Элохим

В полночь, когда рабби Иссаххар уже потерял всякую надежду, Иосиф вновь постучался в дверь и сообщил, что пришел Элохим.

– Слава Богу! – сказал рабби Иссаххар. – Скорее проведи его сюда!

Увидев Элохима, рабби Иссаххар подозвал его к себе. Они обнялись.

– Знал, что придешь, но не предполагал, что так поздно.

– Виноват, абба.

– Домой заходил? Анна переживает.

Элохим смутился.

– Нет, не заходил. Я спускался в долину Кедрон. Хотел оттуда подняться на гору Соблазна. Но перед тем сел под дубом и уснул. Проспал несколько часов. Проснулся поздно вечером. И вот пришел к вам.

Второсвященник пристально посмотрел Элохиму в глаза.

– Ты пришел за своим мечом?

– Да, абба.

Это был тот самый меч, который Давид снял с поверженного Голиафа и им же отрубил ему голову. На клинке, сразу под эфесом, он кровью Голиафа начертал звезду в виде двух переплетенных треугольников. Каким-то образом, позже меч оказался у Первосвященника Ахимелеха. И он хранил его, завернув в ветхую одежду, вместе со своим ефодом. Когда царь Саул преследовал безоружного Давида, Ахимелех вернул ему меч, за что поплатился жизнью. В память об Ахимелехе Давид, уже будучи царем, передал меч на вечное хранение его сыну Первосвященнику Абиафару. И с тех пор меч Голиафа переходил от одного первосвященника к другому по линии Аарона, оставаясь, тем не менее, собственностью дома Давида. Царь Соломон приказал тем же мечом умертвить идумея Доику, убийцу Первосвященника Ахимелеха. Последующие цари Иудеи во время войн приходили к первосвященникам за мечом Голиафа, а с наступлением мира возвращали его обратно им на хранение. Меч Голиафа был единственным уцелевшим символом древней царской власти. И он принадлежал теперь Элохиму, наследнику царя Давида.

– Стало быть, ты решил твердо? – спросил Второсвященник.

– Твердо, абба.

– Рубен раскаивается и просит прощения. Мог бы примириться с ним?

– Это исключено.

– Почему?

– Я мог бы простить его. Но люди никогда не простят этого мне. Рубен сказал правду. Суровую правду. Только он выбрал неправильное место и время. Он мог бы свою правду высказать мне в лицо наедине или же обсудить ее с вами, абба. Но он решил выступить на людях. Я был унижен при всех. Теперь же он готов извиниться частным образом.

– Понимаю тебя, Элохим. Ты можешь потребовать от него публичного извинения.

– Абба, я ценю ваше доброе намерение. Но вы сами прекрасно знаете, что это не тот случай. Ущерб уже нанесен. Причем, непоправимо. Принародным извинением его не сгладишь. Наоборот, такое извинение усугубит ситуацию. Я потеряю всякое уважение в глазах людей, превращусь в посмешище. Вся беда в том, что Рубен сказал правду. А правду ничем, никаким извинением, не отменишь. Я не мог наказать его на месте, там в Храме. Но теперь у меня нет иного выбора.

– Братоубийство, Элохим, крайне нежелательно.

Элохим задумался. Второсвященник его молчание воспринял как слабый луч надежды на мирный исход дела.

– По крайней мере, Элохим, прошу не торопиться. Лучше еще раз хорошенько все обдумать. Может быть, имеет смысл встретиться с ним.

– Не думаю, абба. Рубен понимает, что не оставил мне иного выбора. Друг друга мы знаем с детства. Мне нетрудно предугадать его намерения. Наверняка ему бы хотелось пригласить меня на примирительный ужин и там убить. Нет, абба, не вижу никакого смысла во встрече. Он своим необдуманным поступком поставил и себя, и меня в безвыходное положение.

– Элохим, у него большая семья. Сыновья, правда, уже выросли, но дочери еще малолетние. Жаль их.

– Мне тоже, абба. Если останусь в живых, то их обеспечение возьму на себя. Я заранее попросил бы вашего согласия сделать это через Храм.

– А как насчет сыновей? Отцы ответственны за поступки своих детей, но не наоборот.

– Но сыновья мстят за отцов.

– Не всегда.

– У Рубена не хватит духу напасть на меня в одиночку. Он потащит за собой и сыновей. К тому же я не могу подвергнуть опасности своего брата в будущем. Иосиф еще даже не женат.

– Видимо, ты прав, Элохим.

– Абба, с Рубеном мне все предельно ясно. Он теперь занимает меня меньше всего. Меня волнует сейчас другое… Только затрудняюсь сказать.

– Ты хочешь открыть мне свой сон?

Элохим удивился.

– Как угадали, абба?

– Не угадал, а знал заранее.

Элохим опустил голову и закрыл лицо руками. Было видно, что ему в самом деле трудно продолжать. Он так сидел некоторое время, потом поднял голову.

– Не смущайся, Элохим, расскажи.

– Абба, когда я уснул под дубом, там, в долине, мне приснился странный сон. И с тех пор я не могу избавиться от ощущения, что этот сон каким-то образом связан с тем, что произошло со мной сегодня в Храме. Только не могу понять как?

– Иногда сны несут в себе отпечаток прожитого дня.

– Абба, мне приснилось, что я с мечом в руках сражаюсь с тремя человекоподобными существами. Там было еще четвертое чудище. Оно все время ухмылялось и трусливо пряталось за теми тремя. Эти существа были косматые и сражались против меня голыми руками. Но их длинные ногти были острее моего меча. И они пользовались ими очень умело. Несколько раз сумели поцарапать меня. Но мне все-таки удалось сразить двоих из них. С третьим, самым главным, пришлось возиться долго. Пока мы сражались, четвертое чудище вертелось за этим главным, дразня и отвлекая меня. Но, наконец, одним ударом я отрубил противнику голову. Его кровь хлынула прямо мне в лицо. Я невольно закрыл глаза. На миг мир стал как бы красным. И не успел я открыть глаза, как ощутил сильнейший удар в грудь. Я был отброшен далеко назад и обнаружил себя лежащим на земле. Я быстро вскочил на ноги. Последнее чудище, не торопясь, с ухмылкой на лице, шло прямо на меня. Я ринулся на него и всадил меч ему в грудь. Но меч прошел сквозь его тело, как сквозь воздух, не ощущая сопротивления плоти. Чудище было неуязвимо. И я понял, что оно-то и было самым главным среди них. Затем, чудище вновь ударило меня, на этот раз так сильно, что я потерял сознание. Когда очнулся, я услышал его тяжелые шаги. Чудище подошло ко мне, и я почуял его отвратительное дыхание. Я открыл глаза и увидел его косматую рожу перед своим лицом. Чудище все еще ухмылялось и вдруг замахнулось кулаком, как бы готовясь нанести мне сокрушительный удар. Я закрыл глаза и ждал своего конца. Но удар не последовал. Чудище внезапно исчезло.

Элохим умолк. Рабби Иссаххар удивленно посмотрел на него, словно ждал чего-то еще.

– Чтобы мог означать этот сон, абба?

Рабби Иссаххар ответил не сразу. От Элохима не ускользнуло, что его мысли были заняты еще чем-то, хотя он и слушал очень внимательно.

– Ты сражался с самим дьяволом, – наконец-то вымолвил рабби Иссаххар. – Этот сон предсказывает твое сражение с Рубеном и его сыновьями. Ты их одолеешь. Но не сможешь одолеть дьявола, ибо он неуязвим. Он же побудил Рубена выступить против тебя.

– Значит, мне приснился дьявол?

– Да. Знаешь, в каждом из нас живет склонность ко злу. То, что мы называем Йетзер ХаРа. В сердце человека Йетзер ХаРа борется с Йетзер ХаТовом[11]. Дьявол как раз и пробудил в Рубене его Йетзер ХаРа. Но твой сон на этом не кончился. Не так ли!?

– Так, – подтвердил Элохим.

– Тогда продолжай.

– Мне неудобно, абба. К тому же у меня такое ощущение, что вам все мое сновидение уже известно.

– Это не так. Мне известны лишь некоторые приметы.

– Откуда?

– Я открою тебе. Но сначала расскажи вторую половину сна.

– Абба, мне в самом деле неловко вспоминать это даже про себя.

– Знаю. Тем не менее, рассказывай. Так, как видел. Ничего не опуская. Это очень важно.

– Когда открыл глаза, – смущенно продолжил свой рассказ Элохим, – я оказался лежащим в каком-то сарае. Вдруг я услышал голос Анны. Она открыла дверь, улыбнулась и спросила, почему я лежу на земле, но, не дождавшись ответа, она игриво сказала: «Вставай скорее! Чудный день! Пойдем к реке купаться». Я встал, и мы вместе из сарая шагнули прямо на поляну.

– На какую поляну? Не на маковую?

– Да, абба, – вспомнил Элохим, – поляна, в самом деле, была усеяна маками.

– И дул ветер?

– Да, абба, – подтвердил с удивлением Элохим, – знойный ветер. Маки на поляне колыхались. Их пьянящий запах вскружил мне голову. Мы вышли на тропинку и пошли вниз по поляне. У края поляны одиноко стояло ветвистое дерево.

– Какое дерево? Не дуб!? – спросил рабби Иссаххар.

– Да, абба, дуб. И тропинка вела прямо к нему. Когда мы приблизились к дубу, Анна остановила меня и сказала: «Взгляни, кто там лежит!». Под деревом лежала обнаженная девушка. Прямо на траве. Анна взяла меня за руку и подвела к ней. Я присмотрелся и, к своему ужасу обнаружил, что… Что с вами, абба?

Только теперь Элохим заметил, что Второсвященник слушал его, бледнея все сильнее.

– Не спрашивай ничего. Продолжай.

– Но мне очень неловко.

– Мне не меньше. Но это чрезвычайно важно.

– На траве лежала Анна. Только юная. Я воскликнул: «Это же ты?!». Не веря своим глазам, я смотрел то на Анну, то на девушку. Я одновременно видел Анну такой, какой она была теперь, и такой, какой она была тогда, когда впервые встретил ее. Такое может случиться лишь во сне, абба.

– Очевидно.

– Обе они одинаково улыбались мне. И вдруг Анна сказала: «Ляг с ней!». Голос ее звучал повелительно. Юная Анна протянула мне руку. Я присел у ее ног. Она улыбалась, но в глазах была какая-то вековечная грусть, как у жертвенного ягненка. Она лежала на боку лицом ко мне. Медленно она повернулась лицом к траве и запрокинула ногу за мое бедро. Ее розовое тело змеей скользнуло по траве. Затем она плотно прижалась ко мне. Я ощутил ее жаркое дыхание и тут же проснулся.

Рабби Иссаххар глубоко вздохнул и сказал:

– Свершилось!

– Что свершилось?

– Предсказание.

– Не понимаю, абба.

– Великое Тайное Предсказание Мелхиседека. Царя Шалема и Высшего Священника Эл Элйона.

Элохим по-прежнему недоумевал.

– Видишь ли, Элохим, после битвы девяти царей, Лот, племянник Авраама, попал в плен к Кедорлаомеру, царю Еламскому. Авраам вооружил свой народ и преследовал Кедорлаомера до Хивы и отбил Лота у него. Лот со всей семьей и имуществом вернулся обратно в Содом. И царь Содомский вышел навстречу Аврааму в долине Шаве. Вместе с ним был царь Шалема Мелхиседек. Он вынес Аврааму хлеб и вино. И сказал:

וַיְבָרֲכֵהוּ וַיֹּאמַר בָּרוּךְ אַבְרָם לְאֵל עֶלְיוֹן קֹנֵה שָׁמַיִם וָאָרֶץ:

Vayevarechechu vayomar baruch Avram le-EL ELYON Koneh shamayim va’arets!

וּבָרוּךְ אֵל עֶלְיוֹן אֲשֶׁר מִגֵּן צָרֶיךָ בְּיָדֶךָ וַיִּתֶּן לוֹ מַעֲשֵׂר מִכֹּל:

Uvaruch EL ELYON asher migen tsareycha beyadecha vayiten-lo ma’aser mikol!»[12]

В ответ Авраам отдал ему десятину от всей своей добычи. Все это написано в Берейшите. Но там не написано, что Мелхиседек еще открыл ему Великое Пророчество и повелел хранить его в строжайшей тайне. Это пророчество, известное среди высшего слоя священников как Великое Тайное Предсказание, передавалось лишь устно по линии Аарона от одного первосвященника к другому. Симону, нынешнему Коген Гадолу, его содержание неизвестно. Оно известно только мне, и я должен бы был передать его своему наследнику.

– Йешуа?

– Да Йешуа. Перед Парокетом Кодеш ХаКодашима[13]. Лишь там его дозволено произнести, как это делали мои предки.

– Абба, но я не понимаю, как Предсказание Мелхиседека связано с моим сном?

– Прямо. Твой сон, твой приход сегодня ко мне, даже выпад Рубена были предсказаны царем Мелхиседеком.

– Но я мог бы не прийти сегодня. Тогда Предсказание отменилось бы?

– Нет. Тогда его исполнение отодвинулось бы вперед на пару тысяч лет. Нет ничего сильнее Предсказания Мелхиседека. Оно сильнее самой жизни, сильнее отдельной и совокупной человеческой воли. Предсказание непреодолимо предопределяет события.

– Стало быть, мои действия предопределены?

– И да, и нет.

– Непонятно, абба. Лучше скажите, что меня ждет?

– Элохим, даже тебе я не вправе открыть Предсказание Мелхиседека. Я могу лишь подтвердить то, что уже произошло, но не то, что грядет.

Элохим не любил переспрашивать, тем более своего тестя, прекрасно зная, что он из тех, кто говорит ровно столько, сколько возможно.

– Пойдем. Тебе надо взять свой меч.

Они перешли в боковую комнату, в которой хранились святые облачения Сеган ХаКодешима. Из-под них рабби Иссаххар достал меч Голиафа и передал его Элохиму. Он был завернут в старую одежду. Элохим развернул ее. Меч был в ножнах. И он вспомнил слова отца: «Не обнажай меча напрасно, но раз вынул его из ножен, то убей!». Он наполовину обнажил меч и поцеловал клинок.

5

Выйдя во двор, Элохим сложил аккуратно одежду, в которую был завернут меч, и спрятал ее за пазухой. Затем, взял меч за рукоятку. Она удобно легла в ладонь. От меча исходила какая-то сила, и он испытал то редкое чувство, которое может вызвать в мужчине одно лишь соприкосновение с рукоятью смертоносного оружия.

Последний раз он пользовался мечом Голиафа семнадцать лет тому назад во время осады Иерусалима. Он с мечом в руках защищал свой город, свой Храм, но не право Антигона (Маттафия), последнего хасмонейского претендента на иудейский престол. Он сражался бок о бок с сынами Бабы на зубчатых стенах Бираха[14]. Дрался храбро, яростно, сразив вот этим самым мечом немало римлян и идумеев. Был сам серьезно ранен стрелой. Она вошла ему в грудь и, едва не задев сердце, уперлась острием в ребро под лопаткой. Он потерял много крови, его укрыли в доме тестя. Лишь умение искусных иудейских целителей и заботливый уход Анны вернули его к жизни.

Антигон тогда потерпел поражение. Сокрушительное. Иерусалим пал после длительной, изнурительной осады. Подобно урагану, римляне и идумеи ворвались в город, сметая на своем пути все без разбора. Они крушили стены, грабили дома, вырезали мужчин, насиловали женщин, протыкали копьями детей, пока Ирод не уговорил Гая Сосия, предводителя римлян, прекратить кровавую вакханалию, пообещав щедро вознаградить каждого легионера. «Римляне ведь не собираются полностью опустошить город и оставить меня царем пустыни?», – с сарказмом спросил тогда Ирод Гая Сосия[15].

Утихомирив римлян и свирепствующих идумеев, своих соплеменников, Ирод взошел на иудейский престол. И первым делом он казнил всех членов Синедриона, пощадив лишь Гилл-Эла, того самого рабби, который осмелился выступить против него когда-то на суде перед Синедрионом. Следующим шагом было решение царя избавиться от лучших сынов Израилевых. Элохим возглавлял его черный список. Его жизнь висела тогда на волоске. Элохима спас рабби Иссаххар, которому взамен пришлось признать Ирода царем иудеев и согласиться на его право назначать первосвященников. За это Элохим был глубоко признателен тестю.

Элохим прикрепил меч к поясу, отвязал коня и вышел на улицу.

Было очень темно. Луна слабо освещала улицу. Он услышал шорох. Оглянулся. Кто-то подкрадывался к нему. Элохим одним взмахом вынул меч из ножен. Лезвие сверкнуло при лунном свете, прорезав ночную тишину свистом.

– Элохим, брат, это я, Иосиф.

Элохим вложил меч обратно в ножны.

– Что тут делаешь?

– Искал тебя. По всему городу. Весь день. Потом подумал, что ты у рабби. Пришел сюда и увидел издалека, как кто-то вошел в дом. В темноте не успел разглядеть. Решил дождаться.

– Долго же пришлось ждать.

– Ничего, брат. Я обещал Анне найти тебя. Она сильно беспокоится.

– Знает ли она про Рубена?

– Знает. Но не от меня. Город полон слухами.

Слухи о случившемся в Храме распространились мгновенно. Иерусалим всегда жил слухами.

– И что говорят люди?

– Разное. Но все ругают Рубена.

– Стало быть, жалеют меня. Сегодня жалеют, а завтра начнут презирать. От жалости до презрения лишь один шаг. Невозможно жалеть и при этом уважать.

– Нет, брат, не правда. Люди сочувствуют тебе.

– Покамест. Ждут моего ответа.

– Так давай пойдем, накажем его.

– А ты тут при чем?

– Я!? Он унизил меня тоже. Я же твой брат.

– Запомни, ты тут ни при чем. Это касается только меня. Понятно?

– Понятно, брат. Тогда пойдем домой.

– Нет. Ты пойдешь один.

– Я Анне обещал. Она просила найти тебя.

– Ну, ты и нашел меня! Так и скажи. Нашел.

– Что еще сказать?

– Пусть не беспокоится.

– А если спросит, куда ты пошел?

– Не спросит. Знаю ее.

– Пойдешь к Рубену?

– Нет. С ним надо повременить. Ханука только началась. Люди не поймут и не примут. Надо дать времени расставить все по своим местам.

– Куда же тогда пойдешь?

– Спущусь в Царские сады. Переночую там. А утром поднимусь на гору Соблазна.

– А когда вернешься домой?

– Не знаю. Время покажет. Но если не вернусь через три дня, найди меня там. В пещере под самой вершиной на западном склоне. Помнишь, мы с тобой однажды набрели на нее?

– Помню.

– Принеси что-нибудь попить и поесть.

– Хорошо, брат.

– Ну, тогда бери коня и ступай домой.

Элохим передал узду Иосифу. Но тот все еще продолжал стоять на месте. Ему не хотелось уходить без брата. Элохим положил руку ему на плечо.

– Иосиф, мне тоже нелегко. Кажется, отныне у меня нет никакого выбора. Рубен – только начало. А теперь иди.

Не попрощавшись, Элохим отошел от Иосифа и ускоренным шагом направился в сторону Храма. Иосиф смотрел ему вслед до тех пор, пока он не исчез в темноте.

6

У западных стен Храма Элохим перешел через мост над Тайропоэоном[16] на главную улицу Верхнего города. Вскоре он дошел до Газита и, оставив по правую руку Дворец Хасмонеев, свернул направо на улицу, спускающуюся напрямую через Верхний рынок в долину Енном. Уже было далеко за полночь. Улицы были безлюдны. Город спал после первого дня праздничных веселий и набирался сил для последующих семи дней Хануки.

В голове роились разные мысли, перескакивая с Предсказания Мелхиседека на увиденный сон, оттуда на его толкование рабби Иссаххаром, а потом на события прошедшего дня. Но он не мог сосредоточиться на чем-то одном.

Прошел несколько перекрестков. «Никого нет, – подумал он, – а что, если кто-то вот сейчас идет по одной из поперечных улиц. И что, если мы столкнемся друг с другом там, впереди, вот на том перекрестке. Случайно. Кто знает, что может случиться? Вся жизнь может измениться от одной этой встречи. У обоих. И ведь этого можно было бы избежать, если бы вот сейчас пойти быстрее… Боже! Что за дикая мысль: избежать неизбежного! Да ведь я, наверное, нарвусь на него как раз из-за того, что ускорил свой шаг! Непостижимо!»

Пока он так думал, впереди кто-то показался из-за угла. В темноте он различил женский силуэт. Она шла ему навстречу. «Женщина? Так поздно? Странно. Кто она?»

Они поравнялись. Это была своего рода городская знаменитость. Сумасшедшая, по прозвищу Дура-Делла. Любимица иерусалимских детишек.

Иудейские города были полны всевозможными юродивыми, помешанными, глухонемыми и прочим несчастным людом. В Иерусалиме, в ожидании чудесного исцеления, великое скопление слепых, хромых, расслабленных, иссохших постоянно копошилось под сводами пяти крытых проходов вокруг купальни у Овечьих ворот в Вифезде, недалеко от дома Элохима.

Но каждый город имел, по крайней мере, пару знаменитостей, по одному от каждого пола. В Иерусалиме ими были Дура-Делла и Длинный Дан. Этот Дан был известен тем, что даже самые рослые сыны Израилевы приходились ему по пояс. Из-за своего гигантского роста он не мог долго стоять на ногах и проводил почти все свое время, сидя перед воротами Верхнего рынка. Единственным его занятием была забота о собственном носовом платке. Он доставал его из одного кармана, сосредоточенно и долго складывал вчетверо, затем перекладывал в другой карман. Но через минуту он вновь вытаскивал платок, проверял, насколько аккуратно он сложен, и опять клал в прежний карман. И так целый день.

Женить Длинного Дана на Дуре-Делле было неувядаемой темой пересудов горожан, а также предметом насмешек назойливой ребятни. Еще издалека услышав громкий певучий голос Дура-Деллы, дети выбегали на улицу ей навстречу. Затем они гурьбой ходили за ней, дразня ее Длинным Даном:

«Дел-ла ду-ра, Дел-ла ду-ра!

А Длинный Дан ей пара!»

Она на детей особо не обижалась, шествовала гордо, с высоко поднятой головой, но иногда резко оборачивалась, и тогда дети пускались врассыпную. А у взрослых появление Дура-Деллы неизменно вызывало какую-то безотчетную светлую радость.

– Элохим, ты чего? Спятил, что ли? Шастать так поздно?

Элохим невольно улыбнулся. И был сильно удивлен. Он впервые слышал, как Дура-Делла обратилась к другому человеку. Обычно Дура-Делла общалась только с небом. Раз в три дня в одно и тоже время она с плетеной корзиной ходила через весь город на рынок. По дороге она громогласно ругала и проклинала власти.

– Сволочи! Вам по х*ю люди! Чтоб вы сдохли!

Людям оставалось гадать, кого она имеет в виду, иудейского царя или римского цезаря? Или и того, и другого. Иногда ее спрашивали напрямую. Но она просто игнорировала их. Люди для нее словно не существовали. Будто она была совсем одна под небосводом, в своем собственном причудливом мире.

Лишь у ворот рынка на миг она возвращалась из своего мира с тем, чтобы смерить Длинного Дана презрительным взглядом. И, брезгливо фыркнув в его сторону, она проходила мимо. На рынке она наполняла свою корзину фруктами, овощами, всего понемногу, не спрашивая никого, но строго соблюдая умеренность. И уже на обратном пути непременно бросала Длинному Дану или яблоко, или грушу. Длинный Дан при этом обиженно отворачивался и ждал, пока она пройдет мимо.

Никто толком не знал, откуда она попала в Иерусалим. Поговаривали, что ее пятилетней девочкой какая-то идумейская банда украла с севера, далеко за Араратом. Она была изнасилована всей бандой и брошена на произвол судьбы на одном из пастбищ Самарии. Ее полуживую подобрали пастухи. Она выжила. Но лишилась рассудка. Пока росла, она переходила из одной пастушеской семьи в другую и к тринадцати годам превратилась в девицу редкой красоты. Ее еще раз изнасиловали. На этот раз сами пастухи. И она убежала от них. Каким-то образом оказалась в Иерусалиме за три года до его осады. То ли ее привели, то ли сама добралась. Вот тогда начались ее регулярные вояжи на рынок и громогласное порицание властей. Их не могла прервать даже резня на улицах захваченного города. Римляне не знали, чему больше удивляться – ее красоте или поразительной безучастности ко всему происходящему. Никто из них ее не трогал. Но один идумей свалил ее прямо на улице на землю и начал суетливо насиловать, в то время как она не прекращала «распевать» свои проклятия, обращенные к небу. Пораженные римляне проткнули идумея копьем, а Дура-Делла встала и как ни в чем не бывало продолжила свой путь к рынку.

Элохим не знал, как ответить Дура-Делле, настолько был удивлен ее обращением. Но Дура-Делла и не ждала его ответа. Она прошла мимо. «Вот она задержала меня на какое-то время. Возможно, сама не ведая того, она спасла меня от неминуемой смерти. Быть может, впереди меня ждал камень с крыши. Или же, наоборот, из-за этой задержки я окажусь на том месте и в тот момент, где и когда с крыши свалится камень».

– Не мучай себя, Элохим. Камень уже сорвался с крыши на этой улице. Еще позавчера, и никого не убил. Второй раз упадет не скоро. Иди смело!

Это был голос Дура-Деллы. Элохим обернулся назад. Но она уже растворилась во мгле. Элохим встревожился. «Мерещится? Не схожу ли с ума?». Щипнул самого себя и двинулся дальше. Ускорил шаги. Вскоре добрался до конца улицы, свернул налево и пошел вдоль городских стен. Выйдя за город, он спустился по каменным лестницам в долину Енном, а оттуда прошел к Силоамскому пруду. Там он вышел на проторенную тропинку, которая и привела его в Царские сады.

7

Царские сады когда-то принадлежали его предкам, иудейским царям. Каждый из них, начиная с Давида, сажал там по дереву. Элохим также посадил дерево. На следующий день после женитьбы на Анне. Он часто приходил сюда, любил побродить между деревьями и общаться с ними. Эти тихие разговоры вносили в его душу покой и светлую радость, как ничто другое.

Он хорошо знал все тропинки. Нашел свое дерево. Уселся под ним и прислонился к стволу. Вытянул одну ногу. Положил меч вдоль нее. Откинул голову назад. Закрыл глаза. Покой разлился по всему телу. Дышалось легко.

– Элохим, ты спишь?

Он услышал мягкий добрый голос.

– Нет, – ответил Элохим.

– Есть сон. Есть явь. Еще есть то, что между ними. Глаза спят, но душа бодрствует. Ты видишь закрытыми глазами. Видишь зорче, чем наяву. Видишь ли меня?

Из темноты выступил седовласый худой старик в ослепительно-белом одеянии, чем-то напомнив Элохиму рабби Иссаххара.

– Вижу. Кто ты?

– Сам угадаешь. Ты был прав давеча, когда сказал Иосифу, что отныне у тебя нет выбора ни в чем.