При подаче съедать полностью!

Иное дело его книги. В них не было и намека на художественную условность: все убедительно, даже слишком. Оставалось только удивляться: почему же этого нет в реальности. Так космонавт окидывает растерянным взглядом планету, где в наличии воздух, вода, солнечное тепло, растительность, и при этом отсутствует животная жизнь.

В одном из телевизионных интервью Краснов пошутил, что в его лице у всевышнего появился конкурент: создаваемые им существа при ближайшем рассмотрении оказываются не менее жизнеспособными.

На обложках его книг было написано – «Лицам до 18 лет категорически запрещено!». Конечно же, это привлекало подростков. Изредка, раздобыв где-то номер, по телефону к нему прорывались возмущенные родители: их чада, начитавшись историй Краснова, начинали бояться темноты, прохожих, учителей, автобусов и ванных комнат. У него на такой случай был заготовлен ответ. Борис говорил: «Я вышлю вам денег, чтобы вы могли купить очки, может быть, тогда вы увидите предупреждение на книгах». И клал трубку.

Однажды это поспособствовало идее добавить на обложку еще одну постоянную фразу– «Все написанное автором выдумано, а совпадения случайны». Шрифт – цветной и витиеватый: словно ребенок вывел каракули. Идея должна работать на противоположные ощущения: нет, детка, все очень даже реально! Дополнительная деталь в механизм кошмара.

На той презентации, как, впрочем, и на всех, было оживленно. Борис приучил публику не стесняться. Он придумал теорию на этот счет. Пусть читатели убеждаются: легендарный писатель – обыкновенный человек, лишенный ареола таинственности и даже немного приземленный в мировоззрении. Мол, извините, ничего не сочиняю, пишу, как есть. А надпись на обложке? Надпись – это воля издателя, подчиненного общественной морали и закону.

Борис старался не создавать дистанцию с аудиторией, поэтому столик, где расположился он и его агент, был плотно окружен. Краснов чувствовал время от времени прикосновения, один раз его даже ощутимо хлопнули по плечу; потом эти радостные и довольные собой люди разъедутся по домам и будут жмуриться от счастья, что потрогали руками литературного льва.

Он закончил с автографами. Настало время разговоров. Краснов, улыбаясь, опустил голову, словно говоря: вот он я, спрашивайте. А думал он о том, что народ всегда задает очень наивные и банальные вопросы, от которых тошнит: где он черпает вдохновение, как появляются сюжеты, не думал ли он попробовать себя в ином жанре – и кучу подобных. Тем не менее он обстоятельно и серьезно рассказывал о себе, рассуждал о литературе и о своей, как он любил подчеркивать, скромной роли в ней.

Он мог, глядя на публику, безошибочно определить, кто и о чем будет спрашивать, и точно вычислить в толпе, как правило, на заднем плане, двух-трех стервозного вида дамочек, выжидающих время, чтобы протиснуться вперед и громко заявить о слугах Сатаны на земле. Он был рад их присутствию: это придавало презентациям дополнительный колорит.

Поклонники отошли от столика и образовали полукруг, Борис достал записную книжку, где заранее набрасывал ответы на предполагаемые вопросы, повернулся к Леониду и тихо сказал:

– Первый вопрос – считаю ли я эту книгу лучше или хуже предыдущей.

Это была их игра.

Агент поправил очки, наклонился к нему и также шепотом ответил:

– В прошлый раз выиграл ты. Но сейчас они спросят: не надоело ли тебе писать?

– Брось, Леня, – усмехнулся Борис. – Ты их переоцениваешь.

Он придвинул к себе последний неподписанный экземпляр, положив на него ладонь, ощутил приятную выпуклость обложки. Раздвинул пальцы. «Все написанное автором выдумано, а совпадения случайны» – улыбались цветные строчки. Поднял голову – и едва сдержал гримасу удивления.

Уже лет пять он проводил презентации в этом зале, полюбив его за спокойное и необычное освещение. Лампы, казалось, отсутствовали, но мягкий свет проникал в самые отдаленные уголки. Никаких резких и контрастных бликов на предметах, все цвета приглушены, даже кричащие краски восточной рубашки Леонида потускнели и смолкли, и лишь колкие вспышки фотокамер время от времени нарушали гармонию.

А сейчас, глядя на сероватый полукруг людей, он почувствовал, что в окружающем мире испортились те штучки, что ответственны за цветовой баланс: сквозь толпу протискивалась невероятно яркая девушка, очень похожая на куклу. Впечатление создавалось такое, будто глядишь на неоновую рекламу в пасмурный день. Борису вспомнились выражения «яркая красавица», «куколка», и внутри него кто-то истерически хихикнул. Он даже не мог сказать, что девушка выглядит словно кукла, она, черт возьми, ею и была! Неизвестно как выросшая игрушка с магазинной полки, вообразившая себя человеком. Он ощутил мягкий толчок в висках, и закружилась голова. Самое удивительное: никто не обращал на куклу никакого внимания.

– Леня, видишь вон ту девушку? – Краснов потер виски, стараясь сохранять спокойное лицо и безмятежность в голосе.

– Кого ты имеешь в виду? – отозвался Леонид. – Здесь много девушек.

Борису показалось: агент его разыгрывает. Но в таком случае он за одно со всеми. Большая шутка для любимого автора, называется «Этого не может быть».

– Которая лезет вперед. Длинные волосы, желтые туфельки. Очень яркая. – Он надеялся, что слово «яркая» не прозвучало как-то особенно. Сказать «кукла» он не решился.

Агент улыбнулся.

– Да, конечно, вижу. Судя по всему, эта красотка страстно желает задать тебе пару умных вопросов. Неужели такие девочки читают твои книжки?

– А больше ничего не замечаешь? – осторожно спросил Борис.

– В чем дело? У нее в кармане гнилые помидоры?

– Нет, я не об этом. Опиши, как она выглядит? – Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, которого оставили одного перед проемом в темную комнату. Краснов ждал, что Леонид рассмеется и, подмигнув собравшимся, громко скажет: «Ну как, друг? Здорово мы придумали? Не один ты умеешь морочить людям головы».

Агент пожал плечами.

– Ну, она, как я уже сказал, красива, даже очень. Голливудский тип. Но, думаю, в голове у нее так же пусто, как в пустыне, где бродил Моисей.

– С каких пор тебя стал заботить женский интеллект? – прошептал Борис, чувствуя, что от волнения его начинает подташнивать.

Леонид бросил на него настороженный взгляд и поднялся из-за стола.

– Прошу прощения за небольшую заминку, – обратился он к публике. Краснов понял: его замешательство заметили. Не хватало еще спятить у всех на глазах.

– Пусть каждый задаст по одному вопросу, – продолжил агент. – Учитывая количество собравшихся и способность мэтра, – тут он повернулся к писателю, – отвечать пространно и обстоятельно, обещаю, что мы уйдем отсюда только в полночь, – закончил Леонид под дружный смех.

Борис пытался сосредоточиться, но в поле зрения вклинивалась аномалия на высоких каблуках. Как только агент замолчал, она опередила остальных: подняла руку и шагнула вперед. Краснов нервно сглотнул. «Если она скажет «Мама!» – я не выдержу!» – подумал он.

– Разрешите мне первой. – У куклы оказался писклявый искусственный голос. Так говорят взрослые женщины, когда изображают маленьких девочек. – Если предположить, только предположить, – она предупредительно взмахнула изящной кистью, созданной, как и вся она, должно быть, на какой-нибудь фабрике игрушек в Лос-Анджелесе, – что действительно существует нечто такое на этой планете, что просто не может существовать по убеждению большинства – как бы вы тогда оценили свое отношение к работе? Заранее благодарна за любой ответ, – она улыбнулась и часто-часто захлопала длиннющими ресницами.

«Да ведь она о себе намекает!» – решил Борис. Неожиданно паника и страх уступили место раздражению. «Я им не подопытный кролик! Они меня еще не знают!» – пронеслось в голове. Кто эти «они» – Краснов сказать не мог, и почему он подумал именно так – для него самого осталось загадкой.

Борису не понравился не сам витиеватый вопрос, а то, как пластиковая ходуля к нему обратилась. Словно смотрела сквозь него, видя эту невинную, в сущности, игру на психологии читателя. Но Краснов умел парировать удары. Тоже улыбнувшись и стараясь смотреть в ее застывшие глаза спокойно, Борис развел руками.

– Если бы я предположил существование, как вы сказали, нечто такого, что просто не может существовать по убеждению большинства, я вторгся бы в область нереального, а нереальное, – он вставил эффектную паузу, – не мой жанр; я думаю: интерес к моим книгам вызван именно потому, что я максимально приближаюсь к реализму. Спасибо за интересный вопрос.

«Отлично! – одобрил он себя. – Продолжай так держаться, и никто ничего не заметит».

После этого было много вопросов, в большинстве своем скучных и банальных, но он терпеливо отвечал, приводил примеры, делал отступления в историю литературы и даже увлекся. А когда вспомнил о кукле, то с облегчением заметил, что она исчезла. Краснов почувствовал, как давшие сбой шестеренки жизни закрутились в прежнем порядке. Он даже начал сомневаться: было ли в действительность то, что он видел?

Презентация подходила к концу. Борис сердечно улыбался подошедшим пожать на прощание руку, а в мыслях у него уже был плотный ужин, любимое кресло и, самое главное, новый роман, идея которого давно обросла готовым материалом.

Леонид ловко выудил его из толпы поклонников, и они быстро прошли к выходу.

Вечерело. На площади перед зданиями уже разлеглись основательные тени, но верхушки домов напротив еще сохраняли бледно-розовый оттенок. Борис любил это время суток, когда свет обретал плотность и его можно было почти потрогать.

Простившись с Леонидом, он направился к машине, оценивая результаты презентации. Пожалуй, он перестарался в контакте с публикой, не стоит доводить до панибратства, это может охладить к нему интерес и повлиять на уважение.

Борис оглянулся по сторонам, открыл дверцу, взялся за ручку и услышал приятный невысокий голос:

– Простите, я вас задерживаю?

Он обернулся. Рядом стояла невесть как соткавшаяся из воздуха девушка. Симпатичная, эффектная, а фигура такая, что просто не верилось в реальность ее обладательницы. Улыбаясь, она протянула ему книгу.

– Вы не подпишите? Там не получилось подойти, столько людей, а толкаться я не привыкла, меня зовут Элина.

Борис мог поклясться, что на презентации ее не было, уж он точно бы такую заметил. И только возвратив книгу с размашистой, но аккуратной подписью «Элине от автора», он внезапно понял, что это и есть та самая кукла. Но сейчас она выглядела вполне нормально, если не считать потрясающей красоты.

Неожиданно для себя он пригласил ее на ужин. Элина согласилась. Они сели в машину…

Хлесткий металлический звук заставил Краснова очнуться. Ему казалось: он только вспоминает, а на самом деле уснул. Вернее, балансировал на грани сна и реальности, отчего воспоминания и были такими четкими.

– Принесите еще грифеля и бумаги, – попросил Борис вошедшего охранника. – Впрочем, постойте, – он вскочил, – сегодня не надо, лучше завтра.

Толстый маленький человечек не удивился, поставил на стол поднос, молча кивнул и, снова звякнув связкой длинных ключей, вышел.

Борис подождал, пока закроется дверь, и сел за стол. Тронул пластмассовой, гнувшейся даже от несильного нажатия вилкой вялые, непонятного цвета сосиски, но отвращение было сильнее голода. Он лишь выпил теплый чай в пластиковом стаканчике.

Возможно, уже завтра его переведут в клинику. Знаменитый адвокат, скрывающий сутулостью свой подлинный рост, черный и похожий на грача, вчера обстоятельно объяснял ему, что это ненадолго, максимум на полгода, потому что тело его жены бесследно пропало – а раз нет главного доказательства, то косвенные улики решающей роли не сыграют; правда, клиники не избежать, если Борис будет и дальше настаивать на своей версии случившегося; но это даже не клиника, а настоящий санаторий, где содержатся люди с достатком, и такой известный писатель, как Борис Краснов, будет чувствовать себя там просто превосходно. «Почти как дома» – добавлял взгляд его маленьких непрозрачных глаз.

Когда будущее более-менее определилось и он избежал тюремного ада, начала появляться тревожная мысль, даже не мысль, а так – теоретическое допущение: вдруг он действительно сошел с ума? Борис убеждал себя, что думать об этом не надо, но не мог остановить ход размышлений, которые были убедительными и логичными. Он – писатель, человек профессионально заостренного воображения, уже только это при определенных обстоятельствах увеличивало его шансы спятить. К тому же и темы соответствующие – великолепный повод дать зеленый свет обитателям темных миров населить реальность. А если Элина – только начало? Краснов пытался припомнить подобные случаи с писателями, но в голову, кроме истории с поэтом Батюшковым, ничего не приходило.

Однако после таких мыслей, как ни странно, становилось легче, и он приходил к выводу, что безумие здесь ни при чем. Он в полном порядке. Но тогда возникали проблемы с существованием Элины. Логика требовала найти причину, по которой девушка может стать куклой, не нарушив физические законы этой планеты.

В тот вечер, после презентации, они вышли из японского ресторанчика, когда ярко светила луна. Оживленные саке, они спустились к реке, долго шли по набережной вдоль ее выгнутого бока. Борис вспомнил первую повесть, где тоже была река. Элина ее не читала, и он предложил поехать к нему за книгой. И она снова согласилась.

Со дня их знакомства прошло несколько недель. Элина все больше времени проводила в его доме, пока они не поняли: их роман плавно перетек в нечто большее.

Поначалу Борис сильно беспокоился, что привычке к творческому уединению пришел конец. Однако Элина на удивление аккуратно разместилась в его жизни, словно готовилась к этому задолго до их встречи. Во время его работы она исчезала, и ее присутствие в доме выдавал лишь шелест перелистываемых в соседней комнате страниц, или изредка скользящая в дверном проеме тень. Краснов с облегчением обнаружил, что пресловутые острые углы семейной жизни ни что иное, как миф, придуманный теми, кто не способен быть достаточно гибким, чтобы не набивать синяки.

Элина вынесла на террасу высокий красно-желтый чайник, поставила на бамбуковый столик и присела в плетеное креслице. Сложила на уровне лица ладони и улыбнулась. Борис рассмеялся, ненароком задел ногой легкий столик, и чайник, внезапно потерявший опору, опасно качнулся, звякнул крышкой и выпустил из фарфорового хобота длинную струйку пара.

– Ты смотри, – покачал головой Борис, – еще немного – и мог разбиться. Падал ведь, Элли?

Элина разлила по чашкам чай, сдвинула столик чуть в сторону.

– Мог и разбиться. Когда за столом его величество бегемот – жди несчастья. – Она высунула язык и скосила глаза.

– Эй, такой и останешься! – Краснов выбрал из корзинки на подносе маленькую вишенку и бросил в жену. Снаряд попал в плечо, оставил на белом кружеве кофты бледный отпечаток и юркнул в чашку с чаем. Элина с видом подстреленного ковбоя посмотрела на пятно, прижала к нему ладонь, веки ее сомкнулись, и она медленно съехала с кресла на пол. Просидев так несколько секунд, она приоткрыла глаза.

– Ну, как?

– Браво, браво, – Борис захлопал в ладоши, – бис, просим бис!

– О нет! – Элина села в кресло. – Это был смертельный номер, и он не повторяется. К тому же ты испортил кофту.

Так они сидели до заката, пока не подул холодный ветер.

Закончив последнюю на сегодня страницу, Борис поставил точку и выключил компьютер. Прошел в кухню, достал из холодильника бутылку пива и с удовольствием выпил. Прилег в гостиной на диване. В последнее время работалось легко, словно кто-то нашептывал готовый текст, и оставалось лишь записывать. Если это продлится – он отдаст рукопись в издательство раньше, чем рассчитывал. Можно будет отвлечься, слетать куда-нибудь. Например, на Соломоновы острова. Элли недавно читала о них.

Из спальни доносился чуть слышный голос жены.

– Элли, с кем ты разговариваешь?! – крикнул Борис.

Элина показалась на лестнице, перегнулась через перила, держа в руке телефонную трубку.

– Яна и Павел приглашают нас на субботу. – Она откинула волосы и сделала умоляющее лицо. – Только не говори, что снова не сможешь! Отказывать друзьям третий раз – я бы точно обиделась. –

Борис поднял руки.

– Нет, я не отказываюсь. Наоборот! Мы давно никуда не выходили.

В свете люстры тускло блестели массивные деревянные перила. Элина, словно школьница-первоклашка, легла на них животом, раскинула руки ласточкой и заскользила, сопровождая путь восторженным «о-о-о!».

Борис живо вскочил, подбежал к лестнице, подхватил жену, и они бухнулись в кресло.

– А если бы упала?

– Я верила: ты меня спасешь, – она поцеловала мужа, нежно провела кончиками пальцев по его щеке. Он закрыл глаза.

Открыв глаза, Борис обнаружил, что свечерело.

Забранный в мелкую сетку плафон под потолком ожидал положенной концентрации темноты, чтобы вспыхнуть. По тусклому небу за оконцем беззвучно плыл самолет.

Краснов подумал: неволя не то место, где можно тронуться рассудком, если ты способен чем-то занять себя. Однако если он в порядке, то непременно обязан отыскать для Элины естественные причины ее существования.

Какая нелепость! Он зарабатывал на жизнь, правдоподобно сочиняя то, чего нет, а теперь, когда возникла необходимость проделать это еще раз, пусть даже с собственной женой, он бессилен. «Придумай хоть что-нибудь, сперва сгодится даже что-то не вполне убедительное, главное – начать думать…» – уговаривал он себя.

Кровать под ним, когда он рывком сел, прогнулась, словно спина усталой лошади. Лампочка явно объявила забастовку, но сумрак только подстегивал воображение. Редкие предметы, казалось, потеряли оболочку, обнажив естество: у стула оно было бледным и зыбким; у стола – основательным, ромбовидным, косным, тяжело висящим в воздухе; на месте двери образовался темный провал.

Он наблюдал за сгустками черноты, пульсирующими в пространстве. Они были разными: те в углах – уже непроницаемы, возле плафона они только набирали силу, а рядом со столом и стулом – совсем бледные. Над стулом появилось слабое свечение. Его заинтересовал этот феномен, и он не отрывал от световых пятен взгляда, пока они становились все отчетливей, плотнее, обретая оттенки цветов и очертания, превращаясь в человеческую фигуру.

Перед Борисом оказался некто. На вид – лет шестидесяти, с тяжелыми изломанными линиями лица; с редеющими волосами над взрезанным тонкими параллельными морщинами лбом. Черный костюм посетителя местами выныривал из мрака.

Повернувшись, человек выудил из-за спины нетронутый обед Бориса, провел над сосисками носом и снова сунул тарелку в темноту.

– Отвратительный суд, вы так не считаете? – брезгливость в его взгляде смешивалась с усталостью.

Борис лихорадочно перебирал в памяти все знакомые образы и лица. А потом все стало понятным, и не осталось сомнений, кто перед ним.

– Я не сумасшедший. Но порой не уверен в этом, – тихо ответил он. – Есть расхожее утверждение: если думаешь, что весь мир обезумел, а ты – нет, то спятил на самом деле ты, и наоборот.

Визави наклонился к нему.

– Во всех расхожих утверждениях и высказываниях есть изрядная доля глупости, что не делает их менее или более правдоподобными. Тонкие грани, знаете ли. Настолько тонкие, что их ребро способно рассечь, подобно лезвию, ступившего туда. И вместо одной личности начинают самостоятельно существовать половины, но каждая продолжает мнить себя целостно. А потом появляется ощущение, будто за спиной кто-то кривляется и пародирует твои поступки. Обладая острым взглядом, можно, обернувшись, заметить скользнувшую тень. Это и есть та самая половина, у которой не меньше основания считать тенью обернувшегося.

– Я понимаю, – пробормотал Краснов. – Раздвоение сознания?

– Оставим эту терминологию врачам. Мое описание подобного состояния – простая метафора, когда речь идет о творческом процессе, – усмехнулся собеседник.

– Мне трудно уловить, как это относится ко мне. – признался Борис. – Но, ради бога, скажите, я действительно в порядке?

Посетитель терпеливо вздохнул.

– Так называемое схождение с ума, если рассматривать его в русле колористики, имеет разные краски и оттенки. Белый – это цвет традиционного здравомыслия. Подобно призме, мозг демиурга разлагает спектр на отдельные цвета, реагируя в большей степени на какой-то один, настраиваясь на его волну. Степень резонанса определяется способностью его усиливать. Здесь мы вступаем в область таких понятий, как талант, творчество, одаренность. Истинное безумие, как вы догадываетесь, черное. Нет ни красного, ни синего, ни желтого. Физика – настоящая драматургия. Но вся эта, казалось бы, стройная система сразу рушится, если мы скользнем по карте вправо и вниз. В Китае белый цвет – цвет траура. На африканском континенте злых духов традиционно изображают белыми. А зебра там – черная.

– Все относительно, я понимаю, – кивнул Борис.

Собеседник покачал головой.

– Не в относительности дело, а в неспособности жить среди вещей и явлений нам не свойственных. Что непонятно – вызывает страх и желание бежать по тропинке в знакомые с детства места, где все ясно и привычно. Я закурю, с вашего позволения.

Он откинулся вбок, после короткой возни в кармане достал сигарету и, видимо, не желая разрушать мрак, сложил ладони с утопленной в них зажигалкой.

Нить рассуждений уходила куда-то в сторону, и Краснову никак не удавалось привязать ее к своей беде. Гость, вероятно, чувствовал растерянность узника, потому как прекратил говорить и курил, отведя в сторону проницательный взгляд.

– Вы должны осознать, почему здесь находитесь, если хотите вернуться домой, – вдруг произнес он.

– Это тоже метафора? – с отчаянием спросил Борис.

Вспыхнул свет. Краснов закрыл глаза, а когда открыл – сумрачного гостя уже не было.

Лампочка наверстывала упущенное, изливаясь в бешенном накале, и Краснов с испугом ощутил: еще секунда – и она взорвется. Но свет резко потускнел, стал желтоватым и тихим, как всегда.

Зашумела дверь, и тот же охранник, что заходил днем, принес ужин. Заменил на столе тарелки, смял и бросил на грязный поднос пластиковый стаканчик, поставив на его место такой же в точности и вышел, не сказав ни слова.

Борис напряженно размышлял: видение о госте выглядело слишком реалистичным для обычного сна. Ему подмешивают в чай наркотики? Бред!

Он сел на кровати – от частого лежания спина быстро затекала – и стал раскачиваться из стороны в сторону, вращать шеей и напрягать мышцы. Начал проделывать упражнения для глаз. Возле стула, на полу, расположилась большая распахнутая тень бабочки. Краснов застыл. Он не мог определить, откуда она появилась. Никаких бабочек нигде не было, лишь мелкая мошкара налипла на плафон. Нелепость происходящего обескураживала. Борис встал в центр камеры и принялся внимательно обследовать ее взглядом.

Он уже готов был поверить, когда внимание сместилось к столу, и разочарование, как глоток горячей жидкости, обожгло нутро. Один из листов, которые он рвал утром, смятым лежал на краешке стола. Краснов протянул к нему руку, и гигантский краб помчался по полу к бабочке, с шелестом впился в нее.

На ужин ему принесли вареный картофель в лиловых разводах и зелень. Вымученные стебельки петрушки не ощущались на вкус. Борис почувствовал дикую тоску. Он лег на кровать и накрыл голову одеялом.

По щеке что-то ползло, так осторожно, что становилось ясным: это шутка – насекомые двигаются по-другому. Он открыл глаза.

Элина держала белое перышко.

– Который час? – улыбнулся он.

– Суббота, скоро вечер, ты спишь вечность, а нас ждут Павлик и Яна. – Она положила перышко ему на нос и поднялась. – Я уже собираюсь. А ты иди под душ. Поторопись, иначе останешься дома.

– Утю-тю-тю! Какие мы важные! – рассмеялся Борис.

Павел занимался галерейным бизнесом, Яна была искусствоведом – они сами не могли сказать, где заканчивается их семейная жизнь и начинается работа. Их следовало принимать полностью или не воспринимать совсем. Поклонники Сальвадора Дали, они превратили свое жилье в подобие бесконечного сновидения с расписанными в духе никогда не просыпающегося испанца тремя измерениями. Их считали странными, даже для творческой среды. Внешнее сходство породило легенду о непреодолимой любви брата и сестры. Им нравились провокации, но Борис знал, что они играют на публику: были они такими же родственниками, как он и Элли.

Борис опустил чашку на пузатый белый столик, посмотрел на жену. Она забралась с ногами на софу в виде больших женских губ – великолепной копии одного из знаменитых творений Дали. Казалось, эти ярко-красные створки только и выжидают удобного момента, чтобы раскрыться и выпустить из глубины алый, чуть подрагивающий влажный язык, который слизнет Элину, как случайную соринку. Хотя для соринки она великовата, можно и поперхнуться.