Нет пути. Они не пройдут

Громобой обучал меня и бою против и в составе группы, хотя, в основном теоретически, бою против и с использованием различного (неогнестрельного) оружия, и бою в особо тяжёлых ситуациях – в темноте, в замкнутом пространстве и т. п. В общем, готовили меня основательно.

Ещё больше внимания уделялось стрельбе.

Классификацию огнестрельного оружия, как и систему географических координат в СМБР для удобства, и из соображений секретности, разработали свою: каждой из используемых «разведчиками» моделей оружия, многие из которых они создавали сами, из своих нужд, присваивались трёхзначные порядковые номера, начиная с 000. В основном, я стрелял из пистолета-пулемёта ПП-178. Он был создан в середине прошлого века, и объединил в себе возможности практически любого из видов огнестрельного оружия: при необходимости, он превращался и в ручной пулемёт, автомат или в снайперскую винтовку. Несмотря на это, конструкторы умудрились обеспечить и относительно малые размеры, и массу оружия. Тактика «разведчиков» как раз и предполагала действия небольших маневренных групп, участники которых могли выполнять самые разные функции, в зависимости от меняющейся обстановки, а сама группа – осуществлять задачи разведки, прорыва, прикрытия, обороны, или чего-то ещё, не теряя ни мобильности, ни огневой мощи. И хотя оружие как раз и уступало большинству моделей по их главным характеристикам: пулемёту – по скорострельности, снайперской винтовке – по дальности, но полностью обеспечивало требование универсальности. Кстати, подобное вооружение было создано, позже, и в других армиях, в том числе и германской, а также пользовалось популярностью во многих повстанческих и партизанских отрядах.

На первом занятии Громобой подробно объяснял мне устройство пистолета-пулемёта, технику безопасности при стрельбе (как будто во время стрельбы может быть безопасно!), основные хваты оружия (есть и такие) и основные положения тела (безграничное количество!), перемещения с оружием в бою, а потом вдруг, когда я держал оружие в руках, отошёл метров на пять, и коротко приказал:

– Стреляй!

Я тупо пялился на него. Когда до меня немного дошло, я робко уточнил:

– Что-о-о?!

– Стреляй в меня! – дружелюбно пояснил Громобой. – Я хочу показать тебе кое-что.

Всё ещё недоумевая, я как-то сам собой наставил на него оружие и… нажал на курок. Я, наверное, надеялся, что он как-то увернётся, хотя и не представлял, как можно увернуться на таком близком расстоянии. Но Громобой не увернулся.

Ничего не изменилось, лишь на его одежде я отчётливо увидел маленькую, словно Гром за что-то неловко зацепился, дырочку. Но Громобой падать и не думал. Крови тоже не появлялось. И я почему-то был уверен, что под рубашкой у него нет бронежилета, да и сквозь отверстие светлела самая настоящая кожа.

– К-как?! – выдавил я из себя.

Громобой явно усмехался, наслаждаясь произведённым эффектом.

– Мы неуязвимы для пуль, а также для холодного, ударно-дробящего и любого подобного оружия, – доверительно сообщил он. – Взяв за основу одну древнюю китайскую систему, и серьёзно переработав её, нам удалось создать метод, при помощи которого наши тела становятся нечувствительны к холоду, жару и относительно слабым механическим воздействиям, и сами стареют очень медленно. Это особенно важно для нас, – добавил он, – наша подготовка занимала бы у обычного человека большую часть жизни.

– Вы бессмертны?! – недоверчиво переспросил я.

– Нет. Бессмертны – пока не убьют, неуязвимы – пока не «уязвят». От прямого попадания снаряды или от близко разорвавшейся гранаты не защититься даже нам. А иногда может убить и что-то другое – яд, например.

Когда я начал стрелять намного лучше, Громобой начал обучать меня новому методу.

– Теперь, попробуй стрелять не целясь! – предложил он.

– Как так? – удивился я.

– Мы называем это стрельбой без визуального контроля или интуитивной стрельбой, – пояснил Громобой. – И хотя некоторые эксперты отрицают этот метод, мы успешно используем его в своей практике. Ключевым здесь является способность точно отслеживать положение самого твоего тела, а также положение оружия относительно тела, не прибегая к помощи зрения. Этот навык приходит после длительных специальных тренировок, и должен быть отработан до «автоматизма». После этого, ты сможешь, наблюдая за положением самой цели, безошибочно наводить на неё оружие, не следя за прицельными приспособлениями. Только подобный способ и используют, например, при метании любых предметов, отслеживая и определяя положение точки попадания, и не концентрируясь на метающей конечности, которая сама подбирает нужную траекторию. В бою, роль этого навыка особенно велика при стрельбе на коротких и сверхкоротких дистанциях, когда условия просто не позволяют прибегать к обычному прицеливанию.

– Удобно, – кивнул я. И начал тренироваться.

После освоения базовых навыков, много внимания уделялось психологической подготовке. Главные её цели определил Громобой так: избавиться от боязни оружия и выстрелов, и избавиться от боязни стрелять в человека. То есть, в общем, научиться, без страха, действовать в бою.

Перестать вздрагивать после каждого выстрела, я научился довольно быстро. Со второй задачей было намного сложнее. Будучи гуманистами, «разведчики» не могли тренироваться в убийстве живых людей. Поэтому, приходилось использовать другие методы. Во-первых, для стрельбы с самого начала использовался силуэт человека, при этом, для оценки результатов использовалась степень предполагаемого поражения. Сама мишень становилась всё более похожей на человека. Затем, я отрабатывал стрельбу на специальном тренажёре, на экран которого проектировались изображения различных боевых ситуаций. После успешного попадания, изображения сменялись соответствующим образом.

Постепенно, условия становились всё старательнее имитировали реальность – добавлялись дым, звуки выстрелов и взрывов, крики. Наконец, Громобой объявил, что я, процентов на 80, буду на что-то годен в бою.

Мы первый раз поднялись на поверхность только через два месяца моего пребывания здесь.

Когда мы снова преодолевали свалку, пробираясь к выходу из подвала, я, ежесекундно спотыкаясь и чертыхаясь, спросил, не могут ли «разведчики» разгрести здесь, хоть немного. А если не могут, то почему.

– А это шоб полицаям не было резону здеся обшмон делать, – вяло откликнулся Громобой, едва не в первый раз переходя с чист литературного языка.

Мы вылезли на свет Божий, когда тот стал уже меркнуть. Над опустевшими грозно руинами нависали мрачно-серые громады облаков. Мы осторожно пробирались вперёд, озираясь среди разбитых, закопчённых скелетов зданий, словно головёшек посреди гигантского костровища. Я впервые мог оценить ужасающие масштабы катастрофы.

Людей мы не встречали. Вокруг стояла мёртвая, душераздирающая тишина. Не было ни одного живого звука. Лишь бессердечный ветер равнодушно шелестел слежавшейся дорожной пылью. На одном из бывших перекрёстков вдруг обнаружилась стая суетливых воробьёв, так странно и страшно контрастировавших своей оживлённой деловитостью посреди громадного пустынного кладбища. Кое-где торчали, пробиваясь сквозь мёртвый камень и пепел, пучки свежей травы. Чудом уцелевшие деревья, поднимаясь из растрескавшейся земли, пестрели недавно распустившейся листвой, в тщетной попытке противостоять гнёту чёрных туч, упавших на замолкнувший город. По краям дорог, и в сети разломов, покрывавших их (в этом ничего не изменилось!), стояли густые глубокие лужи, с грязно-коричневой застоявшейся водой, рискующей превратиться в болота. Пару раз я умудрялся едва не подвергнуться основательному купанию, но Гром заботливо выдёргивал мои неверные стопы на путь истинный.

Когда в небе основательно сгустились сумерки, мы неожиданно заметили в конце улицы длинные человеческие тени, неторопливо двигающиеся в нашу сторону. Не произнося ни слова, Гром резко утянул меня в сторону, за угол, а потом мы спешно метнулись в один из подъездов, и затаились под прикрытием облупленных стен, готовых в мгновение обрушиться на наши плечи. А тени, лениво рассуждая на немецком, добрались до нас, превратившись в вермахтовский оккупационный патруль.

Холодная волна ненависти поднялась во мне. Мы выбирались из убежища, прихватив незабвенные ПП-178 – по одному на брата, да и Громобой, похоже, припас кое-что в своём заплечном мешке. Я взглянул на него, мрачно и требовательно. Он взглянул на меня. И лишь покачал головой в ответ. Я сжал челюсти. Фрицы прошли мимо, и направились дальше, всё так же мирно беседуя.

Посреди этих пустынных ночных развалин они чувствовали себя как дома. Им словно и в голову не приходило, что на этой «ничейной» неохраняемой территории может скрываться в засаде безжалостный враг. Как же я ненавидел их за эту тупую чванливую беспечность, которой мы так и не посмели воспользоваться!

Но всю обратную дорогу мы молчали: я – злобно, Гром – печально.

– Если бы солдаты пропали, сюда бы отправили новых. И их было бы намного, намного больше, – виновато объяснял Громобой, когда мы уже спускались по лестнице, ведущей в убежище.

В следующий раз мы побывали в городе только через месяц. Было лето, и это ощущалось даже здесь. От простых и робких цветов, распускавшихся, несмотря ни на что, повсюду, вокруг разносился несильный, но ощутимо сладкий аромат, к которому примешивалась свежесть только что пролившегося утреннего дождя. Периодически проглядывающее солнце празднично отражалось в хрустальных капельках воды, блестевших на омытой листве, переливавшейся всеми оттенками малахита. Как прекрасен был Божий свет, несмотря на все эти разрушения, принесённые человеческой жестокостью!

Мы выбрались на берег Тобола. И глядя вокруг, я вдруг подумал, что как будто ничего не изменилось, как будто и не было никаких параллельных миров – всё так же неспешно несла могучая река свои воды, смешанные с изрядным количеством песка и речной мути, и всё так же играла на её поверхности рябь, всё тот же пологий берег из скользкой тёмной подмокшей глины напополам с песком, а над головой – грязно-серые разводы облаков посреди густой небесной лазури.

Мы долго, в молчании, смотрели на неторопливое течение воды. Незнакомые птицы тонко и нежно свистели с другого берега. Время остановилось. У нас не было ни прошлого, ни будущего. Только вечность.

– Вы – как воды, – так же неторопливо, словно зачарованный окружающим покоем, бесцельно заговорил Громобой. Он как будто даже не обращался ко мне, а только к собственным мыслям. – Всё куда-то стремитесь, движетесь, изменяетесь… А всё остаётся по-прежнему – и люди те же. Одни уходят, другие приходят – на их же место. И так – тысячи лет.

А мы смотрим за вами. Тысячи лет. Просто сидим на берегу, и пытаемся вас понять. Но вода мутная, разглядеть в ней – трудно. Но если попытаться очистить её, то поднимется лишь ещё больше мути.

– Разум мутную воду может сделать чистой, как слеза, – в тон ему, неторопливо и торжественно ответил я.

– Но где найти знающего меру вещей?

Я кивнул, соглашаясь.

– Лучше мы, пока, будем ждать на берегу, – добавил Громобой.

И я кивнул снова.

Я хорошо запомнил и ещё один случай.

Примерно через полтора года, когда мы сидели и беседовали в помещении центра управления – отсюда велось и наблюдение за городом, через установленные во многих местах скрытые камеры, и регулярные сеансы связи с другими «разведчиками», вдруг надрывно заверещала сирена. Громобой сорвался с места – было получено экстренное сообщение.

– Азирт погиб, – упавшим голосом пролепетал он, стремительно пробежав текст глазами. Громобой неловко отодвинулся в сторону, вжавшись в стул, накрыл лицо ладонями, и медленно раскачиваясь всем телом, негромко и мерно застонал. Мне стало страшно. Я никогда ещё не видел его таким. Бесшумно пятясь, я выскользнул из комнаты, и побрёл к себе, пытаясь сообразить, что же произошло.

Но Гром пришёл сам. Он был невероятно бледен, но спокоен.

– Азирт – мой друг, мы несколько раз работали вместе, – негромко, но твёрдо начал Громобой. – Он прибыл сюда вместе с Мирославом – оба моложе меня. Оба – мои друзья. Азирт – гений военного и диверсионного искусства. Он помогал Ларсу Лёфлингу вывести отряд из окружения во время Гётеборгского восстания – ты о нём слышал. Он подготовил триста семнадцать успешных побегов из застенок и казематов гестапо. Он… Неважно. Но, несмотря на это, ему всегда удавалось оставаться невредимым. На общем собрании «разведчиков» в Испании, на прошлой неделе, был поставлен вопрос об освобождении руководства Народной Независимой Испанской Республиканской Партии, схваченного фашистами. Азирт был одним из немногих, кто поддержал эту идею. В конце концов, он сам вызвался руководить всей этой операцией. И-и-и… и… – голос его неожиданно задрожал, и прервался. – Зачем он шёл туда?! Это было невыполнимо, невозможно! Он… он не мог по-другому. Кто-то может выдержать… ножом в сердце… а кто-то нет… Они все, один за другим… Все друзья… Зачем всё так?!

Гром тяжело выдохнул. И задышал трудно и прерывисто.

– Это так… так тяжело. И почему погибают… другие? Почему дети, маленькие дети… от голода?! – последние слова он словно выдавливал из себя, тяжело, сильно и отчаянно.

Он развернулся, и порывисто вышел, могучий, но беспомощный в своём горе. Я опустил голову. Странные люди! Умирали за нас…

После разгрома Советского Союза народы Германии и Японии не обрели долгожданных, обещанных вождями спокойствия и благоденствия. Страны превратились в военные лагеря. Единственным занятием, достойным «сверхчеловеков» объявлялось господство над миром. Но где найти столько миров для бесчисленных полчищ арийцев?!

Поэтому, им предлагалось всего лишь превратиться в послушные машины для убийств и, не щадя своих жизней и сил, неустанно охранять мировое господство нацистов от любых посягательств. Всех жителей Германии и Японии с ранних лет готовили к этой великой мисси. Для этого была разработана сложная и изощрённейшая система. Всех детей, начиная с пяти лет, забирали у родителей, и препоручали их воспитание инструкторам в специальных центрах, где царила казарменная дисциплина и казарменные же условия жизни, а основное внимание уделялось военной и идеологической подготовке. Уже в шестнадцать лет военнообязанных юношей и девушек (равноправие, а точнее, равнобесправие!) отправляли в колонии, на несение военной службы – фактически, выполнять роль надсмотрщиков за рабами и усмирять недовольных. И хотя после одного из бунтов, когда власть фашистов едва не была свергнута окончательно, всех рабов вывезли за пределы страны, чтобы избежать новых восстаний, а всё необходимое теперь поставляли из других стран, но фюрер не догадался вывезти из Германии самих немцев. Сухая статистика указывала, что после 44-ого в стране произошло 5987 антиправительственных, антифашистских и антивоенных вооружённых восстания, да и возможность военного вторжения никто не отменял. Поэтому, часть новобранцев оставляли в военных гарнизонах, рассыпанных по всей территории Германии.

После двадцати пяти лет обязательная военная служба считалась законченной (хотя в случае военной угрозы призывали всех от 14 до 75 лет). Некоторые могли вернуться на родину, где у них не было ни дома, ни, зачастую родных, ни источников существования. За нищенскую плату можно было получить работу шофёра, грузчика, строителя, повара, или даже военного инструктора для подготовки роботов-убийц – они были необходимы, а работать внутри Германии и Японии могли только «этнические арийцы». Можно было попробовать получить какую-то должность в одном из многочисленных государственных ведомств, комиссий и управлений… нет, нельзя было – у работающих в них людях тоже были дети.

Поэтому, большинство оставалось в армии до самой смерти или тяжёлого ранения – это было гарантированное жильё, обмундирование, питание, жалованье и даже возможность повышения в звании (ха-ха!). А в это время правительства Великих Японской и Германской Империи утопало в безудержной роскоши.

Гром однажды подробно доказывал мне ошибочность фашистской идеологии. Он говорил, что теория превосходства одних народов или рас над другими попросту лишена всякого смысла, так как в наше время не существует абсолютно «чистых» их представителей – даже для аристократов, например, фанатично помешанных на чистоте крови, почти невозможно узнать свою родословную дальше чем на десять-пятнадцать поколений назад, не говоря уже об обычных людях, тем не менее упорно продолжающих говорить о неполноценности каких-нибудь наций. А все люди, в действительности, имеют общее, сходное происхождение, с чем согласны и наука, и религия. Таковы были взгляды «разведчиков».

И они развернули грандиозную, но тайную контрпропаганду среди солдат и мирных жителей в Германии и Японии. В каждом городе теперь были люди, сочувствовавшие Сопротивлению. Не в силах вынести гнёт бездушной диктатуры, многие открыто или хотя бы в душе переходили на нашу сторону.

Крошечные искры народного недовольства вспыхивали то тут, то там – группы людей, а иногда и одиночки, с оружием в руках нападали на патрули, тюрьмы, военные гарнизоны, взрывали мосты, дороги, правительственные здания. Их чаще ловили – некоторым удавалось провести по две, по три акции; затем жестоко пытали, и казнили – обычно на центральной площади, собрав побольше народу, грозно и торжественно. Но всё чаще эти массовые акции устрашения оборачивались только новыми восстаниями, и палачи превращались в жертв народного гнева, а без минуты, казнённые сами шли во главе взбешённой толпы.

И теперь всё чаще казни проводили тайно, по ночам расстреливая закованных людей, поставив их на колени и завязав глаза. Но эхо гулких выстрелов разносилось далеко и долго, будоража умы простых людей. И снова герои-фанатики поднимались в бой, и снова дома и мосты взлетали на воздух, а меткая пуля настигала палачей. За что шли эти люди? У них не было ни единого шанса на победу. Борьба несла им лишь страдания и смерть, смерть, смерть… Страшная и мучительная смерть ждала всех в конце. А они снова появлялись – одинокие искры огромного пожара, чтобы вспыхнуть крошечным, но ослепительно ярким пламенем, и погаснуть через мгновение. Они не могли получить ничего, кроме скупого счастья удовлетворения справедливости. И эта же справедливость и толкала их безумным мученичеством искупать преступления своего народа, в которых они не были виновны. И хотелось верить, что они их искупили.

Позже Громобой начал раскрывать передо мной стратегию и тактику современной войны. Мы начали со знаменитой книги Георгия Константиновича Жукова «Исход войны», которую он написал находясь в Анголе, в вынужденной эмиграции. Его книга была переведена более чем на сорок языков, и стала очень популярной – её издавали, в том числе, и в подпольных типографиях. Это была замечательный учебник военного дела – в каждой строчке здесь было над чем поразмыслить. Маршал подробно исследовал современную армию, начиная с Первой Мировой войны, в которой участвовал сам, и заканчивая последними восстаниями в оккупированных областях. Он рассказывал о причинах военных конфликтов, вооружении, тактике, принципах формирования армий, тщательно разбирал каждое событие, повлиявшее на ход войны.

При этом язык книги оставался довольно понятным и живым: полководец резко осуждал медлительность союзников, задерживавших открытие «второго фронта», что и привело, во многом, к катастрофе, горевал о неимоверных жертвах и страданиях, понесённых народами и нашей Родиной. И в то же время в конце ощущался сдержанный оптимизм: наблюдая за освободительными движениями и анализируя и сравнивая армии фашистов и вооружённые силы независимых республик Африки, Жуков убедительно заявлял об окончательной победе международного Сопротивления.

Тогда же я узнал и о трагической судьбе маршала: чудом уцелев от атомных бомбардировок (его вызвали в это время в Ставку Верховного Командования, и он уехал с фронта, но и до Москвы ещё не добрался), он в начавшемся хаосе пытался продолжать войну с оставшимися частями Красной Армии, но в этот момент его, почти насильно, вывезли «разведчики», решившие, что его план всё равно обречён на неудачу, а гениальный талант полководца ещё может понадобиться в Сопротивлении. Неизвестно, как бы на самом деле сложилась ситуация в Советском Союзе, но от всех страшных переживаний маршал скончался, так и не дождавшись обещанного восстания.

Дни сменялись один за другим, то ускоряясь, как мухи, проснувшиеся после зимы, то лениво ползя, как мухи сонные. Но ни разу не останавливаясь, насовсем. Прошло уже почти три года, как я оказался здесь.

Я нечасто замечал, как расту, но тут вдруг уловил своё отражение среди бликов света на стеклянных дверях – из светящейся полупрозрачной пустоты на меня глядел незнакомый молодой рослый парень, в котором я угадывал лишь какое-то смутное сходство с прежним собой. Незаметно мне стукнуло шестнадцать, теперь уже шло к восемнадцатилетию – дети в Германии и Японии в этом возрасте уже являлись военнообязанными, дети в повстанческих отрядах начинали сражаться, если могли удержать оружие в руках, а иногда и раньше…

На следующий день пришли известия о поражении восстания в Алжире. Страна была уже много лет разделена на два части – оккупированный Север, где находилась столица и другие крупные города, и свободный Юг. Демократическое правительство, фактически изгнанное в пустыню, несмотря на противоречия между социалистами и исламистами, ведущими непрерывную политическую борьбу, сумело создать народное ополчение, и остановить продвижение завоевателей.

Восстание началось с мятежа в городе Тлемсен. На помощь к мятежникам, через Сахару, двинулись полторы тысячи человек, под предводительством неизвестного чернокожего и однорукого мужчины. По пути, к ним присоединялись всё новые отряды народных ополченцев, и вся эта храбрая, но разношёрстная гвардия стремительно прорвала линию фронта, зафиксированную более полувека назад, так что немецкие солдаты едва ли не забыли, зачем они здесь находятся, и умирали от скуки и жары. Узнав об этом, поднялся простой люд, по всей стране.

Военные гарнизоны были повсюду окружены превосходящими силами повстанцев, лишены связи и продовольствия. Встревоженное главнокомандование направило в мятежную колонию флот и сотни самолётов, которые повстанцы тут же начали подбивать. Неся огромные потери, фашистам с трудом удалось удержать армию восставших под Бешаром. Сражаясь с невероятным мужеством, они не смогли устоять перед натиском вымуштрованных полчищ солдатни, нахлынувших с побережья. Постепенно, основные города вновь оказались в руках врага, и теперь уже горстки героев, распылённые по всей стране, оказались отрезаны от своих товарищей. Но обречённые на поражение, они не сдались, и бились как титаны, до последней капли крови. Лидер восставших загадочно исчез, но ходили слухи, что он выжил, и находится в безопасности.

В любом случае было очевидно, что «фашистские державы» начинают неумолимо отставать от действительно «развивающихся» стран с демократическими режимами и рыночной экономикой. Производство, основанное на принудительном рабском труде и централизованном управление экономикой, в сочетании с жёсткой диктатурой, тратящей почти все средства на армию и «армию» бюрократов, в который раз доказывали свою низкую эффективность – не будь огромных трат на развитие науки и внедрение научных достижений, Германская и Японская Империи могли окончательно исчезнуть сами собой – после того, как правительство и солдаты умерли бы, от голода.

Весть об этой борьбе всколыхнула всю Африку. Лидеры Сопротивления призывали свои правительства к солидарности с повстанцами, во многих республиках формировались бригады волонтёров. Я знал, что «разведчики» обсуждают вопрос о помощи народу Алжира, но как обычно, к окончательному решению так и не пришли.

Я резко спросил Громобоя, почему так происходит, и он неожиданно разоткровенничался: они намереваются повернуть все силы для того, чтобы избавиться от захватчиков на африканской земле, а потом и превратить её саму в плацдарм для дальнейшей борьбы.

– Мне предлагают отправиться туда, – бодро добавил он.

– А я?!

Гром усмехнулся.

– На твоё усмотрение, – ответил он лукаво.

– Не может быть! – воскликнул я. Но могло.

Через пару дней мы уже двинулись в путь. Когда мы выбрались из убежища, я не мог поверить, что всё это действительно происходит – и также не мог поверить, когда мы стояли уже на пыльной независимой земле Независимой Демократической Республики Нигерия.

Мы добирались до Африки почти пять недель, но без особых происшествий – повсюду нам помогали «разведчики», которые за долгие тысячи лет, по вынужденной необходимости стали первокласснейшими контрабандистами, и могли перевезти на Луну Берлин, и остаться незамеченными. Так что скрытно доставить двух смирных коллег из пункта А в Б – это было парой пустяков. Нас абсолютно спокойно погрузили в кузов немецкого грузовика, среди свёртков и мешков с непонятным содержимым, но со «своим» человеком за рулём, и мы спокойно проехали большую часть пути, безбожно растряся на ней все кости. Потом нас ожидали какие-то тёмные бараки, не менее тёмные личности, ночные переходы по двадцать-тридцать километров, и вот – задний отсек грузового самолёта – за пару часов мы на восточном побережье Красного моря.