Глубокая выемка

Пестрящие корешки мягких и твердых переплётов располагались не вразнобой, здесь соблюдались два правила, присущие Будасси – эстетический вкус и прагматизм. Прагматизм заключался в том, что в свободном пространстве над торцах книг меньшего формата лежали толстые записные книжки с выписками ключевых текущих проблем.

В отличие от книг художественной литературы, тёмные корешки которых показывались с дальних полок, корешки и обложки этих были жизнерадостных цветов – от оранжевого до голубого. И когда ход мысли наталкивался на препятствие, Будасси прикрывал глаза и, через пару секунд удовлетворённо щёлкал пальцем и сам себе восклицал: "Точно, в голубенькой книжке подобный расчёт приводился". Раньше на него часто что-то находило и он, кажется, бесцельно, часами, просматривал справочники, руководства по специальным технологиям, по тонкостям в расчёте конструкций, считая это важным времяпрепровождением,

Сегодня Будасси был подавлен. Он подошёл к полке, взял одну из книг, полистал, хмыкнул, поставил обратно. Вспомнились моменты защиты своего дипломного проекта в университете: нелепые вопросы аттестационной комиссии и несколько развязное поведение председателя. Как они были недовольны, что, помимо чертежей, он представил для наглядности и ряд рисунков в свободной художественной форме. Тогда, молодой Будасси был рассержен, что комиссия не принимала его убеждения, а ведь уже тогда он знал, что в проект надо входить с пониманием возможных гипотетических проблем, которые могут возникнуть. Но сегодня Будасси был подавлен и рассержен за это на самого себя. Взгляд остановился на небольшой книжке с пожелтевшей обложкой "Беседы о механике" – самая первая, которую он покупал ещё в школе. Вот самое начало. Рассуждения чуть ли не на пальцах, формул мало, да если и есть, то кажутся несколько наивными. Ну, конечно, сейчас-то наивны, спустя столько лет, после всех этапов проб и ошибок, как любят говорить молодые руководители. Но он уже знал, что к простым вещам можно пробиться только через сложные.

Поймал себя на мысли, что с каждым годом всё меньше читает технических книг и чаще подходит к полкам с художественной литературой. И не то, чтобы работа стала проще, хотя во многом это и так, скорее она становилась рутиной и типовые решения просто доставались из закромов памяти, корректировались и использовались. А опыт, навешанный на эти решения, не давал усомниться в неправильности. Но последние годы… да и этот просчёт со смывом. И на старуху бывает проруха… Будасси знал, нужна пауза, нужно отвлечься, перевести работу мозга на разгрузку от мыслей, бегающих по кругу. И он подошёл к двум полкам над кроватью. Где-то, лет до двадцати, он мало читал художественной литературы, а вот потом прорвало – проглатывались целые тома произведений русских классиков. И уже в зрелом возрасте, Будасси сформировал сбалансированное представление о литературе, обёрнутое нестандартными суждениями.

Припомнился эпизод из той, беззаботной жизни, когда в одной командировке в Средней Азии, на одной из пьянок, слушал рассуждения библиотекаря местного клуба. Полуузбек-полурусский Тимур, под удивлённые взгляды собеседников, разглагольствовал о силе художественного слова. Из глубины времени доносился его шепелявый тонкий голосок.

– А вот, вы, пробовали объяснить, как выглядит обыкновенная рыба человеку ни разу ее не видевшему? Хотя, вы, наверное, насторожитесь, спросите в штыки: "Где, интересно, должен жить такой человек? В пустыне? Но и там встречается вода и, скорее всего, рыбы". Ладно. Представьте, что человек слепой и тогда, на каких принципах построить словесное описание? Думаю, можно попробовать на предметах, которые осязаемы. Допустим, скажем слепому: "…это скользкое живое существо". Да, он почувствует что-то трепыхающееся, скользкое, как кусок мыла, если дать подержать рыбу, но что дальше? Как ему представить движение в воде? Например: "Это животное, делающее волнообразные движения и поэтому плывет". Возможно, человек понимает, что значит волнообразные движения, правда, если он сам плавает в воде, извиваясь телом. Что дальше? "Она помогает себе плавниками…" Вот здесь должен наступить ступор. Плавники? Как их ощутить? Допустим: "…это слепленные жёсткие волосы, управляемые мышцами". Человек явно на такое не способен. Вроде как руки-ноги, но гибкие. Какое возникает отождествление? Ступор? Похоже… "У рыбы есть чешуя…" Приплетём шелуху от семечек. На ощупь пойдет. Сработает? Пощупать можно. Еще: "Как у многих живых существ у рыб есть глаза, нос, рот, жабры…" Дальше опять препятствие. Дышать под водой – это возможно? Что жабры дадите пощупать. Ничего примечательного – какие-то твёрдые образования. Необъяснимый факт, берущийся как утверждение. И в итоге получаем: "Рыба – это живое существо, скользкое как мыло, с глазами, носом, ртом, управляемое слепленными волосами и дышащее под водой сколько угодно, а еще… с нее слетает шелуха.

Под общий смех, Тимур заключал: "Это я к чему? К тому, что каждый из нас, по сути, слепой… и представляет написанное автором только так, как ему кажется… Обман самого себя, но при этом удовольствие получаем".

А после было предложение всей нашей командировочной партии, вместо гостиницы, поселится у него в отдалённом доме. Он обещал сделать документы для отчёта в бухгалтерию. Предложение было встречено одобрительно – каждый уже пересчитывал в уме, сколько он выгадает от этой авантюры, тем более, что изыскательные работы по постройке водоотвода затягивались. Но молодость не всегда практична. В этом деле, главное, не перегибать, но эйфория от выпитого раздвинула рамки необходимого и реальный срок отсидки "за растрату госсредств" коснулся всей дружной компании.

Будасси не думал, что обойдутся так круто и винил во всём обстоятельства. На той местности невозможно было провести мелиораторные работы. Это знал главный, знали и подчинённые, но боялись возразить кому-то в верхах, подписавшему план работ и включивший расходы в сметы. Кто-то должен был ответить, и ответили эти весёлые ребята. Ничего не скажешь: "Тимур и его команда".

…Обстоятельства, обстоятельства… Будасси удивлялся, как жизнь подкидывает дурацкие авантюры. Так и эта злополучная баржа с камнями на Беломорстрое. Конечно, когда власть держит тебя за яйца, тут ничего не поделаешь. Сговора вроде как не было, а вроде как был. Все знали и молчали. И местная власть тоже знала. Конечно, поворчали, но дело быстро замяли – ведь не кто-то ворует, а сам начальник Беломорстроя Берман.

Будасси усёк сразу, что верхушка Беломорстроя присмотрела Афанасьева и, по чуть-чуть, вводила его в свои делишки – получать личную выгоду от бесплатного труда зеков. Афанасьева одновременно и выдвигали по служебной лестнице и подряжали на смутные схемы. Да, Будасси понимал… понимал и соглашался на завуалированные предложения. Ну, там, на Севере, было не до шуток. Выживание напрямую зависело от начальства. К тому же, уже не мальчик. Это двадцатилетним тюрьму или лагерь ещё можно пережить, а когда дело к старости, то… вот даже простейший расчёт не могу провести.

…Ненавижу старческую заскорузлость. Она захватывает постепенно. Исподтишка проникает в сознание и парализует… парализует мысли, парализует чувства. Обменивает улыбку, смех, желание любить на безжизненные материальные блага. В придачу даёт бренность и ненависть. Ублажает деньгами, изысканной пищей, лицемерным чувством превосходства. Она включает механизм… медленный механизм разрушения души. Она – оценщик. Меряет всех и вся, придавливая весом своего возраста. Только и думает, от кого получить выгоду для содержания своей телесной оболочки.

Она истерически кричит, что права, хотя правдой там и не пахнет. Уж не знаю, осознаёт ли она… или это только рефлекс: всегда вставать в воинственную стойку. Но, когда понимает, что всё происходит по-другому, и она не права, то изображает невинность и заявляет: "Почему же ты не настоял на своём, не убедил?" Да, но только как можно что-то разъяснить, если в рот вложили кляп. Почти всегда правда оказывается в меньшинстве. Наверное, потому, что ей свойственна гибкость, сомнения и поиск перемен. Ложь категорична и проста – отличный предмет для жонглирования.

Заскорузлость мстит всяким удачным попыткам. Она ставит препоны любой изменчивости, любому новому решению. Она обличает и обвиняет. Она тычет во все неудачи, без которых невозможно создавать новое. Она заявляет: "Ну, зачем что-то искать, достаточно подождать и воспользоваться". Она прагматична.

Она боится, что ее победят. Ненавижу её. Она гадит… гадит молодости, пытается уничтожить начало другой жизни, Она завидует. Она знает, что уже неспособна… неспособна вернуться туда, где было задорно и радостно. Она борется с молодостью. Наслаждается предвкушением разрушения. Ей не чужда подлость. В её арсенале самые изощрённые методы. Она, к концу своей жизни, набрала самые мерзкие уловки и, с наслаждением, применяет их.

Но знаю, нужно цепляться за живое, заставить себя думать, стремиться познавать неизведанное, пробудить интерес. Нужно мыслить, рассуждать, да, в конце концом, нужно действовать…

Будасси почувствовал, как техническое решение по смыву у него уже вызревает и оно, как это часто бывало, довольно простое.

6

Виктор чувствовал, что уже выспался, но открывать глаза всё не решался. И только, когда Ильфат закопошился у двери, Виктор медленно приподнял веки. Нашарил рукой часы у изголовья. Показывали восемь. Для выходного дня не поздно. Потянулся, снова расслабился. Проскользил взглядом по картинкам над кроватью Ильфата: Сталин и Маркс широкими лбами встречали всякого входящего в комнату. Справа от них – божница с четверговой, а может венчальной свечой. Следом шли диаграммы достижений в индустрии и коллективизации. Под самим Сталиным развешаны разные семейные фотографии. Как это всё вместе сложилось у одного человека? Что это? Равнодушие, пренебрежение или житейская мудрость? Семья и быт под вождями… всё сваривается воедино, и божница, и индустриализация.

Да, для выходного дня эти мысли слишком серьёзны и Виктор вспомнил, что условился в девять встретиться с Иваном и пойти к реке.

…Узенькая тропка, стиснутая с двух сторон плотными зарослями чертополоха, петляя, спускалась к реке.

– Ванька, да не беги ты так! Успеем, – Виктор не поспевал и уже переходил на лёгкий бег под горку.

Река Клязьма в этом месте делала крутой поворот и высокий, не заболоченный, берег представлял собой подходящее место для захода в воду. Иван на ходу сбросил рубаху, принялся за брюки, застрял в штанине и, подпрыгивая на одной ноге, вызволял вторую. В вертикальном положении ему это не удалось, и он, запутавшись, повалился на песок.

– Что же ты такой нетерпеливый? – Виктор не удержался от смеха.

– Я как спокойную прозрачную воду увижу, так прямо и тянет, – Иван вскочил, стянул трусы и, разбежавшись, прыгнул с небольшого обрыва. Громко плюхнулся в воду, вынырнул, резкими короткими саженьками запорхал вдоль русла реки.

Да, маловата ему эта речка. Виктор подивился скорости, с какой Иван преодолевал расстояние в сотню метров, скрываясь за поворотом. Надо же, так некультяписто, а скоростища… ух, как отчаянно ногами бьёт… ну, силён!

Виктор разделся и медленно зашёл в воду. Для сентября вода оказалась довольно тёплой. Окунулся и ровно поплыл размеренным брассом вдоль берега. В этом году удалось искупаться только пару раз, а были времена, когда всё лето проводил около озера, чуть ли не каждый день. Да, на том небольшом озере около усадьбы Ольгово, где и научился плавать. И тот день, когда впервые он ощутил чувство, что вода держит, был грандиозен. Он всё помнил до мельчайших подробностей.

Тогда, стоя по пояс, он уже мог погружаться с головой и задерживать дыхание. С третьего раза даже заставил себя разлепить глаза под водой. Затем пытался оторвать хотя бы одну ногу от дна, но получалось нелепое опасливое подпрыгивание. И лишь когда уговорил себя расслабиться, аргументируя, что на такой глубине не утонуть, то смог оторвать от дна и две ноги сантиметров на десять. Стрёмно! Так просто не удавалось поверить тем, кто утверждал, что вода держит. Тем не менее, усилие воли, снова под воду, отдал тело воде и… ноги пошли всплывать. Полускрюченный, завис в воде. Непередаваемо! Завис в воде! Это стоит того, чтобы ощутить первый раз. Награда за преодоление. Преодоление неверия. Преодоление сил-устоев, сковывающих человека с каждым последующим годом жизни. Да, тот день был грандиозен!

А сейчас, Виктор с лёгкостью подплыл к берегу. Не удержался от соблазна: перестал грести, глубоко вдохнул, расслабил мышцы и завис в воде. Дождался Ивана, вышли из воды вместе.

– Речка, как у нас в деревне, – Иван вытянулся на песке, – мелковата, но купаться можно. Я с самого детства воду люблю, как себя помню, плавал, нырял, дыхание могу задерживать на пару минут.

– У меня не так гладко… плавать немного умею, и то ладно, – Виктор перевернулся на живот. Сорвал стебелёк травинки, зажал между передних зубов, потеребил, вытащил, – скоро здесь воды много будет, прямиком из Волги. По проекту эта часть реки под затопление приготовлена: залив небольшой будет.

– Жалко, красивое место, – Иван сделал паузу, но не услышав продолжения от Виктора, сам размеренно заговорил, – вчера письмо от жены получил. Пишет: “… всё нормально, голод вроде пережили, урожай неплохой, волнения прекратились… не стреляют”. Вот дочка уже и говорить пытается… ну пора, два года всё-таки. Ещё не видел её, но соседи говорят, что-то от меня есть. Я в ответ пишу: ничего, скоро увидимся. У меня зачёты за срок идут. Профессии новые осваиваю. С людьми интересными общаюсь.

Иван призадумался и продолжил.

– Да, с людьми общаюсь. Вчера в дурацкую ситуацию попал. Крыльцо в клубе подправлял, доску отпилил, глаза поднимаю… смотрит на меня… я прям чувствую – не к добру… ласково. Говорит, здорово у тебя получается.

– Кто? – Виктор не удержался.

– Я только фамилию знаю, – Береговая, – в газете про неё писали. И вот говорит: "Ванюша, а у нас в женском бараке столько дыр в стенах". Я представляешь, задрожал, мурашки побежали. Мне кажется, покраснел и отказать не могу по плотницкому делу, и знаю, что плохо может кончиться. Короче, быстрее собрал инструменты и тикать. А ей говорю, пишите заявку бригадиру в общем порядке. Теперь боюсь, как бы дальше не пошло.

– Ну, ты даёшь… а чего в газете писали? – Виктор сдержанно улыбался.

– Представляешь, её поставили бригадиром над мужиками – тачки таскать… к тому же бригада отстающая.

– Бабу над мужиками? Как это? – Виктор опёрся на локоть и заинтересованно смотрел на Ивана.

– Сам удивляюсь. Хрупенькая, тоненькая. Ну, так вот. Начала она с малого: в столовой, перед обедом застыдила совсем уж опустившихся, мол, молодые, а ходят грязные и небритые, руки даже не моют. Те ничего сделать не могут, такую не ударишь – пришлось руки мыть. Вечером оказалось, что некоторые из той бригады побрились.

– Ничего себе. Ну, прямо воспитатель в детском саду… сказки для газеты.

– Слушай дальше. Вероятно, почувствовала она некоторый перелом, пошла дальше. Ну, как говорят, палец дай, так руку откусит. Говорит, давайте я в ночь выстираю ваши полотенца, которыми вы повязываете шеи вместо шарфа, "смотрите, они же просто чёрные", утром получите чистыми и сухими. Уж не знаю, как ей это удалось, но полотенца на тридцать человек с утра лежали стопкой. Так и ещё уловку сделала. Сама повязала каждому, при этом ласково замечание делала, "что же, шеи-то у вас такие грязные". И удивительно, многие пошли мыться.

– Диво дивное. Виктор вспомнил вереницу тачек и грязных, оборванных людей с лицами без малейших эмоций.

– Таким методом она часть бригады вывела из апатичного и безразличного состояния. Да, так и написано в газете: "апатичного и безразличного…" Слушай дальше, – Иван живо махнул перед собой рукой и воодушевлённо продолжал, – вышла бригада на трассу, Береговая увидела, что самый здоровый молодой мужик недогружает тачку – естественно нормы не выполняет. Подходит, схватила лопату, засыпала кузов с горкой. Тот протестует: такую тяжёлую не дотащу. Так нет же, Береговая хватает тачку и, представь, потащила. А потом говорит: "Равноправие нам не зря дали, женщины могут даже лучше справляться".

– Хитра, – Виктор ухмыльнулся.

– На второй ходке, она конечно устала. Мужики отняли у неё тачку. Та и говорит: "Хоть равноправие и дали, но мужчины всё же сильнее женщин". И так вот, по чуть-чуть, она вывела бригаду в ударную.

– Да, Ванёк, такую не грех опасаться…

Иван замолчал. Лёг, вытянулся, повернул лицо к солнцу, закрыл глаза.

Виктор же, наоборот, сел, подтянул спину в струнку и максимально распрямил колени, попытался образовать между спиной и ногами прямой угол. Упёрся руками о песок, сделал круговые движения головой, замедляясь при встрече с лёгкими порывами тёплого ветерка. Поигрался вглядом: с дальнего берега к ближнему, с зарослей осоки к овальным листьям кувшинок, дальше – ближе… Внезапно остановил взгляд. Тонкие ноги Ивана… Длинный шрам проходил вдоль внутренней части правой лодыжки от самой подошвы до середины голеня. Его ровная линия сопровождалась, через равные промежутки, парными белёсыми пятачками кожи. У Виктора сразу промелькнула ассоциация с шнуровкой футбольного мяча, стягивающей разрез для доступа к воздушной резиновой камере. Прямой длинный шрам наполовину ноги явно не мог быть следами травмы и Виктор машинально склонил голову, заглянув на внутреннюю сторону левой ноги. Подобный шрам был и там. Диковинность сросшихся участков грубой старой кожи и тонюсенькой новой кожицы с цветовыми переходами от белого до насыщенного фиолетово-красного, побудили Виктора прикоснуться к шраму и аккуратно провести по его неровностям мизинцем. Иван вздрогнул, одёрнул ногу и резко поднял голову. Сообразив, снова расслабился.

– А, это… Да, с ногами беда… В детстве думал, что с такими полосками родился. Но, когда постарше стал, мать рассказала. Оказывается, уродцем родился, ноги сильно кривые были. В райцентр возили, там хирург искусный… как мать говорила: "Жилы режет и сшивает, не моргнув глазом". Ничего, теперь даже бегать могу. Правда, стопа в подъёме не очень гнётся. Ну, ты видел, как плаваю – ногами воду глушу.

– Видел… так быстро плавать, другой позавидует.

Иван не ответил, слегка скривил губы.

– Ванька, как думаешь, смыв получится? – Виктор озвучил вопрос, постоянно крутившийся в голове.

– Конечно, что же зря стараемся без швов делать? Двойной пол из шпунтованных досок, знаешь, как тщательно щели законопатили, да ещё просмолили. Наши ребята в бригаде и не сомневаются… разве стали бы нам за просто так дополнительную пайку давать, – Иван лежал, не размыкая глаз, – а ты разве сомневаешься?

.Виктор наблюдал, как оранжево-чёрные мохнатые шмели опыляли красивые цветки растения с овально-ланцетными листьями, собранными в мутовки по три. Необычная форма лилово-розового цветка, сантиметров трёх, заинтересовала Виктора, и он придвинулся к нему ближе. Пять лепестков, несимметрично сросшиеся, образовали своеобразную коробочку, в которую вползали даже самые крупные шмели и полностью в ней скрывались. Виктор приоткрыл один цветок: пестик в самой глубине, тычинки где-то сбоку. Действительно, пока в коробочку не залезешь – не опылишь. На стебле, чуть ниже, располагались и плоды – вытянутые пузатые коробочки, размером с полспички… как микродирижабли. Случайно рукавом задел один и… вдрогнул от неожиданности.

– Ванёк, смотри! – Виктор выбрал пузатый, более тёмный плод с красными прожилками и слегка прикоснулся к нему пальцами. Плод щёлкнул, расщепился на лоскутки, чёрные семена разлетелись в разные стороны.

Иван вскочил, подбежал к ещё более крупному плоду и только подвёл пальцы – семена разлетелись.

– Ничего себе… а этот… Ты видел… видел? Шмальнул метра на три, – Иван высматривал подходящие плоды, подбегал к ним и взрывал, радуясь произведённому эффекту.

…Со стороны реки, белокаменный храм Спаса Нерукотворного, – небольшой одноглавый бесстолпный четверик и колокольня с островерхим шатром, – величаво возвышался над пустеющим селом Спасское-Котово. Вот уже месяц, как часть домов разбиралась и вывозилась из зоны планируемого затопления, но самое высокое место с храмом должно было остаться над водой. Тем не менее, судя по движению во дворе, здесь тоже происходило выселение. Тропа проходила рядом и непривычная суета у ворот храма заставила Виктора с Иваном замедлить ход. За кованой оградой стояли три телеги, на которые монашки в чёрных рясах суетливо укладывали иконы, книги, церковную утварь и даже куски лепнины. Человек в фуражке нетерпеливо ходил между повозками, осматривал поклажу, что-то говорил, то красноармейцу с винтовкой, то сгорбленной старухе. Старуха, периодически, едва поднимала и опускала костлявую правую руку. Подойдя к связке книг, она пальцем потыкала на обложку, ни к кому не обращаясь, проговорила: "Вот, вот где истина жизни. А вы её в печку, небось". Человек в фуражке повернулся: "Да, можете забрать эту галиматью. Теперь здесь типография будет. Нужные книги будут печатать".

Резкий удар в колокол парализовал всех. Взоры устремились на колокольню. – Это же отец Дмитрий! – старуха суетливо крестилась, – ой, не к добру, не к добру… Растрёпанный седой священник в чёрной рясе неистово раскачивал язык большого колокола и мерно ударял. Монашки замерли. Человек в фуражке махнуд другому красноармейцу, стоявшему у ворот: "Сычёв, сбегай, оттащи его оттуда, а то мы от грохота с ума сойдём". Сычёв снял с плеча винтовку. Поспешно стал поднимался по каменным ступеням. Три пролёта невысокой колокольни он преодолел быстро. Вышел на площадку, схватил священника за рукав, но тот отмахнулся. Вторая попытка красноармейца тоже не увенчалась успехом. Перекошенное злое лицо старика металось во все стороны. Красноармеец покачнулся от толчка в плечо. Старик что-то кричал и ещё громче ударял в колокол. Красноармеец развернул приклад винтовки и ринулся на старика. Тот только успел отвести язык колокола, как удар прикладом пришёлся в висок. Священник казалось замер, но спустя секунду, держась за канат, обмяк.

Иван с ужасом смотрел на колокольню и мелко крестился.

7

Ковалёв запустил растопыренную пятерню в самую гущу своих вьющихся волос. Нет, с такими лохмами к Никитишне идти не хотелось. Постричься можно было у мрачного латыша, но его машинка с тупыми ножами, буквально рвущая волосы, вызывала отторжение, да и остающийся после такой экзекуции седоватый ёршик убивал последние черты индивидуальности. Ковалёв решил выкручиваться самостоятельно – когда-то неплохо получалось. Он выдвинул нижний ящик стола, приподнял несколько картонных папок, вытащил большие ножницы. Ржавчина слегка тронула лезвия. Не надо было давать пацанам – бросают, где не попадя. Провёл подушечкой большого пальца сначала поперёк одного, потом другого лезвия и хмыкнул. Кромка немного завалена, но ничего, пойдёт. Протянул руку к старым газетам, взял несколько сверху. Передвинул табуретку в угол, на полу рядом расстелил газеты. Разворот "Правды" отреагировал большой фотографией с заголовком "Посещение строительства канала высшим руководством страны". На фоне массивных стрел экскаваторов и фундамента шлюза – скелета из прутьев арматуры, по деревянным настилам шагала делегация. В центре – Сталин в наглухо застёгнутой шинели, на голове глубоко надвинутый картуз – поздняя осень. Правая рука покоится на груди – воткнута между пуговиц внутрь шинели, левая спрятана в карман. Смотрит себе под ноги, на лице – хитрая ухмылка. Вероятно, что-то важное спросил, а остальные думают над ответом. Лица у них напряжённые – серьёзные люди с огромными пятиконечными звёздами. Одними только звёздами, сколько величия наводят. Но, не сейчас… сейчас тоже смотрят себе под ноги – обдумывают ответ вождю. Ворошилов, Молотов, Каганович… остальные, сколько их тут… десяток? Странная фотография – не постановочная. Сталин любит смотреться простым человеком.

Ладно… ножницы, расчёску и можно начинать.

Начал Ковалёв с правого края, выше виска. Первые нерешительные движения. Развернул ладонь левой руки наружу, плавно завёл пальцы к корням волос, зажал между указательным и средним пальцем локон. Правой рукой, аккуратно, слегка касаясь пальцев с зажатыми волосами, приложил раскрытые лезвия ножниц. Сомкнул. Х-хрумм! Локон упал на газету… жёсткие волосы, как тонкая проволока!

Сначала процесс шёл с трудом, но с каждым следующим движением уверенности прибавлялось. Ковалёв делал проходы до затылка, смещаясь левее. Справа довольно удобно, но с левой стороны приходилось изголяться – крутить ножницы, и так, и эдак. Главное, захватывать волосы между пальцами, развернув ладонь кверху, тогда натянутая кожа не даёт шанса неудачно сомкнуть ножницы вместе с кожей. Но вот сзади… Здесь требовалось внимание. Не везде удавалось захватить волосы развёрнутой наружу ладонью. Тогда Ковалёв пытался зажать локон щипком – указательным и большим пальцами. Так безопаснее. Оттяпать кусок кожи на фаланге указательного пальца – раз плюнуть. Несколько раз такое чуть не случилось и, Ковалёв, матюгнувшись, одёргивал руку. Но, ничего, приноровился – зажал-состриг, зажал-состриг… почти полтора часа.