Полная версия
Пришельцы из звёздного колодца
Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
Клён над потоком
Пелагея в роли феи неудачницыОколоземный город-спутник завис над Северным полюсом. Волшебная планета простиралась внизу, и сравнить её по цвету можно было и с васильковым сапфиром, и с зыбким аквамарином, и с мерцающим размытым, прозрачно-фиолетовым аметистом. Она включала в себя всё их сияние и великолепие. Живой космический кристалл – Земля. И Пелагея, стоя на смотровой, довольно обширной площадке, давилась слезами от вида её, не заслуженной ничем, божественной красоты.
Сколько чудовищных травм, зарубцевавшихся ран и тёмных снов о прошлом таила в себе её необъятная память. А сами они, разумные и только собирающиеся таковыми стать, странные создания разве не являлись также её сохранителями и не тащили в себе, как наследие предков, те же упрятанные в глубинах всеобщего подсознания страшные сваленные комья былых не прощаемых грехов? Или прощаемых? Кто ответит? Если Высшего открытого Суда пока что над человечеством не было. А индивидуальный, – да. Он происходит всегда, но над каждым ли?
Спутник носил имя Борей. Имя северного ветра, имя русского оружия прошлой Эпохи глобальных войн…
Рядом веселилась группа молодых ребят и девушек. Девушки выделялись оригинальными и, можно сказать, нарядными комбинезонами, созданными, скорее всего, по индивидуальному замыслу каждой. То есть, они уже пришли сюда в своей личной одежде. Тогда как парни выглядели стандартно, облачённые в те комбинезоны, какие и полагались всем посетителям спутника.
Пелагея спросила себя, а что именно её привлекло к этой стайке вчерашних школьников? Она пригляделась и выделила сразу же одного из них. Стройный и высокий мальчик стоял он на ощутимой дистанции от всех. Он не смеялся, даже не улыбался, а сосредоточенно вглядывался через панорамную стену в то, ради чего сюда и приходили, В космос, собственно. Однако же, и особого восторга она в нём не уловила, он словно вслушивался в некие голоса, идущие снаружи, которые по понятной причине отсутствовали. За стеной смотровой площадки царила вековечная, начиная от точки создания всего, тишина,
Парня никто и не затрагивал из группы, не потому, что пренебрегали, или он пренебрегал, – нет, этого не чувствовалось. На редкость сплочённая и дружная группа. Пелагея сразу же ухватывала сам общий дух любой компании, Кто за кавычками любой, ситуативной даже, коллективной психики, она обычно ощущала. Тут другое, -принимали: не хочешь нашего общего веселья, так и туманься себе наедине.
Приглядевшись уже откровеннее, Пелагея не заметила и тени того сложного комплекса чувств и скрытых переживаний, что бывают свойственны таким юным одиночкам в молодёжных коллективах. Молодой человек, казался преисполненным очевидной самодостаточности,
Она подошла к юному человеку, не сумев себе отказать в этом в силу странного беспокойства, решила разглядеть его поближе, чтобы уяснить, что за всплеск она в себе ощутила? А подойдя вплотную, внезапно узнала его. Он-то её нет. Да и не мог, поскольку и не видел её никогда.
Тут у Пелагеи настолько не забыто, хотя и без давней остроты, защемило нерв души. Одно дело то изображение, что и послала ей вдруг то ли подруга, то ли недруг, – прошлая соперница, короче, другое – живой человек в реальном своём теле и весе, что и стоял рядом.
Нет, Пелагея не страдала тайным изъяном, женской слабостью, и вовсе не отслеживала судьбу своей давней соперницы. Той самой, которая и породила сего высокорослого гордеца – своё подобие в мужской только форме. Она им невероятно гордилась, она хотела вдарить по глазам Пелагее, узнав, что та вернулась на Землю. На, гляди! Какого красавца я поставила на крыло. И заметь себе, без особого вклада папаши в его становление. Только я одна! У тебя такой разве есть? Нет. Одни девки у тебя. Мой великолепный гипербореец, не в пример неуклюжему отцу – неудачнику. мой вклад в будущее человечество, избыточно обременённое некачественными порождениями и далёкими от совершенства людьми.
Его мать Карина Венд считалась немкой, не будучи ею ни единой каплей своей крови. Исконно-русская. Пелагея это выяснила. Когда-то один профессор из восточной части Германии, приглашённый прочесть курс лекций по истории религиозных войн в одну из московских Академий, обнаружил в детском городке глазастое белокурое сокровище – крошечную девочку Карину. Её мать погибла, а родственников как-то не оказалось в наличии. Или не до неё им было. Коллега погибшей матери девчушки, – а папаша предпочёл остаться где-то в тумане неизвестности, да так оттуда и не вынырнул, – указала бездетному немцу на то, что ребёнка можно удочерить. Одарённое по всем параметрам дитя необходимо пристроить в особенную семью, интеллектуальную, прочно оседлую, подходящую для дальнейшего её развития и становления. Условие такое, – чтобы родители не имели связи с космическими структурами. Люди оттуда дают самое статистически значимое количество сирот. Женщина же узнала случайно, что жена профессора жаждет для себя ребёнка и занята поисками именно девочки, желательно европеоидной, дабы у малышки по мере её взросления не возникало ненужных расспросов, почему я не похожа на вас?
И вот старик со своею старухой, а профессор был стар, вывезли русскую снегурочку в свои старые Альпы, где и воспитали её в нерусской среде. Правда, и русским языком она овладела в совершенстве. Но вот правду о подлинной русской природе самой девочки старики утаили, внедрив в неё миф о своём семейном чуде – чуде зачатия в утробе девяностолетней матери. Наша. Кровная дочь. Точка. И это их право. Насколько право было глубинно-справедливым по его существу? Их никто не осудил, а сами они искренне забыли о том, что дочь была найдена на просторах Русской необъятной равнины.
Подойдя сбоку, Пелагея заглянула в сосредоточенное лицо юноши. Он не придал значения, что его изучают.
«Нет, Карина!», – злорадно решила Пелагея. – «Он на тебя не похож. Как ни напитана ты профессорской премудростью дома своих приёмных родителей, но до чего же и ограничена всегда! Раскрашенное статичное изваяние, сошедшее с какого-нибудь постамента, вроде одной из архаичных скульптур древнего фонтана Дружба народов, скажем. Улыбка напоказ, декоративная красота, а душа твоя черства, себялюбива и бездарна». Стоп! Тут Пелагея одёрнула себя.
«Ты не девушка, моя милая, чтобы впадать во внутреннюю истерику, реанимировать злую ревность, опускаться в настолько и нижайшие уровни своего существа»!
А ведь сын мог быть и её собственным. А вот каким бы он был? У Пелагеи рождались только дочери. Три дочери как в земных сказках. Только обитали они в другой сказке – на далёкой планете, почти сплошь покрытой океаном. На планете, названной её именем – Пелагея-бусинка. Такой вот дар преподнёс ей муж и отец её дочерей, весьма преуспевший в космическом масштабе деятель.
«Майн Гот!», – воскликнула Карина, когда они общались по скайпу, – «Ты такая плодовитая оказалась! А ведь такая маленькая по виду, такая щупленькая. На Земле тебе не позволили бы родить и одного ребёнка…»,
«Такая страшненькая, такая неказистая», – добавила Пелагея и засмеялась.
«Твой муж, как я осведомлена, тайный долгожитель», – сказала Карина. – «Тебе с ним как живётся? Конечно, он давно уж выбыл из категории космических странников, и сделал себе блестящую карьеру в ГРОЗ, став там главным. Бывает же такое! Ты и такой выдающийся человек рядом…»
«Не знаю, кому и как с ним живётся, – ответила Пелагея. – Он на данный момент не мой муж. И уже давно».
«Выходит, ты одинока? Как и я…», – Карина вдруг опровергла мнение Пелагеи, что она чёрствая и неискренняя, став задумчивой и печальной. – «Мой сын вырос. Ты же знаешь, как резко мальчики отдаляются от своих матерей, когда взрослеют..
И она показала бывшей подруге и бывшей уже сопернице видеоизображения со своим сыном.
«Я не жила и не живу в одиночестве. Никогда», – сказала ей Пелагея.
Пелагея давно жила на той самой новооткрытой планете. Так уж сложилось. И она вовсе не была безупречной сама, обманув себя даже в минуты воспоминаний о дочерях. Да ей и не надо было вспоминать дочерей, поскольку она о них и не забывала никогда, а вот…
Вот, вот! Одну из дочерей она помнить не то, чтобы не желала, а боялась всегда ворошить память о ней. Та дочь родилась у неё первой. Тот самый случай, когда вины вроде бы и нет, а она есть. Дочь по имени Вика для матери не явилась некой «победой – викторией», а только её своеобразной аллергической «ягодкой – клубничкой», и что называется, выпала из прорехи кармашка её собственной судьбы навсегда. Была отдана мамочкой добровольно бездетным родственникам, а те потребовали, – девочку не тревожить, о себе не напоминать. Отец в данной конфигурации ничего не решал, поскольку о рождении дочери не знал, любимым мужчиной так и не стал, а был тем, о ком вспоминать не хотелось, а потому и незачем. Но краем зрения и слуха, краем неспокойного сердца, информационным короче способом, Пелагея о дочери кое-какое представление имела, и было оно по любому не беспечальным. Девочка не получилась красавицей, не развилась в уникальную умницу, хотя и не бракованной совсем-то уж, а вот будет ли счастливой, неизвестно. Но мать как-то и в этом сомневалась, поскольку сама же изначально дочь свою обделила любовью, да и фей-дарительниц к девочке никто не пригласил. На Земле они где-то попрятались, затаились, если и обитали когда-то открыто…
Она ощутила, как прилив жара изнутри, то особое состояние, чему не знала словесного определения. Она увидела будущее брошенной дочери, как-то непостижимо привязанной к тому, кого она и обошла вокруг как монументальную колонну.
Он хмыкнул, но принял вид безразличия к чудачеству маленькой незнакомой тётеньки. Пелагея закрыла глаза и разочарованно выдохнула зажатый внутри воздух. Нет! Её дочь и тут болталась где-то по самому краюшку того сияющего контура, что вычерчивала судьба вокруг красавчика. А то и за его пределом, поскольку невзрачной и неудачно-случайной девочке с ним рядом не просматривалось. Может, она и выглянет пару раз с девичьей печалькой из-за плеча той, кто станет для него по-настоящему ценной, и всё! Чудес не просматривалось. Отринутая доченька – метафорическая хроменькая уточка будет лишь незаметной подружкой той феерической птицы, к кому фея счастья, всё же, заявилась. И не удастся ей сбросить свои серые пёрышки никогда. А всё же…
Пересечение судеб будет, но с кем-то, кого нет у Пелагеи в дне сегодняшнем. И такое вот будущее не просматривалось уже в силу невероятно отдалённой перспективы, сходящейся в незримую уже точку. В мистической же и обратной перспективе Пелагея ясно видела, что сын соперницы каким-то чудом даст продолжение её линии, – то, от чего отказался его отец.
– Уф! – она отчего-то вспотела. Она сочла себя умалишённой, пусть и на краткий миг. Но образ возник, и словно бы получил право на грядущее воплощение. Она увидела, – тем самым третьим своим глазом, – забавного ребёнка –девочку, светленькую и глазастую, которой придётся родиться в таких местах, кои в сказках названы тридесятым царством – тридевятым государством, когда у юного человека рядом останется за плечами не только его юность, зрелость, но и непостижимо насыщенный, запутанный длинный путь, где он потеряет больше, чем обретёт. Кем она, сей милый хрономираж, будет? Дочкой или внучкой? Кто, спрашивается, вмонтировал в Пелагею такую вот престранную особенность, не дар, поскольку проку в нём не было никакого и ни для кого. А может, всё блажь и временное помутнение сознания? Да и проверить ничего невозможно. Осталось только дожить до собственного же пророчества самой себе. Лик ребёнка возник изумительно ясный и забавный, а финал грядущей сказочки отчего-то тягостно томил тёмной и взбаламученной неопределённостью…
Затяжной диалог с сыном бывшей соперницы.
Встав рядом ещё ближе к панорамной стене обзора, она обратилась к знакомому незнакомцу, – О чём задумался?
. Он не без удивления взглянул на невысокую женщину с большой тёмной родинкой в центре лба. Пелагея не без умысла оставила родинку и не позволила её удалять ни в детстве, ни потом. Родинка давала ей не только то, что её запоминали с первого взгляда практически все, а и счастье. Личное счастье и везение во всех начинаниях и замыслах. А то, что когда-то у неё из любящих рук вырвали возлюбленного, что же, и это впоследствии принесло ей жизненную удачу. Она стала женой человека, подарившего ей, Пелагее, целую планету. А вот отец сына соперницы стал рядовым агропоселенцем в одном из купольных городов в Космосе. Красавица же Карина, ставшая Карин на немецкий лад, его давно бросила, засев и сама в какую-то музейную замшелую развалину в искрошившихся Альпах.
– Я думаю о тщете всего, – так он ей ответил. Не сразу сообразив, о чём он, она какое-то время впитывала в себя звучание его голоса, так похожего на тембр голоса ничуть незабытого изменника.
– То есть? В каком смысле всего?
– О смерти.
– О смерти? – тут Пелагея невольно педагогически успокоительным жестом тронула его весьма мужественно развёрнутое плечо. – Смерть приходит как необратимость и стирание всего достигнутого, хочешь сказать?
– Она приходит как наказание. Она родительница всей той неправедности, что творилась, и ещё будет твориться на Земле. А исцелиться от неё можно только праведностью. И решение, кажущееся простым, не является таковым. Ведь праведность должна быть всеобщей, тотальной, без всякого исключения. Чтобы все мысли, все чувства, все бездонные чёрные глубины стали прозрачными – только так. И как этого добиться?
У мальчика оказался на диво развитый язык. Тут вклад мамы несомненен, особы заземлённой и избыточно-рациональной. Характер? Так ему ещё только предстоит себя проявить, оформиться чётко, но что-то подсказывало, мальчик – ясноликий сфинкс не станет ни для кого счастливым приобретением. Пожалуй, влияние деда – приёмного отца Карины могло бы сформировать из его не податливой и слоистой родовой структуры экзотический шедевр, настолько талантливым человеком и педагогом тот был, но увы! Дедушки Венда нет в живых.
– Ты любил своего дедушку? – спросила Пелагея, подумав о том, что у людей бывает очень глубокая порой память, и они могут помнить самые ранние и даже первые годы своей жизни. Ответ ошарашил по любому. Оказывается, она не знала трагических хронологических дат чужой семьи.
– Как я мог его любить, если он погиб до моего появления на свет? – Он усмехнулся, вовсе не проявляя юношеской и такой естественной, казалось бы, неуверенности перед лицом явно старшей по возрасту женщины. Пелагея всматривалась в насмешливое, – поскольку неприветливое, – мерцание ярко-аквамариновых глаз молодого человека, и назвать его добрым или легковесным она бы не смогла.
– Чего же улыбаешься, если речь зашла о смерти твоего же дедушки? – она ощутила себя нешуточно задетой. И кем? Мальчишкой!
– Улыбка лишь дань вежливости, – ответил он, усилив картинную улыбчивость. «И чего пристала»? – так она расшифровала его подавляемое раздражение.
– К тому же всё произошло столь давно… – перестав улыбаться, он опять показался неодолимо привлекательным, не по возрасту серьёзным.
– Когда же? Карина ни словом не обмолвилась о том, что её отец погиб столь давно… Конечно, мы виделись с нею в последний раз… – она замолчала, поскольку виделась она не с Кариной, а с её мужем, то есть с отцом самого мальчика. Тот отчего-то не посчитал нужным даже словом обмолвиться о том, кто стал в своё время его ближайшим родственником. Или же старый Венд и не мог таковым родственником стать в силу того, что к тому времени отсутствовал в земном своём плане.
– Вы так просто про дедушку сказали или знали его? Моя фамилия Венд. Рудольф Венд. Вообще-то, у меня два имени. Мой отец продолжает называть меня детским именем Радослав.
– Венд? Почему же не Паникин? Как твой отец мог не дать тебе свою фамилию?
– Я сразу понял, что вы что-то обо мне знаете. Вы как-то уж пристально следили за мною с самого начала. Да, Ростислав Паникин – мой отец. Но я живу сам по себе. Даже мать мне почти посторонняя. Я редко к ней приезжал в свои выходные дни из школьного городка.
– Так у вас тут ритуал прощания со школьной порой? То-то я смотрю, все такие нарядные. И что же ты? Будешь космодесантником, как был в своё время отец? Ростислав… – она не без усилия произнесла имя, не произносимое вслух столько уже лет.
– Нет. Я поступил на отделение геологической разведки с перспективой выхода в глубокий Космос впоследствии.
– Ты, я смотрю, не любитель коллективных празднеств. А вот Ростислав, – и имя было произнесено во второй раз уже легко, – был всегда душой любой компании. Неунывающий, надёжный для всех… Какой крепкой опорой он казался…
– Теперь он неунывающая душа в компании селян – марсиан, сеющих картошку под куполом. Ну и капусту. Чего там ещё? Не знаю, как там насчёт опоры для прочих, когда он прибывает на Землю для отдыха и восстановления, опора часто требуется ему самому.
– В смысле?
– В том самом позорном смысле, что он позволяет себе пристрастие к потреблению виноградных вин. Считает, что это его право. А кто его оспаривает? Если до сих пор существует виноделие как род деятельности, и своеобразный глобальный клуб его поддержки, то есть любителей выпить. Так что из хронического неудачника он вполне может перейти в разряд хронических алкоголиков. Как вам такая косая перспектива выдающегося в прошлом деятеля космических структур? А вы говорите – всеобщая праведность!
Он к тому же не любил своего неудачника отца. Сын Ростислава Паникина, фигурально выражаясь, не физически, конечно, но духовно клон своей матери – её мужская версия. На его породистом лице, на гладких юношеских скулах проступил нервный румянец.
Пелагее, в охватившем её забвении реальности, захотелось прижаться к его груди, – так он стал похож в миг запальчивого обличения глобального несовершенства на своего отца! Папа тоже позволял себе выступать в роли указателя на тот или иной изъян. Пелагея понимала, специфика характера такая, – прирождённые надзиратели-обличители или учителя-пророки, всё зависело от качества самого человека. Никто не любит быть поучаемым, а вот поучать других – дело совсем другое. И всё же, мальчик-то как хорош! Папа и мама вложились в его проектирование от всей души, с затратами не посчитались. А вот как там с воспитанием-формированием? Жизнь покажет. Она резко откачнулась в сторону от парня и едва не утратила равновесия. Вышло довольно-таки нелепо.
– Вам нехорошо? – спросил он участливо, подхватив её и предупредив саму возможность падения. – Тут такое возможно с неподготовленными людьми. Бывает, что голова вдруг закружиться.
– Так разве это я о праведности? – пробормотала Пелагея, ёжась от холода, только что не замечаемого. В помещении было действительно не жарко, и следовало бы при выходе не обзорную площадку утеплиться. – Холодно тут.
– Разве? Скорее всего, вас повело от психологического состояния зависания над бездной.
Смешной! Он даже и не подозревал, с кем ведёт речь о «зависании над бездной». – Вы необычная, если внешне, – тут он сделал ей комплимент, – вы похожи на изображение богини из древнего индийского пантеона. Я, к сожалению, не помню их имён. Их там столько!
– Да. Моя внешность отнюдь не эталонная. Да и жила я не в зеркалах, если уж на то пошло. Я с детства человек космический. Я и родилась на космическом корабле. И сколько кровей во мне намешано, уже и не вычленишь. Да и кому оно надо? Вот ты считаешь себя каким, по крови если?
– Двухсоставным. По матери – немец, по отцу – русский.
Пелагея внутренне недобро усмехнулась, а внешне ласково улыбнулась ему. –Твой отец одержал верх над весьма холодной и излишне прагматичной природой матери, – и тут же она поспешила оправдаться, – я имею в виду не конкретно твою мать, – но имела-то она в виду именно её, Карину Венд, – а тот национальный архетип, что обычно приписывают германским народам. Ты совсем другой. Ты наполнен русскими страстями, хотя они и пребывают в тебе запечатанными до времени. А ведь в каждом народе заложены не только лучшие качества, но ведь и исторически сформировано столько всякого хлама, если честно. Наносы такие, что так вот запросто не разгребёшь…
Неправедность, – задумалась она над столь редко употребляемым словом, так что казалось оно каким-то немыслимо архаичным, вроде тех, коими заполнены древние религиозные книги, нравоучительные трактаты, поучительные сказы всех времён и народов. Что такое неправедность? Болезнь цивилизации, оставившая столько рубцов в теле и человечества, и самой биосферы? И никто не даёт гарантий, что и опять она не выгрызает исподтишка живую плоть мира. Не вьёт себе привычных и преемственных в поколениях землян гнёзд разврата, – если в глубинных бессознательных уровнях протекания всех информационных процессов. Ведь внешне-то вычистили все вавилонские башни, а архитектура-то сохранена! Удобно же и привычно. И такая прочность – даже всепланетные катаклизмы не смыли их без остатка. Мудрость предков. А если и не было такой уж безупречной мудрости, чтобы пыль с неё сдувать в освящённых традицией хранилищах этой самой премудрости? И так ли уж неправы все революционеры всех прошедших эпох, когда сносят её, куда подальше с глаз долой? Чтобы начать своё собственное чистописание и опять не избегают чёрных и корявых ошибок.
Навязанные разговоры по душам– Странный у нас разговор, не находишь? – спросила она у сынишки Карины Венд, самоуверенного не по возрасту. – Для такого праздника, как прощание со школьной порой и первый взгляд в манящую глубину Вселенной стоило бы подыскать и более жизнеутверждающие темы для общения.
– Я не навязывал вам никаких тем для общения, – огрызнулся он.
– Да? – ответила она, дружески улыбаясь, а в ответ не получила и тени улыбки. Он смотрел пристально, хмуро даже и ещё как-то так, что ей хотелось от него отпрянуть и убежать. Но вышло бы глупо. – Хотел бы стать живым носителем революционной информации для какой-нибудь закрытой системы – вполне себе человеческой и неправедной планеты, чтобы её выправить к необратимой уже человечности?
– Абсолютно закрытых систем не существует, – ответил он вполне вежливо, не собираясь обрывать разговор на полуслове. – Они лишь абстракция теоретической физики. И не может индивидуальный носитель самой передовой информации выправить такую колоссальную систему как социум целой планеты.
– А вот сам оплавиться вполне себе и может. Так хочешь сказать?
– Не знаю. Не люблю теоретизировать в пустоту.
– А разве пустота есть? Она тоже только абстракция ошибочных физических теорий прошлого…
– У вас жемчуг на шее и в ушах уникально-красивый. Подлинный или искусственный? – спросил он, неожиданно оборвав все «теоретизирования в пустоту», как он выразился.
– Он вырос на планете «Пелагея-бусинка». Самый подлинный. Может, когда-нибудь ты и посетишь мою «Пелагею», и мы с тобою породнимся настолько и причудливым образом…
– Каким? – тут он совсем по-мальчишески опешил.
– Таким. Я рожу ещё дочь, последнюю, а потому и самую прекрасную. А ты к тому времени устанешь от своих ошибочных путей и выберешь путь к праведности, как и мечтаешь теперь. Ты её полюбишь, и вы родите по-настоящему праведное потомство. Ведь и состояние психики и всех структур человека важны для момента зачатия ребёнка. А пока человек молод, он пребывает под воздействием и мощным излучением своего внутреннего реактора – своих инстинктов и прочих вожделений. Весьма часто идёт в разнос. Если его плохо обучили в детстве самодисциплине, науке управлять собою.
Она буквально зашлась собственным уже «теоретизированием в пустоту», от чего мальчишка стал пятиться от неё. А она наступала, – Потом, когда он обретёт эту науку в мучительных поломках самого себя и долгом исцелении впоследствии, внутренний реактор начинает гаснуть в силу естественных природных причин, и энергия соответственно уже не та по накалу и мощи, что была…
– Да кто этот «он»? – спросил он.
– Ты! Они, – она указала в сторону группы ребят, вдруг обнаружив, что те ушли. – Да кто угодно! Разум очнулся, а сил-то былых и нет! Да и времени зачастую только куцый хвостик. А всё же и тогда не всё потеряно, если Всевышний даст шанс, чтобы человек внёс свою малую лепту в грандиозный проект всеобщей и будущей праведности, отменяющей смерть. А уж я постараюсь воспитать свою будущую дочь пригодной. Для столь необходимой и невероятно трудной деятельности я и сама пока не дотягиваю.
– Да вы фантаст! – он засмеялся, сочетая в своём смехе неловкость и неприязнь к ней одновременно. Он не знал, как себя вести. – Я-то уж точно не стану персонажем вашего фантастического романа. Или он у вас будет не только космическим, но и лирическим, немного эротическим, а в целом комическим?
– Он будет скорее трагическим. Да ты им уже и стал. Моим персонажем.
