Глубокая выемка

11

Будасси стоял, облокотившись на перила обзорной диспетчерской площадки Северной станции. С пятиметровой высоты хорошо просматривались нитки железнодорожных путей, выходящих из забоев. "Вот и пятый путь проложили". По уклону натужно выползал гружёный состав. "Второпях насыпь делали, как бы не расплылась". Состав вышел к стрелке, диспетчер, по телефонной связи, отдал команду: "Двадцать третий на первый". Паровоз, не замедляя ход, вывел состав на путь, ведущий к свалке.

Гомон человеческих голосов заставил Будасси повернуть голову.

– Расходись, расходись в стороны, – Ващенко, размахивая руками, бежал вдоль мостков к диспетчерской. Позади него, по деревянным настилам вышагивала группа людей в голубых, с красными околышами, фуражках. Первым, без знаков отличия – худощавый, высокий, с огненным взглядом, следом, в порядке уменьшения количества ромбов в петлицах, ещё человек тридцать. "Сам Ягода решил посетить… ух, сколько ромбов ещё притащил… картина маслом – "царь и вельможи". Будасси ждал делегацию уже часа два. Афанасьев с самого утра приказал никуда не отлучаться от диспетчерской, говорил, возможно, Сталин, Ворошилов и Каганович захотят посмотреть. Но, вероятно, главные вожди ограничились просмотром лишь самой выемки, а мелкие вопросы, вроде организации работ, интересовали лишь руководство НКВД.

"Оно и к лучшему". Будасси постучал костяшкой указательного пальца в стекло смотровой кабины. Диспетчер, с серьёзный видом, записал в разлинованную тетрадь, когда и сколько платформ куда переведено, переткнул штекер в гнездо на панели телефонного коммутатора и только после этого повернулся к Будасси.

– Эй, Сальников, комиссия на подходе. Давай, как договорились… Своди с первого, третьего и четвёртого забоев, с интервалом минут пять. На пятом ещё гружёные платформы стоят, пока не трогай их, не нравятся мне это полотно, бросили наспех, не хватало ещё при Ягоде завалить паровоз. Связь нормально работает?

– Я помню, сделаем… – Сальников, задрав голову, выслушал Будасси и кивнул.

– Хорошо, – Будасси резко снял локоть с перил. Хруст рвущейся ткани заставил матернуться. Повернул рукав гимнастёрки, потом посмотрел на деревянный брус – шляпка гвоздя торчала на несколько миллиметров. Недовольный, встретился взглядом с диспетчером.

– Есть чем гвоздь забить?

– Инструменты внизу, хотя посмотрите за кабинкой, там пара накладок рельсовых лежит.

Будасси поднял ржавую пластину. "Подойдёт". Вогнал гвоздь за пару ударов. Прошёлся по всему контуру перил. Шлёпнул по другим гвоздям. "А заусенцев сколько…" Деревянные зазубрины на перилах. Матюгаясь, где отщипнул, где отломил.

"Так, кто там ещё? Коган, Фирин, Афанасьев… всё руководство стройки…" Будасси стряхнул завернувшуюся штанину, расправил гимнастёрку и подтянул ремень.

Процессия остановилась под обзорной площадкой. Афанасьев забежал вперёд Ягоды, слегка наклонившись, заискивающим жестом показал на деревянную лестницу. Тоненькая "струйка" сопровождающих начала перемещаться наверх, следом за Ягодой. Лестница, не рассчитанная на такие делегации, качалась и заметно вибрировала. Ягода остановился, буркнул вниз: "Эй, не все сразу, щас нахрен завалимся!" Процессия замерла, и оживилась, только когда Ягода вышел на площадку. Десяток квадратных метров не вместил всех – взошли только "четырёхромбные" и Афанасьев. Остальные, разочарованные, медленно спускались.

– Здравствуйте, Генрих Григорьевич! – Будасси состроил благодушную физиономию.

– Здравствуй, здравствуй, Александр Владимирович! – Ягода протянул руку, – наслышан, говорят освоился, кольцо запустил, – слегка кивнул в сторону Афанасьева.

– Да… работаем, – Будасси вытянул руку и тут же отдёрнул – следы ржавчины на ладони. Машинально смазал по штанине.

– Не страшно… я не чураюсь рабочей руки… сразу видно – спец в работе, – Ягода сжал ладонь Будасси.

"Четырёхромбовые" заспешили протянуть свои ладони, заискивающе улыбаясь.

– Так, ну давай, показывай, – Ягода повернулся в сторону железнодорожных путей, – вижу, не зря хлеб ешь.

По самому ближнему пути проходил гружёный состав. Суетливо стучали шатуны, заставляя мелькать блок колёс. Плотный белый пар вырывался из форсунок.

– Десятый на первый, – уверенный чёткий голос диспетчера отдал команду, как только состав прошёл стрелку.

– Мать честная, надо же, стёкла на три стороны стоят, – Ягода повернулся к будке диспетчера, – Ну, Будасси, строишь как в Америке…

– Здесь обзор важен, да и телефонный коммутатор беречь от непогоды надо, к тому же, в дежурном журнале отметки делать. Работа ответственная… Сейчас телефонной связью охвачены свалочные тупики, стрелки, забои, рядом с экскаваторами переносные будки, – Будасси посмотрел на непроницаемое лицо Сальникова и продолжил. – Да, можно сказать кольцо заработало. Сейчас делаем специальные отводы. Туда, – Будасси нарисовал в воздухе окружность вокруг отдалённого сарая, – будем подводить паровозы к бочкам с водой для заправки котлов. Там, – ткнул пальцем на высокие чёрные холмы, – загружаем уголь.

Паровозный гудок прервал пояснения. Следующий состав проходил стрелку.

– Восьмой на первый, – снова громкий голос диспетчера.

– Не слишком ли часто они выезжают? – Ягода вскинул указательный палец, у моста через Клязьму образовалась очередь из составов.

– Да, есть проблема, – Будасси замялся. "Дошла ли информация до верха?" Решил не рисковать, выпалил, – не успеваем разгружать.

– Коварный, коварный… – Ягода хмыкнул и вдруг гаркнул, – чего, ты тут цирк устраиваешь? Читал твою записку об ускорении разгрузки, – упёрся взглядом в Будасси, – гидромониторами предлагаешь смывать грунт с платформ? Что ж, сильная штука эти гидромониторы, – немного смягчился, – я видел в Северном районе, как дамбы намывают, и, в карьерах, песок выбивают, – Ягода облокотился на поперечную жердь перил, – ну, и где хочешь смыв строить?

– Вон в той части кольца, за мостом… отсюда не видно, – у Будасси отлегло. "Ида Леонидовна не подвела". Тоже положил одну руку на перила, другой показал направление. – Там есть обширная пойма Клязьмы, весь оставшийся с выемки грунт вместится. Я подсчитал. Так вот, над ней установим смывную площадку и подведём пути для платформ. Воду будем насосами забирать из реки…

– Ты так рассказываешь, как будто всё это уже решено, – Ягода ухмыльнулся.

– Так у меня в голове проект, как существующий, – Будасси улыбнулся, – почти уверен, должно получиться.

– Говоришь-то хорошо, только много чего просишь, и моторы, и гидромониторы. Ты же знаешь, всё оборудование наперечёт, а тут ещё бюджет стройки урезали, – Ягода поджал губы, потом резко обернулся к Афанасьеву, – Григорий Давыдович, чего это ты молчишь, помню прямо как на амбразуру бросался: "Дайте мне Будасси и эту чёртову выемку за два года выгребем"

– Генрих Григорьевич, уж по всем трестам бегал, везде на утверждённые сметы показывают, мол, денег в обрез, – Афанасьев стоял не шелохнувшись, шевелились только губы.

– Плохо ходишь, – Ягода дёрнул верхней губой, отчего жидкие усики встрепенулись, буркнул, – я о проблеме узнал почему-то с другой стороны, – вполголоса добавил, – деньги будут, готовьте сметы. – Ладно, на сегодня закончили, едем домой, – бросил одному из "четырёхромбовых".

12

– Да всё равно не переделать их уже. Воспитаны при царском режиме – первые блага там получили. Ничто их не исправит. Казалось, лагеря прошли, должны осознать, утихомириться, ан нет, живут, как будто, старый строй воскресили, – Макаров мягко проговаривал слова, – Ха, согласись, пока им в эту пятилетку не дали послаблений и высокую зарплату, просто так за идеалы революции они не очень-то старались трудиться. Уверен, у царских спецов осталась злоба.

– Нет, мне кажется, Будасси делает работу честно, – Виктор смотрел под стол, но, в конце фразы, поднял глаза.

– Виктор, я сегодня с тобой по-дружески. Твоя очередная статья для журнала мне понравилась, подпись на разрешении я поставлю, но как-то мягкотело у тебя получается. Вроде должен бороться за цели, а тут что? Там ткнулся – не получилось, тут ткнулся – не получилось и скис, – Макаров, с неким укором, отчитывал.

– Я думаю, опыта не хватает, всё же, старшее поколение – это основательная школа. Будасси проект смыва показывал, а я смотрю и осознаю – мне такое даже в голову не придёт, – Виктор перевёл взгляд с зелёного сукна стола на деревянный стул с грациозно изогнутыми ножками, стоявший около окна.

– Будасси… Будасси… – Макаров напряг подбородок, глаза сузились. Помедлил и достал из папки исписанный мелким почерком листок бумаги, – Мне тут рассказали, чего его дочери на детском празднике у Афанасьева учудили. Не просто семейная развлекаловка была, а мероприятие с официальной частью. Дети ответственных партсекретарей стихи рассказывали о трудовой борьбе советского народа. Всё шло нормально, пока не выскочили две близняшки Будасси. Вот, что люди записали, – Макаров уткнулся в листок бумаги, – "…вскочили и давай, приплясывая, под мотив весёлой песенки петь: "Без-туф-ты и ам-мо-на-ла не-пост-роим мы-ка-на-ла ля-ля-ля тра-та-та не-по-ст-ро-им мы-ка-на-ла…" И кружат в танце в кружевных белоснежных платьицах". А? каково? – Макаров мельком взглянул на Виктора и продолжил читать. – "…Возмутило и поведение детей некоторых других партработников – они присоединились – выбежали хоровод водить. Пока Афанасьев патефон с громким маршем не запустил, безобразие не прекращалось. Наши партийцы остолбенело смотрели, а старые царские спецы улыбались. Будасси, конечно, для приличия, сказал девочкам, что не уместно так себя вести. И как-то буднично сказал. А вот Афанасьев своему балбесу затрещину отвесил". Вот, чуешь, чем отличаются они от нас? – Макаров отодвинул листок, – распоясались совсем, думают, что без них советская власть ничего построить не сможет, и детей своих учат, не пойми чему. Ничего, люди тоже всё видят, – листок перекочевал обратно в папку, – а сведения собирать надо.

– Плохо это всё, – Виктор качнул головой, – как-то не так.

– Рассуждаешь? Это хорошо, что рассуждаешь, – Макаров мягко побарабанил подушечкой указательного пальца по столу, – Соболев, вот скажи, когда ваше поколение полностью возьмёт народное хозяйство в свои руки? Пора бы уже.

– Хозяйство слишком большое… – Виктор говорил медленно и нетвёрдо, – сложно это всё… время требуется.

Виктор вышел от Макарова, ощущая мокрые подмышки, Мозг зачем-то, как из тумана, вытаскивал детские впечатления. День рождения… Свои дни рождения Виктор не отмечал, на чужие старался не ходить. Скорее всего, эпизод из детства опосредованно действовал. Оттуда, возможно, и начала развиваться навязчивая способность оценивать людей: кто опасен – кто нет. Виктор не помнил, сколько ему было лет, но подспутно предполагал, что пять-шесть. Родители отвели его на день рождения двоюродной сестры. Всучили плитку шоколада в блестящей фольге и втолкнули в общую комнату с незнакомыми детьми. Его тётя, Клавдия Васильевна, взяла у него шоколад и положила на стол вместе с другими подарками.

Дети, в ожидании новых гостей, играли в игру. В комнате расставили стулья в ряд, спинками друг к другу. Играющие расселись. Водящий объявил: "Море волнуется", – все вскочили и начали бегать по кругу, огибая ряд стульев. Водящий убрал один стул в сторону, продолжая периодически повторять: "Море волнуется… море волнуется… море…" и внезапно закончил фразу: "…утихло". Играющие замельтешили, в сутолоке пытаясь занять свободное место. Кому не доставалось, объявлялся водящим. Так повторялось, пока не оставался один стул. Победителя награждали шоколадной конфеткой. Виктор наблюдал действо со стороны, не решаясь присоединиться к игре.

Через полчаса Клавдия Васильевна ввела в комнату именинницу – девочку с большими белыми бантами на концах косичек. Виктор, с трудом, узнал двоюродную сестру – их показывали друг другу раза два, да и то недолго. Звали ее Катя. Клавдия Васильевна поставила Катю в центр комнаты и призвала гостей: "Ребята, берите свои подарки, выходите по одному и вручайте имениннице". Виктор удивлялся, какие бывают красивые штуковины: куклы разных мастей, набор с цветными нитками для вышивания, деревянные тяни-толкаи, фигурки с изящной резьбой, даже какое-то неведомое растение в горшке.

Самые бойкие ребята, выходившие первыми, обычно несли крупные подарки. Те, кто шёл после, как казалось Виктору, вручали более полезные в быту предметы. Ребята, передав подарок Кате, переходили из одной части комнаты в другую, становились весёлыми и расслабленными. Те, кто был по другую сторону, стояли серьёзные и сосредоточенные. Катя держалась свободно, с достоинством принимала подарки, улыбалась и кивала в ответ на одну и ту же шаблонную фразу: "Поздравляю с Днём рождения!"

Куча, не прошедших процедуру вручения подарков, редела и на столе осталась лежать только маленькая шоколадка в серебристой фольге. Виктор остался один на стороне серьёзных и сосредоточенных. Он замер и не решался взять невзрачную шоколадку и подойти к Кате. Клавдия Васильевна заметила заминку, подошла к Виктору и заискивающе спросила: "А что Витя подарит Кате?" Виктор не шевелился. Тогда она взяла со стола шоколадку, вложила в ладонь Виктору и подтолкнула к Кате. Виктор шагал, как окаменевший, чувствуя пристальные взгляды маленьких гостей. Последовал сначала лёгкий смешок, потом шквал насмешек: "…всего лишь шоколадка… да я такие каждый день ем… день рождения раз в году…". Катя сделала серьёзное лицо, шагнула навстречу, вытянула шоколад из руки Виктора и быстро избавилась – положила на полку секретера в вазу, вместе с горкой конфет.

Виктор почувствовал, что праздник для него закончился. Он уже знал, что его отстранили от общего, отделили и оценили по низшему разряду.

Часть третья

“Техника и кадры решают всё”

1

…Зачинался рассвет. Кусочек неба над горизонтом светлел и на этом фоне силуэты лошадей выглядели картонными контурами из книжки для детей. Резкий контраст не позволял различить масти, но Иван и так знал, что около самой кромки берега реки, в стороне от основного стада, стоит Парето. Казалось, этот сильный конь задумчиво ожидал, когда появятся первые лучи солнца. Он, то поднимал голову к небу, вытягивая шею, то понуро клонил к земле, казалось, думая о чём-то возвышенном. Иван посмотрел на остальных. Лошади неторопливо лакомились свежей душистой травой, напоённой росой. В ночном Иван был не один: около еле тлеющих поленьев, накрывшись ватником, лежал Юрка. Иван почувствовал, как утренний холодок подступает к спине. Тогда он дунул на угли, – подействовало, – протянул руки к самому раскрасневшемуся, изрядно прогоревшему, полену и уловил непонятный запах. Осмотрелся, вскочил, захлопал по бокам, плечам, бёдрам: "Горит где-то… горит!"

…Сон прервался. Иван осознал, что переключился в реальный мир. Провёл рукой по плечу. Нащупал какой-то бугорок на коже. Не до конца понимая, что это, рефлекторно смахнул рукой. Голос снизу невольно пробурчал: "Когда же ты успокоишься… неспокойный какой сегодня".

Иван пытался вспомнить все подробности приятного сновидения. Захотелось увидеть продолжение чудесного действа.

…Отряд красноармейцев шёл ровно, поднимаясь к деревне. Мальчишки выскакивали из домов. Бегом, сопровождая передние ряды отряда, старались держаться ближе к знаменосцу с большим красным полотнищем. Жители приняли военных спокойно – летние тёплые дни не требовали мест в избах. Наскоро пообедав, Иван с Юркой, таясь, неуверенно подходили то к пулемёту, то к пушке, осматривали оружие и задавали вопросы служивым. Вечером они помогали чистить лошадей. Юрка показал, как правильно вплетать алые ленты в их гривы. Яркой ленточкой Иван украсил и Парето. И опять Иван почувствовал неприятный запах.

…Проснулся, уже отчётливо осознавая удушливую вонь. Клопы… твари ненасытные! Иван нащупал на животе влажный участок кожи. Ну, вот, раздавил во сне! Почесал. Откуда взялась такая кличка – Парето? Иван не мог вспомнить, был ли такой конь у него в деревне и заверил себя, что потом вспомнит, а сейчас… утренняя нега заволакивала и тащила в блаженный туман.

…Они окружали деревню. Пёстрые цвета их одежд и пыль, поднимаемая копытами их коренастых лошадей. Надвигалась орда, надвигалась утром. Басмачи… басмачи… налётчики. Иван не мог пошевелиться, так ошеломила его эта силища, стискивающая деревню со всех сторон. Полосатые халаты, непонятных форм шапки, изогнутые сабли. Пулемёт работал ритмично и высекал непрошенных гостей, заполняя поле трупами людей и лошадей. Разгорался бой, падали уже и красноармейцы, взрезанные саблями. Всё громче и громче. Парето встал на дыбы, концы алых ленточек, как всполохи рассвета, мерцали. На Парето восседал всадник. Иван заметил его только сейчас, когда конь повернулся боком. Он ладно управлял: потягивал поводья, пришпоривал, чётко обозначал свои намерения, прикладывался к крупу коня нагайкой. Всадник, казалось, находился над полем брани и, в то же время, в самой гуще. Казалось, силы неба управляют им. Только теперь Иван узнал его… это был Сталин. Опять застучал пулемёт, грянул и пушечный выстрел.

… – Лыков, подъём! – Удары палкой по жердям нар оглушили Ивана. Вскочил. Только теперь, когда на него пялились десятки пар глаз, он окончательно проснулся.

– Надо же, как тебя зажрали! Ну ты и орал! – Егор Фомич снял с предплечья Ивана набухшего клопа. Иван посмотрел на грудь. Красные пятна от укусов и участки засохшей крови покрывали кожу.

– Сладенький, наверное! – дежурный убрал палку, оскалился, проём под заячьей губой дёрнулся.

…Под механические мастерские отвели небольшой барак, разделённый перегородками на комнаты. Не поскупились и на большие проёмы под окна, отчего зимой приходилось работать в телогрейках, зато летом электричество на освещение почти не расходовалось. В ближних к входу комнатах размещались верстаки с большими тисками, дальше стояли токарные и заточные станки. Проходя через слесарный участок, Иван слышал, как внушительного вида человек, в холщовой спецовке с огромными наружными карманами, пришитыми двойной суровой ниткой, рычал на щуплого мужичка:

– Как ты напильник держишь? Пальцы не загибай! Разве так отливку обдирают?

Мужичок скуксился и замер, точно боясь удара по затылку. Богатырь в спецовке распрямил у мужичка пальцы левой руки, положил их на полотно напильника. Поверх его руки примостил свою, огромной ладонью обхватил вместе с рукояткой напильника и правую руку нерадивого ученика, чёткими уверенными движениями стал вгрызаться в металлическую заготовку, зажатую в тисках.

– От себя нажимай сильнее! Пальцы на полотне не подгибай, не то занозы начепляешь или покарябаешься. Так… и периодически сверяй с эталоном. Понял?

Мужичок молча суетливо кивал.

Иван шёл дальше, в глубину барака, где располагалась маленькая комната, отведённая под архив, где они с Виктором договорились встретиться.

Иногда Ивану казалось, что Виктор неосознанно хвастается своим умением применять различные словечки из инженерной области, но всегда, с замиранием, слушал, пытаясь уловить их значение по ассоциации со словами уже закрепившимися в его багаже знаний. Однако термины из черчения были ему неведомы.

– Штрих-пунктирные линии служат основой для чертежа. Вот смотри, здесь она указывает на симметрию двух частей, здесь их пересечение показывает центр отверстия, эти линии служат базой для простановки размеров. И не надо теперь на пальцах объяснять – сделай мне то-то и то-то, вот таких размеров, – Виктор, гримасничая, показывал, как хвастаются рыбаки. Разведя руки в стороны, он то увеличивал, то уменьшал габариты якобы пойманной рыбы. – Нет, теперь здесь всё точно указано. Берёшь измерительный инструмент и откладываешь значение, указанное на чертеже, с определённым допуском. Только так и можно изготавливать одинаковые детали.

Иван не возражал, кивал, если понимал, не боялся переспросить, если что-то нужно было уточнить. И даже, когда Виктор повышал голос, повторяя в третий раз сложные для понимания моменты, Иван хладнокровно выслушивал. Он знал, что если досконально не почувствует, о чём говорит Виктор, то скоро забудет. А тут как бы в памяти откладывался ещё и эмоциональный окрас. Вот, например, Иван помнил, как однажды, здешний токарь подтрунивал над тем, как Иван не мог запомнить последовательность действий при измерении отверстия микрометром. И только, когда токарь наорал на Ивана и повторно объяснил, только тогда Иван хорошо запомнил всю методику измерения.

Сейчас Виктор рассказывал подробности установки деревянных быков для настила смывной площадки. Иван уточнял размеры для поперечин, сверяясь с цифрами на клочке мятой бумажки, которую достал из кармана. Всё сходилось – вчера напилили бруски нужных размеров. Заодно, Иван пересказал Виктору ключевые моменты несложной конструкции, теребя между пальцами карандаш, и когда закончил, заметил: "Какая интересная заточка карандаша!"

Виктор пожал плечами: "Ничего необычного, лопаточкой".

– Лопаточкой? И здесь лопаты, – Иван расплылся в улыбке.

– Ну, так удобнее делать основные линии, они толще остальных. Сначала остро отточенным твёрдым карандашом наброски делаешь, а потом, если всё устраивает, поверх тех линий наносишь толстые линии этой мягкой лопаточкой, – Виктор в качестве примера, используя линейку, провёл тонкую линию и наложил поверх неё толстую.

Иван смотрел на уверенные точные движения Виктора и вдруг вспомнил сон

– Вить, а ты не слышал такое имя – Парето?

– Хм, ну, допустим, такой итальянец был, который принцип "восемьдесят на двадцать" объявил. Чего-то там… двадцать процентов усилий дают восемьдесят процентов результата, а остальные восемьдесят процентов усилий дают лишь двадцать процентов результата. А почему спрашиваешь?

– Сон сегодня приснился. Коня так звали…

– Коня? Ну и приснится же. Небось с политическими общаешься?

– Вроде нет, у нас в бараке политических нет.

– Значит, где-то в другом месте подцепил. Мало ли у нас любителей поболтать на разные философские темы.

– И почему этот Парето запомнился? Вот, думаю теперь, при чём здесь вороной конь?

– 

Не удивляйся, кто его знает… человеческий мозг – непонятная штука.

2

Со стороны казалось, Дед спешил. Ковалёв знал, что Деду нет ещё и пятидесяти, но бугристая кожа на его тёмном лице, похожая на жёваную бумагу и суетливые движения рук, отражающие не то болезнь, не то опасливое состояние, способствовали его ровесникам дать такую незатейливую кличку. Комната заполнялась людьми разных возрастов, они рассаживались за столы с азбукой – начинались занятия по ликвидации безграмотности. Дед высматривал свободное место.

– Смотрите, Дед где-то сапоги надыбал, – выкрикнул кто-то, и десятки глаз устремились на ноги Деда.

– Что, скалитесь, оглоеды? Сегодня выдали. Сам Сталин помог.

Послышались возгласы: "Точно… слышали… приезжал…".

– Да, сам Сталин. Представляете, вывожу гружёную тачку, поднимаю голову и… душа – в пятки. Стоит огромная делегация, как мне потом сказали: "Всё руководство страны!", и уставились на меня. Как же так, думаю, я в таком виде. Ведь обычно выдают парадную одёжу на погляделки, а здесь, почти в лохмотьях, – дед показал дырки на рубахе и продолжил, – и босой, да ещё грязный – по колено в плывун ввалился, пока из забоя вылезал. Виновато смотрю – потом опомнился – это что же Сталин в десяти метрах от меня? И не предупредили… Ну, думаю, особое доверие оказали, коль так. Знаете, прям силы откуда-то взялись – тачка пушинкой показалась. Я грудь выпятил, стараюсь выбоины колесом обходить. Прокатил. Слышу за спиной голос с акцентом: "А что это у вас рабочие без обуви?" Я ещё быстрее покатил. Пот прошиб. А около кавальера бригадир мне по зубам смазал: "Как ты, паскуда, оказался там, где не должен быть? Что, не предупреждали, в десятый забой сегодня выходят только по особому списку?" Мне невдомёк: "Не слышал, говорю". Вот так… Через два часа десятник прибегает, трясётся, почти новые сапоги мне суёт, говорит, носи, пока проверки не закончатся, – Дед беззубо улыбался и поворачивал напоказ то одну, то другую ногу, – чудеса, даже подмётки целы.

– Поговаривают, что сапоги с покойника, – насмешливо выкрикнул рыжий Ватрушка из своего угла, – разве не слышал выстрелы после того, как Сталин уехал? Говорят, расстреляли снабженцев за недоимку.

– Свят, свят, – Дед судорожно крестился, – чур, тебя.

– Дед, не слушай его, вот там место есть, – Ковалёв показал на край лавки около прохода, – садись, складывай слова.

Да, Ковалёву было не до смеха. Он ещё раз перечитал приказ Фирина по Дмитлагу:

“…партия заключенных из наиболее отрицательного элемента Северного района была направлена в Белбалткомбинат. При прибытии этапа на “Красную Пресню” и проверки его состояния был обнаружен ряд недопустимо-безобразных фактов в части отбора заключенных, оформления их личных дел и учетно-хозяйственных документов. В этап были направлены 40 человек слабосильных – не пригодных к физическому труду. На 23 человека совершенно отсутствовали карты зачета рабочих дней и значительное количество карт зачета не были оформлены. На 74 заключенных не были представлены арматурные книжки, а имеющиеся списки не соответствовали фактическому наличию направляемого состава.