Сююмбика

– Простите, Айша, но вам придётся провести ночь здесь. – Он жестом руки остановил её возражения. – Не беспокойтесь, я не прикоснусь к вам. Если б было возможно, вы покинули бы этот дом немедленно, но, к сожалению, это не в моих силах.

Голос Тенгри-Кула был тих, но в нём она расслышала удручённость и смятение, а если бы сумела заглянуть в душу юноши, то заметила бы и стыд человека, воспитанного в благородных правилах. Мурза опустился на суфу и, не поднимая глаз, негромко продолжал:

– Завтра вы получите плату, которую я обещал за ваш танец. И, надеюсь, тогда сможете расстаться со своим хозяином.

Айша слушала, не шелохнувшись, лишь изредка шевелила затёкшими кистями рук, с каждой последующей фразой юноши на лице девушки всё ярче играл румянец, а с последними словами Тенгри-Кула она уже с робким интересом разглядывала его.

Этот юноша приглянулся ей сразу. Ещё в первый день, когда Айша танцевала на площади, она заметила его. И на следующий день, когда Тенгри-Кул пришёл в шатёр хозяина, девушка с трудом смогла сдержать объявший её грудь волнующий трепет. Его благородный поступок, когда он пожалел больную невольницу и вступился за Зулейху, только добавил тепла мечтательному сердцу. Но юноша ушёл, а Зарип-бай предложил ей недвусмысленную сделку, истина которой читалась так же просто, как и все прочие мерзости, которые предлагал хозяин. Какое страшное разочарование постигло Айшу, с каким негодованием она отвергла предложение торговца! Этот красивый юноша, единственный из мужчин, к которому она почувствовала влечение, оказался таким же сластолюбивым, как и все остальные.

Но теперь она поняла, что сердце не ошиблось: Тенгри-Кул был тем, кого она смогла бы полюбить, и уже питала нежные чувства. Айша робко любовалась его благородным профилем, разрезом глаз, твёрдой линией губ. С трудом она заставила себя говорить:

– Благодарю вас, господин, но поверьте, я не привыкла получать деньги за безделье. Я сейчас же станцую для вас, и ваше право оценить мой танец, во сколько вы пожелаете.

Айша сняла с пояса лёгкий бубен и вскинула его вверх, но внезапная слабость овладела ею, она покачнулась и закрыла глаза. Тенгри-Кул в два прыжка оказался около девушки, не дав ей упасть:

– Я не жду от вас никаких услуг, жажду только прощения. Простите недостойного раба вашей красоты, лишь она – ваша чарующая красота – всему виной.

Его голос становился всё тише и тише, и застенчивый взгляд едва скользил по лику танцовщицы, а она сама уже смелей смотрела на молодого вельможу.

– Вы слишком добры, господин, я не заслуживаю вашей заботы.

– Стоит ли называть господином того, кто готов быть рабом у ваших ног? – с печальной улыбкой вопросил Тенгри-Кул.

– Не говорите так! – Айша коснулась маленькой ладонью губ Тенгри-Кула и тут же в замешательстве отдёрнула её. – Разве может быть госпожой такого знатного и красивого вельможи презренная плясунья?

– Прекрасная Айша, в добровольном рабстве у женщин бывали мужчины и знатней меня.

Танцовщица свела брови, она словно обдумывала слова Тенгри-Кула, но вдруг в глазах её сверкнула озорная искорка:

– А не может ваша госпожа попросить о маленькой услуге?

– Вы можете приказывать, я исполню всё, что вы пожелаете! – с жаром отвечал юноша. – Если повелите, чтобы я умер, в тот же час кинжал вонзится в мою грудь!

– О нет! Я не хочу вашей гибели! – воскликнула девушка.

И должно быть в этом восклицании послышалось что-то такое, что заставило сердце Тенгри-Кула забиться с новой силой. Ему захотелось вновь обнять девушку, но юноша укротил свой пыл, боясь утерять доверчивость Айши. Он даже отступил в сторону, почтительно склонившись.

– Так что прикажет моя госпожа?

– Если вам не трудно, – девушка покраснела и склонила головку, – принесите мне поесть, я так голодна.

Если бы Айша произнесла любую, самую немыслимую просьбу, Тенгри-Кул не был бы так поражён:

– И это всё, что вы хотите?

– Да, – потупившись, отвечала она. – Зарип-бай так рассердился на меня, что приказал запереть и не давать еды. Как известно, у голодных мало сил для сопротивления.

– Аллах милосердный! Ты слышишь, и этот подлый человек сделал меня своим пособником? Но клянусь, сегодня на вашем столе будут лучшие яства мира! – Мурза поспешил было на кухню, да вовремя опомнился: на дворе царствовала ночь, и весь дом погрузился в сон.

– Увы, – уныло промолвил он, – я окажусь лжецом, ведь всё, что я смогу предложить своей госпоже, это фрукты и шербет, которые заботливый слуга оставил для меня на вечер. И ещё лепёшка, но она успела зачерстветь.

Тенгри-Кул поставил перед танцовщицей серебряную вазу с краснобокими яблоками:

– Попробуйте, Айша, это очень вкусно.

Она подняла яблоко и надкусила его:

– Господин мой, я не ела ничего вкусней. Не беспокойтесь, сладости этих фруктов вполне достаточно, чтобы насытить мой голод, а лепёшка хороша и чёрствой.

– Нетрудно утолить голод плоти, но ничем не заглушить жажды любви, – рассеянно пробормотал Тенгри-Кул. Он на мгновение испугался столь откровенных своих слов. Речи эти могли оскорбить добродетель девушки, но в молчании её не было гнева, и мурза осмелился взглянуть на Айшу.

Глаза девушки и юноши встретились. Как долог был этот взгляд и как о многом он сказал! Слова замерли на устах. Да и что могли сказать слова? Когда руки влюблённых сами собой соединились в едином порыве, а губы слились в бесконечно долгом поцелуе, бесшумный ангел любви дунул на горевшие свечи…

Влюблённый слеп. Но страсти зримый следВедёт его, где зрячим хода нет[44].

Лишь утром, когда розовый рассвет заглянул в покои молодого господина, они разжали свои объятия. Айша заснула, а Тенгри-Кул погрузился в сладкие мечты. Грёзы эти уносили воображение в далёкое будущее. Он забыл, что находится в строгом доме своего отца, забыл, что девушка, спящая рядом с ним, всего лишь безвестная базарная танцовщица. В мечтах он видел возлюбленную женой и госпожой этого дома, мурза мечтал о дне, когда сможет открыто ввести девушку в семью и наградить её за красоту и любовь по заслугам. Не сразу Тенгри-Кул расслышал стук в дверь и голос старика-слуги. Юноша торопливо накинул халат, тщательно задёрнул ложе со спящей девушкой и открыл двери.

– Господин мой, – сказал слуга, – к вам пришёл вчерашний торговец. Я просил навестить вас позже, но он уверил меня, что вы ожидаете его с утра и сами назначили этот час для визита.

– Да, это так, – растерянно отвечал юноша. Он понял, что должен расстаться с Айшой, но под впечатлением недавних грёз оказался не готов к разлуке. – Впусти его, – добавил Тенгри-Кул, борясь с желанием приказать вышвырнуть низкого торгаша за ворота.

Глава 5

Зарип-бай не заставил себя ждать и вскоре появился в покоях мурзы. От приторно-елейного голоса купца Тенгри-Кул поморщился, а тот как будто и не заметил недовольства:

– Как почивали этой ночью, господин? Надеюсь, ничто не помешало вашим сладким сновидениям?

– Спал неплохо, – сухо ответил Тенгри-Кул и отослал слугу.

Как только за стариком закрылась дверь, Зарип-бай прошёлся по комнате, он не обращал внимания на недоброжелательность юноши и вёл себя по-хозяйски. Заглянув в распахнутый сундук, купец выложил на ковёр отрезы дорогого муслина:

– У вас отменный вкус, высокочтимый мурза, эти вещи просто созданы, чтобы украсить вашу жизнь, и стоят они не больше содержимого вон того кошеля на вашем столике.

За эти деньги можно было купить сундук подобного товара, но Тенгри-Кул, ни слова не говоря, бросил кошель презираемому им человеку.

– О господин, ваша щедрость переходит все границы! – с хитрой улыбкой пряча за пазуху плату за сводничество, Зарип-бай устремил взгляд на слабо колыхавшиеся занавеси. – А где, благородный мурза, наша прелестная птичка? Я вижу, она ещё спит, но мне известно, что ваш дом отличается строгостью, и я поспешил забрать Айшу, пока ваш отец не проснулся. Вы сердитесь, но напрасно, мы должны быть осторожнее…

Зарип-бай не успел докончить своей речи, как Тенгри-Кул перехватил ворот халата торговца и с яростью сдавил его:

– Послушай, слуга Иблиса, если ты ещё раз обидишь эту девушку, клянусь, я не пожалею ни сил, ни времени, чтобы уничтожить тебя.

– Господин мой!

Мурзу остановил девичий вскрик. Он отпустил зашедшегося кашлем купца и обернулся. Уже одетая, с поспешно заплетёнными косами Айша стояла перед ними.

– Зарип-бай прав, – негромко сказала она, – мне надо уйти из этого дома как можно скорей. И если вы хотите сохранить тайну наших встреч, нам придётся положиться на хитрость и изворотливость моего хозяина. Другого выхода у нас нет.

Тенгри-Кул вынужден был признать правоту Айши. Он обернулся к охавшему Зарип-баю и приказал позвать приказчиков, чтобы унести драгоценный груз. А когда торговец удалился, юноша достал из шкатулки сверкающее ожерелье с дорогими камнями.

– Слышал, издавна существует обычай после первой ночи одаривать жену. Айша, я связан по рукам строгим отцом и пока не смею помышлять о браке, но в душе и сердце ты стала моей женой! Пройдут годы, я стану независимым от воли родителей, и где бы ты тогда ни была, помни, Айша, ты можешь прийти ко мне и требовать своего законного места, для тебя оно всегда свободно!

Девушка спрятала лицо в ладонях, и слёзы, брызнувшие из глаз, просочились сквозь них. Могла ли она, сирота, брошенная в водоворот жестокой жизни, мечтать о принце? Но принц явился к ней, и она возблагодарила Всевышнего.

Вскоре молодой мурза проводил со двора Зарип-бая и его приказчиков, которые уносили сундук с милой его сердцу ношей.

* * *

Кто познал блаженство любви, тот знает, как меняется мир в глазах влюблённых. Минуты до встречи тянулись томительной чередой, а часы свидания безжалостным вихрем уносились прочь. О! Как сладостны были эти встречи! И как мучительны расставания! Тенгри-Кул и Айша каждый день познавали сладость встреч и мучения расставаний. Молодой мурза, оставаясь один, бесцельно бродил по дому и предавался нежным воспоминаниям и бесконечным мечтам. Он похудел, и домочадцы, заметив это, приписывали ему болезни одну страшнее другой. Будь они проницательней, то догадались бы, что их сына и молодого господина сжигает одна болезнь – любовная лихорадка. А почтенный бек Шах-Мухаммад обратил внимание на повальное увлечение сына бухарскими товарами. Как-то встретив Тенгри-Кула, который с потерянным видом стоял на террасе, старый бек попенял его за расточительство:

– Ты не хан и не эмир, мой сын. Даже повелитель не в силах скупить все товары, привозимые на базар Ташаяк. Ты должен стать воздержанней в своих тратах.

Но мурза не обратил никакого внимания на упрёки отца и продолжал свои покупки. Тогда Шах-Мухаммад стал подумывать об отъезде Тенгри-Кула в Багдад. В один прекрасный солнечный день отец вызвал наследника к себе, и свет померк в юношеских глазах, когда старый бек объявил свою волю. Через пять дней в Багдад отправлялся купеческий караван, а Тенгри-Кулу следовало уехать с ним, чтобы продолжить учёбу. Все попытки несчастного сына уговорить жестокосердного отца не увенчались успехом. Ровно через пять дней мурза должен был распрощаться с родным домом, с Казанью и прекрасной Айшой.

Смирившись с неизбежностью скорого отъезда, деятельный юноша принялся за хлопоты о дальнейшей судьбе возлюбленной. Он задумал освободить Айшу из неволи. Необходимую сумму удалось набрать, сбыв бухарские покупки местному купцу. Тенгри-Кул проиграл в этой сделке, но полные кошели ожидали своего часа, дабы сделать возлюбленную свободной. Теперь жизнь Айши влюблённый мурза представлял в радужном свете: она купит небольшой дом в казанской слободе и будет ждать его возвращения, не терпя ни в чём нужды. Тенгри-Кул приготовился к последнему свиданию, но все его грёзы о будущем любимой разбивались о камни отчаяния. Он должен был расстаться с Айшой на долгие три года, и сегодня его устам следовало набраться смелости сказать об этом ничего не подозревающей девушке. Тяжкие раздумья приводили Тенгри-Кула в невольный трепет, и он со страхом ждал рокового часа.

Глава 6

В тот день в шатре Зарип-бая разразился скандал. Черноволосая Рума с утра перерыла свой сундук и не обнаружила в нём монист из серебряных монеток. Разгневанная цыганка набросилась на Зулейху. Она вцепилась несчастной прислужнице в волосы и, не обращая внимания на её мольбы и причитания, подтащила невольницу к сундуку:

– Я удушу тебя, грязная воровка, думаешь, не помню, какими глазами ты смотрела на мои монисты? Если сейчас же не вернёшь, последний калека не позавидует тебе!

От криков взбешённой Румы и стонов несчастной Зулейхи пробудилась Айша. Девушка бросилась на помощь служанке:

– Рума, опомнись! Ты убьёшь её! Куда могло деться украшение, может быть, потерялось? Не кричи, если хочешь, я куплю тебе новые монисты.

Последние слова Айши вызвали у цыганки приступ злобы. Рума выпустила Зулейху и упёрла руки в бока:

– А-а! Наша праведница теперь может швыряться ожерельями! А ещё вчера не могла купить себе новое покрывало на голову. Выгодно же ты продала свою невинность. Подумать только, какой недотрогой прикидывалась, я на неё молиться была готова, а она оказалась хуже любой потаскухи! Может быть, мечтаешь, что мурза женится на тебе? Как бы не так! Не дождаться тебе! Он скоро уедет в дальние страны и забудет, а ты станешь рада любому базарному торговцу, пожелавшему провести с тобой ночь!

– Неправда! – вскрикнула Айша. – Ни один мужчина, кроме Тенгри-Кула, не коснётся меня, никогда!

Рума расхохоталась:

– Тогда слёзы избороздят морщинами твоё лицо, губы иссохнут от тоски, а потом попробуй покажись своему возлюбленному! Он и глядеть на тебя не захочет, прогонит прочь, как шелудивую собаку! Взгляни-ка на Зулейху, клянусь, через несколько лет ты станешь похожа на неё!

Произнеся последние слова, цыганка сверкнула глазами и словно растворилась в потёмках шатра. Бедная Айша сделалась белей кулмэка, ворот которого она судорожно сжимала. Танцовщица словно услышала свой приговор и увидела будущее через призму зловещих пророчеств Румы. Блуждающий взгляд скользнул по измождённой, растрёпанной Зулейхе, и ужас отразился в глазах! Нет! Она не хотела походить на Зулейху, не хотела, чтобы глаза ввалились и были похожи на две бездонные чёрные ямы. Она боялась потери красоты и старости. Нет! Её цветущая внешность не может так страшно измениться. Айша знала, если исчезнет блеск молодости и увянет девичья краса, она не посмеет показаться на глаза Тенгри-Кулу.

Девушка разрыдалась и бросилась на постель. Слезами этими она оплакивала горькое будущее, но ими же внезапно смылись страх и тяжкие видения. Айша оторвала мокрое лицо от покрывала, и слабая улыбка осветила лицо. «С чего же Рума взяла, что Тенгри-Кул уедет? – спросила Айша себя. – Он ничего об этом не говорил. Он никуда не уедет, а я всегда буду рядом с ним!»

Она не возносилась даже в мечтах до положения жены знатного вельможи, только хотела быть рядом с ним. В светлых видениях Всевышний одаривал её сыном, и она с достоинством воспитывала его. Она готовилась смириться с тем, что на ложе Тенгри-Кула окажутся другие женщины, лишь бы любимый не прогонял её прочь, только бы в доме мурзы нашёлся уголок для матери его ребёнка. Мечтания Айши сняли с души последний горький осадок от ссоры с Румой, и незаметно для себя девушка заснула.

А цыганка в бессильной злобе бродила по столице. Большой, красивый город с многочисленными слободами, оживлёнными площадями и шумными базарами не радовал сердца Румы. Казань была чужда ей, родившейся в жарких землях Ферганской долины. Тёмной её душе непонятными казались люди с открытыми лицами и улыбками. Казанцы сидели на порогах своих тесных мастерских и работали. Солнечный день радовал их, и повсюду слышались песни – напевы были просты, но наполнены жизнью, счастьем бытия. Ичижники, шорники, гончары, медники – сотни лиц мелькали перед чёрным взором Румы. Они делали свою работу самозабвенно, вкладывали в труд душу, и выходили из ловких рук расписные чаши, узорчатые ичиги, расшитые тюбетеи. А она ненавидела своё ремесло. Её искусство было призвано заманить в сети вожделения богатого зеваку. Долгие годы Рума ждала свершения мечты, награды за тяжкий труд, но достойный поклонник всё не являлся. Цыганка стала стареть, а вместе с молодостью уходили в небытие и давние грёзы. Рума почти смирилась, поверила в невозможность превращения базарной плясуньи в мифическую содержанку сказочного богача. Как вдруг её мечты и сны сбылись, но сбылись не с ней, а с Айшой. Не ей, а её подруге – недотроге Айше досталось это недоступное счастье.

Долгие дни чужая удача не давала покоя, чёрная зависть желчью разливалась в груди. Пустая постель Айши была подобна раскалённому горну, и её обжигающее дыхание опаляло цыганку. В ярости Рума проклинала свою соперницу: из-за неё цыганке приходилось танцевать весь день. Айша больше не выходила на помост, её уделом были ночи, полные страсти, ночи в объятьях любимого. А Рума по вечерам еле волочила ноги от усталости и без сил падала на жёсткую постель, злыми глазами она следила за выспавшейся, блистающей красотой и светящейся от счастья Айшой. Девушка, напевая, перебирала сундук с нарядами, раскладывала украшения и благовония. Она наряжалась и уходила, а за войлочной стенкой ещё слышен был серебристый голосок и вкрадчивые, заискивающие речи Зарип-бая. Рума в ярости пинала тряпичную стену, и планы мести рождались в воспалённом мозгу.

Этой ночью цыганке приснился сон: благодетель ненавистной Айши покинул Казань, и путь его лежал далеко. Рума проснулась в радостном возбуждении, рождённый накануне новолуния сон показался вещим. С утра цыганка нарочно затеяла ссору с Зулейхой, она нашла нужный момент и сказала Айше об отъезде возлюбленного. Видения снов и их толкования непрочны, как дымка утреннего тумана, сон может и не сбыться, но брошенные слова ранят, как камни. Её слова заставили Айшу почувствовать холод беспокойства, они поселили в душе шипы сомнений, и эти шипы раздирали нежное сердце на части. Была позабыта многолетняя дружба и привязанность двух существ, которых связывало общее ремесло и схожая судьба. Сегодня привязанность пропиталась чёрным ядом зависти и превратилась в смертельную вражду. И трудно было предугадать, каким чудовищем она могла стать со временем.

Глава 7

Кровавые круги и зыбкий туман перед глазами – это было всё, что являлось перед взором Айши. Нечто странное владело её сознанием: казалось, она раздвоилась, и тело покоилось на ложе, а душа бродила в странной мгле. Из тьмы являлись изуродованные люди, неведомые звери с головами, которые извергали пламя или обдавали её смертным холодом. А она всё бродила между ними, изнемогала от жары или дрожала от холода, и искала того единственного, кто мог разогнать коварный, застилавший весь мир туман. Давящая боль в груди мешала думать, Айша боролась с этой тяжестью, но муки не покидали её. Ах! Как трудно дышать, может быть, она умирает? Долгий жалобный стон вырвался из груди, и девушка пробудилась. В полутьме чья-то фигура метнулась к ней, торопливо поменяла на лбу мокрую тряпку.

– Слава Аллаху, – послышался взволнованный голос незнакомой женщины, – ты очнулась!

«Очнулась? – с удивлением подумала Айша. – А разве я была в забытье?» Она сморщила лоб, попыталась вспомнить нечто важное. Всё время, пока женщина поила её тёплым медовым отваром и разговаривала с ней, как с малым дитём, девушка обводила взглядом плохо освещённую комнатушку. Словно вспышка молнии мелькнула перед глазами, и Айша вспомнила.

Перед глазами встало утро, тёплое хорошее утро, которое поначалу не предвещало ничего ужасного. Потом Рума поссорилась с Зулейхой, и Айша вмешалась. Рума была зла и сгоряча сказала ей… Нет! Не так это было! Айша откинулась на подушки, отёрла липкий пот с лица. Слова Румы вместили в себя всю жестокую правду, какую ещё не знала Айша. Она сообщила об отъезде Тенгри-Кула, – вот оно, то важное, о чём так хотелось вспомнить Айше. Тогда она не поверила Руме, на последнее свидание летела, как на крыльях, надела лучшие драгоценности, какие дарил ей любимый. Хотелось быть такой красивой, чтобы Тенгри-Кул не мог отвести глаз от своей прекрасной избранницы. И она добилась своего. Тенгри-Кул в ту ночь был как одержимый, неуёмная страсть его переходила все границы, и, казалось, волны её расплёскивались далеко за пределы Вселенной. Айша блаженствовала в этом гигантском океане любви и наслаждения.

А за ночью пришёл рассвет – дождливый, холодный и неуютный, он тихо и печально скрёбся за окном. Айша с недоумением вглядывалась в осунувшееся лицо Тенгри-Кула. Только сейчас, виновато пряча глаза, он сказал о сегодняшнем отъезде.

– Всего три года, любимая, – опуская глаза, шептал он. – Вот, возьми, это твой долг Зарип-баю, заплати, и будешь свободна.

Он протягивал ей кошель, но руки девушки так и не поднялись навстречу. Тенгри-Кул говорил ещё что-то, но она ничего не слышала. Зачем он говорит ей о деньгах, о каком-то доме, зачем? Она знала одно: три года – это вечность! Они больше никогда не увидятся! О Всевышний, как хотелось умереть сейчас, пока не остыло ощущение счастья! В глазах потемнело, и сознание покинуло Айшу.

Очнулась она в шатре своего хозяина. По комнате из угла в угол металась Рума, она присела рядом, взгляд цыганки сверкал злорадством, но Айша потянулась навстречу слепящей ненависти. Рума должна была исполнить просьбу, только возненавидевшая её женщина была способна на это. И Айша взмолилась:

– Пусть Всевышний простит мои помыслы, но я не хочу жить. Помоги мне Рума, помоги… У тебя ведь есть кинжал…

Цыганка отшатнулась, презрение мелькнуло в чёрных глазах:

– Хочешь умереть, а грех убийства возложить на меня? Желаешь явиться пред очами Аллаха незапятнанной, а Рума будет в ответе за всё! Изволь, Айша, взять этот груз себе. Здесь неподалёку Казань-су, её воды скроют твой грех…

Тёмное небо, казалось, извергало из своих недр воды сотен морей. Дождь в ту ночь стоял стеной, и Айша брела к реке, думая лишь об одном: Тенгри-Кул уехал, возлюбленный покинул её, и мир перестал существовать. Она так и не дошла до реки, упала около мостков, перекинутых через овраг. Там на неё и наткнулся ранним утром почтенный гончар Кари-бабай.

Айша разглядывала склонившуюся над ней женщину. Та была немолода, круглолица, с ласковым взглядом карих глаз, вокруг которых лучились морщинки. Такой же лаской и заботой был полон её голос, она в подробностях поведала, как старик-гончар нашёл потерявшую сознание девушку на берегу реки и спас её.

– Слава Всевышнему, он не допустил большой беды. Болела ты долго, но теперь почти здорова. Как же зовут тебя, страдалица?

Айша опустила глаза, страх закрался в душу: «А вдруг узнает о ней Зарип-бай? Вернёт в шатёр и заставит торговать своим телом. Нет! Назад она не вернётся, для обитателей базарного шатра Айши больше нет в живых». Девушка встрепенулась, когда женщина вновь переспросила её об имени.

– Зовут меня Бибибану, – произнесла она тихо, – так и зовите, апа.

Она спрятала лицо в ладонях и заплакала, а женщина ласково погладила её по голове. Потом вдруг вспомнила о чём-то, засуетилась и достала из упрятанного узелка бархатный кошель.

– Взгляни, дочка, это мы со стариком нашли у тебя. Тут деньги, и немалые. О чём же плакать? Если нет на свете родных тебе людей, оставайся в нашей слободе, соседи продают свою лачугу, будем жить рядом.

И Айша осталась в гончарной слободе, укрылась за чужим именем и прослыла странной женщиной. Соседи предпочли считать незнакомку вдовой, которая повредилась умом от потери мужа, ведь у одинокой женщины вскоре родился сын, названный Данияром. Сын мурзы Тенгри-Кула пришёл в людской мир ранней весной и огласил слободу гончаров звонким криком. А женщины, помогавшие роженице, качали головами:

– В недоброе время родился ты, сынок, погляди, что делается вокруг.

А весна в Казани и впрямь была беспокойная. Всё чаще на базарах города слышались недоброжелательные выкрики в сторону правившего хана Шах-Али. Свирепая касимовская гвардия вылетала из ворот цитадели, хватала смутьянов и бросала их в зиндан. Такое, говорили, творилось по всей Казанской Земле: темницы переполнялись, а недовольство всё росло.

За крепостными стенами во дворцах эмиров и мурз, которые стояли за крымскую партию, давно зрел заговор. Отправленное в Бахчисарай тайное посольство благополучно справилось со своей миссией. И казанские вельможи принялись с нетерпением ожидать прибытия избранного ими ставленника – солтана Сагиб-Гирея. Никто из них и не сомневался, что крымский хан Мухаммад ухватится за возможность отомстить великому князю Василию, ведь между Бахчисараем и Москвой давно велись свои счёты. Насколько дружественны были отношения отцов нынешних правителей – великого князя Ивана и хана Менгли-Гирея, настолько фальшивы и мутны стали отношения царствующих детей. Их дружественный договор, составленный три года назад, рассыпался в прах от двоедушия Василия III. Он давно обещал казанский трон крымцам, но отдал его касимовцу. Воцарившийся в Казани Шах-Али был потомком сарайского хана Ахмеда, извечного врага крымской династии. Этот новый хан застрял костью в горле крымского господина, превратился в великое оскорбление, какое только мог нанести московский князь Гиреям. И крымцы возжелали посчитаться, усадив в Казани против воли Василия солтана Сагиба.