Между прошлым и будущим

Очень любили друг друга Константин и Соломонида. Но судьба не была к ним благосклонна. В тысяча девятьсот двенадцатом году родила Соломонида первенца, сыночка Ваню, а через пять лет, в семнадцатом, дочку Дарью. Когда грянула революция, Константин, как и многие, с радостью принял её идеи, а когда пришлось её защищать, ушёл в партизаны. После установления советской власти, казалось, что теперь все будут счастливы, наступит светлая эра справедливости. У этой пары тоже были свои планы на будущее. У них родилось восемь детей – четверо мальчиков и столько же девочек.

Моя мама всю жизнь вспоминала своего отца, каким он был добрым и ласковым. Любил играть с детьми, мастерил для них разные деревянные игрушки. Она росла в счастливой, дружной семье, где все любили друг друга. Но в начале тридцатых к ним пришло горе. Двое младших умерли после какой-то прививки. Диагноз поставлен не был. К остальным детям врачей не подпустили, может это и спасло их. Прививки им не поставили. Константин невыносимо тяжело переживал утрату. Дети болели недолго, угасали на глазах у родителей, которые ничем не могли им помочь. Врачи так и не назвали причину смерти.

Он сам строгал доски и делал гробики для своих деток и, теряя сознание, не раз падал тут же у верстка. Соломонида страдала не меньше, но надо было поддерживать мужа. Это и сознание ответственности за остальных детей помогали ей переживать это страшное горе. Кое-как они отошли. Легче, конечно, не стало, но надо было жить дальше, растить и поднимать шестерых детей.

Когда моя мама пошла в школу, учительница не раз говорила ей: «Никакие вы не Рубановы. Ваша настоящая фамилия – Рубан, вы евреи». Кто знает? Возможно, так оно и было, немало разных кровей намешано в забайкальцах, все национальности дружно живут на забайкальской земле. По рассказам мамы её родители были очень добрыми, неконфликтными людьми. Она часто вспоминала, как ждала своего папу с работы и притворялась спящей на его месте, зная, что он, поужинав, осторожно возьмёт её на руки и приласкав, унесёт в постель. Вот такая это была семья.

Беда пришла внезапно. Шёл тысяча девятьсот тридцать седьмой год. Двадцать первого ноября по ложному доносу Константин Матвеевич был арестован как враг народа. В то страшное время многих ждала эта участь. В Даурии тогда почти не осталось мужчин. Всех арестованных держали на территории пограничного отряда. Младший сынок Константина, шестилетний Толя, прибегал к забору застенка. Однажды ему удалось увидеть через щель отца и даже переброситься с ним двумя фразами. Константин успел сказать сыну, что он ни в чём не виноват и стал жертвой оговора.

Больше Константина никто никогда не видел.

На момент ареста его детям было лет: Ивану – 25, Дарье – 20, Владимиру – 18, Надежде – 15, Евдокии – 12 и Анатолию – 6 лет. Соломонида была абсолютно раздавлена этой ужасающей несправедливостью, ведь она знала, что её муж ни в чём не виноват. Ну как мог простой плотник, отец многочисленного семейства, быть японским шпионом! Старшие на себе испытали, что значит быть детьми «врага народа». На работу их нигде не принимали. Из дома конфисковали всё небольшое имущество – тёлку, лошадь с упряжью, телегу. Пришлось переехать в посёлок Шерловая Гора. Там на работу в шахту брали всех.

Когда началась Великая Отечественная война, сыновья Константина, Иван и Владимир, геройски сражались за Родину. Владимир на американском «Студобеккере» с советским минометом «Катюша» в кузове. Это было секретное оружие, поэтому под сиденьем шофера находилась бомба. На ней он и проездил всю войну по передовой. Так случилось, что воевавших на разных фронтах братьев Победа застала в Берлине, и они случайно встретились у Рейхстага.

Соломонида была счастлива – оба сына вернулись живыми. Но как же горько ей было сознавать, что их отец лишен возможности гордиться сыновьями, ведь тогда ещё никто не знал, где он и что с ним. В душе её ещё теплилась надежда, что её Костя жив и когда-нибудь они встретятся. Долгими бессонными ночами она представляла себе эту встречу. Как он обнимет её и прижмет к своей груди… любовь всё ещё жила в её сердце. Но её надеждам не суждено было исполниться никогда.

В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году уже мой отец добился реабилитации дедушки. Тогда же пришла справка о том, что Рубанов Константин Матвеевич умер в далёком Забайкальском селе от пневмонии. Но это оказалось ложью. Уже после смерти бабушки Соломониды Михайловны, сестра моя, Ольга, подала запрос на просмотр архивных документов по его делу. Двадцать первого января тысяча девятьсот девяносто первого года ей была предоставлена эта возможность. Вместе с мамой они побывали в Чите в архиве КГБ, где им были выданы подлинные документы, из которых следовало, что Рубанов Константин Матвеевич был приговорён к высшей мере наказания и расстрелян двадцать восьмого февраля тридцать восьмого года. Бабушка умерла в тысяча девятьсот семидесятом году, так и не узнав всей правды.

Боже! Храни нашу многострадальную страну от всяких революций! Не надо больше смертей ни в чём не повинных людей и сломанных судеб.

Вот из таких семейных историй я, маленькая девочка, узнавала о своих далёких и не очень далёких предках и постигала, какая она – жизнь. Слушала разговоры взрослых, что-то сразу забывала, а о чём-то задумывалась надолго. Много лет спустя, когда у меня самой уже выросли дети и появились внуки, эти истории стали всплывать в моей голове, иногда до мельчайших подробностей, вызывая сожаление о том, как много я ещё не знаю, а расспросить уже некого. Давно уже нет самых близких и дорогих людей, остались только воспоминания о той далекой, совсем не похожей на нынешнюю, жизни…

Глава третья

ДОМИК НА ОКРАИНЕ

Ну а мне досталось тихое, счастливое детство в крошечном домике на окраине старой, приграничной Даурии. Отец наш был замечательным охотником. Жили мы очень небогато, но когда открывался сезон охоты, он буквально кормил семью дичью и рыбой. Старшие сестры помогали ему в изготовлении охотничьих припасов. Во дворе, на крыше сарая был укреплен ветряк, а так как в Забайкалье не бывает без ветров, он целыми днями, без остановки, вращал барабан. Это теперь все охотничьи принадлежности продаются в магазинах, а тогда заряжать патроны приходилось самим. Отец сначала отливал дробь в обычной печке, в формах, похожих на вафельницы с длинными ручками, а затем закладывал её в барабан ветряка, где она шлифовалась несколько дней. Старшие сестры, Людмила и Ольга помогали ему заряжать патроны. На аптекарских весах с точностью до миллиграмма завешивались дробь и порох. В гильзу патрона вставлялся капсюль, затем насыпали порох, и вставлялся войлочный пыж. Затем засыпалась дробь, и заряд закрывался картонным пыжом. Сверху его надо было залить растопленным стеарином. Сестрёнки очень ответственно выполняли эту работу.

Была у отца замечательная большая книга в зелёном переплете на котором золотыми буквами красовалась надпись – Настольная Книга охотника-спортсмена. Огромная, напечатанная на прекрасной глянцевой бумаге, она была полна цветных иллюстраций. В этой книге были собраны фотографии и описания всех видов животных и птиц, обитающих на просторах нашей огромной страны, а также все породы охотничьих собак в мире. Когда отец возвращался с охоты с большой добычей, мы отыскивали в своей энциклопедии названия неизвестных нам уток. Рядом с невозмутимым видом сидела красавица Эльба, замечательная охотничья собака – объект гордости отца. Она досталась ему от офицера, который привёз её после войны из Германии, и была незаменимой помощницей на охоте.

Эльба была редкой по тем временам породы – немецкий дог, прекрасного вишнево- коричневого окраса. Любимица всей семьи, летом Эльба жила во дворе, в большой будке, а зимой в доме, где кроме неё находился родившийся зимой телёнок и маленькая собачка Шарик. Бывало, появлялись и другие обитатели в нашем домике. Как-то отец привез детёныша тарбагана. Назвали его Кузя. Кормили молоком из бутылочки, которую он сам аккуратно держал передними лапками. Бывало, и куриц домой заносили, если зима была лютая. Как мы там все умещались, сейчас трудно представить, но в доме всегда были порядок и чистота.

Эльба никогда не проявляла агрессии, даже не лаяла. Но если кто-то в отсутствии хозяев заходил во двор, обратного пути ему уже не было. Она просто стояла у калитки, и её грозный вид гипнотизировал незваного гостя, который боялся даже пошевелиться. Однажды у нашей любимицы появилось потомство. Девятнадцать щенят, все – копия своей мамы. Мы, дети, играли с ними, таская по всему двору, а Эльба реагировала на это совершенно спокойно. Когда щенки подросли, их всех раздали охотникам.

Однажды Эльба спасла мою сестру от нападения злоумышленника. Ольга возвращалась с вечернего сеанса кино. Клуб, как и наш дом, находился на окраине Даурии, идти надо было мимо заброшенного здания военного склада. Дорога была пустынной. Вдруг Ольга почувствовала, что её кто-то преследует. Она побежала, но незнакомец догнал её, и больно схватив за плечо, развернул к себе. От ужаса сестра закричала первое, что пришло ей в голову: «Эльба, Эльба»! Огромная собака неслась на спасение хозяйки! Неизвестно, что испытал этот негодяй, но бежал он так, как, наверное, никогда в жизни не бегал. Оля ничего не рассказала родителям. Побоялась, что больше не отпустят вечером в кино. Вот такая замечательная была собака Эльба. Но однажды её не стало. Кто-то застрелил Эльбу на охоте. Вся семья тяжело переживала эту потерю. Отец долго ещё не заводил других собак, при воспоминании о своей любимице на его глаза наворачивались слёзы.

Наш маленький домик… Он всегда был пропитан запахом красок. Отцу довольно часто поступали заказы на изготовление портретов вождей и руководителей страны. Он выполнял их мастерски, что вызывало ностальгию по несостоявшейся карьере. Ведь в Барнауле он был председателем товарищества художников. В такие дни он, бывало, пытался утопить свою обиду на судьбу в вине. Но рядом с нашей мамой трудно было страдать долго. Она заряжала своей энергией всех. А отец очень любил её, ведь недаром же он, когда жизнь поставила его перед выбором – безбедная жизнь в большом городе, карьера, или тяжелая жизнь в далёком и суровом Забайкалье, выбрал свою Дусю и детей. Было очень нелегко, но он никогда не пожалел об этом выборе.

Вообще-то основной специальностью отца была скульптура. Немало обелисков и барельефов его работы установлено в восточном Забайкалье. Стоит его обелиск с барельефом борца за советскую власть, замученного в «семеновских» застенках, и в Даурии. Какая страшная участь досталась нашим предкам. Сын против отца, брат против брата! Столько бессмысленных жертв, жестокости и горя! Много чёрных страниц в нашей истории, но жизнь продолжается, несмотря ни на что…

Глава четвёртая

ЛЁЛЯ

Родня… сейчас сложно это понять, но тогда, в тяжелое, не очень сытое послевоенное время люди умели радоваться малому, и были очень дружными. В праздники собирались, чуть ли не всем селом, в клубе. Песни, шутки, танцы. Большая мамина родня тоже частенько собиралась у кого-нибудь в доме. Весело справлялись праздники, дни рождения. Все жили недалеко друг от друга, были людьми мало пьющими, но очень любили покуролесить. Особенно это умел младший брат её, Анатолий. Для старших братьев и сестёр он был Толя, а все мы, дети большой дружной родни, звали его почему-то Лёля.

Лёля был замечательным юмористом. В его светлой голове хранилось множество весёлых рассказиков, шуток и прибауток. Стоило ему появиться в какой-либо компании, как его сразу же просили рассказать что-нибудь. Покочевряжившись немного для приличия, Лёля начинал свой рассказ. Начинал степенно, не торопясь, с серьезным выражением лица, но уже через минуту все начинали смеяться, а через пять минут стоял оглушительный хохот! Смеялись так, что не могли остановиться, как говорят, животы надрывали. Сам же рассказчик оставался серьезным, только в прищуренных глазах плясали чертенята.

Однажды Лёлю навестил бывший сослуживец. Они долго разговаривали, вспоминая годы службы. Разговор то и дело прерывался весёлым смехом. Вспомнили они и случай с Танкеткой. Срочную службу Лёля проходил на Дальнем Востоке. Во время противостояния в Корее их войсковую часть перебросили в эту страну. Боевых действий никаких не было. Несколько месяцев абсолютного бездействия совсем расшатали дисциплину личного состава. Солдаты перезнакомились с местным населением и всё, что могли, стали обменивать на корейскую водку. Дошло до того, что многие оказались без некоторых предметов обмундирования. Лёля же, наоборот, очень берег свою форму, мечтал, как вернувшись домой, гордо пройдет при полном параде по знакомым улицам Даурии. Но дурной пример заразителен. Вот и Лёля с другом стали думать, как достать хвалёной корейской водки. Думали, думали и придумали. У их командира была маленькая, жирная и очень вредная собачка. Вот её-то друзья и решили обменять на водку. Но надо было сделать всё быстро и аккуратно, чтобы какое-то время никто не заметил исчезновения собачки. Каким-то образом им удалось подманить и поймать Танкетку, и никто этого не заметил. Всё получилось, как нельзя лучше.

И вот два солдата ведут на поводке собачку, двигаясь через лес по направлению к корейской деревне. На пути им встречается преграда – река, шумно бегущая по камням глубокого оврага, через который переброшен ствол довольно тонкого дерева. Солдаты не были гимнастами, они ползли по этому брёвнышку, рискуя в любой момент сорваться в бурлящий поток на камни. Да всё бы ничего, но вредная собачонка никак не хотела переправляться на другой берег. Она упорно сопротивлялась, упираясь передними лапами о ствол дерева, отчаянно дергала поводок и при этом так и норовила укусить за палец. Наконец препятствие преодолено. Обмен состоялся. Кореец получил собачку, а солдаты бутыль с желанной жидкостью.

Вернувшись в расположение части, они спрятали заветную бутыль в надежном месте и ночью спокойно спали. А утром, выйдя из казармы, увидели… кого бы вы думали? Конечно же, своего командира, а рядом с ним изрядно потрёпанную Танкетку. Собачка, видимо, сбежала от корейца, но как она перебралась по узкому бревнышку через реку? Раскаяние, от которого на душе всё же скребли кошки, немного поутихло. Они были рады, что всё так получилось. Как говорится, и овцы целы и волки сыты. Но радость, как оказалось, была преждевременной. Перед обедом Лёля увидел, как по плацу рядом с командиром идёт тот самый кореец и что-то говорит ему, показывая то на солдат, то на Танкетку.

Тут же было объявлено построение всего личного состава. Боже мой! Что же делать?! Паника охватила Лёлю. Переговоры с корейцем вёл именно он и тот, конечно, сразу узнает весёлого солдата. Недолго думая, насмерть перепуганный, он вбежал в столовую и, сорвав колпак с повара, натянул его на голову по уши! Нашлась и поварская куртка. Из окна столовой смотрел он, как кореец вместе с командиром обходит строй бойцов и, внимательно вглядываясь в лица, отрицательно мотает головой. И тут, о Боже! Они разворачиваются и идут прямо в столовую.

Спрятаться не удалось. Виновник был опознан. Бутыль с водкой пришлось вернуть. Всю ночь Леля промучился в ожидании наказания. А утром произошло совершенно неожиданное.

На построении, командир, вызвав рядового Рубанова из строя, приказал ему повернуться лицом к товарищам. Лёля стоял опустив голову и не сразу понял, что эти слова командира именно о нём: «Товарищи бойцы! Перед вами настоящий солдат, своей смекалкой сумевший достигнуть поставленной цели. Он не уронил своей воинской чести, не променял свою гимнастерку.

Посмотрите на него – форма чистая, ухоженная, сапожки начищены до блеска! Вот так должен выглядеть советский воин! Объявляю вам, рядовой Рубанов, отпуск на родину на пять суток». Мудрый видно был командир. Решил использовать ситуацию для воспитания личного состава. А Лёля запомнил этот урок на всю жизнь.

Вернувшись домой, Лёля женился и, прослужив довольно долго сверхсрочником в родном Даурском гарнизоне, был переведён в Читу, где в военном городке в Антипихе получил однокомнатную «хрущевку».

Всю жизнь они прожили с Клавой одни. Бог не дал им детей. Конечно же, оторванный от родных, Лёля очень скучал. Теперь они бывали у него только иногда, на денёк, проездом, дожидаясь вечернего поезда. В последние годы своей недолгой жизни Лёля страдал болезнью вен и не мог сам навещать своих родных.

И вот однажды в Даурию пришла телеграмма от Клавы – «Приезжайте, Толя умер». Он был младшим среди братьев и сестёр и, конечно, для них было большим потрясением узнать о его кончине. Прорыдав весь день, вечерним поездом они выехали в Читу, набрав с собой вина и продуктов на поминки. Венки решили купить в Чите. Утром, добравшись, наконец, на автобусе до Антипихи, подошли к дому, где жил их любимый брат. Ноги подкашивались от горя, от сознания того, что никогда больше они не услышат родной голос, не посмеются искрометной шутке, не увидят этих чертенят в его глазах.

Квартира была на первом этаже. Позвонили. Дверь открылась не сразу. Клава удивленно смотрела на родню, столпившуюся на лестничной площадке. «Проходите» – растерянно сказала она. Все вошли в квартиру. «А где Толя?» – заплакали сестры. «Да дома он… Анатолий!» – окликнула она. «Как, он живой!?» – закричали все сразу. Кому-то стало так плохо, что пришлось принять валидол.

Лёля спрятался в туалете… все стояли перед этой дверью, стучали в неё и кричали разные не очень приятные слова. Клава ничего не понимала! В конце концов дверь открылась. Виноватая улыбка, смеющиеся глаза… «А я так хотел вас всех увидеть». Что тут началось! Смех и слёзы, ругань и объятья! «Мы же венки хотели купить! А продукты, продукты куда?!» «А, продукты?.. Вот и хорошо, что всё с собой привезли! Славно погуляем на радостях, что все живы»!

Через несколько лет всё так и было. Только Лёля умер не понарошку…

Родные люди. Давно покинули они этот мир. Но оставили добрую, светлую память о себе.

Глава пятая

КОВРЫ, СКАТЕРТИ И ДЖИГИТЫ

Трудное, послевоенное время. Нелегко было растить четверых детей. Иногда, когда с деньгами было совсем худо, мои родители занимались, как бы сейчас сказали, индивидуальной трудовой деятельностью. В те, пятидесятые годы, в магазинах не продавались ковры, скатерти и другие предметы интерьера, а людям хотелось как-то украсить свой быт. Спрос рождает предложение. Изготовлением этих самых ковров и скатертей и занимались мои родители.

Отец вырезал из твёрдого картона трафареты фрагментов разных узоров. А мама, расстелив на столе обыкновенную белую простыню, раскладывала их по краям и, обмакнув кисть в художественные масляные краски, а затем, вытерев её почти досуха, вбивала оставшуюся на ней краску в ткань.

Получались расписные узоры, которые совершенно не отстирывались. Сам же отец занимался более сложным делом. На подрамник натягивалась такая же простыня, на которую угольком наносились контуры рисунка, затем рисунок раскрашивался такой же сухой кистью – это и был ковер. Отец работал увлечённо. Я, бывало, часами наблюдала, как из-под его кисти непостижимым образом постепенно вырисовывается совершенно восхитительная картина – пруд, окруженный зелёными деревьями и кустами. На мостике девочка в розовом платьице с кружевами, в прекрасных лакированных туфельках. Она вытянула над водой ручку и кормит уточек, плавающих по покрытой рябью воде старинного пруда.

Глядя на это волшебство, я представляла себя этой самой маленькой принцессой в прекрасном розовом платьице и в лакированных туфельках. И тогда, фантазия уносила меня в далёкие края, где все люди жили в роскошных дворцах, окружённых прекрасными садами, которые отражались в чистых водах старинных прудов, а по голубому небу проплывали белые облака, похожие на лебедей. В детстве я была большой мечтательницей, да и теперь люблю помечтать…

Но продолжим про ковры и скатерти. Каждое из этих изделий продавалось за десять рублей. Учителю в школе платили шестьдесят пять рублей. Можно понять, почему наши родители иногда занимались этим. Четверых детей надо было как-то кормить и одевать. Но, к чести отца, надо сказать, что сам он очень стеснялся своих вынужденных художеств. Называл это безвкусицей и мещанством. Дома, конечно, ничего подобного не было. Зато, несмотря на бедность, выписывалось несколько научно-популярных журналов, газеты и, конечно же, «Крокодил». Отец любил читать за обеденным столом и частенько читал вслух что-нибудь интересное. А если он читал «Крокодил», то смеялся так заразительно, что все мы хохотали до упаду.

Перед Новым годом в доме начинался переполох! Всей семьёй мы придумывали и шили карнавальные костюмы. В пятом классе, на утреннике в Доме офицеров, я была в костюме джигита. Отец очень любил Кавказ и легенды о Ходжи Мурате. Кавказский костюм был настоящий с газырями на груди и кинжалом на поясе. Отец сам выстрогал его и покрасил в чёрный с золотом цвет. Из старой детской шубки сшили мне бороду и наклеили такие же усы. Да ещё папаха на голове – настоящий джигит получился! На утреннике вся детвора ходила за джигитом по пятам. И, конечно же, первый приз за лучший карнавальный костюм достался мне. До последней минуты праздника никто не мог узнать меня.

Так много лет прошло с тех пор, но не зря говорят, что детская память самая крепкая. Помню, каким модником был наш отец, одет был всегда, как настоящий «денди». Он абсолютно не стеснялся пройтись по улицам села в белом костюме, и совершенно невозможно представить нашего отца без шляпы. Мама строго следила за тем, чтобы его рубашки и костюмы всегда выглядели идеально. Он так и не смог стать сельским человеком, хотя почти вся жизнь его прошла в деревне, среди родственников мамы, которые частенько насмехались над его интеллигентностью и абсолютной неприспособленностью к домашнему хозяйству. Скот держали, но, когда приходило время забоя, отец уходил в дом со слезами на глазах. А ведь он был охотником. Теперь мы, его дети, благодарим Бога за то, что дал нам именно такого отца.

Родители наши были людьми творческими и детей увлекали своими идеями. Помню, как в шестом классе мне поручили нарисовать стенгазету к Новому году. И опять же из книжного шкафа был извлечен увесистый фолиант – толстая книга «Античное искусство», где были иллюстрации с фрагментами античных узоров. Газета получилась восхитительно красивой и заняла первое место в конкурсе. На Пасху мы вместе с отцом и мамой раскрашивали кисточками яйца, соревнуясь в изобретательности и мастерстве. Краски отец делал сам, причём использовалась и золотая краска. Ни у кого в улице не было таких красивых яиц. Да что говорить, даже простое занятие – лепка пельменей, превращались у нас в увлекательное соревнование. У одного они получались шляпкой, у другого панамкой, а у кого-то косыночкой, завязанной за уголки.

А бумажные куклы… их рисовала для меня Людмила. Они были великолепны. У моей подружки, Тамары, тоже была сестра Людмила, которая так же рисовала ей кукол. Нарисованные на плотной бумаге, они представляли собой семью – отец, мать и дочки – сыночки. Когда Тамара приходила ко мне, мы часами играли с ней этими куклами, забравшись под большой стол, накрытый скатертью, укрывшись, таким образом, от всех. Играли в дом – семейный уклад, который видели в своих семьях. У каждой семьи была своя квартира, которая обставлялась мебелью – коробками от конфет и папирос. Особенно ценными были коробки от папирос «Казбек», они были небольшими и твёрдыми, из красивой глянцевой бумаги, и открывались как сундучок. Скатертями и покрывалами служили разноцветные фантики от конфет. Их в те времена коллекционировали все девочки, доставались они нам в основном из новогодних подарков. У Тамары этих фантиков было великое множество, разных и красивых, ведь её родители работали в привокзальном ресторане на станции. Но она никогда не жадничала, щедро делясь со мной своими сокровищами.

Кукольный гардероб состоял из платьев, пальто и костюмов. Было и нижнее бельё, сумочки, туфли и шляпки. Всё это можно было менять в зависимости от обстановки и ситуации, в которой находилась героиня маленького спектакля, что и представляла собой по сути игра. Родители Тамары, по тем временам, жили богато. В доме у них стоял красивый стол ручной работы. Его круглая столешница покоилась на массивной резной ножке. Кроме этого, по сторонам были ещё четыре фигурные ножки, соединяющиеся с основой замысловатыми резными перекладинами. Когда мы играли под этим столом, в моём воображении представлялся чудесный сказочный дворец. И тогда мы играли в принцев и принцесс, а кукол одевали в прекрасные наряды, срисованные с иллюстраций из книжек с волшебными сказками. Вот так, под столом и проходило наше с Тамарой тихое детство.

Иногда маме всё же удавалось отправлять меня на улицу, играть с соседскими ребятишками. Но не любила я шумные спортивные игры. Не привлекали меня ни лапта, ни волейбол. Набегавшись, кто-нибудь из старших детей предлагал пойти «на вагоны». За нашим домом, на запасных путях стояли пустые грузовые вагоны. Толпой мы забирались в один из них, и тогда, за плотно закрытыми дверями начиналось самое интересное. Старшие начинали рассказывать страшные истории. В кромешной тьме мы, малышня, слушали эти жуткие рассказы, пугаясь каждого шороха. Долго ещё в детских снах гонялась за мной «синяя рука». Может быть, ещё и поэтому я предпочитала чтение книжек и игры бумажными куклами общению с уличной детворой.