Будущее уже было

– Какой ещё шкуре? Что пристал? – возмутился Миша.

– Ну, хорошо, на другой стороне баррикады, если тебе так понятней. Не с теми, кто разгоняет, а с теми, кто ищет правду, с теми, кто желает свободу, с теми, кто выступает против существующей власти. С теми, кто убегает…

– Да, пошёл ты…, – молодой парень, не зная, что ответить, резко встал и спешно удалился в свою комнату.

Присев на угол кровати, он стал задумчиво рассматривать спящее лицо своей раненой, с осторожностью разглаживая её разбросанные по подушке волосы. Веки девушки зашевелились, и она медленно открыла глаза. Рука Михаила в этот момент замерла у виска подруги, приподнимая локоны. Молодые люди некоторое время, не двигаясь, пристально проваливались в глазах друг другу. Миша не смел сделать ни одного движения. Ульяна медленно и всё сильнее прижималась щекой к зависшей над ней ладони. Только сейчас, робко наклонившись, парень осторожно погладил её по голове и почувствовал ответ, как хрупкая рука обвивает его за шею и притягивает к себе. Ещё сантиметры, ещё секунды, и уже закрыв глаза и ничего не видя перед собой, он лишь почувствовал прикосновение к слегка приоткрытым девичьем губам. Другая ладонь парня уже более уверенно спускалась по здоровой стороне девичьего тела – по шее, по плечу и ниже, чуть сжав упругую обнажившуюся грудь. Когда также уверенно, и в тоже время очень осторожно, он руками обвил её талию, девушка всем телом податливо приподнялась навстречу. Уже, казалось, не замечая никакой боли, тела молодых слились в едином страстном порыве.

***

На площадке у дверей Виталия уже ждала соседка. Они, точно также, как Сергей, также спешили, а потому буквально друг за другом выскочили из парадной, тут же разойдясь в разные стороны. Уверенно взяв спутника под руку, спутница Бероева уверенным шагом повела того по проспекту вдоль их дома. Идти приходилось очень спешно, так как до начала представления оставались уже считанные минуты. До Мариинского театра, который и собиралась посетить эта парочка, было всего лишь каких-то пара кварталов. Уже дойдя до заветного высотного здания красного кирпича с очень высокими узкими окнами и такими же высокими входными дверьми, они столкнулись с разгуливающими и шныряющими группами вполне себе интеллигентного народа, выспрашивающие у каждого вновь подходящего «Лишний билетик». Проходя с гордо приподнятой головой мимо таких любопытствующих, Любовь невольно посмотрела на Виталия, обратив на его не очень уверенный вид. Вдруг, уже перед самым входом, она неожиданно остановилась и, повернувшись, прижалась к тому настолько близко, что от её дыхания тут же запотели очки. Слегка улыбнувшись, девушка лишь произнесла:

– А может, ну его, это представление?

По лицу Виталия в ответ тут же пробежала улыбка, словно внутри почувствовалась какая-то свобода, всё это время сдерживающая его, словно с его шеи сняли петлю. Именно это очень чутко поняла его Люба. Она, так и не отводя взгляда от спутника, лёгким движением руки из своей сумочки, не снимая перчаток, достала пару отпечатанных бумажек и вытянула руку вверх. В тот же момент, словно голодные псы со всех сторон к парочке кинулись самые разношёрстные разъярённые интеллигенты. По всему было видно, как эта сцена забавляет мадам Менделееву.

Отдав заветные билеты одной из понравившихся ей парочке, она, словно взбалмошный ребёнок, с весёлым заливающимся смехом стала кружить вокруг Бероева, держа того за руки. Стеснение и неловкость того прошло только после того, как он, осмотревшись вокруг, увидел, что вокруг на них никто особого внимания вообще не обращает, и каждый занят каким-либо своим баловством. Поддавшись этому настоящему девчачьему веселью, он с удовольствием поддержал это заводное настроение, под заливистый хохот раз от раза жадно впиваясь в её раскрасневшиеся губы.

***

Филатов стоял у ворот в казармы на Виленском переулке и уже несколько минут настраивался сделать первый шаг внутрь.

Полковник Висковский оказался строгим, но приветливым командиром. В кабинете находился ещё один офицер младшего ранга. Командир отчитывал того за беспорядки в его 4-ой роте. Сергей быстро понял, что это та самая рота запасных батальонов, которая состояла из фронтовиков и считалась в среде офицеров неблагонадёжной, поэтому к карательным операциям не привлекалась. «Фронтовики» же, в свою очередь, считали учебные отряды «продажными шкурами», выслуживающимися перед офицерами ради унтерских нашивок. Из своих же изучений при написании диссертации, историк помнил, что в результате, это из-за них сегодня учебные команды вновь остались без ужина.

– Форменное безобразие! – возмущался полковник, отчитывая младшего офицера. – Прапорщик Емельянов, в вашем полку происходят форменные безобразия. Такие выходки должны быть прекращены немедленно! Сколько можно ещё такое допускать? Я даже не знаю, как это назвать?

– Дедовщина…, – вдруг высказался Филатов.

– Что?.. – с удивлением переспросил полковник.

– Тов… Извините, господин полковник, – осёкся, но, вовремя исправился «поручик». – У нас это называлось «дедовщиной». Когда старшие, мягко говоря, пытаются морально воздействовать на молодых.

Командир посмотрел с крайним удивлением, но Филатов продолжил:

– Как я понимаю, в 4-ой роте военные с фронтовым прошлым. В запасном батальоне некоторые уже не в первый раз между фронтом и ранениями. Многие из них после наступательных боёв владимиро-волынского направления. Поправьте, если я не прав. Прошедшие через эту мясорубку должны быть на равных с юнцами и шестинедельными новобранцами?

– Ну, вот Вам с этим и разбираться.

Тут он представил Филатова, и зачитал приказ о назначении на самый ответственный, как он считал на этот момент, участок.

– Рекомендован моим давним другом Матвеем Фёдоровым.

После чего, обратившись к Сергею, спросил:

– Как там старый вояка?

– Бравый офицер полон сил, – ответил Филатов.

– Наконец, у вас будет фронтовой командир, который наладит дисциплину, -вновь подойдя к молодому офицеру, ответил полковник. – Прапорщик Емельянов, отчего же ты никогда в глаза не смотришь?

– А в Уставе на этот счёт ничего не сказано, – дерзко, но спокойно ответил тот. – Разве я скверно служу? Или плохо воевал?

Рядом находился ещё один офицер совсем ещё юного возраста, лет 25-ти, с румянцем на щеках и ясными большими серыми глазами. Полковник представил его, как штабс-капитана Ивана Степановича Лашкевича.

В кабинет постучали, и вошёл пожилой офицер, по виду не ниже генеральского чина. Младшие чины тут же отдали честь. Виленский распорядился:

– Ну, всё, больше не задерживаю. Располагайтесь, знакомьтесь с составом. Емельянов всё покажет, познакомит с другими офицерами.

Идя по коридору вместе с молодым прапорщиком невысокого роста, Сергея вновь посетило уже знакомое ему чувство, что откуда то ему так знакомо лицо и этого молодого офицера.

Комната, в которой пришлось расположиться, оказалась на двоих с этим же младшим офицером. Кровати стояли у разных стен. Только сейчас Филатов заметил на груди офицера серебряный Георгиевский Крест.

– Тебя как звать то, прапорщик?

– Борис, – коротко ответил тот.

– А меня Сергей, – протянул руку Филатов, продолжая смотреть в его глаза. – За что награда?

– За боевые заслуги, – вновь коротко ответил прапорщик.

Потом добавил:

– Я ведь тоже с фронта прибыл.

– Значит за подвиг? Просто так орденами не награждают.

– Приходилось участвовать в боевых операциях. Сами знаете, на войне, чтобы выжить, нужно бежать только в одну сторону – вперёд. Тогда ещё поживёшь, а кто выжил, тот и герой.

После этих слов Филатов обомлел, так молча и сев на свою постель. Он сразу понял, кто сейчас перед ним. Он хорошо помнил эти слова, которые на всю жизнь врезались ему в память. Перед ним стоял тот самый «старшина Емельянов» из того далёкого 42-ом, только сейчас это совсем ещё юный, но уже опытный прапорщик. Сергей сидел молча, не отводя взгляда, так и не зная, что ещё ответить, но после длительной паузы, он всё же немного опомнился:

– Ты только не обижайся. Я не собирался тебя здесь подсиживать.

– Это же служба, – улыбнулся молодой прапорщик. – Такое в армии случается. А приказы не обсуждаются.

– Подскажи, в нашей роте есть солдат по фамилии Соколов?

Прапорщик, немного подумав, как бы перечисляя в голове личный состав, ответил:

– В нашем таких нет. А вот в первом учебном у Лашкевича точно есть ефрейтор Соколов. Да, вон они построились, – открыв окно, указал Емельянов.

На плацу перед казармами тот самый молодой офицер, что только что был вместе с ними у командира, громким командирским голосом выговаривал выстроившейся роте о том, что солдаты запятнали честь полка своим недостаточным рвением при разгоне митингов на Знаменской площади, что при первом же удобном случае, не позднее, чем завтра, они должны загладить свою вину. В ответ услышал только демонстративное молчание. Офицер продолжил, что до этого дня была лишь теория, с которой солдаты справились крайне плохо, а завтра необходимо начать работать уже хорошо. Напоследок командир поблагодарил роту, но в ответ прозвучало нестройное и угрюмое: «Рады стараться», и солдаты неспешно двинулись в казарму.

– Вот такая у нас дисциплина, – посетовал прапорщик, закрывая окно. – Но, штабс-капитан Иван Степанович – великолепный строевик и беспощадно требовательный начальник.

– Да, как-то не вяжется всё с рассказами Матвея Митрофановича о хвалёном Волынском, – размышляя тихо про себя, произнёс Филатов.

***

После попадания пули в голову во время беспорядков на Знаменской площади, Васильев Олег вместе с другими ранеными оказался в полковом госпитале. Ранение оказалось незначительным, пуля прошла вскользь, оставив лишь царапину. После перевязки обеих ран, включая и прежнюю, полученную ещё при украинских беспорядках, его направили в расположение полка. Унтер-офицер Кирпичников, тот самый, что помог скрыться с площади от преследований нашему Михаилу, разместил Олега у себя в первой учебной роте на соседней кровати.

Но, сам младший офицер в этот вечер не спал. Он со своим приятелем Марковым, располагавшемся на соседней кровати, активно обсуждал произошедшее в этот день на площади. Кирпичников подтверждал, как солдаты плакали, не желая по приказу стрелять в народ, что они поражены и подавлены всем происходящим, утаскивая с улиц убитых и раненых. Разговор был настолько эмоционален, что Тимофей прямо сейчас же решил позвал к себе взводных. Уже в присутствии всех он очень активно и на повышенных тонах предложил:

– Мужики, пришло время решать – победить или умереть. Думаю, что уж лучше умереть с честью, чем позорить себя народной кровью. Вы меня знаете, я сам из пензенских крестьян, как и многие здесь. Отцы, матери, сёстры, братья, невесты просят хлеба. Мы их будем бить? Вы видели кровь, которая лилась сегодня по улицам? Я предлагаю завтра никуда не идти. Я лично не хочу.

– Мы от тебя не отстанем, – в голос завопили другие. – Делай, что хочешь. Мы с тобой!

– Останемся друзьями. Не выдадим один другого и живым в руки не дадимся. Смерть страшна сейчас только. Убьют – не будешь знать, что делается, – напутствовал он подчинённых. – Завтра не идём. Исполняйте все мою команду и смотрите только, что я буду делать.

– Согласны! Только твою команду и будем исполнять!

К спонтанному сборищу присоединились уже и отделённые, которых тут же позвали. Все выразили активное нежелание участвовать в карательных акциях. Поднялся всеобщий гул, началось бурное обсуждение возможных планов. Вдруг, один из самых активных выкрикнул, что нужно сейчас же ночью атаковать батальонную канцелярию и уничтожить всех офицеров. В ответ Кирпичников крепко приложился кулаком и утихомирил ярого активиста, прикрикнув при этом: «Соколов, уймись. Делать только то, что я скажу!» Лишь услышав произнесённую фамилию, Олег встрепенулся, мысленно подумав: «Неужели он?»

Унтер-офицер строго и громко сделал заключение:

– Завтра не выходим из казарм для усмирения рабочих. Взводные и отделённые, проводите беседу с рядовым составом о том, что мы присягали воевать с врагом, а не стрелять в свой народ. Если солдаты будут согласны, строимся с винтовками, заряжаем четырьмя патронами, на приветствие офицеров отвечать криками «ура». Приказы офицеров игнорировать.

После этого он дал распоряжение дежурному:

– Никого не выпускать из казармы. Да, и выставить надёжных дневальных.

Унтер-офицер уже понимал, что именно его сейчас все слушаются и каждый приказ будут выполнять беспрекословно. Чувствовалось, что он с наслаждением упивается своим превосходством:

– Младший унтер-офицер Дреничев, – подозвал он к себе своего подчинённого. – В цейхгаузе нужно отгрести патронов больше, чем обычно. Взять под наблюдение оба пулемёта. И пулемётчиков тоже, на всякий случай, под наблюдение.

Заговорщики разошлись выполнять указания командира, Кирпичников вновь продолжили обсуждать положение с Марковым:

– Одним нам не справиться, надо фронтовиков подключать, – предложил его приятель.

– Могут и не присоединиться, – засомневался Тимофей. – Надо кого-то прямо сейчас отправить к ним для переговоров. Только осторожно.

– Что будем делать, если никто не присоединится? Это ведь бунт, – продолжал нагнетать обстановку Марков.

– Сам понимаю. Придётся занять оборону. Расставим солдат и пулемёты в пределах казармы, – ретиво произнёс Кирпичников.

– А если, не кривя душой? В случае поражения ведь нас теперь ждёт смерть, – Марков прижался щекой к винтовке.

Наступила гнетущая тишина. Казалось, слышны были, как бьются сердца каждого солдата. Почти никто не спал, и каждый думал о своём. Предстояло нелёгкое утро. Олег лежал и думал, что первым делом сразу выяснит, кто среди солдат Соколов. Его нетрудно будет узнать по синяку от крепкого удара агрессивного командира.

Филатову тоже не спалось. Он также хотел поскорее утром попасть в расположение учебной роты и найти этого самого Соколова.

***

Вдоволь нагулявшись по Алексеевскому саду на задворках дворца великого князя, парочка интеллигентных с виду, но, совсем по-ребячески, так и не дойдя до Набережной Мойки из-за разнузданной пьяной шайки впереди, пробралась сквозь дворы и арки к выходу на проспект и направилась в обратную сторону, то и дело, периодически останавливаясь для объятий с поцелуями, нисколько не стесняясь редких прохожих и не боясь обветривания губ на ветру. По всему было понятно, что им совсем не скучно вдвоём, и прогулка с неожиданностями и приключениями лишь забавляет их.

– Знаете, мой милый друг, почему этот проспект был назван именно Английским? – заводила самые различные темы спутница.

– Вероятно, здесь живёт много английских подданных? – попытался предположить Бероев,

– О, да… Вон в тех домах, что напротив Галёрного дома, действительно проживает много англичан.

– А я даже знаю, что ранее его называли Аглинской перспективой, затем Англинским проспектом, и уже только при Екатерине окончательно утвердили то название, что сейчас, – будучи, хорошо знающим историю своего родного города, попытался блеснуть знаниями Виталий.

В ответ Любовь заливисто расхохоталась:

– При Екатеринушке Великой его называли Дровяной улицей, из-за того, что она учредила дровяные запасные магазейны, дабы продавать дрова зимою бедным людям.

Коренной петербуржец был крайне удивлён и доводами собеседницы, и своими пробелами в собственных познаниях. А Любовь, нисколь не заметив его смущения, лишь добавила, окончательно развеяв все сомнения в её незаурядности:

– А ещё ранее, когда только была построена эта проезжая улица, она вообще была названа Успенской, потому как здесь должны были поставить церковь Успения Пресвятой Богородицы.

– И..? – ожидал продолжения воодушевлённый кавалер.

– И, не построили… Зато поставили Покровскую церковь, ту, что за Екатерининским каналом.

Уже ничего не понимая в этих новых для него названиях, Виталий лишь влюблёнными глазами поглощал любую информацию, льющуюся из этих обворожительных уст.

– Вы такой забавный и, в тоже время, очень внимательный слушатель, – в очередной раз, остановившись и, всматриваясь в его глаза, с нежностью в голосе произнесла всезнающая актриса и, обвивая руками за шею, притянула того для глубокого поцелуя.

Бероева ни такое поведение спутницы, ни любопытные прохожие, нисколько не смущали, из-за чувства некоторой защищённости от знакомых глаз, которых здесь – в этом времени, не может быть просто по определению, до тех самых пор, пока Любовь, уже почти дойдя на знакомого Офицерского проспекта, вновь не остановилась и, прижавшись как можно теснее под руку, не произнесла:

– Посмотрите, мой обожаемый друг, вон в то крайнее окно на самом верхнем пятом этаже углового дома напротив. Видите? Там сейчас лишь тусклый отблеск от горящей свечи.

– Крайне неловко так откровенно заглядывать в чужие окна, – удивлённо возразил кавалер.

– А мы и не собираемся туда заглядывать. Я лишь указала, где именно, в данный момент находится мой многоуважаемый супруг, дабы снять всё то напряжение и неловкость, что мучает вас. Разве я не права?

Виталий от таких откровений даже слегка поперхнулся, так и не зная, что можно ответить. Его действительно волновала моральная и этическая сторона их неожиданных взаимоотношений, но, начинать разговор об этом он сам уж точно не решался. Собеседница же продолжала:

– За этим самым окном, «горящим не от одной зари», проживает сегодняшняя любовь моего мужа, где он проводит частые встречи, а порой и ночи. И это действительно Любовь… Любовь Андреева-Дельмас – та самая его возлюбленная Кармен.

– Но, как же? Как же вы всё это принимаете? Неужели не хотели бы с ней объясниться? – обескураженно удивлён Бероев.

– О, нет. У меня уже был такой опыт с одной из его актрис-любовниц. Ни к чему хорошему это не привело. К тому же, а разве мы с вами сейчас занимаемся не тем же самым?

Виталий от смущения покраснел, но его пассия продолжала:

– Мы уже давно привыкли к такого рода увлечениям друг друга. Сначала это, конечно же, ранило, но, потом спустя годы стало обыденностью.

– Разве такое возможно? – продолжал удивляться новоиспечённый любовник.

– Как видите, и, при этом, мы, как это не звучит абсурдно, не перестаём любить друг друга. Саша продолжает относиться ко мне с тем же трепетом и пиететом, что и при первых встречах. По настоящему, мы ведь знакомы ещё с малолетства – с двухлетнего возраста. Он был очарован мною. Вот с тех самых лет он и продолжает мною восхищаться, боготворить, возносить. Мне до сих пор кажется, что он совсем не воспринимает меня живым человеком, пытаясь оберегать, словно драгоценность. За всю нашу совместную жизнь он так и не понял, что мне, как любой женщине, не чужды и плотские утехи, и забавы, и душевные увлечения. Впрочем, он мне вдоволь позволяет насладиться на стороне, сам же, как он сам считает, не опускаясь до такой низости в отношении меня, как обожаемого существа, цветка или предмета.

Виталий лишь молча, от удивления раскрыв рот, слушал эти неожиданные откровения, которыми, как ему показалось, женщине не с кем было поделиться, но, так хотелось. Люба же с упоением продолжила свой рассказ:

– В молодости мы были изумительной прекрасно парой, как утверждали многие. У меня уже были воздыхатели, но, я выбрала этого уверенного в себе парня. Он был и остаётся притягательным своей уверенностью, тем, что никогда не зовёт к себе, и от этого ещё больше хочется быть с ним ближе. Исключительное чувство, подкупающее любую. Мы даже до венчания много и часто встречались, даже снимали комнаты для близких свиданий, но, он никогда не осмеливался ко мне даже притронуться, не смотря на то, что я была уже всецело готова и страстно желала этого.

Бероев, слушая, лишь часто сглатывал, от одних только слов приходя в состояние внутреннего возбуждения.

– Но, увы, все мои ожидания были тщетны и напрасны. Кроме чувственных и трогательных стихов и полного обожания я более так ничего и не получала. Не получила я желаемого, кроме экзальтированного поклонения и восхваления «вечной женственности» и даже после свадьбы. Ещё с ранней юности у Сашеньки образовался разрыв между любовью плотской – телесной, и духовной – неземной. И тому виной, я всю жизнь считаю именно себя. В итоге мой муж решил, что физической близости нам не нужно, так как будет лишь мешать нашему духовному родству. Он искренне считал, что плотские отношения не могут быть длительными, и как только это произойдёт, мы тут же расстанемся.

– А, как же первая брачная ночь? – удивлённо вымолвил её кавалер.

– Стыдно признаться, мой дорогой, но, мой первый опыт случился уже почти спустя год, и… совсем с другим мужчиной. Он был безумно в меня влюблён, страстно ухаживал и добивался… Я, конечно, была крайне польщена, и… не устояла. К тому времени я уже знала, что мой муж находил выход своим личным плотским желаниям в случайных связях, в том числе и даже с дешёвыми проститутками…

Любовь Дмитриевна на минуту замолчала, Бероев не смел прервать её мысли.

– После кончины папеньки, полученное наследство я пустила на создание нового театра, чтобы с головой уйти в новое интересное мне, как актрисе, дело. Появились и новые, ни к чему не обязывающие романы и случайные связи. Обожатели и поклонники купали в комплиментах и самых различных заманчивых предложениях. Но, бросать своего мужа, я не решалась, да и всячески гнала такие мысли даже тогда, когда… родила сына от другого мужчины.

– У вас есть сын? – с удивлением посмотрел женщине в глаза её внимательный слушатель.

– Был…, – после длительного молчания произнесла она. – Восьми дней от роду его не стало. Вот именно тогда я вновь почувствовала настоящую Сашенькину любовь. Казалось, он гораздо болезненнее меня перенёс эту утрату. Он готов был воспитывать даже не своего ребёнка, зная лишь о том, что в нём частичка меня. Он его обожал ещё не родившегося и уже мечтал о том, как будет воспитывать, чему учить, как одевать. Я другими глазами посмотрела на мужа. В какой-то момент даже становилось стыдно за все свои прегрешения. Вот такой он – мой муж. При всех своих связях и похождениях, он всегда неустанно говорит мне, как любит и нуждается во мне. Шутливо говорит, что «в его жизни есть две женщины – моя Люба и все остальные».

В этот момент Виталий вдруг почувствовал себя крайне неловко, ощущая себя вторгающимся в чужую семью, любящих друг друга. Любовь чутко уловила настроение своего кавалера и тут же губами вцепилась в него, крепко прижимаясь всем телом.

– Сегодня я хочу быть только твоей. Полюби меня, – неожиданно послышалось из её уст.

За разговорами парочка уже подходила к парадной так знакомого дома, и, словно юные влюблённые они наперегонки бросились по витиеватой лестнице на верхний этаж.

***

Тарас долго ещё прохаживался в гостиной. Он слышал всё, что происходило в соседней комнате, поэтому, накинув на себя висевшие в прихожей плащ и шляпу, он учтиво вышел на улицу, чтобы не мешать молодым. Всюду блуждали непонятные подвыпившие компании и развязные дамочки. Прямо посреди дороги вокруг костра расположилась небольшая компания солдат, установив винтовки конусом в форме шалаша. Прогуливаясь под обильным снегопадом, Тарас старался не привлекать к себе внимание и сторонился всяких мимо проходящих. Но, тут с двух сторон подбежали всё те же уже знакомые пацаны:

– Ты ведь, Тарас? – начал с ходу заводила.

– Ну, Тарас.

– А ты вместе со всеми или сам по себе?

– А с чего это вы вдруг так решили? – удивился мужчина.

– Я ведь сыскарь, меня не проведёшь, – важно заявил Лёнька.

– Ну, ты же видишь, что вместе.

– Но, ты совсем другой. Как будто бы не с ними. Даже говоришь по-другому.

– Ну, значит, от вас ничего не скроешь, – ухмыльнулся Тарас. – Действительно, мы из разных мест… Даже из разных стран.

– Ух ты, – удивились пацаны. – И задания, наверное, разные?

– А вот о заданиях, никто никому не докладывает, – строго произнёс таинственный «гость из будущего».

– А приспособуху свою можешь показать? Ну, эту, как её… с помощью которой вы попадаете к нам? – настаивал Пашка. – Мы ведь свои. Мы никому…

– Ну, если только, как своим, – Тарас достал из кармана мобильник.

Мальчишки крутили в руках телефон, несколько раз передавая друг другу, словно что-то внеземное, словно «волшебное чудо». По-другому они для себя не могли даже сформулировать, под таким невероятным впечатлением находились доверчивые ребята. Мужчина взял в свои руки телефон, навёл на них и что-то щёлкнуло. Тут же увидев свои цветные изображения внутри этой «удивительной штуке», мальчишки совсем обомлели, так и остались стоять, раскрыв от изумления рты.

– Ну, вот. Теперь вы точно уже среди нас. Теперь вы в нашей базе, в нашей картотеке, – продолжил подыгрывать Тарас. – С этого момента все ваши данные вместе с изображением будут храниться у нас. И всё, что вы будете делать, нам сразу будет передаваться и будет известно.