Сююмбика

– Ну вот, мой юный друг, по милости Всевышнего мы достигли благословенной Казани. Как вам дышится в родных стенах?

И, не ожидая ответа, Рустам-бай весело рассмеялся, заражаясь оживлённой суетой большого города. Караван-баши радовался, что остался позади длинный утомительный путь, и он довёз в полной сохранности свой товар и не потерял в дороге людей. Он уже думал о предстоящей встрече с купцами, которых в столице проживало великое множество, и среди них находилось немало друзей и знакомых. Торговца вдохновляли гомонящие толпы людей – его будущих покупателей. Что ещё могло так сильно тешить купца, в уме подсчитывающего барыши предстоящего торга? Оттого Рустам-бай почти не слышал слов благодарности и прощания от своего недавнего попутчика, он нетерпеливо кивнул и направил караван в сторону базара Ташаяк. А юноша повернул коня к Аталыковым воротам Кремля.

Благородного юношу звали мурза Тенгри-Кул. Несколько месяцев назад в Багдаде он получил известие о тяжёлой болезни матери и теперь с караваном Рустам-бая добрался до Казани, где проживала его семья. Вскоре мурза оказался в пределах крепости и добрался до ворот отцовского дома. Каждый поймёт естественную робость восемнадцатилетнего юноши, который три года отсутствовал в родных стенах и пока не знал, что его ожидает: печальное известие или выздоровевшая мать. Тенгри-Кул сошёл с коня и, не в силах говорить, одним лишь кивком ответил на приветствия сбежавшихся слуг. Он с нетерпением поспешил через засаженный розами дворик. Крутая лестница на женскую половину вызвала бурю детских воспоминаний, и юноша задержался, поглаживая витые перила и улыбаясь как ребёнок. Старая служанка матери выскочила на верхнюю террасу и всплеснула руками:

– Господин Тенгри-Кул, это вы?! Скорей же, ваша матушка услышала шум и даже не подозревает, какая её ожидает радость!

В два прыжка юноша преодолел лестницу, на которую раньше, будучи маленьким, тратил столько усилий. Мать, исхудавшая и ещё очень слабая после болезни, приподнялась на подушках и с тревогой вглядывалась в дверь. Едва завидев сына, она вскрикнула. Тенгри-Кул бросился к ней и принялся целовать руки, когда-то с любовью нянчившие его. Верная служанка со слезами на глазах наблюдала за этой сценой, она первая услышала тяжёлые шаги на лестнице и увидела поднимавшегося на террасу отца Тенгри-Кула – бека Шаха-Мухаммада, а потому поторопилась попятиться, склоняя голову. Величественный старец, а Шаху-Мухаммаду в то время исполнилось семьдесят лет, задержался в дверях, внимательно разглядывая кинувшегося к нему сына. Бек строго следовал мусульманским догмам[37] и в воспитании детей был скорее взыскательным и строгим учителем, чем нежным отцом. Он отметил про себя, что сын возмужал и окреп, и принялся неспешно расспрашивать его об учёбе. Тенгри-Кул, смущённый прохладным приёмом, подробно отвечал на вопросы отца. Бек возмутился, когда услышал, что, кроме обычных предметов, какие сын изучал в казанском медресе[38], в Багдадской школе мудростей преподают астрономию, географию и химию:

– Богохульники! Как смеют они учить детей правоверных предметам гяуров[39]? Это ты виновата, глупая женщина, – обратился он к задрожавшей жене. – Как я мог поддаться на твои уговоры и отпустить мальчика в Багдад?

– Господин мой, – заплакала несчастная Зайнаб-бика, – разве по моему совету свершилось такое? Разве я не мать? Я всегда желала, чтобы мой единственный сын находился рядом со мной. О, вспомните, мой муж, вы отослали Тенгри-Кула в Багдад по совету светлейшего Ильгам-бея!

Имя одного из блистательных сановников ханского двора несколько отрезвило старика, но из упрямства он не желал отступать:

– Просила! Просила и ты! Не смей спорить с мужем, глупая женщина! А ты, сын, – обратился он к Тенгри-Кулу, – долго дома не задерживайся. Проучился, благодарение Аллаху, три года, проучишься ещё столько же.

Бек строго взглянул на сникшую жену и вышел из её покоев. Неуютным показался Тенгри-Кулу родной дом. Отец впал в немилость при дворе и был раздражён и зол на весь свет, а бесконечные жалобы и слёзы матери бередили и терзали неокрепшую душу юноши. На третий день пребывания в Казани Тенгри-Кул отложил книги, в чтение которых углублялся, дабы отвлечься от домашних неурядиц, и отправился прогуляться по родному городу.

Он долго бродил по узким кривым улочкам, где у заборов, утопая в серой пыли, росли крапива да полынь, выходил к реке и вновь блуждал в ремесленных слободках. Незаметно для себя мурза выбрался к базару Ташаяк. Он остановился на том месте, где два дня назад расстался с купцом Рустам-баем. Воспоминания о Багдаде, школе мудрости и весёлой компании его товарищей нахлынули с необычайной силой. Со слезами на глазах вглядывался юноша в базарную сутолоку, в богатый ряд, где раскинули свои товары восточные купцы. Как всё это напоминало милый его сердцу Багдад! Пустым и невзрачным казался теперь родной город, неуютным и чужим – собственный дом. Подумал, что надо возвратиться к учёбе – в круг товарищей, где читают Навои и Хайяма, и где он излечится от тоски и грусти. Не об этом ли говорил великий Джами:

В мире скорби, где правят жестокость и ложь,Друга преданней книги едва ли найдёшь…Затворись в уголке с ней – забудешь о скуке,Радость истинных знаний ты с ней обретёшь.

Знакомые строки всколыхнули душу и только усилили желание повернуть обратно в Багдад. Мать уже здорова, он навестил свой дом, и можно покинуть Казань с лёгким сердцем. Тенгри-Кул направился по восточному ряду, хотелось найти Рустам-бая, узнать, кто из купцов в ближайшее время направляется в Багдад. Восточные ряды, как и прочие строения казанских базаров, представляли собой длинные и низкие крытые галереи. Эти галереи стояли друг против друга и образовывали узкие коридоры. Летом в них было прохладно, в мокрое же время года – сухо. Народ с удовольствием толпился среди нагромождения самых разных, нужных и ненужных им вещей, любовался раскинувшимися перед глазами горами добротного товара и попутно отдыхал в спасительной тени от разыгравшейся не на шутку жары. Многие с азартом торговались с купцами и их приказчиками, громко призывали в свидетели то Аллаха, то праздных горожан, которые с удовольствием внимали сценам, разыгрывающимся перед их глазами. Тенгри-Кул на всю эту суматоху не обращал никакого внимания. Не найдя в тесных лавках багдадского купца, мурза выбрался на базарную площадь. Он огляделся по сторонам и хотел свернуть в следующий ряд, как вдруг, услышав звуки флейты, остановился.

Глава 2

Перед глазами юноши раскинулся жёлтый шатёр, из тех, что часто ставили бродячие фокусники, музыканты и поглотители огня на площадях благословенного Багдада. Около шатра уже толпились зеваки, которых приманила сладкоголосая флейта. Звук трубочки был нежным, томительным и завораживающим. Такую же мелодию, показавшуюся Тенгри-Кулу близкой и знакомой, играл когда-то около базарной чайханы Багдада уличный музыкант. В той чайхане Тенгри-Кул любил посидеть в обществе друзей. Вот и сейчас ему показалось: подойди ближе, и он увидит ту же чайхану и того же музыканта в неизменном полосатом халате и выгоревшей тюбетейке. Как заколдованного, Тенгри-Кула влекли чарующие звуки, и он пробрался к шатру, растолкав нескольких зевак. Но разочарование постигло его: музыкант оказался другим, – тот был стариком, худым и высоким, а этот молодой, толстощёкий, с угрюмым взглядом. Глядя на его неприветливое лицо, казалось, что даже не он, а кто-то другой извлекает из недр флейты волшебные звуки. Владелец шатра, сидевший на низкой тахте под навесом, лениво выкрикивал:

– А вот гурия. Прекраснейшая из гурий. Станцует танец, такой, что и калеки запляшут.

Хозяина мало привлекали оборванцы и простые горожане, он медлил, поджидая зрителей с внушительным кошелем. Но вот слева подобрался купец, а напротив флейтиста остановился знатный юноша. И тут же владелец шатра преобразился, голос его стал высоким, зазывающим, и он сам взмахнул короткими пухлыми ручками, словно готовился взлететь вслед за танцовщицей, выпорхнувшей из шатра. А зрители уже не обращали внимания на хозяина, взгляды их так и притянул тонкий гибкий стан плясуньи, облачённый в лёгкие, огненного цвета одежды. В высоко вскинутых смуглых руках девушки сверкал яркий бубен. Плясунья встряхнула бубном, вызвав из его недр россыпь звучных трелей, изогнулась дугой. Длинные чёрные косы с вплетёнными красными лентами и монетками на миг покорными змеями легли на землю, но под дружное слияние флейты и барабана девушка встрепенулась, косы её ожили и обвились вокруг тонкой талии – так начался танец.

Зачарованный Тенгри-Кул не отрывал взгляда от девушки. Много женщин, прекрасных танцовщиц повидал он в Багдаде, но эта – эта была не сравнима ни с кем! Совершенство танца, необыкновенная грация и гибкость превращали базарную плясунью в божество. Глядя на неё, умолкал и богатый, и бедный, и поэт, и бездарь – всех очаровали движения, созвучие музыки и неземной красоты. Танец закончился, и девушка под одобрительный гул толпы скрылась в шатре. Хозяин и флейтист обошли круг, подставляя чаши. Бедняки щедро сыпали медь, среди них редко поблёскивала серебряная данга[40]. Когда к нему подошёл владелец гурии и протянул чашу, Тенгри-Кул смутился, ведь только сейчас юноша вспомнил, что забыл свой кошель дома. Но колебался он недолго, сорванный с пальца родовой перстень с лалом украсил презренную медь.

Эту ночь Тенгри-Кул не спал, впервые его вдохновило неизведанное ранее чувство, и он взялся писать стихи. В Багдаде юноша, подчиняясь веянию того времени, не раз пробовал перо на этом поприще, но о любви писал, играясь и подражая великим мастерам. Теперь всё было по-другому, маленькая безвестная танцовщица овладела его мыслями и сердцем. Он совсем не знал эту девушку, но видел её танец, наслаждался очарованием искусства и женской красотой. Разве этого недостаточно для рождения пылкого чувства? Тенгри-Кул знавал немало женщин, для которых слова любви значили немного, они заученно повторяли речи, полные страсти, каждому, кто пользовался их услугами. За блестящие монетки, нитку дешёвых бус или отрез ткани продажные прелестницы предлагали своё тело, красоту и молодость. Базарные плясуньи относились именно к этому презренному сословию женщин. И поначалу юноша, в котором жила гордость и чистоплотность отпрыска благородного семейства, уверял себя, что приглянувшаяся ему девушка недостойна не только его помыслов, но даже взгляда. Он убеждал себя самыми пламенными словами и знал наверняка, какое презренное существо встретилось на его пути. Мурза вышагивал из угла в угол в своих богатых покоях и говорил вслух, размахивая руками. Собственные доводы казались ему разумными и логичными:

– Её красота обманчива, она – порождение коварного Иблиса[41], только он в силах даровать такую манящую внешность. Увы, даже взгляд порочной женщины может завлечь в сети шайтанов!

Но тут же, забывшись, Тенгри-Кул начинал шептать мечтательно:

– Но, Аллах Всемогущий, как она прекрасна! Она показалась мне чистой, словно родниковая вода, ангелом, спустившимся на землю. О! Не гневайся, Всевышний, что в своих мыслях смею приравнивать простую танцовщицу к лику ангелов. Но разве девушка эта не Твоё создание? О мудрый ваятель, из-под твоего талантливого резца не выходило творения более совершенного, чем она. Пусть я ослепну, но не устану смотреть на неё.

Наконец, борьба благоразумия и страсти, кипевшая в благородном юноше, закончилась полным поражением благочестивых доводов. Тенгри-Кул сел писать мадхию[42], в которой воспевал красоту сразившей его гурии. Старый слуга принёс ему утром завтрак и ужаснулся, когда увидал господина, спящим на ковре. Рядом одиноко догорала свеча, там и тут валялись исписанные листы бумаги.

– Аллах Милосердный, до чего же доводит учёность неокрепших духом молодых людей! – в сердцах воскликнул старик.

От невольного вскрика слуги Тенгри-Кул пробудился, потянулся и взял из рук старика поднос. С самым весёлым и беспечным видом он принялся уничтожать всё, что находилось на нём: тёплые лепёшки, мёд и сыр. Старый слуга побледнел и, всплеснув руками, пробормотал:

– Я так и знал, учёность лишила его разума. Господин принимает пищу, не омывшись и не совершив намаза. Прости его, Всевышний, за бесстыдство и богохульство!

А Тенгри-Кул вскоре вновь спешил к базару. Шатёр танцовщицы стал для него центром Вселенной, и, если бы влюблённый юноша оказался сейчас в самом дальнем и глухом уголке ханства, ноги принесли бы его сюда поневоле. Пробиравшемуся сквозь базарную толчею мурзе то и дело слышались звуки флейты и барабана, ему казалось, что представление уже началось, и он всё убыстрял и убыстрял шаг. Однако у шатра, где обитала покорительница его сердца, было тихо и пустынно. Тенгри-Кул остановился и прижал руки к груди, чтобы умерить пыл стучавшего сердца. Будь он смелее, откинул бы рукой полог шатра, но робость одолела юношу, и он замялся на месте. А полосатая занавесь дрогнула сама и выпустила на дневной свет сонного хозяина. Мужчина, потягиваясь, почёсываясь и зевая, устроился на деревянном помосте. Тенгри-Кул поспешил отойти в сторону, он сделал вид, что разглядывает ковры, выставленные в лавке напротив. Слух его сделался необычайно остёр, а глаза то и дело косили в сторону шатра, не выпуская из виду владельца прекрасной плясуньи. А тот тем временем проявил нетерпение:

– Эй, Зулейха! Исчадие ада, проклятая бездельница, долго я буду тебя ждать?

На крик хозяина в проёме шатра появилась стройная очаровательная девушка в длинной вишнёвой рубахе. Голову её прикрывали калфак[43] из шёлка и лёгкое покрывало, а в руках она несла таз и кумган с водой. Неотступно наблюдавший за всем происходящим Тенгри-Кул чуть не вскрикнул от радости. Это была она – прелестная властительница его дум! Даже сейчас, в простой одежде, не озарённая светом бессмертного искусства, девушка была прекрасна. При виде юной пери и хозяин сменил гнев на милость.

– Айша, детка, ты опять хочешь заступиться за эту бездельницу? – буркнул он.

– Не ругайте её, Зарип-ага, – нежный голос прозвучал музыкой в сердце влюблённого юноши. – Вы же знаете, как больна Зулейха. Вчера вечером ей стало хуже. Я обслужу вас, позвольте, господин.

Она наклонила кумган, и Тенгри-Кул невольно проследил за струйками воды, которые стекали в медный таз. Лучи утреннего солнца плескались в воде, искрились тысячью алмазных брызг и окружали лицо танцовщицы волшебным ореолом. В тот миг юноша отдал бы всё, лишь бы красавица, взявшая его в плен, взглянула хоть раз. Но девушка закончила своё дело и, не обратив внимания на молодого мурзу, скрылась в шатре.

Глава 3

Сердце забилось в груди, когда настала решительная минута, и Тенгри-Кул направился к хозяину, но тот опередил его, проворно соскочив с помоста. Кланяясь, хозяин сам пошёл навстречу мурзе. Хитрый делец давно заметил вчерашнего щедрого зрителя, он, как всякий одержимый жадностью и наживой человек, догадался, что привело сюда молодого вельможу. Ему уже слышался заманчивый звон монет, которые он надеялся выкачать из влюблённого.

– Рад вас видеть, уважаемый, не думал, что в лавке Зарипа может найтись что-нибудь достойное внимания такого важного господина, как вы!

– О чём вы, ага? – опешил Тенгри-Кул.

– Как же, мой господин? Вот эта лавка с коврами и прочим товаром, которую вы разглядывали, принадлежит мне, бедному рабу Зарипу. И ещё, с вашего позволения, вот этот шатёр с музыкантами и танцовщицами. Прошу вас, уважаемый, пройдёмте туда, там есть укромная комнатка, где я встречаю гостей. Побеседуем же о вашей покупке.

Тенгри-Кулу хотелось возразить, что он не желает ничего приобретать, но слишком соблазнительной оказалась возможность заглянуть в святая святых – место, где обитала любимая. И он безропотно последовал за торговцем. В шатре хозяин указал на три расписных полога:

– Вот здесь, господин, живут музыканты, здесь танцовщицы, их зовут Айша и Рума.

– Рума? Странное имя, – пробормотал Тенгри-Кул, желая отвести подозрение от интереса ко второй девушке.

– Она из племени цыган, – отвечал Зарип-бай. Он указал на третий полог и похлопал юношу по плечу. – А нам сюда.

Тенгри-Кул направился за хозяином и оказался в комнате, увешанной пёстрыми коврами. Две низенькие тахты с подушечками окружали расписной столик. Предупредительный Зарип-бай проследил, чтобы его гость удобней устроился, и хлопнул в ладоши. Явилась бледная истощённая невольница и принялась накрывать стол, но, не удержав тонкую дорогую пиалу, выронила её из рук. Осколки фарфора с глухим стуком разлетелись по ковру, хозяин побагровел, женщина же сделалась белей своего покрывала. Она затрепетала от страха, и Тенгри-Кул, движимый состраданием, поспешил вмешаться:

– Стоит ли так убиваться из-за посуды, чашка была хороша, но ни к чему гневаться. Зарип-ага, я заплачу вам в два раза больше, и забудьте про эту историю!

Вид золотого динара вернул хозяину прежний цвет лица, он расплылся в добродушной улыбке:

– Видно ты, Зулейха, не оправилась после болезни. Ступай к себе, а нам пришли Айшу.

Имя прекрасной танцовщицы заставило мурзу встрепенуться, он невольно покраснел, и это было отмечено хозяином: «Девчонка здорово приглянулась повесе, что ж, сдерём с него куш посолидней!»

Айша явилась, как только за пологом скрылась сгорбленная фигура прислужницы. Раскосые глаза девушки на миг встретились с взглядом Тенгри-Кула и тут же поспешили скрыться за покрывалом чёрных бархатных ресниц. Она быстро накрыла стол и замерла, дожидаясь дальнейших приказаний. Тенгри-Кул забыл обо всём на свете, он любовался нежным лицом, тонким станом, тугими чёрными косами, почти доходившими до пят девушки. На миг он представил эти чудесные косы распущенными – благоухающий мягкий водопад – и под действием этого великолепного зрелища поднялся и шагнул к девушке. Айша испуганно вскрикнула и увернулась от его объятий, а в руках Тенгри-Кула остался лишь жёсткий полог, и сам юноша очнулся от добродушного смеха хозяина. Растерянный, он обернулся.

– О-хо-хо! Знаю, господин мой, из-за этой дикой козочки можно голову потерять! Да только она не ручная, никому не даётся.

– Я знавал женщин её ремесла, они продаются даже за нитку бус! – с досадой выкрикнул Тенгри-Кул. – Не надо лукавить со мной, ага, скажите, сколько стоит ночь с этой плясуньей, и ударим по рукам!

– Как можно, господин мой, разве могу лгать такому высокородному вельможе, как вы! – Зарип-бай даже соскочил с тахты в порыве доказать свою правоту. – Эта красотка – настоящая дикарка! Спросите любого из моих людей, ещё ни один мужчина не касался её. В благословенном городе Тане к ней посватался почтенный торговец, так она не пошла за него. Всё нос воротит, наверно, ждёт бека или самого повелителя в женихи. А уж утолить страсть мужчины – это вовсе не по ней. Если пожелаете, господин, я пришлю к вам Руму. Она очень красивая девушка и танцует так, что и старик загорится!

– Мне не нужна другая! – Тенгри-Кул не узнавал себя. Его любовь, нежная, чистая и поэтичная, превращалась в опасную страсть, которая затмевала разум. – Вы должны помочь мне, купец!

– Ну что ж, – лицемерно вздохнул хозяин танцовщицы, – вижу, Айша вас околдовала. Что ж, постараюсь вам помочь, чем смогу.

– Вы должны её уговорить!

– Уговорю, мой господин, предложу то, от чего она не сможет отказаться. И не смотрите, что она бежала отсюда, ведь такой красавец, как вы, не мог не оставить след в её сердце. Женщины созданы дарить радость мужчинам, и Айше не уйти из этих сетей, ей придётся смириться со своей участью.

За речами торговца виделись низкие дела, и влюблённый юноша, вернувшись на тахту и охладив свой пыл айраном, подумал, как далеко от благородства то, что здесь происходило. Подумал, но в тот же миг отмёл чистые помыслы. Кем была девушка, приглянувшаяся ему? Базарной танцовщицей. Промыслом своим она ставила себя в ряд женщин, предназначенных для услады глаз и удовлетворения потребностей мужчин. А они готовы были платить как за первое, так и за второе. Мужское естество мурзы не желало только любоваться Айшой. Мужчина, проснувшийся в юноше, дерзко заявлял о желании обладать девушкой и готовности получить желаемое.

– Тогда давайте поговорим о покупках, – потирая ладони, произнёс Зарип-бай. Видно было по его цветущему виду, что роль сводника вполне устраивает и радует торгашескую натуру.

– О каких покупках? – с недоумением отозвался Тенгри-Кул.

– О ваших, мой господин. Прошу вас, присядьте, уважаемый. Дело в том, что Айша задолжала мне большую сумму, это долги её покойной матери. Девчонка мечтает расплатиться со мной и оставить свой промысел. И вот что я придумал: сегодня вечером соблазню её большим доходом, скажу, что вы желаете увидеть прекрасный танец у себя дома. Вы богаты и знатны, и вам не пристало стоять в толпе среди оборванцев и любоваться её искусством. Я пообещаю от вашего имени щедрую плату, равную сумме долга. Поверьте, она не устоит! Что может быть сильней желания приблизить свою мечту? Так вы согласны, господин?

Тенгри-Кул молчал. Снова почувствовал он угрызения совести, только соблазнительный образ Айши заставил замолчать робкий глас благородства. Но иное сомнение одолело его.

– Я не представляю, ага, как вы проведёте ко мне танцовщицу. Дом моего отца отличается строгостью правил.

– О, положитесь в этом деле на меня! Не один строгий дом сбросил оковы чопорности перед моим изворотливым умом. Я проводил своих девушек даже в медресе, проведу Айшу и к вам. Ожидаю только вашего согласия и повеления, господин.

Тенгри-Кул кивнул. Слова застряли в пересохшем горле, от волнения перехватило дыхание. Неужели это не сон, и уже сегодня Айша будет покоиться в его объятьях?

– Тогда не удивляйтесь, господин, – едва долетели до его слуха слова торговца, – когда сегодня вечером вам принесут сундук с бухарскими товарами.

– Ну зачем?! – снова изумился Тенгри-Кул.

– О, господин! – засмеялся торговец. – В этом-то и состоит мой секрет.

И он проводил гостя из шатра.

Глава 4

Пленительный образ девушки сопровождал Тенгри-Кула всю дорогу. Охваченный страстью, он чувствовал себя как в лихорадке и считал долгие, мучительные минуты, с нетерпением ожидая вечера. И в тот миг, когда старый слуга доложил о прибытии Зарип-бая, Тенгри-Кул не смог скрыть радостного возгласа. Он велел провести торговца к себе в комнату и отпустил слугу, объявив, что сегодня не нуждается в его заботах.

Хозяин Айши вошёл вслед за приказчиками, которые несли тяжёлый кожаный сундук. Чтобы его слова мог услышать ещё не удалившийся слуга, купец торжественно объявил:

– По вашему пожеланию, господин, я принёс самый отборный бухарский товар! Такого не найти во всём базаре: лучшие ткани, редкие книги, кинжалы дамасской работы и великолепные одежды. Выберите, чего пожелает ваша душа, а завтра я пришлю слуг забрать то, что вам не приглянулось.

Зарип-бай поклонился и подмигнул покрасневшему от нетерпения юноше. Как только купец с приказчиками удалился, Тенгри-Кул запер дверь на засов и как безумный устремился к сундуку. Под ворохом тончайших материй мурза нашёл девушку, и ноша, показавшаяся невесомой, оказалась в его руках! Тенгри-Кул опустил танцовщицу на ковёр, его смущало беспамятство красавицы, но зато он мог безнаказанно взирать на распростёртое тело. Ресницы девушки затрепетали, силясь разомкнуться хоть на миг, но беспамятство не желало разрывать своих оков. Непокрытая покрывалом изящная головка беспомощно откинулась на длинный ворс ковра, распущенные чёрные косы разметались вокруг девичьего стана. Она была так заманчива, так близка и доступна, Тенгри-Кул облизнул пересохшие губы и склонился над девушкой. Но в то самое мгновение скорбный образ матери явился перед ним, он представил, что она сказала бы ему, как стыдилась бы поступка единственного сына. А ещё вспомнилось виденное когда-то избиение камнями преступника, совершившего насилие. Но за танцовщицу и невольницу кто спросит столь строго? И всё-таки юноша отшатнулся, ощутив бездну, разверзшуюся перед ним. Разве это было не нравственное падение, ловушка Иблиса, о которой так часто вещали имамы? Он был в шаге от того, чтобы назваться насильником, и вид приготовленной для него жертвы стал обвинением готовящегося греха.

Только сейчас глаза приметили то, чего не желали видеть в приступе влечения, её беспамятство рассказало о многом. Должно быть, Айша не соблазнилась высокой платой и отказалась идти к нему, раз к ней применили силу. Ничто не поколебало устоев невинной девушки. И в кого же ныне он превратится в глазах этого целомудренного ангела, которого бездумно причислил к падшим женщинам?

Теперь Тенгри-Кул с нежностью и состраданием вглядывался в бледное лицо девушки. Ему даже показалась, что Айша не дышит, и юноша поспешил принести кувшин с родниковой водой и торопливо побрызгал на её лицо, а потом смочил плотно сомкнутые губы. Они доверчиво разомкнулись, принимая живительную влагу, Айша шевельнулась и открыла глаза. Она не понимала, где находится, с недоумением вглядывалась в склонившегося над ней Тенгри-Кула, и вдруг тень страха промелькнула в глазах. Айша бежала бы прочь, как дикая лань, но ноги не слушались. Она вскрикнула в страхе, когда Тенгри-Кул протянул руку, но он лишь помог ей подняться. Юноша больше не касался девушки, а она ощутила холод, когда лишилась его тёплых прикосновений. Зябким движением Айша охватила плечи, с напряжением следя за мурзой. Тенгри-Кул отошёл к окну, он избегал смотреть на красавицу, ведь она не перестала быть соблазнительной и влекущей, только жгучий стыд сметал прежние недостойные желания. Наконец, он нашёл в себе силы прервать затянувшееся молчание.