Между прошлым и будущим

Татьяна Сулина

Между прошлым и будущим

«Есть только Миг между прошлым и будущим.

Именно он называется Жизнь!»

Леонид Дербенёв

Пролог

Морозной зимой тысяча девятьсот пятьдесят второго года семья возвращалась в Забайкалье.

Семья – это отец, мать и три девочки, младшей из которых не было и года. В продрогшем вагоне было сыро. Холодный воздух проникал в щели плохо утепленных окон. Малышку приходилось пеленать, прикрывая одеялом, которое её сестры держали с двух сторон, как занавеску. Но это не спасло девочку. Она заболела. Мать старалась изо всех сил и, как могла, лечила ребенка от простуды своими средствами, но ни травы, ни таблетки, не помогали. Когда же, наконец, через трое суток поезд прибыл на станцию Даурия, конечный пункт путешествия, её с дочкой положили в военный госпиталь. Здесь лечили всех, и военных, и местное население.

Состояние больной ухудшалось с каждым днем и быстро становилось критическим. Страшный диагноз – менингит, осложнённый коклюшем и пневмонией, почти не оставлял малышке шансов выжить. Врачи делали всё возможное, но она угасала. «Добрые люди» советовали матери не мучить напрасно себя и ребенка и дать девочке спокойно умереть. Врачи говорили, что, если ребенок и выживет, то, скорей всего, будет умственно отсталым. Малютка заходилась в страшном, пронзительном крике, когда ей прокалывали позвоночник, чтобы взять на исследование пункцию спинного мозга. Мать бежала на этот крик по узкому, длинному коридору и, распахнув дверь, падала на пороге процедурного кабинета, теряя сознание от увиденного. Медсестра держала маленького ребёнка, свернув калачиком на хирургическом столе, а доктор длинной иглой прокалывал её девочке позвоночник. Горе и отчаяние переполняло сердце матери, но она не сдавалась, надеясь уже только на чудо.

Когда доктора вынесли вердикт, что они бессильны и что лишь один ребенок из тысячи мог бы выжить при таком диагнозе, к ней подошел молодой практикант из Москвы. «Если Вы согласны, я попробую вылечить вашу девочку. Я уже консультировался с профессором, хотя никаких гарантий, конечно, дать не могу» – сказал он. Она была согласна. Это казалось невероятным, но чудо произошло! Девочка выжила. Это была я…

Глава первая

ДЕТСТВО

В раннем детстве я очень боялась врачей. От одного вида человека в белом халате заходилась в крике. Следы от проколов на позвоночнике мама находила у меня до десяти лет.

До сих пор не люблю ходить по врачам, и в больницу попадаю только на скорой, когда болезнь уже сбивает с ног.

В первых детских расплывчатых воспоминаниях вижу, как мама садится на маленькую скамеечку доить нашу корову Дочку, а я стою рядом с большой эмалированной кружкой в руке. Это молоко я выпивала тут же, не отходя от мамы. Считалось, что парное молоко очень благотворно влияет на моё здоровье. Много лет спустя, приехав к маме погостить, я попробовала его снова. И не смогла сделать больше двух глоточков. Тёплое, оно показалось мне невкусным, даже неприятным, а ведь когда-то, в детстве, я пила его кружками. Может быть благодаря этому, девочкой росла не худенькой. Именно так – не худенькой, но и не толстой. Отец, глядя на меня, говорил маме: «Она будет очень красивой». Он был художник, и имел свое представление о женской красоте. Росла я тихой, спокойной и предпочитала чтение книжек шумным играм на улице.

Самым ярким воспоминанием из раннего детства был приезд дяди Рида. Это брат отца – красавец под два метра ростом, в белом мундире морского офицера, с кортиком на боку, который свёл с ума всех поселковых мальчишек. Жена его, Инна, была под стать мужу, настоящая супер-модель, как сказали бы сейчас. Её потрясающие наряды вызывали жуткую зависть у всех женщин Даурии. Дядя Рид служил дирижёром военного оркестра Тихоокеанского флота, а Инна была дочерью какого-то военачальника. Редким именем Рид, дядю назвали в честь американского журналиста Джона Рида, написавшего книгу о первых днях революции в России – «Девять дней, которые потрясли мир». Молодым мальчишкой Рид уехал в Ленинград с пачкой нот собственных музыкальных сочинений. Несмотря на юный возраст – четырнадцать лет, был принят в военно-музыкальную консерваторию, сначала воспитанником, а через два года курсантом – очень талантлив был.

Их приезд в захолустной Даурии произвёл настоящий фурор. Моей маме был привезён подарок – японское платье из тёмно-зелёного шелка. Оно было изумительно красивым. Искусно расшитое бисером, переливаясь разными цветами, сияло на солнце. Все выходили посмотреть, когда мама шла в этом платье по улице. Но не долго довелось моей маме красоваться в этом наряде. Через некоторое время из Барнаула к нам приехала бабушка, Мария Митрофановна, у которой была одна неудержимая страсть. Очень любила она перекрашивать одежду. Ей как-то удалось убедить маму перекрасить платье в чёрный цвет. Закипятив на печке в большом баке воду и растворив ней анилиновый краситель, бабушка погрузила в него платье. Через две минуты оно благополучно растворилось. Шёлк, видимо, был искусственный. Мама тихо плакала…

Может быть, именно это платье и вызвало в маленькой девочке непреодолимое желание придумывать и шить красивые вещи. Всю жизнь я буду заниматься этим с большим удовольствием, обшивая женщин своей многочисленной родни. А в детстве выход своим творческим фантазиям находила в придумывании нарядов для бумажных кукол, которые рисовала для меня старшая сестра. Однажды я заболела и попала в госпиталь. Коробку с куклами и их нарядами, конечно, взяла с собой.

Был тёплый летний день. Окна в палате открыли, и я, сидя на подоконнике, смотрела вдаль со второго этажа, поджидая свою маму. Вдалеке я видела двух женщин. Чем ближе они подходили, тем пристальней я вглядывалась в одну из них. Лица её я даже не замечала, всё мое внимание было приковано к красивому платью женщины. Через час моя любимая кукла красовалась в новом наряде, а доктор, делая обход больных, была абсолютно потрясена, увидев точную копию своего платья. Она присела ко мне на край кровати и с восхищением разглядывала коллекцию кукольных нарядов. «У вашей дочки талант, она будет модельером» – сказала она маме.

Нас было три сестры и маленький братишка. Он родился, когда мне было четыре года. Родители были счастливы – ещё бы, долгожданный сын! Отец назвал его в честь Пушкина, Александром. Да и мы, дочери, тоже получили имена пушкинских героинь – Людмила, Ольга и Татьяна.

Старшая сестра моя, Людмила, была в детстве веселушка, но, надо сказать, в начальных классах училась на «отлично». В школу она пошла в Барнауле. В то время, наряду с привычными нам общеобразовательными школами, существовали ещё и гимназии, в которых обучение было раздельным. Люда в первый класс пошла в обычную школу, где учились вместе и мальчики, и девочки.

Учиться ей понравилось, всё давалось легко, а первая учительница была замечательным педагогом. Но когда семья переехала в другой район города, рядом оказалась именно женская гимназия, куда и привела Люду мама.

Это было чинное чопорное заведение. На переменах девочки ходили парами и шептались. Громко разговаривать, а тем более, смеяться, было запрещено. Царила атмосфера стукачества. Учительница невзлюбила новенькую с первых дней. Не раз Люде приходилось стоять в углу, а ведь в первой школе её всегда хвалили! Оценки тоже поползли вниз. И Люда сбежала! Утром, как обычно, она брала портфель и выходила на улицу, но отойдя подальше, поворачивала совсем в другую сторону. Неподалеку жили бабушка и дедушка её отца, которые с радостью принимали правнучку, не задавая лишних вопросов. Так продолжалось до тех пор, пока родителям не позвонили из гимназии. Вопрос встал ребром. Люда категорически отказалась учиться в этой школе. Никакие уговоры и наказания не могли заставить её идти в эту ужасную женскую гимназию. Пришлось возвращать её в первую школу к любимой учительнице. Ходить было далеко, но жизнь опять стала прекрасной!

Но со второго полугодия следующего класса Людмиле пришлось учиться совсем в другой школе. Семья переехала в Забайкалье, на станцию Даурия. Вообще-то здесь когда-то Люда родилась, это была её родина. В новой школе было так же хорошо, как и в прежней. Людмила любила школу. Можно сказать, она была душой класса. Весёлая девчонка с фотоаппаратом – такой она запомнилась одноклассникам. Много лет спустя они найдут друг друга в интернете и будут вспоминать своё счастливое и такое далекое детство.

А вот вторая сестра, Ольга, наоборот, школу не любила. Она терпеть её не могла. Ольга на шесть лет меня старше. Помню её маленькой девочкой с тонкими косичками – хвостиками. Намучилась Оля, постигая арифметику и письмо, да и позже, в старших классах, училась неважно. Теперь она и сама удивляется – почему? Но ответ на этот вопрос у неё, кажется, есть. Школа располагалась на территории военного городка. Большинство детей были из гарнизона, учителями тоже были в основном жёны офицеров. Дети из поселка всегда были хуже одеты. Их родители жили очень небогато по сравнению с военными. Не спасало даже то, что форма у всех была одинаковая, просто сшита она была из разной по качеству и цене ткани. А вне школы эта разница была ещё более ощутима. Поселковые дети часто ходили в обносках, которые их матери выменивали в гарнизоне за молоко от единственной коровки- кормильцы. Отношение учителей к детям, как ей казалось, тоже было разным. Вот это и мешало Оле полюбить школу и учёбу в ней.

В те далекие времена школа в Даурии располагалась в трёх зданиях. Начальная школа – одноэтажное здание из круглых бревен с высоким большим крыльцом отапливалась печами. Там было тепло и уютно, но ходить было далеко, к тому же надо было пересечь несколько железнодорожных путей. Даурия была узловой станцией. Школа находилась рядом с вокзалом, «за линией», как все говорили. Очень страшно было переходить через пути. В детских снах меня часто преследовал кошмар – я бегу по шпалам, а следом несётся на всех парах чёрный паровоз, и громко, оглушительно гудит. Тогда на железной дороге, наряду с тепловозами были ещё и паровозы.

Училась я хорошо. Первый класс как-то не запомнился. Елизавета Тимофеевна, так звали мою первую учительницу, была женой офицера и уехала сразу после окончания учебного года. Зато вторую свою учительницу, Тамару Михайловну, я запомнила на всю жизнь. Она учила нас до пятого класса. Хорошая она была. Почему-то больше всего помнится, как каждый год, восьмого мая, она входила в класс, вставала у доски и начинала урок. Но, тут же умолкала, слёзы не давали ей говорить. Они ручьем текли по её щекам. Мы, дети, с состраданием смотрели на неё, некоторые тоже начинали плакать. Тамара Михайловна носила очень красивую фамилию – Полховская. Когда мы стали постарше, она объяснила нам причину своих слёз. Во время войны она, совсем ещё маленьким ребёнком жила в оккупированной немцами Белоруссии. Старший братик её, которому было всего-то двенадцать лет, был связным у партизан. Он попал в лапы фашистов, был зверски замучен и убит. Много жестокости пришлось познать тогда маленькой девочке. Провожая нас в пятый класс, Тамара Михайловна заклинала всех отказываться от обучения немецкому языку. Ненависть к немцам осталась в её сердце навсегда.

До сих пор в день Победы я вспоминаю свою любимую учительницу, её слёзы и тяжёлые воспоминания о страшном военном детстве в оккупации. Именно она дала нам первый урок о войне, который я запомнила на всю жизнь.

Мой отец работал учителем черчения и рисования в «зелёной» школе. Эта была школа для старших классов, а зелёной её называли из-за цвета наружных стен. Ещё была двухэтажная школа. Там дети учились с пятого по седьмой классы, там же располагались производственные помещения для обучения труду.

Отец был хорошим учителем. Казалось бы, не такие уж и важные для учебного процесса предметы, дети очень любили. Он выписывал из Москвы различные гипсовые фигуры для того, чтобы ребятишки учились передавать игру света и тени, учил их видеть перспективу. Наверное, так его когда-то учили в художественном училище. Дети старательно учились рисованию, в классе стояла тишина, хотя он никогда даже не повышал голос. Теперь они, уже не молодые, с благодарностью вспоминают эти уроки рисования и любимого учителя.

Когда-то в Барнауле отцу, как талантливому художнику, пророчили большое будущее. Вот только не выдержал он испытания богемной жизнью – вино, женщины… А потом не выдержала мама, и не сказав никому ни слова, решила уехать с детьми на родину, в Забайкалье. Когда он узнал, нас уже не было в доме. На ходу он успел вскочить на ступеньку последнего вагона поезда, увозящего его семью. Так, все вместе и вернулись в далёкую Даурию, где когда-то он встретил свою судьбу. А ещё, мне кажется, что суровый Забайкальский край обладает какой-то неведомой силой притяжения. Тот, кто когда-либо жил здесь, обязательно возвращается. Так случилось позже и со мной…

Глава вторая

СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ

Как-то раз нам пришла посылка от дедушки из Алма-Аты. В ней были яблоки. Огромные, ароматные и очень сочные. Помню, как мы с братиком уплетали их за обе щёки, а они просто истекали соком. Таких яблок я никогда больше не ела. Дедушку я никогда не видела. Знаю по рассказам отца, что предки его пришли на Алтай из Воронежской губернии. Был он высокого роста, сухощав, лицо волевое, да и характером видимо был суров. Во всяком случае, именно так он выглядит на фотографии в старом семейном альбоме. Снимок, скорей всего, сделан в тридцатых годах прошлого столетия, если судить по одежде с портрета – строгому серому френчу, почти как у Сталина.

Родился дедушка в селе Журавлиха в крестьянской семье. Родители его, Мария Тихоновна и Трофим Степанович Воронковы, были необыкновенно доброй и любящей парой. Им было по шестнадцать лет, когда они полюбили друг друга. Он был высоким красавцем, а она очень маленькая была. Она убежала к нему, бедняку, наперекор родительской воле. Позже пришлось им пойти на поклон к богатому отцу Марии, проситься батраками. Всю свою долгую жизнь они прожили душа в душу. Вырастили четверых сыновей и одну дочку. Прадедушку Трофима нашли умершим через пять дней после похорон Марии, на их любимом месте – высоком берегу Барнаулки, куда он носил её на руках… им было по сто пять лет. Восемьдесят девять из них они прожили вместе.

Один из сыновей Трофима, мой дедушка, Макар Трофимович Воронков, был человеком всесторонне одаренным. Прекрасно рисовал, писал стихи, играл на нескольких музыкальных инструментах. Но ничем этим профессионально он не занялся. Увлёкся идеями революции. Со своей будущей женой, которую, как и его мать, звали Марией, они организовали агитационную бригаду. Выступали с концертами, спектаклями, агитируя народ за советскую власть. Он же и предупредил зажиточных родителей невесты о предстоящем раскулачивании и посоветовал отдать всё нажитое добровольно. Только это и спасло их от выселения из родного села. Позже Макар закончил Рабфак, вступил в Компартию и стал быстро подниматься по карьерой лестнице вверх. Трёх сыновей родила ему Мария. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году Макар был делегатом партийного Съезда в Москве. Съезда, который позже назовут расстрельным, потому что больше половины его участников были вскоре репрессированы и расстреляны.

Макара Трофимовича тогда спасло то, что сразу по возвращению из Москвы он был направлен для работы куда-то в отдаленный район, а вернулся только через два года. Вернулся не один, а с новой молодой женой. По возвращению из глубинки, Макар Трофимович много лет работал в партийном руководстве Алтайского края, а после смерти Сталина уехал в Алма-Ату. Видимо, когда меняется вождь, меняется и руководство на местах.

Сыновья Макара Трофимовича унаследовали его таланты. Старший – мой отец, Валентин, был талантливым художником. Точно так же, как и его брат, Рид, поехал в Москву с кипой своих рисунков, и поступил в художественное училище, закончить которое ему помешала война. Он был призван и направлен на офицерские курсы, по окончании которых служил в Забайкалье. Здесь, в Даурии, он и встретил мою маму.

Она была молоденькой, семнадцатилетней девчонкой. Работала на шахте в посёлке Шерловая Гора. Весь день Дуся с такими же девчатами толкала по рельсам вагонетки, наполненные рудой. Ноги в ледяной воде, невыносимо тяжело и невозможно холодно. Но иногда им удавалось сбежать вечером на танцы, в гарнизон на станции Даурия. Там, в Доме офицеров, в вихре вальса «На сопках Манчжурии» Валентина и Евдокию закружила страстная, безоглядная любовь.

Высокий, галантный, совсем не похожий на других, лейтенант был красив и остроумен. Дуся и сама была хороша. Наивный взгляд её прекрасных голубых глаз не мог оставить его равнодушным. Валентин служил в разведке и постоянно был при командире, делал «кроки» – наброски местности с обозначением военных объектов противника. Но однажды, взяв бинокль из рук лейтенанта, командир заметил, что окуляры его странно накручены. Медицинская комиссия выявила, что один глаз лейтенанта очень плохо видит. И тогда Валентин был переведён в тыл, начальником продовольствия. На этом месте он так «преуспел», что через три месяца попал в госпиталь с диагнозом тиф и дистрофия, насмешив весь гарнизон. Но вот таким честным, абсолютно не меркантильным человеком он был всю свою жизнь.

Через полгода после знакомства Валентин привез свою Дусю на «смотрины» к командиру.

Командир дал «добро», он был хорошим, добрым человеком. То, что Дуся была дочерью «врага народа», не смутило его. Шла война, но любовь не спрашивает разрешение у времени. В октябре сорок четвертого у них родилась дочка, Людмила. Командир приказал выдать молодым родителям десять метров белой портяночной ткани. В то, военное время, это был бесценный подарок. Но ведь и ребенок на весь Даурский гарнизон был один, зато нянек было много. Солдатам, уставшим от войны, давно не видевшим своих жён и детей, так хотелось поводиться с малышкой. А она была чудо, как хороша! Евдокия умудрялась наряжать дочку, перешивая на неё старые вещи, украшая их вышивкой, рюшами, вязаным кружевом.

Наша мама была прирожденной мастерицей и неутомимой труженицей. Она умела всё – и обед приготовить почти из ничего, и обувку детям отремонтировать, и забор, если надо, поставить. Но не такую жену хотела для своего талантливого сына Мария Митрофановна. Слишком простой, необразованной показалась ей невестка. Поэтому, когда после окончания войны, в сорок шестом году, Валентин вернулся с женой и дочкой в Барнаул, она делала всё, чтобы разрушить этот брак, но так и не смогла этого достичь. И Валентин с Евдокией и уже тремя дочками вернулись в Забайкалье.

Отец был человеком городским и абсолютно не хозяйственным. Зато интеллигентным, эрудированным, хорошо знал историю, литературу, прекрасно играл на аккордеоне. В доме было много книг, и не только художественной литературы. На верхней полке книжного шкафа красовалась в тисненом коричневом переплёте загадочная книга – «Мифы древней Греции».

Запретный плод сладок. Мне не было и десяти лет, когда я тайком от родителей начала читать эту книгу. Теперь уже не помню, понимала я что-нибудь из прочитанного или нет, но тогда в душе моей появилось осознание причастности к чему-то такому, о чём многие даже не подозревают.

Это чувство переполняло, распирало меня изнутри, хотелось поделиться с кем-нибудь. Но сестры мои уехали учиться, а с мамой поделиться было нельзя, ведь мне не разрешали брать эту книгу.

Забайкальская бабушка моя была из староверов, очень набожная. Однажды она завела разговор с мамой о Боге. Я слушала и ничего не понимала. Бабушка что-то путает, казалось мне, ведь бог был не один, она просто не знает этого, а я-то знаю! Неожиданно для всех девятилетняя девочка вступает со взрослыми людьми в спор, да ещё несет какую-то ересь про то, что богов было много, перечисляет их по именам и объясняет, что главным среди них был Зевс. Надо было видеть лицо моей бабушки в тот момент! Наверное, она решила, что сбылись предположения врачей, и девочка сошла с ума! Ведь ничего подобного она никогда не слыхивала. Мама, хоть и поняла, откуда я нахваталась таких обширных знаний древнегреческой мифологии, всё же была в шоке. После этого увесистый фолиант был снят с полки книжного шкафа. Больше я его не видела и очень досадовала на себя за то, что не смогла сдержаться и сохранить свою тайну, чтобы продолжить изучение этой захватывающей книги.

Бабушку, видимо, как-то смогли успокоить, что с ребёнком всё в порядке, она просто прочла не ту книжку. А бабушка была суровая. Я не помню, чтобы она когда-нибудь меня приласкала. Самое большее – погладит по голове. Как-то бабушка пришла к нам в гости. Мама поставила на стол тарелку с только что испечёнными лепёшками и молоко. Они сели чаевать. Я тоже уселась за стол и ждала, когда мне нальют чай. Бабушка строго глянула в мою сторону и произнесла своим суровым голосом: «Это что ещё такое, где это видано, чтобы дети садились за стол вместе со взрослыми без разрешения?» Моя мама, добрейшая женщина, покраснела и посмотрела на меня с укоризной. Мне стало стыдно и неуютно. Встав из-за стола, я тихонько присела на корточки в уголок. С тех пор, как только бабушка появлялась у нас в доме, я сразу же садилась в свой уголок. Бабушка уже и не рада была, что так сурово обошлась с внучкой, но её слова надолго укоренились в моем сознании. Суровая была бабушка, но добрая. В кармане её фартука для нас всегда были припасены карамельки. Все мы, внуки, побаивались её, но любили.

Непростая и нелегкая доля досталась бабушке Соломониде. Из близких людей у неё была одна сестра – Анисья. Обе они когда-то вышли замуж за казаков, а это было запрещено в семьях староверов. Может быть, поэтому, родственники не очень-то их привечали. Был у нашей бабушки и старший брат, который умер в молодом возрасте. Сестры выросли с отцом, Михаилом. Их мать пролежала десять лет парализованная. Ужасное пророчество тунгуски, её свекрови, приковало женщину к постели.

Когда-то прапрадед этого семейства из-за нехватки русских девушек в Забайкалье, женился на рыжеволосой дочери тунгусского народа, которая оказалась очень непростой девушкой. Она приняла веру старообрядцев и освоила грамоту. Постоянно читала Библию, набожная была. Но смесь христианства и идолопоклонничества каким-то странным образом уживались в ней. Заговорами и травами она лечила всю округу. Могла предсказать будущее и даже точно знала дату своего ухода в мир иной. Когда этот день наступил, старая тунгуска позвала сына с семьёй для прощания. Благословив сына, невестку и девочек, она, глядя на внука, произнесла: «А этого я не благословляю, его я заберу с собой». Михаила как громом поразило! Упав перед матерью на колени, он взмолился: «Матушка, не забирай у меня единственного сына»! На что старуха ответила: «А тебе на роду написано – век с девками маяться».

Денно и нощно, стоя на коленях вместе с женой, молил Михаил Бога избавить сына от пророчества тунгуски, но на сороковой день после смерти бабушки сын его не проснулся. Он лежал на полатях, вытянувшись во весь рост без признаков жизни, тело его было холодным. Зеркало, подносимое к губам мальчика, не запотевало, что так же подтверждало загадочную, необъяснимую смерть. Ночью, после похорон сына, его убитая горем мать не могла уснуть. И вдруг услышала голос, который произнес: «Живого похоронили»! В кромешной тьме бежала мать на кладбище. Над могилой сына она увидела свечение, которое, как ей казалось, подтверждало то, что мальчика похоронили живым. Как подкошенная, она упала на могилу и стала разгребать землю руками. Там её и нашли. От пережитого горя и ужаса мать Соломониды и Анисьи парализовало. Десять лет молила она Бога забрать её к себе, в надежде встретить там, на Небесах своего сыночка. К сожалению, я не знаю всех имён своих далёких предков, но эта легенда передается в нашей семье из поколения в поколение.

Отцу девочек, Михаилу, как и предсказала его мать, досталась очень тяжёлая жизнь. Десять лет ухаживал он за парализованной женой и воспитывал дочек. А они росли упрямыми и своевольными. Тунгусская кровь играла в них. После смерти матери, когда пришло время выходить замуж, обе они влюбились в казаков, и не знали, как признаться в этом отцу. Но не зря их бабушка была тунгуской. Женщины этого народа всегда были свободолюбивы и умны. Помню бабушкины рассказы о том, как они с сестрой нашли своему отцу невесту, вдовушку из казачек. Измученный и уставший от одиночества, он женился на ней, а потом и дочерям не смог отказать выйти за казаков.

Жених Соломониды, Константин, был круглым сиротой. Его родители пришли в Забайкалье из Тобольской губернии не то ссыльными, не то переселенцами. Здесь в станице Васильевский Хутор они заболели и умерли, оставив сиротами двух детей. Но мир не без добрых людей. Обоих братьев приняли и воспитали чужие люди, разлучив их навсегда. Константина взял в свою семью промышленник Мышкин, а когда пришел возраст, определил его в казаки вместо своего сына, справив коня и амуницию. Вот тогда-то и полюбили друг друга родители моей мамы. Они были красивой парой. Он – бравый казак! Высокий, из под фуражки вьются по ветру густые тёмные кудри, живые карие глаза. Она тоже была хороша – голубоглазая, рыжие косы уложенные короной, а росточком маленькая была.