и больше сказать мне уже нечего, направилась в дом. Сегодня еще нужно было закончить монографию и успеть отправить ее в Академию. А там оставалось работы – начать, да кончить. Обложившись книгами, я усердно трудилась несколько часов подряд. Работа шла ни шатко, ни валко. Мысли мои улетали Бог знает куда. Точнее, я знала, куда они улетают, но легче от этого не было. В конце концов, я плюнула на все. Все равно почтовое отделение скоро закроется, и я, по-любому, уже ничего и никуда сегодня отправить не смогу.

Меня словно магнитом тянуло к бабкиному сундуку. Я пыталась себя убедить, что я там уже знаю каждую букву в этих книгах, каждую мелочь, лежащую на дне сундука. Но эта тяга была сильнее меня. В конце концов, я перестала сопротивляться и решительно направилась в бывшую бабушкину комнату. Впрочем, почему бывшую? То, что бабуля там уже не жила, ничего не меняло. Там все оставалось, как и при ее жизни. Заходила я туда довольно редко. Только если надо было какой-нибудь заковыристый рецепт посмотреть или напомнить слова заговора.

Да еще, пыль стереть, да полы помыть. И неизменно, с весны до поздней осени там стоял букет живых цветов в глиняной пузатой вазе, которую дед-умелец сам сотворил из местной глины и сам в печи ее обжег. А зимой я ставила либо хвойную веточку, либо веточку березы. Бабушка Айникки любила только живые растения. Пластик не переносила ни в каком виде. И даже, умирая, попросила меня, чтобы никаких пластмассовых цветов на ее могиле рядом не было.

Присев на корточки возле сундука, я, как в детстве, принялась рассматривать резных животных по его бокам, почему-то опасаясь прикасаться к ним пальцами. Как ни странно, это занятие захватило меня. Я словно сама бежала рядом со всеми этими рысями и медведями, и дикий ужас охватывал меня от чувства надвигающейся катастрофы. В себя я пришла от того, что в сенях скребся в дверь Хукка. Я встала с пола, на который плюхнулась, сама не знаю в какой момент моего сидения рядом с сундуком. Интересно, сколько же я тут сижу? Вот же глупость какая! Ноги затекли и теперь покалывали, словно мелкими иголочками. А с улицы раздался звук мотоцикла. Вышла на крыльцо. Ну точно, похоже, участковый пылит. А мой пес вдруг, почему-то жалобно скулил на крыльце, прижимаясь к моим ногам.

– Ты чего, Хукка? Это вон участковый опять с дедом Авдеем приехали. Болящего привезли. Он безобидный. – Попыталась я утешить и успокоить собаку.

А про себя подумала, что очень на это надеюсь. Тревога заползла мелкой весенней гадючкой в душу и никак не хотела оттуда вылезать. Мой пес тоже что-то чувствовал, потому что вел себя весьма странно. Настороженно замерев рядом со мной на крыльце, поставил уши топориком и ни в какую не собирался идти встречать гостей. Василий Егорович заглушил свой драндулет, снял с головы каску и напялил на затылок свою видавшую виды форменную фуражку. Завидев меня, заорал так, будто всю жизнь проработал в сталелитейном цехе, где сутки напролет никто не слышит собственного голоса от заводского шума.

– Здорово, Веруня!!! Вот, найденыша к тебе с Авдеем доставили. Дед говорит, что, если ты его не вылечишь – никто не вылечит! – Восторг так и переполнял его по неизвестной мне причине.

Я, не обращая внимания на его зычный, я бы даже сказала, трубный глас, подошла к мотоциклу. Из люльки выбирался мужчина, возраст которого я бы определить не бралась. Ему могло быть тридцать пять, и с таким же успехом могло быть сорок пять, а то и все пятьдесят. Представляю себе, какой он имел вид, когда его нашел дед Авдей. Если сейчас, помытый и переодетый, накормленный, он выглядел так, словно последние лет десять пребывал в концлагере. В свое лучшее время это был статный мужчина, про которых говорят «косая сажень в плечах», волосы скорее темно-русые, чем черные, когда-то пышные, вьющиеся, сейчас свисали какими-то пегими сосульками. Кожа обтягивала кости, делая его каким-то нелепым, похожим на угловатого подростка. Только глаза, ярко-синие и глубокие, как густое осеннее небо над головой, светились каким-то скрытым огнем и детским любопытством. Он, не обращая внимания на меня, медленно крутил головой, осматривая округу. Дед подошел к нему и стал помогать выбираться ему из люльки, все время приговаривая:

– Пойдем, Найден, пойдем… Тебе здесь обязательно помогут… Ты тут все сразу вспомнишь… – Последнее его предложение звучало почти как угроза.

Мужчина при этих словах деда слегка поморщился. И мне, почему-то показалось, что незнакомец не горит особым желанием «все вспомнить». Ладно, разберемся…

– Ну что… Проходите в дом. Чего здесь стоять?

Участковый замялся слегка и пробубнил как-то смущенно:

– Дак я это… Некогда мне, дел по горло. Я только довез его, потому как дед попросил.

Я вопросительно глянула на Авдея. Тот тоже стал мямлить:

– Вереюшка, мы того… поедем. Меня Алекся дома ждет. А ты, ежели чего тебе понадобится, только скажи. Вон Егорыч с председателем нашим договорился. Муки там или мяса, или еще чего из продуктов. Все мигом доставим. – И добавил, как на митинге. – Обчее дело!!

Я усмехнулась. Конечно, сбагрили проблему и бежать скорее. Я махнула рукой.

– У меня все есть. Поди одного-то такого хилого прокормлю. Езжайте уж… А то все жилы мне своим нытьем вытяните. – Потом посмотрела на привезенного Найдена, который с сиротским видом стоял, переминаясь с ноги на ногу и мял в руках лямки простого сидора из старой мешковины. Заметив мой пристальный взгляд, засмущался, словно красна девка. Тяжело вздохнув, я только рукой махнула.

– Пойдем в дом…

Найден, потоптавшись еще на месте чуток, пошел вслед за мной. Позади послышалось радостное тарахтение мотоцикла, и вскоре опять наступила тишина. Я шла, не оглядываясь, уверенная, что страдалец следует за мной. Внезапно навстречу нам черно-белым комком выкатился Хукка. Я испугалась, что он может кинуться на незнакомца, но моя собака меня удивила. Жили мы с ним уединенно, особо посторонних у меня тут не было. А местные, если и приходили когда, то дожидались за высокой калиткой, пока я Хукку не закрывала в дровяник. И пес, соответственно, реагировал на посторонних, как и положено приличной собаке. Мог и порвать при случае какого нежданного гостя. А тут… Я собралась грозно окрикнуть пса, но так и осталась стоять с открытым ртом. Мужчина, присев на корточки, наглаживал моего грозного охранника, а тот, словно несмышленый щенок, одуревший от счастья, прыгал вокруг гостя, лизал тому руки и лицо. «Чудны дела твои, Господи!» – единственное, что мне пришло на ум в данную минуту.

Наконец, мы зашли в дом, и Найден стал там с большим вниманием и любопытством осматриваться. Взгляд его задержался на книжных полках, которыми была заставлена вся стена в большой комнате. Сегодня я решила, что не буду ничего с ним делать, просто размещу его на постой, накормлю, напою, и пускай отдыхает. А завтра займусь им вплотную. Мне еще сегодня предстояло дописать монографию, чтобы завтра все-таки успеть отослать ее редактору. А потом можно будет заняться и найденышем. Процесс лечения был не таким быстрым, как кому-то могло показаться. Сначала его нужно было привести в порядок, восстановить его физические силы, присмотреться, «прощупать» его ментально, а уж потом можно приступать к выбору метода лечения.

Для начала я отвела его в небольшую комнату, которая когда-то служила мне детской. Оставив его осваиваться на новой территории, пошла накрывать стол к обеду. Ели мы молча. Найден весьма активно махал ложкой, что позволяло мне надеяться, что силы он восстановит быстро. При этом он постоянно крутил головой, осматривая мое жилище, хотя ничего такого особенного у меня здесь не было. Окинул взглядом карабин, висевший на стене крест-накрест с двухстволкой, которая мне от деда еще досталась, внимательно изучил руны, вырезанные в дереве и висевшие над столом в красивых резных рамках. Они, кажется, заинтересовали гостя больше всего. Он внимательно их осмотрел, а потом медленно спросил:

– Что это?

Я едва пожала плечами.

– Это руны…

– А зачем они здесь?

Я опять пожала плечами, заметив про себя, что не так уж он и безнадежен. Постаралась ответить, как можно проще и, в то же время, подробнее.

– Это, – я ткнула на первую руну в ряду, похожую на ствол с одной веткой, уходящей под углом вверх, – Крада. Она символизирует Мировой Огонь, который питает наше духовное развитие, эта, – я указала на следующую руну, – руна «ветер» – она символизирует… – Я не успела договорить, как Найден меня перебил.

Задумчивым голосом, как бы самому себе, он проговорил:

– Ветер – это символ божественной битвы, он уносит воинов, словно на конях, к победе или в иные миры, которые мы привыкли называть смерть. А вот та, – указал он на последнюю руну, – она называется «радуга». Это переход между мирами, это бесконечное движение по Пути, который не знает границ. Она бы очень подошла тебе… – И он с легким прищуром посмотрел на меня, будто оценивая, достойна я подобной руны или нет.