Странная суббота

Зоя Белова

Странная суббота

Взятие Вастилии

– Христос воскресе! – услышал Миша и поднял голову от телефона. Перед ним стояла красивая взрослая женщина и держала кулич.

– Воистину воскресе! – ответил парень.

– Он освящен, – женщина отломила от кулича кусочек и поднесла к его рту. Миша механически открыл рот и стал жевать, почему-то совсем не удивляясь такой фамильярности от незнакомой женщины. Он даже попытался вспомнить, уж не учительница ли это бывшая, которую сразу не узнал, и вскочил, жестом приглашая сесть. Незнакомка села.

– Вастилия, если коротко, Васа! – произнесла женщина.

– Не понял, – засмущался он.

– Я с Вами знакомлюсь.

– Михаил!

И тут его пронзила мысль, что все это уже было, и кулич, и это имя, принадлежащее той женщине из далекого детства, матери его одноклассника. Когда она приходила в школу, Миша чуть не лишался чувств: тоненькая, черные волосы, то завязанные в тугой хвост, то заплетенные в косу, и большие зеленые глаза. А еще она всегда улыбалась и была обладательницей имени, которого не было ни у кого – Вастилия. И однажды на пасху она угощала его куличом вот так же, из своих рук. А потом они переехали, и образ матери друга постепенно стерся из памяти. И вот через столько лет встретиться и узнать! Конечно же, имя помогло, но ее глаза имели тот же колдовской зеленый цвет, да и волосы такие же роскошные, только прическу сменила. Миша на какое-то время ушел в воспоминания, как вдруг услышал:

– До свидания, Миша, еще встретимся, я тоже в этом квартале живу.

Она исчезла так же стремительно, как и появилась.

Михаил ловил себя на мысли, что эта женщина сидит в его голове, как заноза, попавшая туда давно, и вроде зажившая, а сейчас ее снова тронули, и она стала болеть. Стал искать ее в социальных сетях и, благодаря имени, нашел.

– Миша, ты ровесник моему сыну, тебя не смущают цифры сорок и шестьдесят пять?

– Вы мне приятны, и возраст ни при чем.

Каждый вечер после десяти они выходили на связь. Миша про их давнее знакомство не напоминал. Он не писал о семье, Васа спросила сама.

– Женат, дочь и сын.

Тогда Васа написала, что вдова.

Темы постепенно стали горячее, Миша стал присылать картинки интимного содержания. Васа сначала смущалась, а потом привыкла и даже чувствовала волнение, рассматривая. Правда, расстраивалась, когда в зеркале видела свои морщины, лишние складки в области талии и живота.

И вот пришло письмо, которое Васа со страхом, но ждала: «Вастилия, пригласи меня в гости!»

Она ответила не сразу: «Завтра в семь!»

Васа плохо спала, утром померяла давление – оно было высоким. Она выпила таблетку и занялась собой: приняла ванну, сменила лак на руках и ногах, причесала свои черные без седины волосы, доставшиеся в наследство от отца-молдаванина. Чем ближе приближалось назначенное время, тем сильнее стучало сердце. Васа понимала, что встреча не ограничится ужином и беседой, ее это и заводило, и пугало. После смерти мужа у Васы не было мужчин, и желание само собой пропало, а тут что-то вдруг проснулось в ее организме.

– Он же сам меня добивается! Вот сегодня все и решится, как только увидит меня близко, так и убежит. И буду я жить, как прежде.

Без пяти семь она уже стояла возле трубки домофона. Волнение нарастало, лицо покрылось испариной, звонок…

Дверь была открыта, Михаил вошел. Женщина сидела на банкетке мертвенно-бледная, держалась за сердце и виновато улыбалась. Мужчина опешил. Несколько секунд он был в растерянности, потом достал мобильник и набрал «112»

– Скорая, женщине плохо, сердце…сколько лет? Думаю, много, запишите адрес…

Он наклонился к Васе:

– Прости, Вастилия, что влез в твою жизнь, как…как слон!

Миша вышел и сел на скамейке возле дома, убедился, что «Скорая помощь» приехала и быстро пошел прочь.

За это и люблю!

– Виктор, ты знаешь, кого я сейчас встретила? —еще не закрыв дверь, с порога взволнованно заговорила Тая.

– Даже боюсь предположить, – шутливо отозвался муж, забирая сумки из ее рук, – я могу накидать варианты, Папу Римского там, президента, но это все мелочи, так ведь, ну что тебя так могло поразить?

– Ты все с шуточками, а я почти шок испытала, как она изменилась!

– Может, скажешь уже!

– Аллу Марееву! Я с ней училась в институте, симпатичная такая! Мы даже дружили когда-то.

– Да помню ее прекрасно, и семью ее помню. А что с ней не так?

– Ты бы ее не узнал, располнела, лицо одутловатое, вся неухоженная. Да дело даже не во внешности, все мы стали не лучше. Она изнутри другая, и взгляд с прищуром, как будто ждет нравоучений, и сразу становится в оборону.

– А ты к ней цеплялась?

– Я только спросила, где она теперь работает, их же НИИ закрыли, а она была ведущим инженером. Так у нее сразу появился этот взгляд и вызов в голосе – «лифтером в ЖЭКе!», а потом: «А что, мне нравится, среди мужиков работаю! В конце смены бутылочку разопьем, хорошо так делается!» И захохотала! Мне жутко стало от ее смеха. Вот тебе рассказываю, а смех этот в ушах стоит.

– Уж больно ты впечатлительная. У всех своя судьба, сама говоришь, что ей нравится, значит, это ее планка.

– Нет, Витя, у нее просто надлом внутренний, я с ней еще поговорю, мы телефонами обменялись.

– Ну зачем тебе надо к ней в душу лезть?

За домашними делами Алла не выходила у нее из головы, вспоминались моменты институтской жизни, как подруга, здорово разбирающаяся в точных науках, помогала с сопроматом, как она «щелкала» задачи по теории механизмов и машин. Стройная, всегда с красивой стрижкой русых волос, уверенная в себе девушка. Все у нее складывалось удачно – и хорошая работа после института, и замужество по любви, и дочка умница. А вот удача дала сбой, и она надломилась, замкнулась в своем мирке, сузила его до лифтерши. И радости осталось, что в конце смены распить бутылку. «Я ее вытащу оттуда, это не ее планка, не прав Виктор!»

И Таисия начала действовать! Она записалась на прием к директору, и он пообещал, что возьмет подругу на освобождающуюся должность инженера по охране труда. Дома с радостью поделилась с мужем.

– Она тебя просила о работе? – удивился Виктор. – Ты мне этого не сказала!

– Да нет, не просила, она же гордая, но не лифтершей же ей куковать!

– Ну-ну, – пробурчал муж.

Новость о возможности устроиться в завидную организацию Алла восприняла сдержанно, это даже немного обидело Таю. Однако, стала приводить себя в норму, пить прекратила, красиво постриглась. От волнения и предстоящих перемен потеряла пару-тройку лишних килограммов. Она решительно взялась за новую работу, да и коллективу понравилась.  Казалось, все стало налаживаться, но Таисия, заходя в ее кабинет, видела, как та прощалась с кем-то наспех и клала трубку. Как-то раз спросила, с кем говорила. «Да со старой работы звонят, скучают!»

– Ты тоже скучаешь?

Алла неопределенно покрутила в воздухе рукой. На самом деле она тосковала, в свой выходной заходила в гости к «своим», как звала лифтеров. Собираясь на новое место, силой усаживала себя к зеркалу, нехотя выбирала наряд, вспоминала, как, натянув незамысловатую униформу, пригладив волосы под косынкой и наспех нанеся помаду, бежала к милым ею сердцу людям. По воле случая, там собрались такие же, как она, потерявшие свою привычную работу, вынужденные пойти хотя бы на эту. Они любили поговорить про «ту» жизнь, но и в «этой» их все устраивало и не хотелось ничего менять, а вот выпить за все хорошее, что было и что будет, надо было обязательно.

  Время шло, и было оно на пользу Алле. Ее внешность преобразилась, она стала позволять себе красивую одежду, дочке то и дело покупала подарки. На работе все ладилось, больше к «своим» не заходила, постепенно и их звонки прекратились. Алла стала задерживаться после работы, не раз Тая заходила за ней, предлагая куда-нибудь сходить, а в ответ слышала «не могу, дел много, скоро проверка», а глаза светились.

«Извините! – Алла уверенно распахнула дверцу такси, опередив собирающегося это сделать мужчину, а затем, так же быстро вскочив в салон, скомандовала водителю, – гони! Двойная плата!» Он погнал. Группа человек из пяти возмущалась вслед, а прозевавший свою очередь, оправдывался: «Ну вы же видели …, может, вопрос жизни и смерти!»

 Алла достала телефон и перечитала сообщение: «Постарайся! Скучаю! Жду!» Она постаралась, нашла предлог – день рождения подруги, и теперь мчалась в свой выходной на встречу с ним! Уже в который раз перечитывала короткое, но емкое послание, а внутри от горла до живота бежал холодок. В свои сорок шесть она влюбилась как девчонка, искала предлог для «случайной» встречи на работе, ждала тайных свиданий. В ней проснулись все нерастраченные чувства, которые мешали о чем-либо здраво рассуждать. И муж, и дом ушли на второе место, даже на третье, на втором была ее новая работа. А на первом – он, Алексей!

– Быстрее можно, я опаздываю!

– Да гоню я, – раздраженно ответил таксист.

На работе была традиция отмечать дни рождения небольшим фуршетом – по бокалу шампанского и фрукты.

Тая принимала поздравления, хлопали пробки бутылок и воздушные шарики. Среди этого шума неслышно прозвучал голос вошедшего охранника:

– Извините, Таисия Михайловна, сейчас позвонили родственники, Алла Николаевна Мареева погибла!

Кто-то услышал, кто-то не понял.

– Тихо! Повтори, что ты сказал! – попросила Таисия. Охранник повторил, и добавил, аккуратно подбирая слова:

– Разбилась на такси, когда ехала на работу. Машину занесло на встречку и ударило в столб… скользко, март все-таки, да и скорость большая была. Вроде, перелом позвоночника в области шеи. Смерть мгновенная, сказали.

– У нее выходной, какая работа! – не осознав главного, произнесла Тая.

– Ну да, муж так и сказал, что поехала на день рождения.

Все повернули головы на именинницу, а она почему-то стала оправдываться:

– Она вчера мне звонила, извинялась, что не приедет.

Женщина заплакала, сотрудники, понурив головы, вышли из кабинета.

На похоронах Тая была с мужем.

– Я боюсь к ее родным подходить.

– Надо, – сказал Виктор и уверенно повел к ним жену.

Старенькая мама сама обняла Таю, и они плакали, обнявшись:

– Вот же, судьба какая у моей Аллы! Хоть последний год жила как заслуживает.

С мужем молча обнялись, дочь же отвернулась демонстративно, а потом догнала при выходе из кладбища, и на ухо Таи прошептала:

– Из-за вас мама погибла, работала бы лифтером, осталась бы жива, да еще этот ваш день рождения!

– Послушай…, – но она гордо удалилась, молодая и красивая, в черном шелковом платке, в норковом полушубке, царапая лед каблучками сапожек. Все это совсем недавно Тая с Аллой покупали, и тогда она сказала: «Надо же, теперь могу позволить такие подарки сделать доченьке!»

Дома Тая выпила водки «за помин души подруги», и уже в постели жаловалась мужу:

– Меня считают «косвенно» виноватой в ее смерти, а дочь прямо в лицо мне это сказала. А Алла не ко мне ехала, у нее, оказывается, был роман с энергетиком, к нему она спешила, да разве ж это скажешь семье! Пусть муж ее хорошо помнит!

– Всем-то ты хочешь сделать хорошее, – ответил Виктор, укрывая одеялом засыпающую жену, и добавил, – за это и люблю!

Завещание

Нина, как ей посоветовали, сорок дней после смерти мужа не трогала его вещи. Смерть стала неожиданностью для всех – он однажды просто не проснулся в результате оторвавшегося тромба. Накануне, когда семья собралась помянуть Юрия Николаевича, сын вдруг спросил: «Мам, а папка никакого письма, или завещания, не оставил?». Нина, хоть и ответила сыну, что он у них один, какое еще завещание может быть, но задумалась.

На другой день, наспех позавтракав, она пошла в кабинет мужа. На стене висел его портрет, написанный масляными красками местным художником. «Как живой!»– говорили об этом портрете все, кто его видел. Нина обратилась к портрету:

«Ты прости, Юра, что я буду в твоих вещах копаться, но сын просит посмотреть, не оставил ли ты нам письма какого».

Женщина для себя решила, что муж позволил. Письменный стол был большой, с двумя тумбами, весь забитый папками, бумагами. Она никогда не лезла за спину мужа, когда он что-то строчил шариковой ручкой, никогда не читала письма, которые он получал. А писал он писем много, да и получал немало. Может быть потому, что уважали интересы друг друга, жили они дружно, и прожили вместе почти пятьдесят лет. У сына была своя семья и свой дом.

Нина села на крутящееся кресло, повертелась немного, чтобы потянуть время. Что-то ее смущало в предстоящем мероприятии. Она стала перебирать папки. В некоторых папках были вырезки из газет и журналов на разные темы, в других – черновики писем, в самой толстой папке стопой лежали полученные письма. Женщина стала рассматривать конверты. Почтовые штампы были солидные: Правительство Москвы, Комитет по культуре при Правительстве Москвы, Администрации разных городов. «О, Господи, – вслух подумала Нина, взяв один из конвертов, – Администрация Президента России! Куда его понесло…».

С возрастом муж стал ворчливым и раздражительным, и часто высказывал своё недовольство происходящим в стране, но Нина никак не предполагала, что эти недовольства он отправит адресатам и еще получит от них ответы. Она стала их читать.

Письмо в Администрацию Ленинградской области с требованием привести в соответствие название области Ленинградская с названием областного центра Санкт-Петербург. А вот в Администрацию Свердловской области, с таким же требованием привести в соответствие название области с областным центром Екатеринбург.

Нина прочитала письмо Губернатору Брянской области с предложением разработать новый Герб с правилами геральдики с регистрацией в Государственном геральдическом регистре

России, в Правительство Москвы по вопросу оказания содействия в изготовлении скульптуры-талисмана, в Комитет по культуре при Правительстве Москвы с предложением установки памятной доски Крупской Н.К., в многочисленные Банки с предложением разработать логотип…

«А этот конверт какой солидный, – Нина посмотрела на адресата, – Боже ж ты мой, «Патриархат Русской православной церкви»». Нина прочитала его.  «Ну додумался, Патриарха Кирилла призвать на воссоединение с католиками для празднования единого дня Пасхи и Рождества! – засмеялась Нина.

 Она повернулась к портрету: «Тут вопросы планетарного масштаба решались, а сын о каком-то письме или завещании волнуется, да, Юр!». Нине показалось, что муж с портрета улыбнулся, лукавые огоньки засветились в глазах, густо покрашенных темно-коричневой с золотом краской.

Она открыла последний ящик, самый маленький, посередине стола. Там лежал один конверт. У Нины почему-то задрожали руки, она почувствовала, что здесь что-то личное, именно то, что она искала. «Сын! – начиналось письмо торжественно. – Я уже немолод, и смерть моя никого не должна удивить. Береги мать до самой ее смерти и похорони нас рядом. Все, что мы нажили с твоей матерью, завещаем тебе, а ты потом завещай своим детям. У тебя их двое, все раздели между ними поровну, чтобы не затаили они обиду на тебя, а, значит, и на нас с матерью. И еще завещаю тебе продолжить мои незаконченные дела, о которых ты узнаешь, прочитав мои письма. Нельзя ограничиваться только семейными проблемами, живи шире, участвуй в делах государственных по мере сил своих. Я на тебя надеюсь, сын!».

Нина почувствовала гордость за мужа и растерянность за сына, ведь сын был совсем другим. «С возрастом и у него характер поменяется, Юра тоже не с молоду стал письма писать да поучать», – подумала Нина и успокоилась.

Здравствуй!

Первую любовь я испытал очень рано – это была любовь к маме! Я любил ее так сильно, что, как маленький тиран, требуя ее взаимности, изводил бесконечным вопросом: «Ты меня любишь? Ты меня любишь?». И если она не отвечала, просил: «Люби меня!». Мама иногда этим играла и говорила, что не любит, объясняя за что: «потому что не убрал игрушки», «потому что не идешь спать». И я старался! Я каждую минуту добивался ее любви. Мне было года три, а я уже чувствовал, что любовь надо заслужить. А потом она куда-то пропала, и мне сказали, что мама умерла.

В детском саду я влюбился в девочку из старшей группы. Ее звали Юля, и у нее были красные бантики в косичках. Она прыгала, а косички прыгали вместе с ней, и бантики мелькали перед моими глазами, а я зачарованно любовался. Когда она покидала садик, их группа подготовила выпускной концерт, и я с восторгом смотрел, как Юля и ее бантики танцуют. Я уже тосковал, понимая, что мы расстаемся навсегда. Я попросил разрешения у папы купить для Юли подарок – колечко из пластмассы, и положил на прощанье к ней в шкафчик. Я уже с детства был галантен и понимал, что женщинам надо дарить подарки.

Школьником я увлекся нашей библиотекаршей Верочкой. Книги я буквально «проглатывал», только чтобы иметь повод увидеть Веру. Благодаря своей любви, я полюбил литературу и был самым начитанным мальчиком в классе. Находясь в подростковом возрасте, я оберегал любовь к девушке двадцати трех лет, и поэтому хранил свою тайну очень глубоко.

Школа позади, я студент. Так много прекрасных девушек вокруг, я смотрю на них, как на красивые картинки. Они меня веселят! Вьются рядом, заглядывают в глаза, иногда прикидываются глупенькими, чтобы привлечь внимание. Ну я-то знаю, что они хитрят, я их вижу насквозь, у меня знание женщины на генетическом уровне – ведь я сразу влюбился в маму! Ну не могу я влюбиться в молоденькую девушку, не екает у меня нигде!

Моя женщина! Какая она? Умная. Красивая. Уверенная. Теплая. Зрелая. Только взрослая женщина для меня желанна. И я ее встретил! Где? В сетях! Я плел свою паутину, менял узоры, и, наконец, она попалась! Я ее почувствовал мгновенно, как только увидел на своей странице. У нее была маленькая «аватарка» –девушка-альбинос с бездонными глазами – словно пришелец из Космоса! Я заглянул в них и увидел ее земные черты: «Моя женщина, моя…», – я придаю себе уверенности, убеждая самого себя, чтобы с первой фразы убедить и её в этом.

– Ты заблудилась? Тебе сюда! – пишу ей.

– Ты уверен?

Она мне ответила! Теперь только не упустить, удержать, а это непросто.

– Абсолютно! – я не позволил больше ей сомневаться.

От вечера к вечеру мы переписывались, мы «притирались», как два кирпичика, и месяца через три стали одно целое. Она в два раза старше меня, а мне двадцать. Она терпеливо читала бредни, приходящие в мою голову, и осторожно давала советы. Как тактично она выбирала слова, чтобы не обидеть меня! Мне не надо было видеть ее лица, чтобы представить, какое на нем выражение в данную секунду. Мне не надо было трогать ее волосы, чтобы ощутить их шелковистость и густоту. Мне виделись изгибы ее тела, слышался ее низкий голос. Я сознательно не звонил ей, и тем более не общался по видео. За неземной «аватаркой» скрывалась родная женщина. Я представлял серые глаза и русые длинные волосы, тонкий прямой нос, высокие скулы и маленький четко очерченный рот. Ее образ стал для меня иконой. Я любил каждую ее морщинку. Я в ней нуждался. Мне так много нужно было ей рассказать.

И наконец я созрел для личной встречи! Я шел на свое первое свидание к ней в квартиру. Дверь открылась, не дав прозвонить звонку.

– Вот и я!

– Здравствуй, сын! Теперь нас никто не разлучит. Ты меня еще любишь? Люби меня!

Имение

Сашке Омону в наследство от родителей достались десять соток земли и небольшой домик в деревне. Домик хоть и сделан из бруса, но от времени стал ветхим, покосившимся на одну сторону. Да и шутка ли – дому было за сто лет! Его строили еще дед с бабкой. Сам Сашка приехал в деревню только после смерти своих родителей и жены – тогда и на пенсию вышел.

– Надо наследство принимать, ничего не поделаешь. Дом в хозяине нуждается – вон, набок уже пополз! – вслух думал Сашка.

 Деревня ему очень нравилась: стояла в стороне от шоссе, недалеко был лес, деревенский пруд. Что еще надо пенсионеру! На участке было посажено еще его отцом несколько яблонек, кусты смородины, крыжовник. Участок он обнёс сеткой-рабицей. Все просто и незатейливо. Чтобы не скучно было, завел кроликов, пяток кур да петуха-задиру. Деревенские его уважали, а Омоном прозвали за то, что ходил только в «омоновской» одежде – пятнистые штаны, рубашки, куртки цвета выгоревшего хаки. «Практично», – коротко отвечал Сашка любопытным о его предпочтении в одежде. Сашке сразу понравилось его новое имя. Дачникам он так и представлялся – Сашка Омон. С готовностью предлагал свою помощь, особенно одиноким женщинам, считал, что почти солдатская одежда его обязывает.

– Заходите в моё имение на стаканчик! – приглашал он. Женщины посмеивались, но доброжелательно относились к Сашке.

Рядом с Сашкиным домом, как грибы, вырастали богатые дома с красивыми высокими заборами. В деревне пошла мода вывешивать таблички с названиями своих участков, образованных от фамилии. Как правило, строились на родовых землях, освоенных еще дедами. С тех пор семьи разрослись, и дома родственников оказались вблизи друг от друга. Так появились «Барановка», «Ушаковка», «Зеленовка»… Это выглядело забавно и веселило дачников, которых летом было немало. Сашка Омон, глядя на соседей, тоже смастерил веселую табличку и повесил на своем заборе – «Дурасовка», от его же фамилии Дурасов. Табличку дополнительно украсил пальмами с попугаями. Чтобы уж совсем весело было – покрасил скворечники, кроличьи и куриные загоны в оранжево-зеленый цвет. Действительно, его «имение» оживилось и уже не выглядело убогим.

В их деревне были свои сподвижники, которые не давали заскучать деревенским и дачникам. Как-то летом они организовали «День деревни». Прошли по всем домам, всех пригласили на берег пруда, где уже сколотили из досок большой стол и скамейки. Всем было велено принести выпивку и закуску. Праздник удался – всех заводил баянист. Кто-то пустился в пляс. Потом стали петь русские застольные песни, дело дошло до частушек. И тут Сашка Омон, опрокинув очередной стаканчик для смелости, вышел в середину и стал петь, помогая себе руками и притопывая ногами:

– Откруизил все Карибы,

Там красиво – пальмы, рыба,

Был и в Гондурасе я –

Сплошная гондурасия!

Ух ты, ах ты,

Все мы с русской яхты!

Смех стоял на всю деревню. Веселье продолжалось до глубокого вечера. Сашку уже под руки доставили в его Дурасовку. Утром он с тяжелой головой нехотя поднялся с кровати- надо было кормить своих животных. Тут он увидел небольшую толпу у своей калитки – они смеялись.

-Что вы там ржете, но отдохнул вчера человек, зачем же на смех поднимать!

– Да ты выйди сюда, посмотри!

Сашка поспешил за калитку и глянул туда, куда все смотрели. На его табличке кто-то подрисовал красной краской три буквы и получилось «ГонДурасовка».

– Ну гады, ну гады! – стал возмущаться Сашка, а потом веселье людей перешло и на него, – а что, в этом что-то есть, это куда красивей, чем было! Пусть остается Гондурасовка, эх… и на «бис» опять спел свою частушку. Все подхватили:

– Ух ты, ах ты,

Все мы с русской яхты!

Касатка

Как-то раз зашел я к соседу Петровичу. Сели мы под яблонькой.  Уже вечерело, его жена вынесла нам пледы. «Касатка моя!» -сказал Петрович и проводил взглядом жену. «Да, красивая!»– согласился я. И тут Петровича потянуло на откровенность.

Живем мы со своей Любушкой уже сорок лет, а знаем друг друга с детства, когда я закончил среднюю школу, она пошла в первый класс. Жили мы на одной улице, вся жизнь проходила на глазах соседей, и все знали друг друга. Вот и Люба, вначале девчушкой крутилась где-то рядом, потом выросла в девушку, и очень мне нравилась. Надо сказать, что девочкой десяти лет она осиротела, и растили ее бабка с дедом. Дед Прохор был себе на уме, местный оригинал, отличался тем, что любил в свою речь вставить старинные русские словечки, и порой понять его было ах, как нелегко. Бывало переспросишь, что он сказал, а в ответ: «Я не толмач, а язык чтить надо, шибко замусорили неметчиной». Все нерусские слова он так называл. Влюбился я в Любу, когда ей было восемнадцать, а мне уже двадцать восемь стукнуло. Зачастил я в их дом.

– Ватажишься с моей касаткой? – подсел как-то ко мне на скамейку Прохор, когда я ждал Любу.