Зивелеос. Книга вторая. Поляна Лысой горы

– Ну, в курсе – и хорошо.

Видя грустные лица, скомандовал:

– О том, что было, прошу пока забыть. Это большая трагедия. У меня сердце едва выдержало. Пришлось пить несколько раз таблетки. Но у нас свадьба. Всем немедленно мыть руки и за стол. Машенька, покажи гостю, где что. Кстати, как ты долетела? Сердечко своё не потеряла?

– Ой, не знаю, деда, что и как, – торопливо стала сыпать Маша словами. – Я ни разу не открыла глаза, так страшно было. Хорошо, что Танюша меня держала, а то бы свалилась, и ты меня не досчитался бы.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Наукин. – Из кокона, внученька, никто и ничто выпасть не может, пока не нажмёшь нужный контакт. Сколько раз я тебе объяснял.

– Да, объяснял, а всё равно страшно. Сам-то ты не рискуешь летать.

– Я другое дело. Больно стар, ты сама знаешь. Сердце может не выдержать перепада давления на высоте и скорость. Но не будем об этом пока. Руки мыть! Дело идёт к вечеру, а нам о многом поговорить надо.

О мытье рук пришлось повторять несколько раз, так как женщины, накрывавшие стол, отставили всё в сторону и бросились поздравлять Татьяну и Николая с законным браком. Огромный букет полевых цветов, собранных тут же за домом, на широком лугу с уже поникающими травами, но всё ещё украшенном высокими белыми ромашками и голубым цикорием, был вручен Татьяне, украсив и без того прекрасную девушку осенним разноцветьем. Наконец призыв идти в ванную был услышан, и молодёжь направилась было к дому, но тётя Катя остановила их, запричитав:

– Как же так, как же так, погодите. Так входить в дом не полагается.

Она схватила со стола заранее приготовленную кастрюлю, набрала из неё пригоршню зерна и широким жестом высыпала его перед молодожёнами, приговаривая:

– Чтобы жизнь ваша была полной и богатой, спелой, как это зерно, и плодотворной. А ещё пусть она будет сладкой и вкусной.

С последними словами тётя Катя достала из широкого кармана платья горсть конфет в бумажных обёртках, дала их Маше и та стала бросать их по две-три штуки перед друзьями одновременно с зерном, которое продолжала рассыпать её мама.

Николай взял под руку свою бывшую невесту, а теперь жену и неторопливо повёл её в дом. Зерно и конфеты дождём сыпались под ноги, почти в самые глаза светило опускавшееся к горизонту солнце, над головой высоко в небе, словно по синему морю, плыли белые облачные сказочные птицы, а чуть ниже тянулся к югу клинышек настоящих птиц – это были гуси.

Навстречу молодожёнам вышел дядя Лёша. В руках на подносе, накрытым расшитым цветными нитками рушником, – большой каравай.

– Тарас Евлампиевич, – сказал он громким басом, – прошу вас на правах хозяина вместе с бабушкой Тани принять молодых и угостить караваем по старому русскому обычаю.

Надежда Тимофеевна покраснела в сильном смущении, но приняла поднос и, став с Тарасом Евлампиевичем рядом, сказала:

– Откушайте хлебушка, детушки.

– Хлеб вам да соль, – поддержал её Тарас Евлампиевич.

Тане немного мешал букет и она хотела отдать его Маше, но тётя Катя вскричала:

– Нет-нет, не вручай, а брось букет вверх, пусть Машенька ловит его.

Не понимая, зачем так нужно делать, но повинуясь указанию, Таня подбросила букет так, что Маша едва успела подхватить его, но всё же успела и громко рассмеялась, спрашивая:

– Зачем это, мама?

– Это такой обычай, дочка. Тот, кто поймает букет, брошенной невестой, скоро сама выйдет за муж.

– Ах, мама, да за кого же? Разве что за Олега?

– Ну, это уж твоё дело, а только таков обычай. Поймала букет, значит, поймала своё счастье.

В это время Николай и Таня кусали по очереди каравай. Николай не сразу съел свой кусок, а сначала посыпал его солью и потом уж положил снова в рот. Он любил солёное и любил выдерживать полностью традиции – дали ведь хлеб да соль, стало быть надо всё пробовать.

Таня последовала его примеру.

Завершив небольшую трапезу, молодые хотели идти в дом, но тётя Катя опять их остановила.

– Что же ты, Коленька? Не занесёшь ли жёнушку в дом на руках? Ты ведь любишь её?

– О, с превеликой радостью!

Николай подхватил Таню на руки. Пушистое белое платье смялось, ноги красавицы покорно согнулись в коленях, сама она обхватила левой рукой шею любимого, и так они двинулись в дом. Дядя Лёша фотографировал. За молодыми, взявшись почему-то за руки, шли Маша с Олегом. Следом направились было Тарас Евлампиевич и Надежда Тимофеевна, но тётя Катя остановила их:

– А мы сядем, пожалуй, за стол. У нас руки чистые, можем и тут подождать.

Воздух поляны был напоён ароматами цветов, как нигде. Причина заключалась в том, что, благодаря установленной защите, вся поляна находилась как бы под стеклянным колпаком, не пропускающим ни ветер, ни дождь или снег. Но для жизни растительности поляны они были нужны. Кроме того ветряные мельницы, дававшие электроэнергию, без ветра не могли работать. Поэтому Тарас Евлампиевич или дядя Лёша время от времени отключали защиту на непродолжительный срок. Чаще всего это делалось в ночное время и когда дул ветер, что можно было увидеть по качающимся веткам деревьев, окружавших поляну, или во время дождя, чтобы напоить травы водой. Так называемый защитный колпак начинался несколько ниже самой поляны, не позволяя никому к ней приблизиться. Когда колпак защиты включался, поляна оказывалась без ветра и тогда ароматы цветов никуда не улетали, сгущаясь на её территории, делая воздух более насыщенным, пахучим, как бывает весной, когда свежие запахи цветов буквально врываются в столь недавно морозный, чистый, ещё не пьянящий воздух.

И потому, кстати, здесь было теплее, чем рядом в лесу. Вынося стол на поляну из дома, хозяева ничем не рисковали. Весь сегодняшний день купол защиты снимался только для того, чтобы выпустить улетавших на регистрацию молодых и чтобы впустить их обратно. Весь день светившее солнце прогрело поляну так, что обитатели её ощущали себя словно в летнюю пору. Мелькали повсюду бабочки, трещали кузнечики, свистели и щебетали мелкие птахи. Здесь осень ещё не началась.

Большой почти квадратной формы обеденный стол позволял всем участникам пиршества чувствовать себя на равных друг с другом. Сегодня их было ровно восемь – по одной паре на каждую сторону стола. И если бы не белая борода хозяина поляны, привлекавшая внимание всех, трудно было бы со стороны сказать, кто сидит во главе трапезы. Во всяком случае, в самом начале праздничного обеда это, конечно, были молодожёны. За них и поднял первый тост Тарас Евлампиевич, попросив разрешения на первое слово у своей соседки Надежды Тимофеевны, которая как бабушка невесты имела полное право говорить первой.

– Я обязан, – начал он, – прежде чем приступить к нашему торжеству, попросить всех подняться и помянуть женщину, ставшую жертвой беспредела власти по нашей, к сожалению, вине. Мы не хотели и не ожидали её смерти. Но мы были к ней причастны, ибо власть хотела погубить нас.

Четыре пары поднялись и минуту стояли, молча, опустив головы.

– Прошу садится, – прозвучала просьба, но сам Тарас Евлампиевич остался стоять.

– И не будем пока больше об этом. Я хочу, – сказал он, – поздравляя молодых с началом семейной жизни, пожелать нашей замечательной, самой красивой и единственной в мире летающей паре, успевшей совместными усилиями сделать невероятное – пробудить людей целого города Оренбурга, а, может не его одного, к борьбе за собственное счастье, – пожелать этой паре поселиться навечно в сердцах людей всего человечества и оставаться счастливыми, видя, какое счастье они приносят людям. Видя счастье других, будьте счастливы! – патетически закончил он короткую речь и выдвинул вперёд свою руку с бокалом шампанского навстречу другим сдвигаемым бокалам.

Лучи уходящего за кроны деревьев солнца, расплескались отражениями в шипучем напитке, хрустальный звон рассыпался и покатился в разные стороны, заглушая стрекотание кузнечиков и затухая в короткой после покоса зелёной траве лужайки.

Второе слово, несомненно, по праву принадлежало Надежде Тимофеевне. Она поднялась, но именно в эту секунду решимость доктора наук, профессора, выступавшей на сотнях конференций и в огромных студенческих аудиториях, покинула женщину, на глазах сами собой навернулись слёзы, и она заплакала.

– Бабуль, не надо, – тихо сказала Татьяна, и все почувствовали, что внучка сама едва сдерживает свои слёзы.

– Не буду, не буду, – проговорила Надежда Тимофеевна испуганно, вытирая глаза поднятой со стола салфеткой. Сама великолепный психолог, она мгновенно поняла, что неожиданная её слабость может вызвать ещё более сильные рыдания внучки, и это придало силы, чтобы в ту же секунду взять себя в руки.

– Прошу, друзья, простить… мои слёзы. Я отдаю… в руки Николая… своё любимое создание.

Надежда Тимофеевна говорила теперь спокойно, хотя всё же чувствовалось по длинным паузам, что даётся это с трудом.

– Я создавала её сама… как человека, потому что мы… рано потеряли её родителей. Она выросла чудной девочкой и всегда любила петь… как любили её родители. Неожиданно в нашу жизнь вошёл… нет, влетел Коленька, наш спаситель.

Все видели, что из глаз Тани потекли слёзы. Видела это и Надежда Тимофеевна, но продолжала говорить.

– Вживляя чипы в мою красавицу, я создавала её второй раз, не совсем ещё осознавая, для чего это делаю. Просто внучка просила, а отказать ей я не могла никогда. Но за короткое время после операции, когда пациентам вообще не положено вставать с постели, с Танюшей произошло столько невероятных событий, она проявила себя такой сильной, такой мужественной. Я и сейчас смотрю на неё и не могу поверить, что это она была в Оренбурге, чтобы спасти Николая, это она спасала его в Академии наук, это она, скрепляя свою жизнь с жизнью любимого ею человека подписью в официальном документе, могла вместе с ним погибнуть от предназначавшегося им взрыва. И зная это, она не упала в обморок, не отказалась от такой опасной судьбы, а прилетела сюда продолжать то, от чего уже никогда не откажется. Я вот думаю, неужели у нас вся молодёжь такая смелая теперь? Или это безрассудство? Нет, Танюша и Коленька всё прекрасно понимают. И я горжусь ими. Что бы ни случилось с ними завтра, они будут служить примером настоящей любви, искренности и честности, смелости и геройства всему подрастающему поколению. Так служите же людям! За вас, дорогие мои! Ваше здоровье, мои любимые!

Таня и Коля оба вышли из-за стола с бокалами в руках и подошли к Надежде Тимофеевне, которая, опять расплакавшись, обняла внучку и ставшего ей тоже дорогим человеком Николая. Заодно расцеловал их и Тарас Евлампиевич.

Пиршество продолжалось. Пилось вино, говорились речи, произносились тосты, пелись песни. Молодые благодарили всех за помощь, ибо каждый из присутствующих играл важную роль в их жизни. А все благодарили молодых за то, что они уже успели. Благодарить было за что. Рисковать собой приходилось в основном этой паре. А они держали себя так, словно делали нечто обычное, что могут делать и все другие. Постепенно от серьёзных речей перешли к шуткам. Николай предложил выпить за союз Маши и Олега, что расширило бы семью Тараса Евлампиевича. Олег смутился, но заявил, что никаких возражений против этого у него не имеется. Тут же выяснилось, что и Маша не просто не возражает, а очень даже желает такого союза и сожалеет, что они с Олегом не успели принять такое решение заранее, поскольку не были вовсе знакомы до этого. Решили выпить за, так сказать, кругленькую свадьбу, когда женятся сразу две пары.

И тут неожиданно дяде Лёше пришла интересная мысль в голову, о которой он незамедлительно рассказал всем.

– Я вообще-то человек, смотрящий на всё с практической точки зрения. Так вот мне понравилась идея расширения нашей семьи. Но, прокручивая дальше эту мысль, я прикинул в голове, что сегодня за столом могла бы быть одна дружная семья, в которой все стали бы друг другу родственниками, если бы наш любимый Тарас Евлампиевич вошёл в родственные отношения с милейшей Надеждой Тимофеевной. Это было бы последним звеном, которое замкнуло бы нашу цепь родства.

Щёки Надежды Тимофеевны вспыхнули краской, Тарас Евлампиевич стал нервно поглаживать свою бороду обеими руками.

А солнце уже закатилось за деревья, оставляя освещённым только небо над головой. В лесу ночь уже наступила, но здесь была поляна, и всё ещё было светло, благодаря по-прежнему светлому небу.

– Друзья мои, – заговорил Тарас Евлампиевич, не вставая со своего места. Впрочем, все уже давно говорили, сидя. – Мы с вами довольно много говорили сегодня о нашем будущем. Вот даже коснулись возможности заключения и моего союза с прекраснейшей женщиной Надеждой Тимофеевной. Честно вам скажу, что такая мысль пришла и в мою бедную голову, как только я увидел эту настоящую русскую красавицу.

Надежда Тимофеевна сидела, потупив голову, не зная, как себя вести в такой неожиданной ситуации.

– Но то, что я должен вам сказать, может в сильной степени охладить ваш пыл, дорогие мои. Я приберёг этот разговор на конец вечера, дабы не портить сразу радостное событие, коим всегда должна быть свадьба. Но завтра, как вы знаете, мы покидаем нашу поляну. Лёша и Катя уложили почти всё, что можно отсюда вывезти, в наш грузовик. Осталось убрать самое главное оборудование, обеспечивающее защиту поляны. Это мы сейчас сделаем. На разборку уйдёт немного времени, так как я всё приготовил. Осталось только разъединить контакты и уложить оборудование в ящики. Подышим заодно всю ночь свежим воздухом. Но я хотел сказать не об этом. Главное вот что. Я попросил Машеньку обследовать меня, что она и делала эти два дня. Результат, увы, весьма печальный. Мой организм, по приблизительным определениям мутации и по другим параметрам, постарел лет на десять больше, чем ему следовало бы в нормальных условиях. Биологический мой возраст оказался существенно выше. И как мы с внучкой поняли: причиной старения может быть моё изобретение, то есть наличие постоянного напряжённого поля вокруг меня, которое и влияет на мутацию, на редумеры, то есть линейные молекулы ДНК. Впрочем, это всё научные названия и вам непонятны. Самое важное то, что такое же поле находится и вокруг каждого из вас. А оно не избирательно. Действует на всех одинаково. Это означает, что все мы, видимо, стареем под воздействием поля скорее, чем этого хотелось бы, хотя стареть никому не хочется вообще. Получается так, что одни учёные разрабатывают средства, предупреждающие старость, а я изобрёл что-то вроде ускорителя её.

– Дедушка, но ты же не для этого изобретал.

– Нет, внучка, но я, как учёный, должен был бы, наверное, сначала поэкспериментировать над собой, а потом уж вовлекать других в эту авантюру.

– Подождите, Тарас Евлампиевич, – решительно вмешался Николай, – Вы что, хотите, чтобы мы отказались от дальнейшей работы? Это абсурд. Ваше изобретение совершило революцию. Мы хотим, чтобы эта революция охватила умы всего мира. И если мы заплатим за счастье человечества даже всей своей жизнью, это будет ничтожная плата, о которой не стоит и говорить. Я могу это выразить коротким экспромтом:

Люди уходят, но жизнь покидает лишь тело.

Душа остаётся в делах человека живой,

как птица, что в синее небо взлетела

и памятью кружит над нашей прекрасной землёй.

– Благодарю тебя, Коленька, – сказал Тарас Евлампиевич, тяжело вздохнув. – Экспромт хорош. Я не сомневался ни минуты в том, что ты скажешь что-то вроде этого. Да, многие великие открытия сопряжены с риском и даже смертью учёных. Но я считаю своим долгом предупредить всех, кто с нами сейчас работает или собирается работать, что возможно их жизнь будет при этом короче. Только молодые люди не боятся смерти, полагая, что они всё успеют за короткий срок жизни. А когда проходят годы, чем больше их пролетает, тем труднее расставаться с этой прекрасной изумительной планетой – земля, тем больше хочется ещё пожить, тем больше понимаешь, что не всё сделал, что хотел, а потому нужно добавить хотя бы несколько лет жизни, и по истечении которых хочется новой добавки, чтобы увидеть, что будет дальше. Вот в чём проблема. Подумайте хорошенько над этим, милые мои.

– Мне не важно, сколько я проживу, – сказала Таня, обнимая мужа за плечи и прижимаясь к его груди головой, – лишь бы Коленька был рядом. Если бы мне сказали: даём тебе только один день жизни, чтобы спасти любимого или сто лет жизни, никому не помогая, я бы выбрала один день, но с любимым мне человеком, зачем мне сто лет без любви и без помощи людям? То, что мы с Колей сделали, уже помогает людям. Но это всего лишь начало. Мы успеем ещё очень много. Завтра в республике Зивелеос мы начнём новую жизнь. К детям, которые живут сейчас там, мы добавим своих малышей.

– А если это защитное поле не позволит родить детей? – спросил с грустью в голосе Тарас Евлампиевич.

– Ну что ж, – ответила Таня, – мы будем воспитывать чужих детей, как своих. Но не пугайте нас заранее Тарас Евлампиевич. Машенька только начала исследование и лишь делает предположения. Может быть, на самом деле всё не так.

– Я не пугаю, а предупреждаю, чтобы для вас это не явилось потом катастрофическим открытием. И говорю об этом не только для вас, но и для Маши с Олегом, для Лёши с Катей, для Надежды Тимофеевны, наконец. Но вижу по вашим глазам, что моё сообщение не привело вас в уныние, потому давайте закончим застолье. Я чувствую, что немного устал, а надо разбирать аппаратуру. С вашего позволения пойду всё разъединю и сяду здесь на свежем воздухе в шезлонге подремать. Ночь, мне кажется, сегодня будет тёплая, так что можно поспать на поляне. А вы, ребятки, помогите сложить технику и погрузить на машину. Женщины убирают посуду и тут же её пакуют для отправки. На всё про всё даётся два часа. В полночь отбой. Рано утром выезжаем двумя машинами. Надо успеть выспаться.

Приближалась полночь. Звёзды в ясную ночь с поляны видятся такими яркими, такими чистыми, словно их только что выкупали в прозрачной воде и вывесили сушиться. С той стороны, откуда выходила дорога на поляну, дул небольшой ветерок. Грузовую машину, заполненную всем самым необходимым оборудованием и домашним скарбом, накрыли брезентом и поставили на всякий случай поперёк дороги у самого леса, дабы предотвратить беспрепятственное появление совершенно не ожидаемых гостей. Ими могли быть и звери, такие как лось или кабан, и люди – мало ли кто вдруг окажется глубокой ночью шатающимся по лесу?

Тарас Евлампиевич расположился в шезлонге у крыльца дома, вдыхая полной грудью свежий лесной воздух. Несколько последних дней он ощущал некоторые трудности с дыханием, потому с особым удовольствием впитывал в себя появляющийся аромат ночных фиалок, и при каждом новом дуновении ветра он старался глубже дышать, устремляя восхищённый взгляд старческих глаз высоко в небо. Казалось, именно там блуждали сейчас его мысли.

Ему вспомнилось, как Маша начала обследовать его организм, чтобы определить биологический возраст, то есть степень старения, чтобы подтвердить или опровергнуть слова академика о том, что Наукин выглядит старее обычного. Она начала как раз с его дыхания, попросив задуть свечу на столе. Зажгла свечу, которая всегда стояла на случай внезапного отключения электроэнергии и сказала:

– Дедушка, садись и попробуй задуть свечу.

Он тогда рассмеялся и рассказал шутку, о том, как во времена, когда не было электричества, в одном доме старушки пытались перед сном погасить свечу. Но у них никак не получалось. Одна дула себе под нос, подняв нижнюю губу, другая наоборот, опускала верхнюю и дула вниз, третья и четвёртая кривили губы, дуя в правую или левую стороны. А внучка подошла, плюнула на кончики пальцев и погасила свечу, схватив фитиль пальцами.

– Дедушка, это юмор, а я серьёзно. Ты не знаешь, а учёными замечено, что в возрасте двадцати лет человек имеет хорошее дыхание настолько, что задует свечу с расстояния в один метр, в сорок лет он сделает то же самое с расстояния в семьдесят или восемьдесят сантиметров, а когда ему шестьдесят, то он задует свечу с шестидесяти сантиметров. Это один из показателей биологического возраста по состоянию лёгких. Я, например, не могу в метре от свечи задуть её пламя. Мой возраст по этому показателю и по тому, что появились морщинки у глаз, приближается к сорока, а ведь мне нет ещё и тридцати. Так что ты, дедушка, уж постарайся проявить молодость.

Но Тарас Евлампиевич даже с полуметра не мог осилить горящую свечу.

– Да, внученька, дыхалка у меня уже не та, что раньше. Значит и правда постарел. А когда-то на губной гармошке так наяривал, что ноги сами в пляс просились.

– Тут не до смеха, дедушка. Мы занимаемся сейчас серьёзным делом. У тебя и кожа даже на руках становится дряблой. Мы не обращали на это внимание – каждый день видимся – а увидел тебя давно не встречавшийся человек и сразу заметил.

– Права, Машенька, ничего не скажешь.

Тогда Маша предложила другой тест.

– Дедушка, встань, пожалуйста.

Тарас Евлампиевич встал.

– Теперь зажмурь глаза и подними правую ногу. Постарайся устоять на одной ноге.

– Ну, уж это я сумею, наверное. Стоял когда-то.

Но как только он закрыл глаза и поднял ногу, тело повело в сторону, и Маше пришлось подхватывать дедушку.

– Что это меня понесло? – растерянно спросил Тарас Евлампиевич.

– Ну вот, дедушка, – резюмирующим тоном сказала Маша, – в космонавты тебя точно уже не возьмут. Надо заниматься гимнастикой. Ты о ней совсем забыл.

Потом внучка проверяла сердце по частоте пульса. Частота ударов зашкаливала далеко за двести после нескольких приседаний. Только после некоторых других тестов Маша взяла анализ крови и мочи, чтобы провести лабораторные исследования. Они также оказались неутешительными.

Однако, сидя под открытым небом и стараясь дышать полной грудью, Наукин направил свои мысли в другую более существенную для него сторону.

В эти дни, как ему думалось, завершился важный этап его жизни. Изобретение костюма и самого принципа невидимой, но мощной Системы Индивидуальной Безопасности, – он решил назвать её СИБ, – которую, как у Соелевиз, можно применять, не привязываясь к определённой одежде с помощью вживления чипов в организм, апробировано на практике и доложено плохо ли, хорошо ли, но на научном коллоквиуме самого высокого ранга в стране. Для Наукина как для учёного это имело огромное принципиальное значение. То есть произошла фактически официальная не то что бы регистрация, но презентация открытия.

Как у всякого открытия, думал учёный, тут масса неразгаданных пока тайн, которыми предстоит заниматься. Одна из них геронтологического характера. А сколько ещё других? Но главное всё-таки сделано. Николай и Татьяна, используя это открытие, пробудили людей к действию. Народ начинает активно отстаивать своё право на счастливую жизнь. Вот что важно. Пора вырываться из рабства денег. Труд должен приносить радость, а не бумажки и звон монет.

Глаза учёного закрылись. Сон мягкими лапами охватывал всё тело, опуская голову на грудь. Человек в шезлонге не слышал, как к нему подошла женщина и укрыла пледом ноги, закинув концы верхней части материи на плечи.

– Ночь становится прохладной, Тарас Евлампиевич, – тихо проговорила Надежда Тимофеевна, – всё-таки сентябрь месяц. Не лето.

И где-то далеко-далеко в подсознании засыпающего мозга были услышаны эти слова. Забота, которую постаревший человек так давно не получал от женщины, не считая внучки, тронула его, чуть не заставив расплакаться от счастья. Сердце заколотилось, готовое выпрыгнуть из груди навстречу неожиданно явившемуся давно забытому чувству любви. Он почувствовал себя молодым и сильным. Ему захотелось встать, как бывало, и обнять любимую. Голова вскинулась к спине, напряглась. В ушах зазвучала музыка… нет, это был звон, вызванный усилившимися потоками крови в венах… откуда-то зазвучали колокола радости… и всё внезапно оборвалось. Сердце не выдержало.

Надежда Тимофеевна уходила от Тараса Евлампиевича, не успев сказать ему, что полюбила этого человека, и не заметив, что он уже умер от переполнившего его счастья.

В два часа ночи на поляне всё было спокойно. Никто не мог заметить вспыхнувший в лесу огонь, быстро продвинувшийся вверх к дымовым шашкам. Всего несколько минут – и столбы дыма кольцом окружили поляну Лысой Горы, едкие клубы его, несущие с собой ядовитые пары особого химического состава, вырвавшись на простор открытого места, подгоняемые ветром, легко катились по траве, окутали лежавшего неподвижно в шезлонге человека, вползли в раскрытые по-летнему двери и окна дома, охватили всех спящих в комнатах молодых и пожилых людей, не позволив никому даже почувствовать смертельную опасность, о которой уже возвещала мычащая в хлеву тревожно корова, но чей голос так и не был услышан, и она сама вскоре упала бессильно, подогнув сначала передние, а потом и задние ноги. Её собирались утром после дойки молока погрузить в кузов, где было оставлено для неё специальное место. Но этого так и не произошло.