Кло-Кло. Повесть

Кло-Кло

Повесть

Егор Мымрин

Редактор Вера Валерьевна Вересиянова

© Егор Мымрин, 2018

ISBN 978-5-4490-6876-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

27 июня 1942 года

Солнце вставало над лесом, окружавшим посёлок Верхнелонецкий плотным зелёным кольцом. Старые карельские сосны стояли густой стеной выпятив свои мохнатые лапы, словно тянулись к людским жилищам, в которых только-только после ночи зарождалась движение. В воздухе ещё пахло ночной сыростью, ароматами трав и прохладой после дождя, хотя день обещал быть жарким. В прозрачном воздухе летали птицы – лето вовсю вступало в свои права. Серые избы одиноко стояли на заметном расстоянии друг от друга, окружённые огородами, – вокруг был засеян каждый участок земли: шла война, и по вопросам продовольствия иллюзий ни у кого не было. Финская оккупационная администрация притеснением местных жителей особо не занималась, но и в вопросах снабжения была крайне скупа. За сахаром и солью приходилось ездить чуть ли не в Петрозаводск, или в Петроскои, как его называли финны.

Люди уже выгоняли скот к озеру Ворузъярви за леском, где было побольше сочной свежей зелени. Озеро было безмятежным – немного колебался камыш, водная гладь была ровной, деревья на берегу отражались в ней, словно в зеркале. Местные бабы и старушки шли, разговаривая о житейских делах, а пастухи, покуривая папиросы, принимали скот в стадо. Все обсуждали новое постановление коменданта из Пряжи – «о партизанах». Для выхода из посёлка нужно было брать в местной администрации открепительные листы: если поймают в дороге, без оного можно и на допрос попасть. Людей это, естественно, пугало. Хотя с финскими военными жили уже год без особых происшествий, жители посёлка были встревожены. Особенно настораживала перспектива попасть между партизанами и военными – как между молотом и наковальней. «Под Олонцом деревня сгорела, финны партизан окружили в деревне, те давай отстреливаться, а потом как вся деревня огнём занялась, народу погибло ужасть!» – повторяли из уст в уста верхнелонецкие старушки, пугая себя и окружающих односельчан. Бабы взмахивали руками и качали головами, причитая вполголоса, чтобы не подавать вида. А то ещё кто доложит поселковому главе Петри, старому финну из Оулу, что бабы смутные разговоры разводят, – пойдёт по домам «профилактические беседы» вести и большевиков с сочувствующими партизанам выискивать. А он мужик жёсткий, постоянно с оружием ходит. При нём Сеппо и Колька, местные полицаи. Сеппо – тот ещё спокойный, а Колька, местный дурачок, чуть что – сразу за автомат, всё детвору ходит пугает. До войны дураком деревенским был, «рыжим бездарем» девки дразнили, а как пришли финны – так к ним подался. Теперь он власть – комендант из Пряжи лично медальку финскую дал. И все терпят Колькины выходки. Боятся Петри – он ещё при царе в полиции служил, русский хорошо знает. Всех местных коммунистов давно коменданту сдал, и больше их никто не видел – поговаривают, что в Петрозаводск отвезли, а оттуда уже никто не вернулся.

Над зданием сельсовета развевался финский флаг, висело объявление на финском языке с русским переводом внизу. Где-то за лесом, из которого маленькая извилистая дорога вела к шоссе на Петрозаводск, раздавался тихий рокот автомобильных двигателей, который было хорошо слышен в тишине раннего утра. Это сразу привлекло внимание немногочисленных сельчан. Машины в такую рань – дело, естественно, нехорошее. На дворе война. Конечно, по Петрозаводскому шоссе грузовики обычно двигались в Олонец, но тогда звук был дальше и более гулкий. Теперь же все услышали, что машины едут в посёлок. У местных зародилась тревога, и люди тут же поспешили по домам.

Спустя минуту на окраине посёлка показались два военных грузовых автомобиля. Они медленно катились к посёлку, притормозив при въезде. К машинам подбежали двое, словно ожидавшие приезда «гостей» в просеке у крайних домов, – это были Сеппо и Колька. Из кабины одного из грузовиков вылез офицер и что-то сказал обоим – те прыгнули в кузов к солдатам. Машины тронулись, неспешно проехали по главной улице и свернули на краю села, подъехав к одному из домов. Петри уже стоял у ворот, появившись словно из ниоткуда.

Неприглядная изба с сараем и просторным двором, с яблонями в саду за хозяйственными постройками. Грузовики остановились прямо у калитки, и солдаты стали выпрыгивать по одному. Всего их было человек пятнадцать. Они быстро окружили избу. Высокий худощавый молодой человек лет двадцати пяти активно командовал, крича что-то по-фински. Его звали Отсо Маттенен. Боевой офицер, воевавший с русскими ещё на Карельском перешейке, брал Выборг – там и получил серьезное ранение руки. А после госпиталя оказался не на фронте, о котором мечтал, как и о «великой Финляндии до Белого моря», а здесь, в тылу, для борьбы с партизанами. Негодовал, писал рапорты для отправки на фронт, но его осаживали: служба есть служба, где бы она ни происходила.

– Капитан, всё готово! – рапортовал сержант, кареглазый кудрявый парнишка лет двадцати.

– Хорошо. Внимательно смотрите за окнами и по сторонам! Если где увидите оружие – стреляйте на поражение, – командовал Отсо, осматривая окрестности и вдыхая свежий утренний воздух, такой чистый и влажный.

– Есть! – Сержант побежал к солдатам.

Капитан подошёл к воротам и, достав из кобуры пистолет, приложил его к калитке – так, чтобы его не было видно, а сам посмотрел через забор. Солнце только-только осветило избу – до этого на дом бросал тень соседний сарай. Капитан позвал Петри и что-то сказал ему. Отсо кивнул головой.

– Все, кто в доме, выходите по одному! – закричал на русском Петри. – Только без глупостей, иначе будем открывать огонь на поражение!

Все притихли. Солдаты замерли на своих позициях, оглядываясь по сторонам и на часовых, стоявших по краям дальше на улице и наблюдавшим за соседними домами с кромки леса. Отсо махнул, чтобы Петри повторил, а сам стал активно разглядывать окна и прислушиваться к тому, что происходит в избе.

– Повторяю: все, кто в доме, выходите по одному! Иначе будем открывать огонь на поражение!

В ответ тишина.

Спустя пару минут напряжённого ожидания дверь избы открылась и на пороге показался мужчина в рубахе, штанах и кирзовых сапогах. Одежда была домашняя, истрёпанная, серая – такую обычно носят мужики для работы по дому. Мужик был с большой рыжеватой бородой и растрёпанными волосами. По-видимому, он только что проснулся. Сурово посмотрел по сторонам и вышел в лучи утреннего солнца.

– Чем могу быть полезен, офицер? – заметив солдат, проговорил хозяин дома по-русски.

– В доме ещё кто-нибудь есть, Антон? – спросил Петри, слушая, что ему говорит Отсо.

– Ты же знаешь: моя дочь и жена.

– Пусть выходят!

– Настя! Настя, выходи! Не бойся, тут солдаты! – крикнул Антон в сторону дома.

Из избы через несколько секунд выскочила рыжая невысокая девочка лет пятнадцати – хрупкая, но с каким-то хмурым, недетским лицом. Она была одета в рубаху и сарафан, расшитый орнаментом из красных нитей. Это привлекло внимание Отсо, поскольку он любил изучать народное творчество и фольклор Карелии, штудируя труды местных краеведов. Такую роспись он видел в глухих карельских деревнях севернее Олонца. Но здесь деревня русская – на русских рубахах роспись отличается.

Девочка подбежала к отцу и словно по привычке обняла его за правую руку, оглядываясь на уставившихся на неё из-за забора финских солдат с оружием в руках. Те всё ещё были начеку.

– Где жена? – выкрикнул Петри.

– Ты же знаешь: Оили не может ходить, она лежачая! – прохрипел мужик.

Парень всё перевёл Отсо. Тот нахмурился и что-то сказал переговорщику. Петри кивнул.

– Как зовут твою жену? – на ломаном русском спросил Отсо.

– Оили.

– Твоя жена финка? – снова спросил капитан.

– Вепска.

Переговорщик снова поговорил с офицером.

– Подними руки! – насторожённо скомандовал Петри.

Мужчина поднял. Отсо открыл калитку и вместе с переговорщиком вошёл во двор. Антон стоял под дулом десятка карабинов. Капитан осмотрел мужчину. Это был человек достаточно крупного телосложения, рослый, грубоватого вида, с большими крепкими ладонями, созданными больше для тяжёлой грубой работы, нежели для игры на фортепиано. За капитаном во двор вошли двое солдат. Он скомандовал им пройти в дом. Двое зашли в избу. Антон нервно дёрнулся, так как ему это не понравилось, но переговорщик резко поднял руку.

– Антон Фёдорович, прошу без глупостей: капитан очень нервничает!

Отсо терпеливо дождался, пока оба солдата выйдут из избы и покажут жестом, что в доме только один человек и больше никого нет. Капитан посмотрел в сторону Петри, который стоял рядом с русским.

– Антон Фёдорович, вам придётся проехать с нами, – добавил комендант посёлка.

– Зачем? – грубо спросил мужчина.

– К сожалению, я не вправе это говорить, так что поедем. Вещей брать не нужно – мы выдадим всё необходимое.

– Но у меня дочь и жена парализованная – со дня на день преставиться может! Я не могу их бросить. Спрашивайте, что хотите, здесь, – я всё отвечу!

– Прошу вас: говорить тут не о чем. Поедем с нами, иначе капитан скомандует взять вас силой, а это ни вам, ни нам не нужно, тем более у вас жена и дочь. Не волнуйтесь, я думаю, всё будет быстро и уже к вечеру или завтра вы вернётесь. Так что не усложняйте.

Антон посмотрел на дочь. Та немного с опаской взглянула на отца. Они обнялись.

– Не волнуйся, я скоро вернусь! Передай маме, чтобы тоже не волновалась. Я люблю вас! – присев и посмотрев девочке в глаза, полушёпотом проговорил отец.

Антон окинул взглядом окруживших двор солдат и проследовал к калитке. Отсо даже немного «выдохнул», поскольку всерьёз полагал, что подозреваемый в связях с партизанами просто так не сдастся. Хотя жена и дочь – возможно, он просто пожалел их. Но избу всё равно придётся обыскать. Он дал команду сержанту, а сам поехал в одной из машин с Антоном в комендатуру. Оставшиеся семеро солдат, как только машина скрылась за поворотом, приказали девочке пойти к матери и не мешать им проводить обыск. Петри остался с ними, разгуливая по двору и подсказывая, где искать. Старый сыскарь знал много хитростей у преступников.

– Что там, Настенька? – спросила, лёжа на кровати, Оили.

Это была женщина лет пятидесяти, разбитая параличом после долгой болезни. В избе пахло сыростью и свежим хлебом, который дочь испекла рано утром, перед тем, как приехали солдаты.

– Не бойся, мама, это солдаты – они проведут обыск и уйдут.

– А где папа?

– Папу забрали в комендатуру. Сказали, что отпустят.

– Как забрали?! Зачем?! Кто эти люди? – Мать испуганно посмотрела на вошедших солдат.

– Убирайтесь вон! Вон! – закричала она по-фински.

– Нам приказано провести обыск, оставайтесь на местах! – также по-фински ответил один из солдат.

Они перевернули весь дом, проверили даже под полом, где могли приподнять доски, и под кроватью женщины, которая продолжала ругаться с ними на их родном языке, но они уже почти не отвечали. После получаса изысканий и оставив полный разгром, солдаты удалились – так же быстро, как и пришли. Петри напоследок деловито прошёлся по избе, с презрением осмотрев мать и дочь. Буквально на пару секунд он застыл в комнате, ещё раз всё внимательно осмотрев. Затем вскинул на голову фуражку и, поскрипывая хромовыми сапогами, удалился прочь, не проронив не слова.

Настя и Оили остались сидеть на своих местах. Девочка тихо плакала – все эти ружья и грубые солдаты напугали её. Губы тряслись, лицо побледнело. Но больше всего её испугало то, что они увезли отца, без которого с парализованной матерью она просто не знала, как и быть.

– Ничего! Ничего! – повторяла мать. – Мне недолго осталось. Скоро ты останешься одна, только жаль, что папа не успеет на похороны.

– Не говори так, мама! Не говори!

– Скоро, скоро, Настя, ты станешь моей наследницей, когда я уйду. Я уйду! Береги отца, а я буду помогать вам, помогать! – приговаривала женщина, и по её щекам текли слёзы.

– Мама, не говори так, прошу! – закричала дочка.

– Ничего, ничего. Принеси из чулана мой сундучок, я тебе кое-что покажу.

– Какой сундук, мама? – переспросила девочка, вытирая слёзы.

– Мой сундук, тот самый! – Мать провела рукой по голове дочери.

Движение было робким и болезненным – Оили была парализована ниже груди. Руки и голова у неё двигались. Хотя движение руками ей тоже давалось с трудом.

– Но ты говорила его никогда не трогать?

– Настало время, Настенька, настало время, – уткнувшись стеклянным взглядом в потолок, проговорила женщина. – Тащи сундук, доченька! Тащи сундук! Чувствую! Чувствую! – повторяла Оили, тяжело дыша и не отрывая взгляда от потолка.

Настя встала с кровати и поплелась в сторону чулана, который располагался в прихожей. Там всё было раскидано и разбросано после обыска. В самом углу торчал уголок большого чёрного сундука, закиданного всяким хламом. Девочка сбросила вещи на пол, и перед её глазами предстал большой деревянный сундук – чёрный, как смола. Он был очень старый и сделан из огромных досок, скреплённых массивными металлическими скобами из кованого металла. Чёрным он был из-за толстого слоя патины, наросшей на досках по причине чрезвычайной древности изделия. Помимо рисунка досок, на нём можно было различить множество орнаментов из загадочных символов, бессмысленных и хаотичных для несведущего взора. Сундук закрывался на массивный засов, который сейчас был приоткрыт, поскольку его открывали солдаты.

Сундук был особенной маминой вещью – она называла его семейным сокровищем и строго-настрого запрещала дочери к нему даже приближаться под угрозой хорошей порки. Как-то, будучи маленькой, Настя заглянула в него, но мать об этом быстро узнала, словно почувствовав, – поймала дочь на месте «преступления» и устроила ей хорошую трёпку. Это было ещё до войны, лет шесть назад. С тех пор Настя не подходила к заветной вещице, про которую мать кратко говорила: «Ещё не время!» Теперь это время настало.

– Тащи его, доченька! Тащи его ко мне! – истошно закричала из спальни мать.

Настя взялась за одну из массивных кованых ручек и стала со всей силы тащить сундук из чулана. Вещица была не из лёгких, и девочка с трудом смогла сдвинуть её с места. Ещё усилие, затем ещё – и сундук с характерным скрежетом протащился по полу кладовки.

– Настя! Настя! Тащи сундук! – словно в бреду, повторяла мать.

Девочка, чуть ли ни крича от усилий, вспотев, изо всех сил волокла сундук по полу, перевалила его через порожек кладовки и потащила в комнату. Спустя минуту она показалась в комнате, и мать немного успокоилась. Она всё шептала и причитала, выводя что-то руками в воздухе. Девочка не понимала, что происходило с матерью, хотя происходящее пугало её. Она нечасто видела Оили такой, хотя и знала, что мама «особенная», как любил повторять папа. Несколько раз за своё детство Настя видела, как она выделывала разные странности: то говорила не своим голосом, то проводила какие-то ритуалы, то рисовала непонятные знаки на вещах. Отец же на это говорил, что мама – волшебница, и когда Настя вырастет, то спросит у неё обо всём сама. И хотя Антон говорил с улыбкой, при этом на его лице ясно читалось опасение. Но дочь не задавала лишних вопросов – она верила отцу.

Настя подтащила сундук к кровати, сев рядом и уткнувшись взглядом на мать.

– Открой его! Открой! – захрипела Оили.

Девочка послушно открыла крышку сундука, с интересом заглянув внутрь. Она так давно хотела туда посмотреть! Сундук был завален всяким хламом – множеством непримечательных вещей. Это были какие-то ткани, нитки, ложки, вилки, деревянная кружка, куски ткани и прочее. Все вещи были очень старые, затёртые, неприглядные. Единственное, что среди них выделялось, – так это маленькая тряпичная кукла, лежавшая почти на самом верху, небрежно сшитая, с торчащей соломой и какими-то рисунками на тельце. Мать не глядя сунула в сундук руку и, продолжая что-то шептать, стала в нём шарить. Поиск длился недолго – она замерла, словно что-то нашла, и повернула лицо к дочери.

– Дай мне свою руку, доченька, – произнесла она внезапно твёрдым голосом, нехарактерным для её болезненного состояния.

Настя протянула свою ручку, и мать крепко схватила её за ладонь. Настолько крепко, что девочка чуть не вскрикнула, но удержалась.

– Наклонись, доченька, я скажу тебе что-то на ушко, – так же твёрдо произнесла Оили.

Девочка послушно привстала и поднесла ухо к её губам. Мать, почти касаясь её ушка ртом, начала что-то шептать. Но это были не слова! Это были звуки. И звуки эти были похожи на какое-то шуршание или шипение. Девочка ничего не могла разобрать и понять. Шипение, доносившееся из уст матери, ни с того не с сего вселило в неё такой дикий ужас, что всё её тело вздрогнуло. От макушки до пят пробежали мурашки, и Настю затрясло.

– Мама! Мамочка! Что ты делаешь? – закричала девочка.

Но мать словно не слышала её, продолжая что-то шептать девочке на ухо. Настя затряслась так сильно, что едва могла стоять на ногах. Ей захотелось выпрямиться, но вдруг она почувствовала, что не может – рука матери крепко удерживала её над собой, не позволяя даже дёрнуться. Настя попыталась вырваться, но ей не удалось: рука матери, словно тиски, прижимала голову девочки, держа её ухо над своими губами.

– Мама! Мама! Что ты делаешь? Мне страшно! – закричала дочь.

В этот момент в комнате стали раздаваться шорохи. Вначале единичные, а затем они стали возникать во всех местах одновременно, превращаясь в сплошной рой скрипов и звуков, доносившихся в унисон, словно жужжание. На чердаке раздались гулкие звуки, будто там кто-то со всей силы топал ногами, бегал и прыгал. Оттуда же донеслось чёткое шипение кота с характерным фырканьем. Затем ещё раз и ещё – словно на чердаке орали и носились десятки дерущихся бешеных котов. От рёва и грохота, которые они издавали, можно было сойти с ума – изба ходила ходуном. Но ведь кошек у них в доме никогда не было! Шумы раздавались по всей избе – казалось, что всё вокруг переворачивается. Девочка заплакала от страха.

– Мне страшно, страшно! Отпусти! – кричала Настя, пытаясь вырваться.

А мать всё шептала и шептала ей на ухо…

Оили похоронили через день на краю местного кладбища. Не было ни священника, ни родственников, ни даже односельчан – все в посёлке опасались «ведьминого семейства» и не рисковали понапрасну. Соседские мужики за небольшую плату согласились помочь Насте с могилой и захоронением. Всё прошло без особых церемоний. Выкопали яму, сколотили крест, положили тело в приготовленный ещё отцом гроб и отвезли на повозке на кладбище. Когда везли покойницу, все жители посёлка попрятались по домам.

Гроб засыпали быстро. Мужики ловко орудовали лопатами, пока девочка стояла и плакала над осыпающейся землёй. Она не произнесла ни слова, просто молча стояла, сжимая в руках букет полевых цветов. Когда яма была засыпана и над могилкой возник холмик с крестом, Настя положила свой букет сверху и продолжила стоять.

Мужики закончили свою работу и так же молча, не оглядываясь разошлись прочь. А Настя всё стояла… Как говорили потом в посёлке, до самой-самой ночи. Затем, уже на следующий день, её заметили идущей на кладбище – она сидела там весь день и лишь вечером возвращалась назад. Так она ходила три дня, пока совсем не исчезла из виду. По посёлку поползли странные слухи: будто в «избе ведьмы» никого не осталось. Петри, узнав об этом, поручил своим полицаям сходить проверить. Те сходили – и действительно в избе никого не нашли – там никого не было. В пустом доме не оказалось ничего примечательного, только старый почерневший сундук стоял посреди комнаты, раскрытый и пустой.

8 июля 1942 года

Отсо закурил папиросу, посматривая в окно. Лейтенант Петтери читал газету и что-то насвистывал себе под нос. В кабинете царила достаточно уютная атмосфера – Маттенен любил уют. Это выдавали его интеллигентские корни и хорошее воспитание. Отец – военный, мать – учительница. Идеальная семья для хорошего воспитания. Отец был строг и всё детство Отсо пропадал где-то на службе – воспитанием сына занималась мать, которая приучила его к порядку и к чувству уюта. Везде, где бы ни появлялся Маттенен, будь то блиндаж или казарма, он всегда старался создать атмосферу дома – это отмечали как сослуживцы, так и старшие по званию. Он не любил официальную обстановку. И поэтому в его кабинете всегда стояло кресло-качалка с накинутым пледом, а на столе – чайник с чаем и сладостями.

– Что читаешь? – спросил Отсо.

– Пишут, что немцы снова крушат русских и мы скоро победим в войне. Скучная хельсинкская пресса – ничего нового! Ни-че-го. А что у тебя в окне?

– Тоже ничего, – смотря за стекло, скупо ответил Отсо.

– Да, в нашей глуши ничего не происходит. Ничего… Кстати, что у тебя там с этим русским? – аккуратно складывая газету, спросил лейтенант.

– Скорее всего, он связан. Я его отправил в Аунуслинну – пусть дальше с ним разбираются, это уже не моё дело. Все эти допросы и прочее – пусть марается полковник Анконен. Я пас. К тому же ему светит расстрел, а я военный, а не каратель!

– Но мы все солдаты, друг мой, и война – это не только линия фронта, война – это и за, и перед линией фронта.

– Тогда я предпочитаю линию фронта. – Отсо строго посмотрел на собеседника. – Я не раз просил отправить меня туда!

– Ну, не горячись! Кому-то нужно держать порядок и здесь! Ты с этим хорошо справляешься, капитан, так что расслабься. Ничего, скоро немцы подомнут русских с юга, и я надеюсь, что мы продолжим наш поход на севере как минимум до Архангельска! Финляндия станет крупнейшей страной Европы после, разумеется, Германского Рейха.

– Или его провинцией… – резко обрезал Отсо.

– Ну, капитан, в хорошем обществе так не говорят. Вы же понимаете: наши немецкие союзники…

– Умоляю, лейтенант, мы знаем наших немецких союзников! Я дважды был в Берлине! Настроения немцев мне известны. Их гордость заботит «Великая Германия», а до «Великой Финляндии» им нет никакого дела. Мы им нужны только как союзники против русских. Что будет потом…

– Что будет потом, капитан, нам неизвестно и не нашего ума это дело, – перебил Петтери. – Оставим его для нашего мудрого политического руководства. Оно знает, что делает!

– Оставим, – качнул головой в ответ собеседник.

– Ну, тогда и не берите в голову.

Раздался стук в дверь.

– Войдите! – скомандовал Отсо.

– Капитан, там к вам пришли, – бойко проговорил солдат, совсем мальчишка – на вид лет восемнадцать.

– Кто там?

– Какая-то девушка, настойчиво просит вас увидеть. Говорит, вы забрали её отца. Мы её обыскали, расспросили, но она просит именно вас! Мы выгоняли её уже несколько раз, но она не уходит. Вот, решил доложить!

– Поклонница? – рассмеялся Петтери.

– Шуточки, лейтенант! – обрезал Отсо.

Младший по званию офицер поджал губы.

– Пойдёмте посмотрим, что там ещё случилось.

– Как скажешь. – Петтери вскочил и, надев фуражку, пошёл за капитаном.

Вместе с солдатом они спустились в небольшой холл на первом этаже комендатуры. Солдат сказал, что девушка во дворе и ожидает у ворот. Офицеры вышли во дворик, где стояли автомобили и крутились несколько солдат. Светило яркое солнце, на флагштоке развевался флаг с синим крестом на белом фоне. Через минуту они вышли к будке часового у въезда в комендатуру, где двое солдат стояли около девочки.

Отсо узнал её. Это была та самая Настя – дочь Антона, подозреваемого в связях с партизанами. Он узнал её по рыжей голове и сарафану с «карельской вышивкой». Ещё он вспомнил, что она наполовину вепска.

– Что ей нужно? – спросил он у стоявших возле девочки солдат.

– Я пришла узнать, где мой отец! – внезапно произнесла девочка на корявом финском, однако все присутствующие её поняли.

Отсо удивился. Он искривил лицо и приподнял бровь.

– Даже так? – восторженно произнёс он вслух. – Твой папа задержан до выяснения обстоятельств.

– Он ни в чём не виноват, офицер! – внезапно выкрикнула девочка. – Вы должны его отпустить!

– Боюсь, это невозможно дитя моё! Иди с миром! – Отсо повернулся и хотел было уходить. Но вдруг почувствовал, как кто-то схватил его сзади за ногу. Он посмотрел вниз – его схватила девочка, упав на колени.

– Прошу! Прошу! Офицер, отпустите! Моя мама умерла, а папа – единственный, кто у меня остался.

– Боже, дитя! Отпусти меня! – Отсо немного растерялся. – Я не в силах отпустить твоего отца! Это будет решать закон!

– Но вы же закон! Вы!

– Боже, оттащите её. Мне нужно идти!

Солдаты схватили девочку и стали оттаскивать в сторону.

– Всё! Отпусти! Отпусти! – кричали они.