Элохим

– Выбор! Слово-то какое? Вроде бы понятное, но при этом таинственное.

– Как и сама жизнь. Вроде бы понятна, но в то же время таинственна. И выбор заключен в ее средоточии. Он в истоках даже самого что ни на есть малюсенького движения жизни. У Евы почти не было выбора. Ее соблазнил Змей. Ей трудно было устоять. Душа у нее смутилась. Змей был коварнее, сильнее. Другое дело Адам. Руками Евы жизнь предложила ему выбор в чистом виде. Никто на него не давил. Никто ему не мешал. Это был первый человеческий выбор. И он сделал его.

– Он любил Еву, не хотел ей отказать. Как-никак она была его женой.

– Нет. Прежде всего она приходилась ему дочерью. Она вышла из его ребра. После стала женой.

– Дочери тем более трудно отказать.

– Трудно, но возможно, а в его случае даже было необходимо. Одно маленькое движение руки изменило все, нарушило гармонию и внесло в мир столько раздора и страданий. Крупные изменения берут начало всегда с незначительных событий. Выпад Рубена – тоже незначительное событие. И оно осталось бы таким, если бы ты напал на него там, в Храме. Но ты поступил иначе. И Эл Элйон оценил твой выбор.

– Мелхиседек! Ты царь Мелхиседек! – воскликнул Элохим.

– Благословен Элохим, Сын Давидов, Богом Всевышним, владеющим Небом и Землей! И благословен Эл Элйон, давший ему Сына!

– Великое Тайное Предсказание.

– Отныне сама твоя жизнь и есть исполнение Великого Тайного Предсказания. День за днем ты проживешь Его, пока Оно не исполнится сполна. Оттого тебе и кажется, что нет у тебя ни в чем выбора. Предсказание не отменимо. Оно как мощный поток реки. Ты попал в поток.

– Но почему я?

– Ибо Он может родиться только в семье сына Давидова и дочери Аароновой.

– Кто Он?

– Сын Эл Элйона. Великий Царь и Высший Священник. Спаситель мира.

– Мессия!?

– Y’varech’cha HaShem v’Yishmerecha![17]

Мелхиседек внезапно исчез. Элохим открыл глаза. Никого не было. И он тут же уснул глубоким благотворным сном.

8

Анна сидела за столом одна. Стол был празднично накрыт. Иудифь, служанка-моавитянка, постаралась на славу. На столе горели свечи. Но праздничная менора оставалась не зажженной. Только глава семьи мог зажечь восьмисвечие в день Хануки. «Где же ты, Элои?». Анна не выдержала, встала из-за стола и начала тревожно ходить по комнате.

Вернулся Иосиф. Анна тут же стала допрашивать его:

– Ну что, Иосиф? Нашел его?

– Нашел.

– Слава Богу! Где он? Почему вернулся без него?

– Он ушел. Оставил коня.

– Коня?! Зачем? Куда ушел?

– Не знаю. Сказал, чтобы ты не беспокоилась.

– Не беспокоилась!? Боже мой!

Анна безутешно зарыдала. Отошла от Иосифа. Опустилась на стул. Достала платок.

– Он ушел навсегда. Больше не вернется.

– Анна, милая, не плачь. Он вернется. Увидишь.

Анна отрицательно помотала головой.

– Нет. Не вернется. Знаю его.

Она действительно и знала, и чувствовала своего мужа. За двадцать лет совместной жизни она научилась понимать его как никто. Могла угадывать его мысли с полуслова, с одного взгляда, с одного жеста и предвидеть его поступки. Она любила его безмерно и была благодарна судьбе за Элохима. Только бесплодие омрачало их семейное счастье. Но они всегда жили надеждой. Утешали себя тем, что дети иногда рождаются поздно. Как у Авраама и Сарры. Годы проходили. Надежда медленно увядала, уступая место тихому смирению. В бесплодии каждый в глубине души винил себя.

– Он винит себя. Ему стыдно смотреть мне в глаза. Нет, он не вернется.

– Анна, он не сказал, что уходит навсегда.

Анна вытерла глаза, поцеловала деверя и ушла наверх в свою комнату. Пришла Иудифь помочь ей укладываться на ночь.

– Госпожа, не гоже плакать. Праздник ведь. Вы сегодня даже забыли повязать новый платок на голову.

Анна от злости внезапно вскипела.

– Какой еще платок? О чем ты? Забирай его себе и оставь меня в покое!

– Не я же виновата, что Господь закрыл Вам утробу?[18]

Иудифь ушла. Анна подошла к окну, которое выходило в сторону Храма. Упала на колени. Прислонилась головой к подоконнику. Слезы текли по щекам. «Господи, помоги! Он не виноват. Верни его домой! Невредимым». Она молилась долго, безмолвно. Потом встала, спустилась вниз и прошла в сад. Там она села под свое любимое лавровое дерево и незаметно для себя уснула.

Приснилась ей маковая поляна. Дул жаркий ветерок. На самом краю поляны находился деревянный сарай. Она подошла к двери и открыла ее. Заглянула. Увидела Элохима. Он лежал на соломе с мечом в руках. Ей показалось, что он спит. Она разбудила его. «Вставай скорее! Чудный день. Пойдем к реке купаться!». Они вместе вышли и пошли по тропинке вниз. На другом конце поляны возвышался дуб. Еще издалека она заметила, как кто-то спрятался за ним. Подошли ближе, и она увидела обнаженную девушку, лежащую на траве под дубом. Она улыбнулась ей. В ней она узнала себя, юной. «Взгляни, кто там лежит под дубом». Следом она услышала сначала, как Элохим воскликнул: «Это же ты, Анна!?», а потом и свой повелительный голос: «Ляг с ней!».

Юная Анна протянула ему руку. Он присел рядом с ней. Из-за дуба вышел юноша неземной красоты. На правой щеке юноши была маленькая черная родинка, которая мгновенно бросилась ей в глаза, и в них тут же начало темнеть.

– Не смотри на родинку, – предупредил юноша, – смотри прямо мне в глаза.

Анна оторвала взгляд от родинки. Вернулось зрение.

– Оставь их здесь. Пойдем к реке, – сказал юноша.

Она отвернулась. И внезапно почувствовала Элохима в себе. Она никогда не испытывала подобного наслаждения. Юноша улыбнулся и пропустил ее вперед.

– Твоя молитва, Анна, услышана. Элохим вернется.

– Когда?

– На тридцатый день от Хануки.

Они дошли до реки. Юноша повернул ее лицом к себе.

– Еще одна новость. Ты зачала ребенка. Радуйся!

– Когда?

– Только что. Во сне. А наяву еще вчера. В ночь на Хануку.

– Я беременна!? По-настоящему!? – воскликнула Анна.

Юноша рассмеялся.

– По-настоящему, по-настоящему, Анна.

– О, как здорово! И Элохим не знает.

– Мужчины всегда узнают с запозданием. Такова их участь.

– Надо его обрадовать. Пойдем скорее обратно.

– Успокойся, Анна. Его уже там нет.

– Не могу поверить! У нас будет ребенок! Как хорошо! Куда он пошел? Надо срочно сообщить ему.

– Анна, не волнуйся. Это моя забота. Я сейчас иду прямо к нему. А ты войди в воду. Искупайся. А потом возвращайся домой. Но ровно через тридцать дней, в полночь, будь у Шушанских ворот[19]. Элохим придет туда.

9

– Проснись, Элохим! Проснись! Уже утро!

Только что рассвело. Птицы шумно пели на деревьях. Было холодно и свежо.

Перед ним стоял юноша с родинкой на правой щеке.

– Благая весть. Анна ждет ребенка.

– Анна?! Беременна! Кто ты?

– Вестник.

– Чей?

– Эл Элйона, Владыки Неба и Земли.

– Значит, Царь Мелхиседек сказал правду!?

– Царь Мелхиседек всегда говорит только правду.

– Но почему Анна мне не сказала?

– Узнала только этой ночью.

– Стало быть, я имел право на жертвоприношение в Храме. И Рубен был не прав.

– Выходит так.

– Что теперь делать?

– Подняться на гору Соблазна, как и задумал.

– Почему не домой?

– Две причины. Время Рубена еще не пришло. Ханука только началась. Нельзя осквернять святой праздник кровопролитием. И, во-вторых, Анна узнала о своей беременности в сновидении. Она еще спит. Скоро проснется. Ей нужно время, чтобы убедиться самой. Тебе придется подождать.

– Сколько?

– Тридцать дней.

– Так долго?

– Увы, такова природа вещей. Тут ничего не поделаешь. Когда наступит срок, она будет ждать тебя у Шушанских ворот. В полночь.

– Но почему Бог допустил, чтобы Рубен мог унизить меня?

– Вопрос не ко мне. Пути Господни неисповедимы. Только Ему одному известен ход событий. Жизнь окутана непроницаемой тайной, скрытой во многом даже от нас. Тайна в истоках самой жизни, в самом зачатии. Женщина узнает о нем не сразу, но позже. Вам выпала великая честь. Вам сделано исключение. Вам чуть-чуть приоткрылась завеса над тайной жизни.

– В чем она?

– В крови, точнее в кровосмешении.

– В кровосмешении? Не понимаю.

– Позже поймешь. А теперь мне пора.

И юноша исчез также внезапно, как и появился.

10

На следующий день, 26-го числа месяца Кислева, рано утром Анна отправилась к своему отцу. Отец был тем единственным человеком, которому она могла доверить самые сокровенные мысли.

Рабби Иссаххар не удивился ее раннему приходу и встретил ее радушно, поцеловав как всегда в носик. Она улыбнулась и нежно обняла отца. Он усадил ее рядом на тахте.

– Абба, Элои вчера не вернулся.

– Знаю, Нана.

Рабби Иссаххар называл ее с малых лет ласкательно Наной.

– Я так боюсь за него.

– Не волнуйся, доченька. Я его видел. Ночью приходил сюда.

– А куда ушел?

– Не знаю. Но знаю, что ему нужно время, чтобы разобраться во всем.

– Абба, я так боюсь, что он не вернется.

– Вернется, Нана. Он тебя очень любит. И к тому же Элохим не из тех, кто бросает свою жену.

– Я не говорю, что он меня бросил. Ему просто стыдно вернуться домой. Он и прежде винил себя в нашем бесплодии. А после слов Рубена стал сам не свой. Это я заметила в его взгляде, когда он выбежал из Бронзовых ворот. Стоял перед всеми весь бледный, растерянный. А с растерянным человеком всякое может случиться.

– Думаю, теперь он скорее озабочен, нежели растерян.

– Чем, абба?

– Будущим. Твоим, своим будущим, – ответил рабби Иссаххар и неожиданно для Анны прибавил: – Будущее иногда рождается из сновидения.

Анна вспомнила свой сон. Ей захотелось рассказать его. Но смутилась, вспомнив подробности. В то же время она не могла решить: верить сну или нет?

– Почему смутилась, Нана?

– Вспомнила свой сон.

Второсвященник изменился в лице.

– Абба, что с тобой?

– Ничего, родная. Могла бы ты рассказать?

– Нет, абба. Могу только сказать, что во сне мне сообщили, что я забеременела. Но не знаю, можно ли верить снам?

– Нельзя, конечно, верить всякому сну. Но сны бывают разные. Вещие сны сбываются. Причем некоторые один к одному, а другие – прямо наоборот. У меня предчувствие, что тебе приснился вещий сон. Ты можешь не рассказывать. Но ответь на мои вопросы.

– Хорошо, абба.

– Элохим приснился?

– Приснился.

– С мечом?

– Да, – удивилась Анна.

– А юноша?

– Откуда о юноше знаешь, абба?

– С родинкой? – не ответив на вопрос, продолжил рабби Иссаххар.

– Да, на щеке, – ответила Анна, все больше и больше удивляясь.

– На какой?

– Не помню. А что это важно?

– Очень. Постарайся вспомнить. Но если не уверена, не говори.

– Хорошо, сейчас вспомню. Так, он вышел из-за дерева, и я сразу заметила родинку. Ее невозможно было не заметить. Кажется, на правой щеке.

– Кажется или уверена?

– Нет, не кажется. Уверена. Она сразу бросилась мне в глаза. Это была необычная родинка. Маленькая, черная и на ней невозможно было остановить взгляд, моментально темнело в глазах, приходилось отводить взгляд и смотреть ему прямо в глаза. Нет, уверена, на правой.

– Хорошо. И последнее. Видела ли маковую поляну с одиноким ветвистым дубом?

– Абба! – вскрикнула Анна, – тебе тоже приснилась маковая поляна?

– Нет, не мне, – сказал тихо Второсвященник. – Значит, видела.

– Да, абба.

– Твой сон вещий и прямой. Стало быть, в самом деле ждешь ребенка.

– О, абба! Я так рада, – она вскочила и поцеловала отца. – Спасибо, родной мой.

Затем радость внезапно сменилась грустью.

– Что такое, доченька?

Рабби Иссаххар погладил ее по голове.

– Видишь ли, абба, я тебе, конечно, верю. Но беременность такая серьезная вещь. Ну, как сказать? Мне надо самой почувствовать. А пока я ничего не чувствую.

– Еще рано. Скоро почувствуешь. Не грусти.

– Не грущу, абба. Рада. В самом деле, рада. Ей Богу.

– Вот и хорошо.

– Пойду домой… а ты тоже не грусти тут без меня. Приду завтра.

– До завтра, родная.

Как только Анна ушла, Второсвященник вызвал Иосифа.

– Сходи за Йешуа

11

Йешуа бен Сий был племянником и наследником Второсвященника. Ему недавно исполнилось девятнадцать лет. Но несмотря на свою молодость, он пользовался большим уважением среди священнослужителей Храма. В нем видели достойного преемника Сеган ХаКодешима.

Для молодых священников Храм был не только самым святым местом на Земле, где мистически пребывал Шекинах[20], но и целым университетом, в стенах которого они изучали эзотерические учения и иудейские законы.

В Храме всегда происходили обсуждения, порою горячие споры, между приверженцами разных иудейских школ по поводу толкования Торы, обычаев отцов и священных обрядов. Саддукеи, выразители духа иудейской аристократии, полагали, что нельзя отходить от буквы Торы, не верили в загробную жизнь и доказывали, что Коген Гадолу следует готовить кадильницу угольев с благовонным курением перед Святилищем во Дворе Священников. А фарисеи, представители иудейских масс, наоборот, считали, что кадильницу надо готовить в Гекале[21], верили в загробную жизнь и опирались на устное толкование Торы. Эссеянцы, подобно фарисеям, верили в возрождение плоти и души после смерти, но в отличие от них – и в этом они сходились с саддукеями – отрицали свободу воли и были убеждены, что все в этом мире строго предопределено.

Каждая из этих трех основных сект распадалась на множество течений, разнящихся между собою иногда в едва уловимых, порою курьезных нюансах. Так одни эссеянцы проповедовали тотальное целомудрие, другие воздерживались от совокупления с женщиной все дни недели за исключением среды с тем, чтобы роды позже не выпали на субботу, а третьи даже отказывались убирать свои нечистоты по субботам.

И каждое течение имело собственных проповедников, лидеров, непременно ярких личностей, вокруг которых ученики и последователи кучками собирались на огромной площади Храма. Они могли целыми днями горячо дискутировать, расходиться во мнениях, потом сходиться, объединяться и переходить из одной кучки в другую. Но вопреки всему гвалту и жужжанию, наполняющему двор Храма, их всех объединяло одно – ощущение непосредственной сопричастности к Шекинаху. Иерусалим, верили они, – пуп Земли, сердце Иерусалима – Храм, а средоточие Храма – Святая Святых, где лежал Эбен Шетийах[22]. На нем некогда покоился Арон ХаКодеш[23], над которым и витало Божественное Присутствие. Ковчег исчез, но все были убеждены, что мироздание по-прежнему покоится на Краеугольном Камне. Его непосредственная близость в каждом вызывала чувство пребывания на самом переднем крае человеческой мысли и веры.

– Мои ученики – лучшие ребята страны! – гордо заявил Элохиму при первой встрече Г.П., глава школы методологов, известный в Храме по инициалам своего имени.

Более яркой личности Элохим не встречал в своей жизни. Г.П. был непревзойденным полемистом. Мог спорить и неизменно побеждать в дискуссии одновременно с сотней подкованных в законе ученых.

У него был непокорный бунтарский нрав. Еще в молодости он основал в Храме Молодежный методологический кружок (ММК) по неортодоксальному изучению Торы. Из ММК выросли такие крупные фигуры как Гилл-Эл, Шаммай и Акабия бен Махалал-Эл. Впоследствии каждый из них создал свою собственную школу. Но только Г.П. всю свою жизнь посвятил разработке методологии мышления в чистом виде. Он изобрел простую схему для любой, сколь угодно сложной, мыследеятельности, состоящую, как он говорил, из «дощечек Мышления, Говорения и Действия». Осмысление взаимосвязи этих трех компонентов, считал он, принципиально необходимо в любой конкретной проблемной ситуации.

Жизнь есть череда проблемных ситуаций. Всякий раз необходимо самоопределиться в своей проблемной ситуации, поставить цель и выработать средства для ее достижения. При этом надо четко отделять собственное мышление от говорения, а говорение от действия. Своих учеников он натаскивал через «марафонные» упражнения для того, чтобы те научились мыслить и действовать посредством говорения, что от них требовало напряженной рефлектирующей работы мозга. В ММК нельзя было без осмеяния произнести ни одного лишнего, неосмысленного слова, поскольку, как полагали методологи, любое высказанное слово, независимо от желания человека, способно менять картину мира. Новая мысль – шажок вперед в человеческом мышлении. Но она посещает не каждого, а лишь особо одаренные умы, и то раз в сто лет. Чтобы добыть крупицу золота, требуется промыть горы песка. Точно так же, чтобы родилось новое слово, надо перемолоть уйму слов. Люди в основном несут чужую чушь, которой забиты их головы. Поэтому можно пропускать мимо ушей почти все из услышанного. Важно не слышать, а видеть или, как говорил Г.П., «слышать глазами» и «видеть ушами». Важно не то, что говорит человек, а то, «как он говорит». Одни говорят, но сами не знают того, что говорят, то есть просто болтают, «исторгают свою словесную блевотину». Другие знают, что говорят, но не умеют состыковать слова с действиями. Надо обдумывать и взвешивать каждое слово, соблюдать золотое правило: «ни словом больше, ни словом меньше». Как в стихе, или четком военном приказе. «Нельзя лезть на белую простыню в грязных сапогах», – любил повторять Г.П.

Методологов легко было распознать по снисходительной улыбочке, вечно гуляющей на их лицах, и по частому употреблению выражений «вроде бы», «как бы» – единственных слов-паразитов в высшей степени артикулированной речи Г.П. При общении с методологом простой смертный не мог отделаться от ощущения, что имеет дело с человеком, лишенным всяких эмоций и видящим собеседника «как бы» насквозь.

У горожан при каждом посещения Храма складывалось смешанное впечатление о происходящем в его стенах. Им все эти бесконечные проповеди, обсуждения казались непонятными, таинственными, окутанными мистическим дымом. Особенно непонятны были методологи и мистики, предшественники каббалистов, представленные во всех трех сектах. Исчисления прото-каббалистов и многоярусные рассуждения методологов оставляли их в недоумении. «Вроде бы, – делились они между собою на обратном пути из Храма, – говорят на нашем языке. Но слова в отдельности понятны, а вместе нет. Какой-то птичий язык». И чем меньше они понимали, тем сильнее проникались божественным трепетом и страхом.

А с высоты крепости Антония, возвышающейся над Храмом с северо-запада, римским воинам открывался иной ракурс: им он напоминал муравейник. Было смешно и забавно наблюдать за странными передвижениями молодых левитов, шныряющих друг за другом подобно маленьким черным муравьям.

Йешуа бен Сий по происхождению принадлежал к задокитам, ветви саддукеев. Но не примыкал ни к одной секте, хотя и прошел школу методологов. Однажды, когда саддукеи упрекнули его в высокомерии, он взял и с одинаковой убедительностью доказал правомерность одного и того же спорного утверждения с трех разных позиций. Тогда его оставили в покое, но по-прежнему продолжали уважать.

В школе Г.П. он научился видеть за высказываниями людей их скрытые намерения. Как и другие методологи, он прошел через изнурительные многодневные упражнения, рефлектируя над собственными и чужими высказываниями в той или иной конкретной ситуации. При этом некоторые чрезмерно усердные ученики Г.П. переходили от одной рефлексии к другой, потом к третьей, а оттуда еще дальше, до тех пор, пока у них ум за разум не заходил или, как говорили в школе, пока у них «крыша не поедет».

Вот тогда они и заговаривали «птичьим языком». И в таких случаях лишь Г.П. мог авторитетно взять их за шкирку и простыми словами вернуть на бренную землю. Но спасти каждого не удавалось. И во дворе Храма то и дело попадались одиноко блуждающие призраки методологов, ушедших безвозвратно к зияющим высотам мышления. Они-то и служили для римлян на башне Антония особенно большой потехой. Йешуа бен Сий не относился к их числу.

12

Йешуа бен Сий застал рабби Иссаххара в глубоком раздумье. Сеган ХаКодешим предложил ему присесть. В глазах Йешуа бен Сия он воплощал собою непревзойденный образец священничества.

– Йешуа, сын мой, настало время Великого Тайного Предсказания.

Второсвященник, как никто, умел взять быка за рога. Без лишних предисловий.

– Рабби, некоторые мистики в Храме, вроде бы, вычислили, что Мешиах появится в 77-ом поколении от Адама.

– Брось ты эту чушь. Глупую игру в цифры. Она не для нас. Мистики неоднократно пытались раскрыть Предсказание своими исчисленьями. Но безуспешно. Не стоит верить им во всем.

– А я и не верю, рабби.

– И правильно делаешь. У меня другое основание. Само Великое Тайное Предсказание. Однако должен тебя сразу же огорчить. Я не смогу передать его тебе перед Парокетом, в Аммах Тераксине[24].

– Почему, рабби?

Йешуа бен Сий сам потратил немало времени над текстами Торы в надежде найти кончик нити, ведущей к Великому Тайному Предсказанию. Но всякий раз терпел неудачу и тешил себя надеждой, что когда-нибудь будет посвящен как наследник Второсвященника. Теперь надежда исчезла.

– Это предусмотрено самим Предсказанием. Цепь передачи должна прерваться в тот момент, когда Предсказание проникнет из таинственных истоков сновидений в явь. И это уже происходит.

– Рабби, согласно Исайи Мешиах вроде бы должен родиться в доме Давида. И от дочери Аарона.

Бракосочетание отпрысков дома Давида с дочерьми Аарона – благородное смешение голубой царской крови со священной кровью – в узком кругу посвященных всякий раз на протяжении веков пробуждало надежду на рождение Мессии – Великого Царя иудеев и Высшего Священника Эл Элйона.

– Это так. Но само рождение Мешиаха – величайшая тайна. Она не была известна даже Аврааму. В Предсказании Мелхиседека имеется пробел. На этом месте царь Мелхиседек сделал паузу, перевел дыхание и одновременно скрыл от Авраама или по какой-то причине не смог открыть ему, где, когда и от кого родится Мешиах. На том же месте, вслед за Мелхиседеком и Авраамом каждый аароновский первосвященник впредь также переводил дыхание и, сделав паузу, возлагал Зиз Аарона на голову своему преемнику. Это Тайна Тайн в самом Предсказании.

– Стало быть, и Зиз Аарона не будет передан?

Зиз (Tzitz) Аарона представлял собой золотую полированную дощечку, на которой Моисей собственноручно вырезал надпись: «КОДЕШ ЛА ХАШЕМ»[25] и прикрепил ее тремя голубыми шнурками к кидару Аарона так, чтобы он мог носить ее на челе. Зиз Аарона являлся последним, восьмым элементом священного наряда коген гадола, как бы венцом первосвященника, знаком того, что его носитель посвящен в Великое Тайное Предсказание. Без него тот не выглядел вполне первосвященником, как это было с хасмонейскими первосвященниками-назначенцами. Те носили золотую диадему с той же надписью и завязывали ее двумя голубыми шнурками. При этом все знали, что это не настоящий, а поддельный Зиз. Настоящий Зиз Аарона был спрятан Онием Третьим, последним аароновским первосвященником под каменной плитой в Аммах Тераксине. О его местонахождении знали только прямые наследники Аарона. Когда Ирод назначил Анан-Эла первосвященником и тем самым временно восстановил линию Аарона в первосвященстве, Зиз Аарона был извлечен из-под плиты. Однако Анан-Эл отказался передать его Аристобулу. Незадолго до своей смерти он посвятил рабби Иссаххара, своего преемника по линии Аарона, в Великое Тайное Предсказание и возложил Зиз Аарона ему на голову.

– Нет, Йешуа, его ты получишь. Перед моей смертью.

Второсвященник сделал паузу и тихо добавил:

– Очень скоро.

– Почему скоро, рабби?

– Подобно Святая Святых, куда дозволено вступать лишь одному и лишь один раз в году, только одному дозволено знать Тайну Тайн. Но и ему нельзя остаться в живых, когда Предсказание переходит в исполнение.

Йешуа бен Сий перевел разговор в иное русло.

– Весть о Мешиахе, наверно, вызовет сильное брожение в народе.

– И потому ты здесь. Она переполошит всех. И боэтианцев, не верящих в Мешиаха, и фарисеев, и особенно эссеянцев и простых людей, живущих одной надеждой на Мешиаха.

– Вроде бы надо обдумать, как действовать дальше.

– Верно. Предугадать возможные действия абсолютно всех. И римлян, и царя Ирода, и Коген Гадола Симона, и его боэтианцев, и фарисеев, и эссеянцев, и, наконец, простых людей. Вычленить все нежелательное. Оценить собственные силы. Выработать ответные меры. И следовать им неукоснительно.

– Надо ли известить Синедрион?

– Это следующий шаг. Но пока не пришло время. И пока оно не пришло, наш разговор надо держать в строжайшей тайне.

– Понятно, рабби.

– А теперь ступай. Тебе есть над чем думать.

Йешуа бен Сий встал, попрощался и направился к двери. Открыл ее. Иосиф, стоявший за дверью, тут же отскочил назад.