Черти в Париже

Бим принципиально отказался дёргать с койки – разлёгся и ноет об усталости: «Хотите расколбаситься – колбасьтесь без меня. Мне ваши личные, извращённо корпоративные интересы, и по ху, и по ю, – так и сказал».

Вдвоём с Ксан Иванычем мы поехали за общественным сыночкой – дитём папиного порока.

На сыночку каждый из нас потратил по три драгоценных часа вечернего туристического времени. В сумме шесть.

Папе это было не важно, ибо сын есть сын.

Сын за границей выше всего на свете.

А я всю дорогу сидел смурной. Уткнувшись в джипиэс.

И делая вид безразличного профессионального спасателя.

И заботливого друга в одном лице.

***

– Гэ это – твой хвалёный Евродиснейленд, – сказал сыночка папе, улягшись в заднем сиденьи бароном Жульеном из Стендаля. Дожёвывая макдон, – у нас на Осеньке лучше.

– А ты в тире был? Сядь, пожалуйста, а то подавишься! Что я маме скажу, если помрёшь?

– Был я в тире.

– И что.

– Не понравилось: пневматика у них там.

Ему, понимаешь, настоящие пули подавай!

– На американские горки ходил?

– Прокатился раз. Гэ. В Америке Диснейленд лучше. Съездим как–нибудь?

– А замки, дворцы, паровозики и…?

– Всё Гэ, – сказал сын, – аниматоры достали, и все достали. Подходят Маусы с Джерями, скачут, корчат рожи: дай денежку, купи мороженку.

– Как же, – удивляется папа, билетом же всё оплочено… кроме … наверно… мороженого.

Я чуть не выпал на трассу.

Из–за этого «Гэ», которое частично «По» (понос), потому что смахивает на «Жи» (очень жидкий детский, аж зелёный), взрослые мэны столько времени… шесть часов минус из Парижа…

Да что говорить… недёшева цена… комфорта детского.

***

Отвлёкся, извините.

Продолжаю насчет оставления машины в неположенном месте.

…И где же теперь Варвара Тимофеевна и платьице её красное с розами? Неплохая бабёнка–с, кружевница в любви…

Причёсочка у неё – полотенце в чистилище.

Завивка кончиков – обрамление райских ворот.

Шесть буклей по утрам (я сосчитал) – божьи голубки в облаках.

Живот – дорога меж холмов.

Блаженного направления.

– Короче, – вбивал я мысли в джипиэс, а надо бы в диктофон, – порчение отношений с Россией – это палочка–выручалочка для любого русского путешественника.

Если, конечно, он бродит не один, и не по трущобам.

А в нормальном цивильном районе.

Где полно иностранных туристов.

Где тепло на улице как у меня дома.

К русским туристам у иностранцев особое отношение.

Ирландские тётки в каком–то кабаке отмутузили своих же рыбаков: только за то, что они выразили презрение к русским посетителям, бывшим на изрядном веселе.

Русские в кабаках оставляют много денег.

А также, как мне кажется, неплохо ведут себя в иностранных постелях.

Стараются, потому как от русских жёнок они такого удовольствия не получают со дня свадьбы.

Стараются иностранные бабы, потому что от своих мужей они получают ровно столько же…

– Чего молчишь, Кирюха, фантастической скромности ты человек, – спросил Ксан Иваныч, вцепленный в руль, а взором в трассу: мы ехали–плутали по Парижу, – вопрос–то мой совсем простой. Правильно едем?

– Пригрозить пора Сенегалу! – сказал я, вполне невпопад, согласно количеству выпитого с утра в Париже, и начав культурную тему взамен прозаической бойни.

– Мы ловим рыбу для еды, а не на вывоз.

Чем мельче страна, тем пышнее там двигают плечами, выдавливая наш флаг.

И гордимся нашими художествами.

И это не утопия, а образ концептуального комического будущего.

В Сенегал теперь коллекцию точно не повезём.

Так обосрать!

Пусть там смотрят Энди, блинЪ, Уорхола.

Бэнси–картинки пусть, бэнси–мышление, бэкон–еду и макдоны их.

А всё равно не поймут ни черта.

14. Механический сочинитель Чен Джу

Кажется приехали. Или ещё едем. Или ещё не отъезжали.

– Разницы тут особой нет, – просигналил механический сочинитель Чен Джу. Напоминаю: он не так давно влюбился в Катьку Джипиэс и иногда живёт на её территории2.

Он ещё не вполне отрихтован и может ошибаться в хронологии.

– Надо бы встроить и эту функцию, – только успел подумать я…

– Это будет только в «2020–м году», – прошипел сочинитель.

Вот кто бы знал!

«…Вот же дубовая наноштука! Перепайка в зоне 23. Этаж минус 8, 2–й коридор направо, кабель 124х11, заменить на полусиликат, трещина, утечка информации, полный сбой».

***

Продолжение темы случилось в следующую

стычку.

Не в автомобиле, а на пешем ходу и в помещении.

Я тут не стал делить, ибо дело не в декорациях,

а в смысле

беседы.

Итак, ведь каждый

уголок Парижа,

люди, лошади,

кораблики,

соборчики

требуют

отдельного

разговора.

А не на бегу в

Диснейленд.

Тем более

без согласия.

Везде

требуется

камеру поставить.

Всё требует

фотографической

документации.

Это, блин,

легендарно.

Это не обсосанная

нами и просверленная

насквозь Сибирь.

И никакой гонки

между университетами.

Никакой ламинарности

и турбулентности.

Никакой транспорентности от нас.

Нет, это от вас несётся:

«Эй, валенок! Как зовут?»

«Бим?»

«Бим, ха–ха–ха, пшёл отселя!»

Сам иди.

«Ну ты орк, бля!»

Сам ты орк…

тупой–ещё тупее.

«Нечего мерить нашего Жоржа Помпиду,

наш хайтек, бля,

тряпочной, бля, рулеткой».

– Иди ты в жо! – сказал Бим, –

ты, бля, поставь скульптуры свои,

пониже–вон постаменты

– чтобы покопаться руками.

Наши дети должны…

Ощупать всё. Европу.

Америку.

И так далее.

Покажи им…

Француз: «Иду Рубинштейн?

Она ваша?»

Бим: «Она наша.

И Париж ваш…долбаный… тоже наш».

Автор согласен с Бимом: «Русская культура

– вот наша визитная карточка…»

А вы: «Орки, орки!»

«Тьфу на вас!

Раздолбим к феня'м!»

***

Тут зарычало. Бац по корпусу.

Ну что за работа. Что за жанр!

Подзарядиться…

Пойти туда–сюда…

И прочее и прочая.

Всё на французском языке… Мелькает.

Наташа Водянова,

доктор Живаго,

роль модели…

То сё…

Встать и умереть…

И не подняться.

***

А теперь всё задом наперёд, а рихтовать время лень:

– Тебе виднее, – сказал Бим Ксан Иванычу, ни черта не поняв культурного порыва Кирьяна Егоровича, то бишь меня. – Ты – генерал, вот и рассуждай по генеральски. Принимай решение. А я соглашусь, я зольдат, мне сказать приказ должны, хотя мне затея твоя не оченно–то… Не по нраву, словом…

– Ну и вывод ваш? – грозно спросил Клинов, объединив меня с Бимом в единого врага.

– Ты генерал. Это вывод. А я солдат. Это выход. А что? Да, солдат. Хулль, тут не армия что ли? Фюрера я зольдат, нерусь в Париже! Мы где сейчас? Глянь!

И пропел любимую свою: «Дойче зольдатэн унтер–официрэн…», знакомую читателям… нет, ещё не знакомую читателям.

Потому что 1/2Эктов – этот путаник и его вариант механического сочинителя ДЖУ–1 – засунули и Мюнхен, и Париж куда–то наискось хронологии.

– Да помолчи ты, блин, – прервал его Ксан Иваныч, – ты не в Германии своей блинской, а в Париже! Па–ри–же. Забудь свой грёбаный Мюнхен.

– Вот так оборот! А кто в план Мюнхен вставлял? Мы с Бимом что ли?

– Проехали! – продолжал Ксан Иваныч, – а ты попробуй на площади пропеть… свой «дойче зольдатен»… так тебя тут, знаешь…! Как шлюху немецкую… за косу и в сортир! Тут пой ИнтернацiоналЪ! Знаешь слова? Вставай, проклятьем заклеймённый, весь миръ голодныхъ…!

Механизьма молчит. – Баба она что ли? Вот–то дома выи…

– Бу–бу–бу.

Не нравится, видите ли, пол.

Настроить на «би»!

А не знаю как. Инструкции не приложено.

Чудо ненастроенное.

***

Бим вознамерился по приезду домой выучить Марсельезу.

Слова и мелодию Интернационала он наполовину знает.

Но, проехали тему.

***

Возвращаемся на час–другой назад.

То есть снова в утро.

Утро только в жизни короткое, а в литературе его можно развести на страницы.

Не верите – проверьте сами.

Не забудьте кошечку, клопов, отсутствие электричества, воды в кране, о–о–о, ё–ё–ё. Банного банщика. Дворецкого внутри, садовника снаружи, дворника под окном. Который на родине натурально шевелит стену лопатой…

А тут, бль, дь, де Ревня, не Ровня, не Льеж certains не ровня, а де Париж, сударь–град, мол!

Да. Мол. Мол бишь при'стань: приста'нь ко мне heute Abend, ce soir, tonight, ком цу мир тебе говорят.

Механизьму неподвластна и функция поиска ненорматива. Я её просто–напросто выключил для этой главы.

Иначе будет неправдиво. Диво. Ива. Ив Монтан. Болтан. Желтан.

– Молчать!

– Жу–жу–жу! Жу–жу–жу!

– Лучше бы на плагиат проверила! Дура! – я уже понял, что Катька не просто железяка, болтающая в микрофон – она ещё и БАБА. Ба Ба! Вот так.

Она: «Сам такой!»

Я: «Кто тебя включил? Порфирий Сергеич?»

Она: «Откуда я знаю из чьёго кармана выпала: очухалась, смотрю – пора вас определять».

15. Зольдаты фюллера

Бим понял по–своему, – я давно уже встал, – сказал он генералу, – это ты дрыхнешь.

(Кажется, мы снова вернулись к началу: какой–то сурковый день!)

– Я не дрыхну, – сказал генерал, – я час назад вскочил, позавтракал и к машине сбегал.

– Ну и как вскоч, пользителен был? – поинтересовался Порфирий.

– Потом расскажу.

Судя по глазам, всё было не так уж кончено и с пользой всклокочено. Так как наша Реношка с чемоданом на крыше в какой–то момент оказалась близко – под нашими окнами, на расстоянии двух плевков от главного входа.

Но я забежал вперёд.

И никаких лазерных датчиков, никаких микропроцессоров, фиксирующих приближающуюся теплоту в виде полицейских, а в итоге тревогу не было.

Не было ни глаз у нас, ни ушей.

Все в ожидании беды, а Ксан Иваныч больше всех.

Бим слова не знал, хотя они вроде бы стали международными, – или это про Марсельезу? – зато вспомнил мелодию.

А я некстати, а, может, даже и не правильно, вспомнил, что в Мюнхене мы тоже жили у вокзала типа Ду Норда, Северного, то бишь.

Меня послали далеко, так как не в названиях вокзалов была суть, а в наличии рядом с ними бесплатных стояков.

Буква «Р» (Пэ) где у вас, уважаемые парижане?

Есть такая буква у вас в алфавите? Ну так в чём же дело?

– Хренов тут найдёшь бесплатные стоянки! Вот в чём!

Я тоже стал зольдатом фюрера и смирился с будущими штрафами, хотя штрафы пришлось бы платить мне из общака.

Это не экономично: я был главбухом и кассой, вёл счёт расходам. Поначалу. В Люцерне запутался, замотал товарищей отчётами и несовпадухой. И плюнули.

Плюнули сообща. А рад я: там и мои паевые вложены. Не хочу платить штрафы из своего.

***

…Я уже сказал, что давно проснулся, успел заглянуть в душ, состирнуть вчерашние носки, трусы и майку, в которых спал, и вывешал всё это хозяйство на заоконную решетку…

– А ты молодец: хорошо с трусами придумал. С сушкой то есть. Я бы не допёр. Не сдует? Кирюха, а ты всегда такой?

– Какой такой?

– Ну, типа чистоплотный…

Слово чистоплотность для Бима – постыдное слово. Сквернее, чем мат.

– Я обыкновенный, – сказал я, – зачем грязное бельё увеличивать? Потом хуже будет. Где бельё вешать, если его целый мешок? Я ма–а–аленькими дольками, но зато каждый вечер. Мне это отдыхать совсем не мешает.

– А в Праге было где вешать, – мечтательно напомнил Бим.

Красоты ансамблей ему были как бы пофигу – на четвёртом месте после пива, состояния миокарда и некоторых интимных удобств.

На самом деле в Праге обычного окна, которое удобно использовать в качестве сушилки, не было.

В большой комнате было только малюсенькое мансардное окошко, до которого, чтобы дотянуться и облокотиться, нужно было подставлять стул.

В это окно мы только курили.

И, рассуждая о строительной судьбе Родины, обозревали черепичные, медные, цинковые крыши древнего города, освещаемые звёздами: тускло и невыразительно, будто испорченными точечными светильниками фирмы «Рос–Свет».

Грамотеев видно по афише.

Россвет, бля!

Иногда наши пиарменеджеры хуже китайских партнёров, ити их мать, с их «Пильменями у Люски пот самаварам».

– А ты не вешал, а по полу и по столам раскладывал, – вспоминал я факты. И перечислил все бимовские грехи.

«На спинках кроватей и по стульям.

Телефон занавесил. Хотели позвонить на вахту, спросить расписание столовки, а нетути телефона!

Ещё бы на крышку унитаза умудрился.

Все места забил, а мы кое–как.

Мы между твоего белья и шмоток как зайцы прыгали.

Товарищей надо уважать и подвигать свои интересы в пользу общества.

От целой надо идти заинтересованности, а не от личных частностей».

– Не забивайте мне голову товарищами. Гусь свинье… это пустяк. Фу.

Бим дунул в меня. Лёгкий утренний смрад двинулся в мою сторону. Я невольно поморщился и отпрял.

– Фуйшуй твой воздушный, вот что это, – философствует Бим дальше, – скупое мужское рукопожатие по почте. Понял?

Товарищество отдельно бельё отдельно трусы товарища ещё не флаг товарищества! у каждого свои трусы я не частная собственность товарищества я честь наша а не часть товарищества, понял?

Бим кидается словами так быстро, что я и не особенно разобрал наличия в них смысла.

– Я человек! – Бим поднял палец вверх и загудел. – У–у–у! Человек это звучит! Просто звучит. Я даже «гордо» не вспомянул. Я спросил просто: «не сдует вниз?» А ты затеял дискуссию.

– Это ты затеял! – возмутился я.

Без алгоритмов.

Дальше спорить бесполезно.

Бим:

– Ладно, как там у них улица называется? – и съехидничал дальше примерно так: «Трусы Кирьяна Егоровича с российским флагом поперёк фуя (вот что к чему?) всю ночь искали хозяина на гишпекте таком–то».

– Вау!

– Так в газетах пропишут. Ой, прости мя. – Бим перекрестился и захохотал. – Прости, ну прости, милейший товарищ. Ты же понял: я просто китаец. Иа Шу Чу. Как нашу улицу–то звать?

А кто его помнит, как звать нашу улицу. Что–то связано с маргаритками вроде, или с госпожой Тэтчер.

В Гугл за уточнениями я больше не полезу: родных мегабайтов жалко.

– Варвара Тимофеевна, ты где, ау? Ну ты–то точно должна знать: проститутки всех стран объединяйтесь!

Спросить у библиографов? Они–то знали бы и в доску разбились, чтобы найти нашу обитель по подробному описанию карнизов.

А библиографам это надо? А? Не слышу.

(А тогда у меня не то, чтобы библиографа, а даже биографа не было).

Бим: «Не надо это библиографам».

Я: «Не родились ещё нужные стране биографы. Сиськи покамест выращивают».

Бим: «Пока вырастят – ты помрёшь».

– Спустимся, спросим и у Чу, и у Шу, – сказал я тихо и без напора.

А сам, между прочим, надулся, если так можно про самого себя сказать при таких–то бимовских шуточках.

Но я – за честность, даже если она неприятна слуху.

– Прочтём на вывеске, – сказал я, – узнаем, какие тут в газонах растут цветы… и ничего вашим трусам не будет. Мои же за ночь не сдуло. Откуда в Париже ураганы? Тут классно! Просто. Без выкрутас. Но классно. Тебе же не важны звёзды… мне вообще звёзды – на… шахер–махер: тепло, ключ есть, полы моютЪ, полотёшки меняют регулярно. Чего нам ещё надо? Бабы не хватает, так выйди и… в душе подро…

– Чичи таскала кирпичи, – шипит машина куева, предлагая замену точкам.

Бум ей по крышке!

16. Французские балкончики

А туалет там совсем оригинальный. Унитаз у самого окошка.

Окошко узкое, но если привстать, чтобы позаботиться о гигиене, то твой задний фасад и сорт туалетной бумаги вся противоположная сторона увидит.

И на той стороне подобная планировка.

И я в тех окнах видел, как бабёнка занималась мас…

– Массажем.

– Дура! Молчать, тебя не спрашивали.

– Да ладно, не краснейте, мадамы, – не массажем, мы же грамотные, а мастурбацией, типа тёркой полового органа, – дело–то обычное. Два раза в день – для нормальной, не фригидной женщины – это норма. Поверьте, я вас не фотографировал, а только сам чуть–чуть… Ну, как бы вздрогнул. Так же, как и вы. Но не до конца, а так… шутя как бы. Как хорошенькую собачку погладить.

– Стоп! В номере телевизора нету, – понизил Бим статус гостиницы, – просто не–туш–ки! Вот те бабушка и Юрьев день. Ихний Юрьев день. Сервиз по–французски! А оплочено всё! Выключь, блин, машинку. Она ток ест по–нормальному, а порет ерунду. Шутиха Балакирева!

Бим сказал именно сервиз, а не сервис, – тоже мне шутник. А про телевизор в сетке не прописано.

– Что есть, с тем и соглашайся, – сказал я.

То же самое говорит чек.

– И холодильника вам не надо: ешьте в нашем кафе. Оставляйте там ваши денежки.

– Ёк–мотылёк, я тоже сейчас как ты сделаю. Подвинешь трусы, а я пока свои постираю? Верёвка длинная? Пожадил с верёвкой?

Верёвка типа шёлковой бечёвки или лески на всякий непредвиденный случай у меня всегда есть. Лежала в багажнике поначалу, потом я её в повседневную сумку переложил.

Но моей предусмотрительности никто не ценит – только посмеиваются, а сами, вроде как бы невзначай, пользуются.

То же и про шампунь, и про обыкновенное мыло, и про стиральный порошок.

Я уезжал за границу на месяц, на целый месяц! А это что–то, да значит.

Бим обещает возместить использованное по приезду на родину.

Но, не возместил.

Да и хрен с ним.

Там каждый положил на алтарь что–то из своего.

Никто не жадил и подпольно не еврейничал.

Бим: «Кирюха, слышь, а тут в гостинице даже стиральный порошок есть.

Я: «Это мой порошок. Из самого Угадая вёз».

Бим: «И мыло? А почему по–иностранному прописано?»

Я: «И мыло. В ЦУМе куплено».

– Подвину, не вопрос. А где твои трусы? Хоть помнишь, куда свои положил?

Бим поозирался. Задумчиво, но более демонстративно – желая произвести на меня эффект – почесал снизу мошонку, прикинул в горсти вес яичек, – о–о–о, тоже проснулись, – сказал.

Я не прореагировал и не похвалил яичек.

А Бим расстроился и пошёл в душевую комнату искать брошенные сгоряча и потерянные давеча трусы.

Я подвинул то, что меня попросили, и торчу в окошке дальше…

Хотя это не окошко вовсе, а настоящий–принастоящий французский балкон.

Ностальжи идиота сбылась.

Всю жизнь мечтал побывать в Париже, думал и умру без Парижа. А тут такое.

Лучше бы и не знать, а мечтать по–прежнему, без крушения мечт…

Хотя лучше знать.

Лишний повод похвалиться перед девчонками: «Я и в Парижике–де бывал… Да что это за Париж, – хмыкнул бы я, не моргнув глазом, как Порфирий учил, – так себе, обыкновенный городок…»

***

А напротив тысячи таких французских балконов…

Балкончиков, точнее сказать.

Ксаня так и говорил: приедем, мол, увидите – что такое настоящие французские балкончики.

Это вовсе не те, мол, что вы мечтаете в проекты впихнуть…

Сибирь! Какие, нахрен, могут быть французские излишества в Сибири.

Погоду, мол, господа, различаете?

А как дети начнут падать?

Тут вспоминается лекция: «Как надо устраивать ограждения на балконах» «Ребёнок – что поросёнок. Головка пролезет – значит, весь ребёнок пройдёт; вот и пролезает в точь по науке, и летит».

Это слова одного нашего уважаемого преподавателя по проектированию по прозвищу «Хроня». Он уж, поди, давно отдал богу душу, а летучая его фраза живёт в веках, и у каждого студента Сибстрина в особенности.

– На тротуар летит, а вовсе не на ветки и не в газон, – добавил бы я, – а его там внизу никто не ловит.

Потому, что никто не готов ждать под балконом такого сюрприза: когда там, дескать, созреет для полёта ребёнок. Чтобы его поймать и получить за это Орден Спасения…

Нашей Необычнейшей Русской Нации.

И ещё: в Париже сквозь французские балконы чада почему–то не падают…

Тут почему–то Бим не согласился, и мне пришлось поработать с формулировкой.

– Ну, может, раз в десять–двадцать лет в зависимости от конфигурации защиты. А у нас так и норовят. И орденами за это не награждают. Потому, что часто летают и нет такой традиции – курительные балкончики делать. Ещё на них любить девушек хорошо.

Тут Бим чрезвычайно заинтриговался, и даже попросил перед продолжением сигаретку.

Я спрос тут же удовлетворил.

– Ну и вот. Поставишь её, она вроде бы курит и поглядывает на улочку, а на самом–то деле: ножки грациозно раздвинуты, а сзади пристроился Нектор Пыхтящий; и освещённая, блистающая рассыпчатыми огнями, улица имени Камилла Писсаро, с прогуливающимися под дождём французскими парочками, – вся ему похрену…

– Здорово! – сказал Бим. – Теперь я верую, что ты что–то можешь. Весьма описал. Особенно, где «похрену». Да–да–да, именно так и бывает.

(Конечно, он уже двести лет живёт в Париже и выiбал таким макаром сотню–другую шлюх и всех президентских любовниц. Правда постаревших, когда их уже никто не хочет).

Я, обласканный Бимом, гордо затушил сигарету и засунул её в щель карнизной полоски, на уровне перекладины французского балкона. Там уже с десяток бычков.

Ксаня этого – то есть про заныканные бычки – не знает, а то расширится и будет орать про экологию и про чистоту городов в Европе.

Он ругает нас так по–правдашнему, как разве что только невесту взасос целуют в брачную ночь.

– А особенно, – он говорит, – в Париже нельзя сорить. И в унитаз не бросайте!

17. Сорить в Париже нельзя?

– Какого хрена нельзя? Почему именно в Париже нельзя, а в Карловых Варах дак можно?

Сам ведь он сорил и ссал на ограду этих грёбаных Вар. А мы с Бимом отходили в лесок, вернее к овражку.

Малёха опорожнять нутро уходил аж в глубину кустов и сидел там полчаса. Подозреваю: пока стоял в позе корточек – травы курнул.

А ограда там – колючая проволока. Какую–то hерню огородили типа трансформаторной будки. Город питают электричеством. Какая неожиданность! Куча секретности. Может там под будкой химический завод «Новичок»?

– В Карловых Варах проволока?

– А хуля в Карловых Варах не может быть проволоки?

– А заблудитесь типа и езжайте себе по окраине Карловых Вар – сами увидите.

И свалки там есть и рабочие районы, и заброшенные пустыри.

Там тоже обычные люди живут, а не выхолощенные чистюли, блин!

Цветочки, мол. ноготочки, пилочки, дезодорантики, мол, на сиськи. Дезодорантики на грудь и под мышечки – всё раздельно,.

Кремик в голову, в волосики, кремик в пах, всё втереть и…

И так далее.

Короче, вариант №1: промчали мы Карловы Вары, даже не взглянув на ихние гейзеры, ванны, встроенные в пещеры, разные курорты и просоленных хлористым натрием девок.

***

Всё лицезрели во Франциях.

Сам же он вчера видел: месиво и срач на тротуарах Парижа.

Хуже, чем на нашей родине.

По проспектам тут ветром сор раздувает…

Хотя Парижу от этого не хуже.

Одна переводчица на русский в хотэле так вчера и сказала: французам, мол, сор нравится, так как их столица от этого становится только живее.

И эту точку зрения разделяют исключительно все престольные жители.

Сплошное естество и детская непосредственность!

Как это миленько для Парижа!

– Включая негров, если про естественность?

– Включая чёрнокожих. Или «тёмно–». Так–то оно правильней выражаться, – поправляла переводчица.

– У их домохозяек – ну–у–у, у чистюль, нечто в хате мусора нет? Всё в пакетах и контейнерах?

– Разумеется, – сказала она.

– Ну да? И в окна бычков и прокладок не бросают?

– Конечно, нет. Вы что, с луны свалились?

– Нет, из России. У нас это бросают, но только отдельные личности, а у вас весь Париж в прокладках и гондонах. Обёрточной бумаги с бычками и то меньше.

– Висконсин, Швейцария, Гвинея Бисау… отношение 90, 0, 0,22! Есть компания судовладельцев, Конкордия, палуба +4: 64%, утром 98, – это трещит механическая машинка.

– Молчи, дура!

Переводчица: «Кому это вы?»

У меня в ушах клипсы, и ей не слышно подсказок Чена Джу… ну–у–у, ДЖУ–1… ну, который Самсунг… а я иной раз мышей не ловлю, забываюсь: «Я не Вам, простите!»

Недоумение. С подозрением на развод:

– Не знаю, не знаю. Про Россию не знаю. И прокладок на улицах не видела. Вы обманываете, – покраснела, – есть сомненьице за ваше утвержденьице.

Подружка Бени что ли: еврейка с Одессы? Любовь поэта Муссолини? Чего краснеть–то и крутить? Покрасоваться вверх ногами захотелось? Типа как в Милане, да? Перед Опера ихней… или чё у них там… Домский собор что ли? Был я там, Муссолини не видел.