Ведьмак. Белый волк и чёрный камень

Указательный пальчик коснулся шрама на щеке мужчины, обвёл его сверху до подбородка. Чертовка потянулась с поцелуем, всё больше прижимаясь и ластясь.

– А боярин? – Спросил Видан, небрежно стряхивая её с себя.

– Что боярин? – поджала губы Доляна.

– Хм, вдруг, ты меня заказчика лишила?

– Что ему сделается?! Спит крепко… правда, на полу, но мало ли, где пьяный может устроиться? Кто-нибудь из челяди подберёт, не мне же его таскать…

Финя смотрел на красавицу во все глаза. Её беззастенчивая игра завораживала. И каждое движение, и слово казались прельстительными. От этого сердце часто стучало, а тело наливалось непривычной тяжестью. Это не могло остаться незамеченным. И парень услышал, как сквозь сон:

– Однако, какой симпатичный у тебя мальчик! Сколько тебе лет, малыш? – Последнее слово прозвучало с особенным шипением, обдав душу речёным() жаром, будто заслонку в печи открыло.

– Не знаю, – буркнул он смущённо, опуская голову.

– Хм, – перетекла она в его сторону и впилась нежными пальчиками в подбородок, задирая его голову к небу, где плескалась ущербная луна. Казалось теперь, не добившись успеха у Видана, она перенесла всё внимание на его ученика. – С виду можно и двадцать вёсен дать: рост, ширина плеч, сила… м-м-м… и на личико смазлив и приятен.

Она оглядывала его с таким вожделением, словно готова была съесть. И странная улыбка то возникала на пухлых губах, то менялась с призывной на нечто до жути неприятное. А может быть, это так неясный свет так морочил голову?

– Однако вот личико то юное совсем. Усики только пробиваться начали…

И провела по щеке, дразня запахом сандала.

– Не порть мне мальца, – оттянул её за локоть ведьмак, усаживая на прежнее место. – Давай лучше выпьем. Неплохие меды здесь варят. Нам с тобой, как раз до рассвета хватит…

– Давай, – быстро согласилась чародейка. – Не пропадать же, добру! И ученику налей, надо же когда-то и его приучать к ядам…

Сказано это было с таким воодушевлением, что можно было бы счесть за честь, если бы не последнее слово.

– … а хмель – это первое, что следует изучить! Самая приятная и подлая штука. Даже чародеям язык развязывает.

И они выпили, и ни раз, и ни два, ровно до того, как кружки стали скрести по дну. Старые знакомые вспоминали прошлое. Успели и повздорить, и помириться. А потом куда-то исчезли.

Так что Финя, прикорнувший отчего-то на месте своего наставника, не мог сказать ничего вразумительного по этому поводу пришедшим будить молодых, дабы отвести их в баню.

Где ведьмак? А кто ж его знает! Сказал, что молодым теперь опасаться чужого колдовства и сглаза не следует. Ежели кто и учинит какое зло, то вернётся оно ему сторицей. Именно так и выдал распереживавшейся родне Вторжка Финя, повторяя слова наставника.

***

Ведьмак же со старинной подругой сильно набрались, да так, что в разум пришли отчего-то на берегу реки у корявой ветлы, что проросла сквозь разрушенную плиту жертвенника. И если бы не шелест листвы на рассветном ветерке, тужившемся разогнать плотную марь, не особенно звучный плеск реки, то неизвестно куда завело бы их хмельная отрава и наваждение.

– Всё-таки, ты подлила своего зелья, – говорил Видан, обливая шею и лицо студёной речной водой.

– Как мы здесь оказались? – спрашивала растерянная волха. – И вообще, где мы?

Густой туман стелился широкой полосой, скрывая и речную гладь, и луг. В рассветной мгле он казался живым. Даже голоса звучали гулко, будто отражаясь от стен, нечётким шелестящим эхом.

– Как видишь, – хмыкнул ведьмак, – у реки. И ты восседаешь прямо на алтаре Навьего Бога!

– И зачем мы здесь?

– Насколько я это помню – мы с тобой отправились закончить моё задание, и поймать штригу, которая приставлена к этим обломкам хранителем. – Мужчина спустил с пальцев поисковую сеть.

– Тебе-то это надо, а мне-то зачем? – изумилась чародейка.

– Хм, скорее всего, ты по старой памяти решила мне посодействовать. – Он продолжал колдовать, расставляя ловушки.

Совсем рядом за хмарью просыпалось стадо: чихали овцы, разбуженные нашейными колокольцами, прогоняемых мимо коров. И эти звуки, а ещё более серая сырая завеса создавали неплохие шансы к тому, что штрига, которую прогнал Белый волк накануне, всё же выберется из ночного укрытия на кровавую трапезу.

– Ты хочешь её поймать? Утром? – удивилась волха, окончательно приходя в себя, и вытаскивая из пространства метательные ножи и ещё какую-то странную круглую штуку с пупырышками по бокам.

– Это очень странная штрига, – Видан выплетал заготовки из заклятий, но прервался для пояснения. – Она, будто бы не осознала до конца, что мертва и частично разумна. Или это не совсем штрига, а по большей части ревенант и ждёт отмщения. Подозреваю, что поводок не даёт возможности ей самой найти обидчика.

– Иными словами, смешанная форма… – протянула Доляна. И спрятала сферу. – Что ж, заинтересовал! Убивать не стану. Только пообещай, что когда вся эта петрушка закончится, ты её мне отдашь для изучения.

– Посмотрим, – то ли согласился, то ли – нет. – А теперь тс-с…

Пологий берег начинался шагов на двадцать в сторону. Но сигналка дрогнула почти рядом, будто кто-то взбирался напрямую по склизкому от сырости крутому обрыву. Этот неведомый «зверь» не знал такой преграды. И очень скоро в просветах седой от росы травы показалась косматая голова в путанице из водорослей и тины.

Ведьмак напрягся. Менее всего он ожидал увидеть бледное с чёрными прожилками застывшей под тонкой кожей крови лицо, женское лицо. Даже иссохшее, с ввалившимися глазницами оно всё ещё казалось юным. Не выдвинулись вперёд массивные челюсти, не исказились черты лица, и даже тлен почти не коснулся мертвяка.

Тело медленно выползающее на луговину, как ящерица перебирая руками и ногами по земле, с такой же плавностью и медлительностью движений поворачивающее голову из стороны в сторону. Обрывки посконной рубахи волочились по земле. Один лоскут зацепился за какой-то корень, торчавший из земли. И чудовище задёргалось, как на привязи, рыкнуло, но потом, с опозданием, словно определив причину задержки, выгнулось колесом, слегка подалось назад и освободило одной рукой остатки подола, и поползло дальше.

Как только штрига оказалась на ровном пространстве, начала подниматься на ноги, да так и застыла с кривой спиной и вытянутой вперёд шеей. Ноздри заходили ходуном – то раздуваясь, то опадая, как у принюхивающегося гончего пса.

И чтобы на этот раз не упустить её, ведьмак начал действовать. В мелкой мороси, опадающего клочьями тумана сверкнула лёгкая паутинка первой ловушки, спутавшей босые ноги. Но вышло это не так ловко, как хотелось. Упыриха упала, покатилась в сторону стада.

Но ещё до того, как потерялась в тумане, успела вскочить на ноги, разрывая слабое заклятие. И обнажив клыки, в преображении, уродовавшем уже ни сколько не походившее на человеческое лицо, бросилась на Доляну, так не к месту решившую открыться.

Мгновение понадобилось чудищу, чтобы увернувшись от магических петель, брошенных в него с двух сторон, добраться до выбранной жертвы. И если бы не нательный панцирь, остановивший убойную хватку длинных загнутых когтей, то волхе никогда бы не вырваться из захвата.

Ведьмак выругался, так же выходя из невидимости, рванул штригу в сторону, сбил с ног, уже не заботясь о её цельности. Но она, тут же, вскочила, разрывая путы ещё одного заклинания, будто подпитавшись магией извне.

Он ударил ещё раз, смешав сразу два заклятия подчинения. Но и этого хватило лишь на то, чтобы отбить атаку. Монстр был сильнее, чем предполагал.

Волха бросила свои нити, закрутившие в кокон лишь наполовину, как были так же порваны и растаяли.

Где-то совсем рядом захлопали крылья. Заклокотала невидимая птица. Штрига рванула к откосу и застыла. В пылу охоты они несколько сместились в сторону. И перед ней теперь оказалась стена из кустов тальника и хлипкой осины, неведомо как проросшей в несвойственном ей месте.

Упыриха снова развернулась и бросилась вперёд. Сверкнули тускло ножи. Заговорённое серебро впилось в плоть. Вой жалобный и горький сотряс берег. Волха умела бить в нужные места. Оживший мертвец был обездвижен.

Где-то за пеленой тумана неожиданно ответили собаки. Кто-то истошно заорал то ли от испуга, то ли от боли. Глухой шум от топочущего, убегающего стада дополнился воплями пастухов, пытавшихся его остановить. Звуки затихали где-то в отдалении.

Хватаясь за торчащие из конечностей и груди, крошечные рукоятки ножей, обжигаясь, рыча и скуля, теряя силы, каталась по земле штрига.

Видан, навалился на неё, ворча, стал связывать добычу. Ноги спутывал собственной плетью, используя, как жгут. Руки стянул поясом волхи. Магию применять не решился, ещё не ясно было, отчего так слабо действовала на упыриху ведьмачья сила. Почти не сковывала, а возможно, даже и питала – с этим ещё предстояло разобраться.

– Нет, разве так выходят на охоту? – вопрошал пространство ведьмак. – Без подготовки, без оружия! И всё ты виновата! И когда только успела зелье в мёд налить? Если бы ни оно, то я бы ни за что не …

– … не поймал бы эту бестию! – закончила за него подруга. – И потом, я же тоже пила вместе с тобой. Так что не в мой огород камень! Ищи в другой стороне. И пострадала я больше тебя! Где здесь рубашку с такими свойствами добудешь, зачарованную? И свитку тоже…

– Вспомнишь, что ты чародейка и женщина, – возразил ей Видан, – зашьёшь или срастишь.

Он как раз закончил с заматыванием добычи в собственную накидку и так же не был доволен. Хотя добыча утихомирилась и лежала спокойно, но кто знает, что придёт в её мёртвую голову и не станет ли она рвать хлипкие оковы. Всё же, сил у неё немеряно!

Свистнул протяжно и тихо, призывая индрика. Невольно подумал: «Отвезти бы побыстрее штригу баярину, показать, что задание выполнено, да с глаз долой. Права, наверное, Доляна. Ученика в охапку и вон из Верхних Дубов. Пусть со своими подоплёками разбираются сами…»

Туман наконец-то стал рассеиваться, позволяя солнечным лучам облизывать землю. Сваор разгонял утренний холод. С листьев и травы текла вода. И все звуки казались непривычно звонкими.

Индрик легко нёс на себе перевешенную через спину поклажу, которая изредка подёргивалась, будто в конвульсиях, от неё сильно несло мертвечиной, тухлой кровью и ещё какой-то мерзостью. Но особо никакого беспокойства она ему не доставляла.

Впервые за долгие годы ведьмак и волха шли рядом и, он не раздражался, а она не заигрывала, не старалась вернуть прежние отношения, которые давным-давно разрушила. И оба молчали.

Общая мелкая схватка сгладила ершистость мужчины и тщеславность женщины. Они внезапно вспомнили, что были когда-то напарниками. А прошлое, как ни крути, изменить нельзя.

Глава 19

Огромный бурый медведь уходил через бурелом в сторону еловой пади. Конники спешились – верховым далее было не пройти. Странная засека перегораживала путь. Будто великан сломал полувековые дубы на высоте человеческого роста и уложил их поперёк сломом на пень, а вершину упёр в землю. За годы, прошедшие с тех пор, всё заплелось новой порослью и кустарником, создав непреодолимую преграду не то что конному, но и пешему.

– Увага княже! – подбежал Третьяк. – Косолапый нырнул во-он туда, – вытянул руку в сторону молодого березняка. – Там у него лаз протоптан. Теперь он от нас никуда не денется! С той стороны гиблое болото.

Глаза князя загорелись азартом. Он в нетерпении схватился за длинный охотничий нож.

– Что други, возьмём, кома на рогатины!

– Возьмём! Подымем!! – разноголосо поддержали его кметы и охотники, потрясая своим оружием.

Возбуждение нарастало. Князь и сам, словно помолодел на десяток лет. Сподручники так же оживились. Вверх взлетели в сильных руках рогатины и копья. Некоторые потрясали топорами.

Но это боевое действо длилось недолго. Один за другим они устремились в лаз вслед за Третьяком. И молодой охотник был горд и доверием князя, и тем, что именно он ведёт весь отряд.

На прогалине оставили челядинцев караулить лошадей и добычу, которая была довольно приличной ещё до того, как повстречалась молодая медведица с медвежонком. Она была слаба и облезла, и не велика была бы добыча. Если бы не бросилась на княжича от испуга, то не стали бы охотники брать её на ножи.

– Глупая, как все бабы! – сплюнул Кнут, подзывая к себе Третьяка, затягивающего ременную петлю на шее медвежонка. – Отпусти зверёныша. Он и без твоей заботы проживёт. Али на ярманке собрался с ним плясать?

– Не, не собрался…

Договорить он не успел. Из-за зарослей боярышника раздался могучий рёв медведя. Все охотники подобрались. Собаки залаяли, стали рваться с поводков.

– Вот! Вот настоящая добыча! – крикнул князь Милонег. – Его нельзя отпустить! Давно хотел завалить матёрого медведя, а попадалась одна мелочь. Вперёд…

Они гнались за ним больше часа сквозь еловые заросли и дубовый пролесок. Но косолапый будто дразнил людей, водя одному ему понятными тропами. И вот, они спешили за ним сквозь бурелом и валежник в сумеречном свете заходящего солнца, жидкими лучами, проникающего в древесный коридор.

Когда показалось, что этому бегу не будет конца, они выскочили на широкую круглую поляну. Круг вековых дубов стоял на страже покоя этого места. Трава была или выщипана или сильно укатана. С краю от входа, всего в десятке шагов, находился широкий, как стол, чёрный от времени пень. Из его поверхности в правильном порядке, определявшем колдовскую руну преображения, торчали источенные дождями и непогодой ржавые ножи. А за ними в стороне на краю поляны на задних лапах стоял седой медведь. Он смотрел на людей. И взгляд тёмных глаз был осмысленным и просящим.

Но князю не было дела ни до волшебного инвентаря, ни до странного поведения косолапого. И если и был из всех находящихся в тот момент времени кто-то разумно мыслящий, то уж никак не люди.

Даже собаки более не рвались в бой. Они замолчали и бились в кучу на краю. И сколько бы охотники не натравливали их на зверя, принуждая окружить исполина, псы не двигались с места.

– Шкуру не портить, – остановил поднявших свои орудия лучников. – Я сам. Я сам его возьму!..

Князь был словно в горячке. Выставив рогатину, приблизился. Но косолапый и не думал нападать. Он рявкнул, наморщил нос и отступил назад, стуча мощной лапой с огромными когтями по груди, словно кмет, присягающий на верность.

Но и это нисколько не озадачило Милонега. Он бросился на противника, целясь в сердце зверя. И на полшага до закономерного решения, добыча снова ускользнула, просто растаяв в воздухе, как исчезает в тумане бестелесное видение.

– Что это? – очнулся князь. – Призрак?

– Не похоже …, – ответил седой, как лунь охотник, отирая, выступивший на лбу пот. – Сколь ни охотился в этих лесах, а такого не видел. Призраки они, как тени. Ткнёшь рукой – они и растают. А этот по земле твёрдо ступал. Вона, какие следы оставил. Здесь колдовство, никак не иначе!

Люди очнулись, загомонили, обсуждая произошедшее.

– Надо ведьмака пригласить, – выступил вперёд Третьяк. – Уж он-то с этим разберётся.

Только князь Милонег стоял, как примороженный, оперевшись на своё оружие, как на посох. Теперь, когда горячка от преследования и предполагаемой борьбы со зверем спала, он немного опамятовался. И всё стояла перед его глазами огромная медвежья лапа, бьющая себя в грудь. И вставал перед мысленным взором другой образ, и становилось от этого видения жутко, и отчего-то впивалась в сердце острой иглой ноющая боль. И чувствовал он себя предателем.

– Эй, княже! – Теребил его за плечо Жирослав.

– А? – Оглянулся он, будто просыпаясь. – Задумался…

– Непривычно тебя таким видеть! – Хохотнул племянник. – Думал, взбесишься, как обычно, а ты задумался? И о чём же, позволь тебя спросить? О чём может так глубоко мыслить охотник, когда из-под носа ушла славная добыча?

Если и старался, хитро сощурив зенки, уязвить своего сродника Жирослав, то его язвивость прошла мимо ушей. Дядька, который его воспитывал по воле родителей, неожиданно напомнил о давнем таким образом, что и у племянника отпало желание ёрничать.

– Помнишь, моего побратима Аркуду?

– Как могу забыть? – помрачнел Жирослав. – Часто мыслю, как бы жизнь сложилась, если бы ни его наставления…

– Значит, и не забыл наш особый жест…

– А, так ты про медведя? – Хмыкнул, тот, оскалясь. – Брось! Он, явно, зачарованный. Иначе бы, не пропал. Кто-то ловко нам головы морочил.

– И то, правда, – отмер князь. Встряхнулся, опамятовался. – Надо бы лешему подношение оставить.

– Ты лучше глянь, что здесь нашлось! А то, ведь, только добычу и зрел…

Теперь и Милонег рассматривал чудной пень с колдовской выставкой. И вовремя обратил свой взор, ибо молодой гридь, крутившийся возле находки, решился на то, от чего всех удерживал старый охотник. Он изловчился и, раскачав жало, выхватил нож, который только свиду выглядел ржавым, но оказавшись в руках человека, внезапно засиял чистой ковкой, удивляя новой резной костяной рукоятью. От неожиданности, отрок едва не выронил поживу.

– Дай сюда! – потребовал Милонег, выхватывая из его пальцев нож. – Ничего здесь не трогать! – Распорядился резко и как-то зло.

Он крутил в руках оружие и проявлялось в его лице нечто такое хищное, что заставляло людей безропотно подчиняться. И то, чего другие не знали, ему-то как раз, было доподлинно известно. Эти ножи ему так же, слишком хорошо были знакомы. Такого орнамента нигде было не сыскать, потому как рисовали его они с побратимом сами. И уже после мастер вырезал, а кузнец ковал особую невиданную доселе форму. Оттого и лезвие было, как ивовый лист. Не для гонору или для забавы делали, а для ритуала колдовского.

В такие чудные совпадения князь не верил. И странный медведь, и его необъяснимый жест, не свойственный животному. Когда-то давно они с Аркудой договорились, что будь он человеком, оборотись ли зверем, именно так будет просить о помощи, если словами не скажешь.

Милонег ещё раз посмотрел на пень, пересчитал ножи. И по всему выходило так, что одного ножа не хватало. Он наклонился, посмотрел на спил. На древесине обнаружился легко глубокий прокол из которого вынули только что лезвие, и едва заметный забитый сором след от другого ножа. Но сколько бы князь не всматривался в землю, сколько бы не искал, только другого ножа не находилось.

Сунул нож за голенище высокого сапога и развернулся к сопровождению.

– Уходим, – бросил сухо и почти гневно. – Сюда никому не сметь ходить. Если что пропадёт…

И далее разъяснять ничего было не нужно. Все потянулись к выходу. Только сам князь задержался.

– У тебя Жир, я знаю, есть привычка таскать с собой сласти. Дай, – протянул ладонь.

– Ну-у, – протянул племянник, но полез в поясную сумку за сладкими лепёшками, – только три осталось…

Жирослав находил недостойным взрослого мужчины свою любовь к медовым лакомствам, но отказать себе в этой привычке не мог. Просто скрывал эту слабость, притворяясь, будто носит с собой сласти исключительно ради женщин.

Дядька хмуро взглянул на родственника и, забрав с ладони крохотные, чуть более лесного ореха, лакомства выложил их треугольником на пне. Уже на выходе обернулся:

– Я обязательно вернусь, – сказал в пространство.

***

Всю дорогу до крепости князь Милонег был хмур и неразговорчив. Кметы и охотники понимали это по-своему – расстроился, что добыча ушла. Поэтому никто его не беспокоил. Кто-то из охотников, ехавших позади, травил свои байки. Но это мало поднимало настроение всему обществу.

Князь же на самом деле мысленно вернулся двадцать лет назад. В предзимье так же, как и ныне, в последний раз виделись, а после пропал побратим.

Любил Аркуда подшутить и над самим Милонегом, и над его воспитанником Жирославом, тогда ещё десятилеткой. Из Конклава он вернулся в особенном настроении. На вопросы – отчего так весел, только ухмылялся и загадочно отделывался одним словом: «Увидишь!»

Всё разрешилось на охоте, когда совершенно неожиданно к их костру, разведённому на поляне, вышел медведь. Косолапя, он шёл на задних лапах, совсем по-людски сложив передние на груди.

Братия сначала потянулась за оружием, хватая всё, что попало под руку. Но косолапый и не думал нападать. Вместо этого, внезапно поклонился и стал выписывать такие кренделя лапами, каких в ярмарочный день не увидишь. Чуть ли вприсядку не ходил.

Кое-кто даже выдал, а не от скоморохов ли мишка сбежал? А седовласый Следок махал на них руками, убедительно заявляя, что «сей зверь, есть посланец самого Велеса!»

Накувыркавшись вволю, закочевряжившись, медведь взял и присел к костру. Просительно по-человечьи протянул лапы к повару за миской. Угостили, конечно, гостя нежданного. А тот покланялся, покланялся и сбежал.

Через время и Аркуда объявился, посмеиваясь, выслушал рассказ о чудесном явлении «хозяина леса». Спросил:

– Значит, хорош, я был? – и, хитро, ощерился.

Да, любил побратим пошутить. Только не всем тайну своего превращения раскрывал.

– Могу довериться самым близким, – и повёл княжича в глухое место в лесу.

И был там пень, наподобие того, что видел сегодня Милонег. Воткнул в него стальные иглы заговорённые особым образом. И нашептав особые слова, перекувыркнулся через голову над ними. В одну сторону – медведем стал, в обратную – человеком.

– Смотри, Мил, только тебе показать такое могу. Я ведь ни волхв, ни оборотень, а просто ведьмак. Сам знаешь: с какой только нечистью и нежитью нам воевать не приходится. Для них-то и предназначены когти медвежьи колдовские. В зверином облике меня ни стрела, ни нож, ни рогатина али копьё не возьмут. Но есть один изъян у такого оборота. Коли кто-нибудь иглу из круга вынет, али она сама выпадет, то – горе мне! – не смогу в человеческий облик вернуться.

Тогда-то и договорились они о том, как будут друг другу знаки подавать. И как в воду глядел. Не прошло и месяца, как пропал побратим.

Вернулся княжич от отца с санным поездом, а встретил его только воспитанник. А ежели нигде не объявился Аркуда ни живым, ни мёртвым, то отправился на его поиски Милонег с двумя верным гриднями. Никому это поручить было невозможно.

Нужное место искать пришлось не долго. Но только там князь познал, что искать иглу в снегу, ни чем не проще, чем в стогу сена. В особенности сложно от того, что искать её пытался сам мишка в ярости, перерывая всё вокруг.

Медведь спал рядышком, забравшись под валежник, укрытый плотной коркой свежевыпавшего снега. Животная натура едва не победила разум человеческий в ведьмаке. Испугался тогда за побратима княжич.

Первый раз трясся, когда иглы на место вставлял, второй – когда медведя будил. Злым проснулся зверь, и далеко не сразу взял над ним власть Аркуда. Одному вою досталось сильно от когтей, другому от зубов. Долго ещё после этого случая ведьмак выхаживал своих друзей. Только побратима отчего-то не тронул, будто стояла на нём особая мета. Может, и стояла. Но князю о том ведомо не было.

Тогда-то и одарил своего храбра князь Милонег, заказав ему особые ножи из тайного сплава. Закалялись те клинки особым образом у совсем не простого кузнеца. И в ритуале использовалась кровь самого Аркуды, что делало их неповторимыми и драгоценными.

И вот теперь лежал один ножик за голенищем сапога и жёг ему ногу хлеще калёного железа. А больше всего страдала его душа, уже не в первый раз спрашивая себя, отчего он был так глуп пятнадцать лет назад; отчего не добрался до истины, отчего позволил своей ревности и обиде взять над собой верх.

И что же делать теперь? Как исправить то, что ещё поправимо?

Глава 20

«Купальская ночь – страсть разлитая в воздухе, плывущая призывными голосами над дурманящими ароматами лугов, кружащая голову хороводами. Начисто лишающая разума, сводящая двоих в первобытном вожделении. Ночь, когда нет запретов, и правит только желание.

В эту ночь, становясь в круг парней, стискивая руку заранее веселящегося побратима, княжич загадал: если случится по воле богов, соприкоснуться в хороводе хотя бы рукавом с милой сердцу Аникой, то он больше не будет сомневаться, ждать позволения отца. Он позволит себе забыть ту скучную рюму, что по велению старого князя Радима, стала его первой женой. Жаль, что нельзя отослать её обратно!

Она, как серое осеннее утро, всегда в слезах и унынии.

Почему он родился княжичем? Почему должен всегда довольствоваться доводами разума, выгодой и отвечать за благосостояние и спокойную жизнь тех людей, которых по большому счёту, даже не знает?!

У любого воя или мечника из его войска и то больше свободы! Власть – это тщет, скарядие и обман. Нет, в этот праздник он не станет думать ни о хинови, ни о хартии которую прислал отец с подручным, ни о чём ином.

Сегодня он будет видеть лишь карие глаза, завитки русых волос, манящую улыбку припухших от поцелуев губ. И если случится так, как он загадал, то не остановится на одних ласках. Он слишком долго ждал.