Это все придумали люди

И я злилась на него. Чудовищно. Четыре года постоянных попыток доказать, что я «в порядке», четыре года странных и случайных связей, периодических нервных срывов, плохого сна и отвратного аппетита – совсем не то, на что хотелось бы потратить лучшие годы своей жизни. К тому же, как оказалось, последние. То, что происходило сейчас, не считалось. Я уже как следует насмотрелась на народ в офисе, чтобы понять, что это за жизнь…

Очередное пространство, через которое я проходила, вспыхнуло за моей спиной ярким пламенем.

Отлично. Теперь я, кажется, человек-катастрофа.

И тогда стало понятно, что это бессмысленно. Я не смогу ничего поделать здесь, в этом жутком потустороннем мире, в котором на самом деле ничего никогда не происходит. Чтобы что-то действительно изменить, надо выбраться на поверхность. В реальность.

Я знала, что это тяжело. Слышала их рассказы. Собственно говоря, я своими глазами видела, как Сандр мучился каждый раз, когда находился рядом со мной в реальности. И знала, что он не стал бы показывать, как ему плохо, если бы легко мог это скрыть.

Но сейчас меня все это не очень смущало. Потому что я злилась. И, кроме того, очень хотела его увидеть. В настоящем мире. В мире, где сказанные слова действительно что-то означают. Где они что-то могут изменить. Поэтому я глубоко вздохнула – и начала искать Сандра. Я знала, что сейчас он тоже должен был быть где-то на поверхности – если наша встреча хоть что-нибудь для него значила. Я надеялась, что это так.

Но он действительно был в реальности, и найти его оказалось совершенно элементарным. Стоило просто проследить все пространства, через которые он прошел, – и я видела их так, как если бы над каждым висел огромный указатель. Я вдруг представила, как он когда-то проходил по всем измерениям, оставленным моими мыслями, чтобы найти меня в нужном месте и в нужное время. Страшно подумать, что он там при этом видел.

Перед дверью, ведущей в реальность, я остановилась. Теперь нужно было попасть в правильное время, и это оказалось сложнее, чем найти правильное место. Пространство связано с моментом, в который возникло. И выйти из него можно именно в этот момент – поэтому, проследив след мыслей, оказываешься в пространстве, непосредственно связанном с конкретным временем и местом. Остается только увидеть, «куда» ты идешь.

Место я узнала сразу – дверь в реальность была подъездом Мишкиного дома. Конечно же, Сандр вышел сюда. Это было какое-то заколдованное место. Или проклятое.

Однако со временем все оказалось не так просто. Оно как будто пузырилось, словно неоднородное, плохо промешанное тесто. Время утекало между пальцев, и приходилось прикладывать огромное усилие, чтобы не упустить нужный момент, пока он не превратился, пережитый кем-то, в очередное пространство. Я закрыла глаза, сосредоточилась. Существовало только одно правильное время, один правильный момент.

Глубоко вздохнув, я протянула руку к старой, потертой деревянной двери, распахнула ее – и шагнула наружу.

Первой защитной реакцией было немедленно вернуться. Когда-то я читала, что женщина во время родов испытывает боль, во много раз превосходящую болевой порог человека. Не знаю. Но если она испытывает нечто, хотя бы приблизительно похожее на это, то я не понимаю, как можно заводить больше одного ребенка.

Как будто на меня разом свалилось десять тысяч тонн. Нет, мегатонн. Они свалились на меня и сразу стали давить – со всех сторон, особенно сильно на голову. Реальный мир оказался чудовищно шумным, плотным. Отовсюду чем-то пахло. Реальный мир был ужасно… настоящим. Он как будто хотел раздавить меня, сжать в незаметную точку.

Но я очень злилась.

Я повернулась, снова открыла дверь, уже в реальности, нырнула на темную лестницу и взбежала наверх. Дверь в квартиру была закрыта, пришлось звонить. Звук ударил по голове колокольным набатом. Послышались шаги – приглушенные, но все равно невероятно громкие – и дверь с раздирающим уши лязгом и скрипом открылась.

На пороге стоял Мишка.

О. Ну конечно. Он же несколько часов назад провожал меня на самолет, отправляя в Америку. Предположительно – навсегда.

– Алиса? – выдавил Мишка.

Я только кивнула. Я боялась, что звук моего голоса разорвет голову на части.

– Что ты здесь делаешь?

Вот черт. На это уже не ответишь кивком.

– Я вернулась.

О, боги. Даже хуже, чем я представляла. Мое лицо, безусловно, меня выдавало, потому что Мишка дернулся ко мне. Я остановила его.

– Он здесь?

Мишка понял, кого я имею в виду. Собственно говоря, я и так знала, что он здесь.

Я прошла мимо ошарашенного Мишки на кухню.

Сандр сидел на табурете, обхватив голову руками. Совсем не свойственная ему поза. Он обычно держался очень прямо. На звук моих шагов он поднял голову, и я поняла, почему он всегда передвигался так бесшумно. Просто срабатывал инстинкт самосохранения.

Наверное, грешники, сидящие в аду на соседних сковородках, обмениваются похожими взглядами. Этакая смесь мучительной боли и понимания. Типа, держись, старик. Мне тут тоже несладко.

При виде его глаз я стала злиться чуть меньше. Потому что невозможно злиться на человека, когда он так на тебя смотрит. Взглянув на мое лицо, Сандр скривился еще сильнее. Ну да. Я‐то уже видела его таким много раз. А вот для него это новый опыт.

По дороге сюда у меня в голове крутилось множество вещей, которые я хотела сказать. Еще, кажется, я хотела по чему-нибудь ударить. Или кого-нибудь.

Но я уже выдохлась. На мою голову давило десять тысяч мегатонн, и думать о чем-либо еще казалось невозможным. Я только прошипела раздраженное: «Ты!..» – на достойное продолжение меня уже не хватило. Я развернулась и выскочила из квартиры. Спаслась бегством, если точнее.

На лестнице я оказалась до того, как Мишка заговорил, поэтому его слова не взорвали мою голову на части. Но я все равно услышала, как он спросил: «Что с ней?» и как Сандр тихо ответил: «То же, что и со мной».

Больше всего хотелось сразу же вернуться в пространства. Но на нижней площадке лестницы я передумала. Еще чуть-чуть, сказала я себе. Нужно еще чуть-чуть потерпеть. Еще чуть-чуть подумать настоящие мысли.

Я вышла на бульвар и села на первую попавшуюся скамейку. В глазах рябило, пришлось их прикрыть.

Хорошо. Итак – мысли. Те самые, которые мне так нужно подумать.

Мысль номер один. Сандр нашелся. Собственно говоря, я сомневалась, чтобы он вообще куда-нибудь исчезал. Просто я не умела тогда видеть больше того, что действительно было. А его, в некотором роде, действительно не было.

Мысль номер два. Я могу найти его в любой момент, в любом месте и в любое время. Не то чтобы очень хотелось. Но, в принципе, я могу. Теперь могу. Только кому это теперь нужно.

Мысль номер три. Почему-то он все-таки предпочел исчезнуть четыре года назад. Почему-то он считал, что должен это сделать. После сегодняшнего дня я могла бы предположить, что он просто больше не мог терпеть. Это казалось логичным. Любовь прекрасна, да, но все-таки не настолько, чтобы полностью сгладить последствия многочасового пребывания в реальности. Тут и впрямь был ад.

Но я знала Сандра. Он не стал бы просто так исчезать, догадываясь, я надеюсь, что это не слишком меня осчастливит, – если бы не делал это для меня. Почему-то он считал, что должен оставить меня в покое.

Чтобы предоставить мне жить нормальной человеческой жизнью? Вполне в его стиле. Очень благородно и самоотверженно. Сначала увести девушку у своего брата, а потом оставить ее, чтобы она могла жить в настоящем мире настоящей жизнью.

Я снова начала злиться.

Может быть, было что-то еще. Стоило не убегать, а потерпеть еще чуть-чуть и все-таки выяснить это у Сандра. Только теперь уже поздно.

Я машинально потерла лоб рукой, как делала раньше, когда у меня болела голова. Зря. Очень зря. Это вообще никак не помогало.

Но оставалась еще мысль номер четыре. Из-за которой я по-прежнему здесь сидела. Из-за которой, на самом деле, я понимала Сандра. Понимала, почему он день за днем приходил тогда ко мне.

Несмотря на дикую боль, на разрывающуюся голову, на звездочки в глазах и стук в ушах, сейчас, здесь, на этой скамейке, я жила. Я злилась на Сандра, я переживала за Мишку, я жалела себя. Я думала о родителях, наверняка волнующихся обо мне. Я вспоминала всю свою предыдущую жизнь, и неожиданно все, что в ней произошло, стало вновь обретать некоторый смысл.

Здесь, под гнетом своих десяти тысяч мегатонн, я была настоящей. Я могла сколько угодно бегать в пространствах, строить их, соединять, создавать, разрушать. Все это было прекрасно и замечательно, и все это не имело никакого отношения к жизни. К моей жизни. Я жила сейчас. Мучительно, продираясь сквозь каждую минуту, но жила. Это стоило тысячи лет бессмысленного существования.

И я начала догадываться, почему Сандр поступил как последняя сволочь по отношению к своему брату.

Возможно, когда у тебя настолько болит голова, вообще сложно правильно думать.

Возможно, когда жизнь вдруг предлагает такой огромный кусок самой настоящей реальности, от него сложно отказаться.

Возможно, когда ты уже мириады неслучившихся лет ничего не чувствуешь, ты просто разучиваешься контролировать свои чувства. Сейчас я хорошо это понимала.

Листья срывались с деревьев и с душераздирающим грохотом падали на землю. Как же он все это терпел? Я бы не то что девушку увела. Я бы кого-нибудь убила в конце концов.

Справа от меня раздались шаги. Невероятно тихие. Их никто больше не смог бы различить. Но я слышала. Я слышала, как камешки гравия трутся друг о друга. Как пыль, придавленная подошвой, смещается, образуя не видимые никому следы.

Он сел рядом. Очень осторожно. Деревянные планки скамейки сдвинулись на пару миллиметров.

– Привет, – сказал Сандр. В голове зазвенело.

– Привет, – ответила я, не открывая глаз. Все-таки так было чуть проще.

Мы помолчали.

– Возьми, – сказал он наконец.

Я приоткрыла глаза. Свет ослеплял. Сандр протягивал на ладони две маленьких желтых таблетки.

– Что это? – с некоторым подозрением спросила я.

Может быть, он хотел меня отравить? Чтобы я больше не мучилась?

– Но-шпа, – усмехнулся он.

Невероятный человек. Я не могла даже представить, что делает с его головой такое движение лицевых мышц.

– Помогает? – спросила я недоверчиво.

– Немного. И не очень надолго. И если принимать не очень часто.

Я поморщилась.

– Возьми, пожалуйста. Ты вся зеленая.

Я послушно взяла таблетки и проглотила их. Запить было нечем, горечь во рту обжигала – но сейчас это не имело никакого значения. Если это хоть сколько-нибудь могло помочь…

Сандр наблюдал за моими мучениями, никак не комментируя. Возможно, он не хотел лишний раз травмировать мою голову. Или свою. А может, ему просто нечего было сказать.

Но я хотела с ним поговорить, и это стоило моей и его головы.

– Если я спрошу тебя, почему ты ушел четыре года назад, это будет очень глупо? В сложившихся обстоятельствах.

– Нет. Это будет разумно. Особенно в сложившихся обстоятельствах.

– Я слушаю.

Он вздохнул. Мне стало как будто чуть лучше. Падающие листья уже не так страшно грохотали.

– Я видел, что ты все больше рискуешь тоже попасть… туда. Моя близость к тебе была, безусловно, очень сильным катализатором. И я очень не хотел, чтобы ты там оказалась. Надеюсь, ты понимаешь, почему? – мягко улыбнулся он.

Я прикрыла глаза. Ну да. Вот оно. Типичное самопожертвование.

– Ты не мог мне все рассказать?

– Нет. Это бы только все ускорило.

Я задумалась.

– Наверное, это все равно было бы лучше. Чего ты добился в результате? Четыре довольно неубедительных года. Я совсем не уверена, что их стоило проживать. И все равно в результате я здесь. В смысле, там.

Он молчал. Я слегка повернула к нему голову и приоткрыла один глаз, чтобы увидеть его лицо. Сандр смотрел на свои руки, сложенные между коленей.

– Я знаю, – ответил он. – Но попробовать стоило.

Мы еще помолчали.

Голова почти прошла. Нет, конечно, она все еще болела, но это было ничто. Незаметная маленькая боль.

– Я, наверное, пойду, – сказала я, потому что теперь вместо головной боли на меня давило его молчание, и я не могла больше это терпеть. – Я хочу воспользоваться моментом и подумать немного, пока это возможно.

Он понимающе кивнул, все еще глядя на свои руки.

– До встречи… где-нибудь, – неуверенно сказала я, поднимаясь со скамейки.

Он снова кивнул, и я пошла. Листья тихо шуршали по гравию дорожки, как им и полагалось.

Вот и все. Все свидание после четырех лет, после невероятно долгих четырех лет, которые я провела в провальных попытках все забыть. И теперь, встретив человека, которого я на самом деле ждала все это время, я сказала, что пойду, – и ушла. Кто сказал, что чужая душа – потемки? Это своя душа – потемки. Причем непроглядные.

Я побрела по бульварам, не особо заботясь о том, куда иду. Зашла в «Макдоналдс» на Пушкинской, в котором стояли компьютеры, и написала письмо родителям, что я долетела и со мной все в порядке, но связываться с ними смогу только по почте. Телефон, как и все мои вещи, так и остался лежать в бостонском аэропорту. Наверное, мои чемоданы уже обыскали саперы, кинологи и разные прочие инстанции. Мне стало любопытно, и я зашла на сайт аэропорта. Ну да, так и есть. На несколько часов аэропорт оцепили. Приносим свои извинения. Бедные пассажиры.

Немного подумав, я написала письмо Мишке. Первым делом попросила его ничего не говорить моим родителям. Я надеялась, что он не позвонил им сразу же после моего появления – вернее, повторного исчезновения. Я не знала, что он думал и чувствовал по этому поводу, но вряд ли это были приятные мысли. Поэтому, немного подумав, написала ему, что вела себя и продолжаю вести себя с ним абсолютно непростительно и не могу даже дать обещания, что больше не буду себя так вести. И что мне очень стыдно.

Мне правда было очень стыдно.

Когда Сандр исчез, Мишка действительно стал заботиться обо мне. И кто бы знал, может, это и закончилось бы счастливым браком, кучей детей и прочими радостями жизни, если бы они с братом не были так похожи. Он почти так же двигался, почти так же говорил. Почти так же шутил. Почти так же смотрел. И все – почти. Чуть-чуть не так. В какой-то момент это стало совершенно невыносимым, и я прекратила все отношения с ним, причем достаточно грубо. Мишка послушно отстал от меня. Потом, через некий здоровый промежуток времени, мы столкнулись в общей компании и стали общаться снова. Я жаловалась ему на свою личную жизнь, иногда тухлую, как маленькое болотце, иногда бурную, как кастрюля с выкипающим супом. Он слушал. Вытирал мне сопли, иногда образно, а иногда и на самом деле. Ходил со мной куда-нибудь, когда очередные отношения не оправдывали себя, и я начинала лечиться еще и от них – как, например, после той истории с Лешей, очень некрасивой и грустной истории. Но Миша утешал меня. Говорил, что все хорошо, все в порядке. Развлекал меня. Смешил.

В какой-то момент я вдруг заметила, что мы обсуждаем только мою личную жизнь и никогда – его. Что он всегда свободен не только для совместного похода в кино, но и даже для поездки куда-нибудь на выходные. Я хотела спросить его, есть ли у него кто-нибудь, но боялась. Я и так чувствовала себя чудовищно виноватой. И при этом ничего не могла исправить.

Что подумал Мишка, когда мы по очереди сейчас ворвались к нему в квартиру? Сначала брат, наверняка до сих пор числившийся в Австралии, а потом я, непохожая на саму себя и точно так же предположительно находившаяся на другом конце света?

Может быть, Мишка решил, что он сошел с ума. Может быть, он решил, что это мы сошли с ума. Я давно заметила, что в любой непонятной ситуации люди предполагают либо одно, либо другое. Зависит от степени уверенности в себе. Когда-то я считала Мишку достаточно уверенным в себе человеком. Сейчас я уже не знала.

Когда я отправила все письма, голова снова начала давать о себе знать. Музыка из динамиков раздирала мозг на части. Люди говорили катастрофически громко. У кассы пронзительно пищал компьютер.

Я не стала больше терпеть. Отчасти потому, что терпеть уже стало невозможно. Отчасти потому, что теперь, запоздало, на меня стало наползать чувство полной безнадежности. Когда ты чего-то не можешь получить, ты целиком сосредотачиваешься на том, что тебе это нужно, забывая в конечном итоге, зачем это. И не имело никакого значения, что я, наоборот, убеждала себя все это время, что мне ничего не нужно. Это отрицание оказалось лишь особой формой подтверждения. Как графические фокусы с оптическим обманом, когда из не связанных между собой фигур проступает рисунок, которого на самом деле нет. Я прожила четыре года, доказывая себе, что ничего не было. Подтверждая каждый раз тем самым, что все было.

Или все-таки ничего не было? Или было, но так, что теперь не осталось ничего? Или то, что осталось, было не тем, что было, или то, что было, было на самом деле не тем, что казалось? Или, на самом деле, казалось совершенно все, потому что на самом деле вообще не было ничего настоящего? Может быть, это тоже на самом деле не реальность, а ее подделка, единственно доступное мне теперь измерение, не жизнь, а ее снимок, передающий структуру, но лишенный пространственной глубины?

Наверное, я смогла бы как-нибудь во всем этом разобраться, если бы не раскалывающаяся голова. Но я уже достигла своего предела. Поэтому я просто вскочила, не завершив сессию и не закрыв все вкладки, и выбежала через стеклянные двери – на улицу.

Пустую. Потому что это уже был не город, а только его иллюзия. Пространство несуществующей Москвы, о которой люди грезили и мечтали. В которую стремились. И вместо которой получали в результате жестокую реальность.

В этой Москве проходили широкие улицы, вдоль них выстроились высокие дома со стеклами, сияющими надменной чистотой. Все казалось очень ухоженным и очень дорогим. Многие улицы шли не там, где они шли на самом деле, какие-то вовсе исчезли. Не было грязных дворов, заставленных машинами. Не было темных сырых переходов, пропахших нищетой. Не было метро, автобусов, маршруток, троллейбусов и трамваев, забитых, вечно спешащих и вечно неуспевающих. Не было никого. И ничего.

И точно так же пусто и тихо было в моей голове. Ни одной мучительной мысли, никаких неприятных ощущений. Ясность, чистая, незамутненная. Я опять видела их все – пространства, миры, измерения, они переливались, менялись, соединялись и распадались тысячами и тысячами разных вариантов одной и той же мысли. Находиться здесь оказалось очень просто. Не нужно было ни с чем сражаться, ни с чем бороться. Не было опасности ошибиться. Для всего существовало простое и разумное решение. Я всегда очень любила простые и разумные решения.

Я быстро вышла из этой идеальной Москвы, но еще долго бродила потом по пространствам. Я прошла через регулярный парк с бархатными газонами и шариками постриженных кустов. Через средневековый замок с гулким эхом. По леднику, сверкавшему на солнце психоделической радугой чьей-то несбывшейся мечты. По заброшенному гаражу и вымершей деревне.

И еще были коридоры. Бесконечная вереница коридоров и комнат, о которых никто никогда не мечтал, мыслипустышки, рассуждения ни о чем, бессмысленно прожитые минуты, потраченная впустую вечность…

В офис я вернулась ровно на следующий день после моего ухода. На самом деле, не совсем на следующий день. Поскольку в пространстве время циклично, а не линейно, то порядок дней не имеет особого значения. Только наша память – еще оперирующая категориями реальности – выстраивала события в хронологическом порядке, хотя и это постепенно становилось бессмысленным. Ведь если сути вещей сами по себе события не меняют, то и их последовательность со временем теряет все свое значение.

Однако события условно вчерашнего дня определенное значение все-таки имели. Когда я вошла в дверь, шесть голов повернулись и шесть пар глаз уставились на меня. Как мне показалось, с осуждением.

– Привет, – сказала я неуверенно.

Хелен слегка улыбнулась. Ларс махнул рукой. Остальные не двигались.

– Что ты вчера устроила? – спросил Хендрикс, и мне не очень понравилось, как он со мной говорил.

Но он был прав. Я и впрямь натворила дел.

– Простите. Это произошло случайно. Я просто оказалась не готова…

– К чему?

Я не сразу нашлась, что ответить. Я вдруг поняла, что я никак не смогу объяснить им произошедшее. Потому что они не поймут.

– Ни к чему, – ответила я, взяв себя в руки. – Просто я не ожидала увидеть этого человека здесь. У нас остались определенные… неразрешенные вопросы. Но мы их уже разрешили.

– Откуда ты его знаешь? – опять спросил Хендрикс с той же интонацией. Холодной, требовательной. Недовольной.

– Из прошлой жизни.

– Ты хочешь сказать, что встречалась с ним, пока жила целиком в реальности? – вскинулся Гарри.

Мне показалось, что в глазах у него мелькнуло плохо скрываемое любопытство.

– Да.

– И как долго он может там находиться?

– Долго. – Я невольно вздрогнула, вспоминая, чем для него было это «долго». – По многу часов подряд.

Я услышала, как Гарри торжествующе прошептал: «Я же говорил!» Ларс и Хелен обменялись удивленным взглядом.

– Как же ему это удается? – поинтересовался Хендрикс все тем же холодным тоном.

– С трудом, – ответила я честно. И тут сказала то, чего совершенно не следовало им говорить. – Но это вообще-то возможно. Если есть зачем там находиться.

– И зачем же ему там находиться? – прищурился Макс.

Я встретилась с ним взглядом. У него были непроницаемые, холодные глаза компьютерного игрока.

– А зачем вам нужно это знать?

Макс первым отвел взгляд, но не сдаваясь, а как будто просто выискивая новую точку для атаки.

– Затем, – ответил вместо него Хендрикс, – что ты не совсем понимаешь правила игры, как нам кажется.

– Какие правила?

– Пространства не терпят сильных эмоций. Я говорил тебе об этом. Да ты, наверное, и сама это уже успела заметить. Если ты продолжишь в том же духе, ты можешь просто разрушить весь этот мир. И тогда все, кто в нем живет, погибнут. Все. Он – тоже.

Мне стало холодно.

– Здесь нельзя любить, – тихо сказал Ларс. – Возьми себя в руки, детка. Это не шутки.

V. Гарри

«Мало кто находит выход, некоторые не видят его, даже если найдут, а многие даже не ищут».

Льюис Кэрролл. «Алиса в Стране чудес»

Музыка спасет мир. Не говорите мне, что это не так. В конце концов, я и сам каждый день понемногу его спасаю. В основном – при помощи музыки.

Мы в офисе никогда не делили между собой сферы деятельности – это получилось случайно. Просто у всех нас были свои интересы – и постепенно мы стали своеобразными экспертами, каждый в своей области. Когда Макс возвращался после очередной вылазки в реальность – бледный, покрытый испариной и трясущийся в ознобе, – мы разбирали то, что он притащил, расходились по комнатам и там узнавали, что еще успело придумать больное сознание человечества. Иногда мне становится любопытно, стали бы режиссеры снимать фильмы ужасов, если бы знали, что каждый придуманный ими монстр однажды воплощается в плоть и кровь? Я надеюсь, что нет. Но до конца не уверен.

Вся «макулатура» доставалась Хелен. Она любила читать – поэтому на ее долю приходились все новые книги, от интеллектуальных бестселлеров до бульварных любовных романов. Мне всегда казалось это довольно жестоким – как книголюб с хорошим вкусом, Хелен должна была куда сильнее страдать от всей той чуши, которую ей приходилось прочитывать, чем любой из нас. Но она никогда не жаловалась. Хелен вообще никогда ни на что не жаловалась.

Макс предпочитал компьютерные игры. Он был геймером в прошлой жизни – и остался в этой, превратив в конечном итоге свое увлечение в совершенно невероятные способности. Пока к нам не пришла Элис, я считал Макса самым талантливым из известных мне операторов. У него был очень быстрый ум, ориентирующийся в любой ситуации и мгновенно находящий решение и выход. Охотники любили ходить с ним больше всего – и я их понимал. Я видел несколько раз, как Макс играл, погружаясь и в те придуманные миры целиком, как будто в этот момент его разум перемещался по другую сторону экрана, пока тело оставалось на месте. И таким же сосредоточенным становилось его лицо, когда он вел кого-нибудь. Потому что пространства были для Макса еще одной игрой.

Специалистом в области кино считался Ларс – быть может, потому, что из нас всех он единственный мог не моргнув глазом просмотреть три хоррора и пару боевиков подряд и не сойти при этом с ума. Иногда к Ларсу во время просмотра присоединялся Гектор – но за психику последнего не стоило беспокоиться. Иногда я сомневался, есть ли вообще у Гектора психика. Хелен считала, что есть. Ларс это категорически отрицал. Макс утверждал, что это вообще не имеет никакого значения.