Полная версия
Золото Каралона
– Семь тысяч рублей? – перебил, не удержался Ваня.
– Так не копеек же. За полный сезон выдали! Из Якутска улетел я удачно на Красноярск, а дальше стопор. Нелетная погода, туман. Меня зудит, терпения нет. Решил ехать поездом… Подхожу на вокзале к кассе, а там этакая фифа сидит, губки крашены скривила:
– Только эсве, в спальном вагоне.
И форточку свою закрыла, морда моя небритая не понравилась. Стучу снова в окошко.
– Мне целиком купе, – говорю ей.
А она: что, мол, за глупые шутки? Тут меня бес под ребро и толкнул. Достал я из потайного кармана пачку четвертаков и говорю ей этак небрежно:
Я не только купе, весь вагон могу закупить.
Сунул билет в карман, решил малость расслабиться. Купил в буфете коньяк, курицу, за столик пристроился. Бутылку допить не успел, подходят двое в милицейской форме с оловянными глазами. Распитие в общественном месте! Пройдемте. Я деньги сую. А они свое: нет, пройдемте! А глазенки у одного, вижу, кошачьим хвостом прыгают.
– Удостоверение ваше позвольте взглянуть? – прошу деликатно и вежливо.
А он меня коленом в пах. Круги перед глазами, дыхание перехватило.
– Хочешь пятнадцать суток схлопотать!
На улице темнота, а эти двое толкают, ведут непонятно куда. Вдруг машина высветила обыкновенного ухаря, который машет рукой – сюда, мол, сюда. Одного я оттолкнул, другого с ног сбил, побежал.
– Ты же отец такой здоровый?
– Против лому нет приему. Железякой сзади по голове достали. Всего выпотрошили. Даже унты сняли. Только чемодан мой обтрепанный с инструментом остался.
– Снова поедешь в артель?
– Нет. Теперь аллес капут. Новая жизнь… Почем нынче доска, Аня, ты не знаешь? Сделаю баньку, а там и пристройку к дому.
Аркадию не спится, он лежит на поскрипывающей раскладушке, выходит на кухню, отодвигает печную заслонку, курит. Подсаживается на кровать, отгороженную гардиной, получает тычёк в бок.
– Ишь выискался… Ложись, где постелено.
Бурчит в ответ обиженно: «Тоже мне принцесса».
Нижегородка. Цукан в охотку делает работу по дому подбить-поправить крыльцо, доску заменить. Обкапывает столбик у ворот, вгоняет туда кусок рельса, берет на проволочную скрутку. Мужики-железнодорожники подвезли красного кирпича. Цукан отдает им деньги и бутылку водки. Подзывает Ваню.
– Вот тебе три рубля. Хошь сам, хошь с приятелем, но чтоб кирпич сложил в штабель.
Зашла соседка. Знакомится. Внимательно смотрит и тут же, усмешки своей не скрывая:
– Из иностранцев, что ль?
Анна, слегка смутившись, укоряет:
– Что ты выдумываешь, Нина?
– Так ведь чудно. Ар-кадей и ко всему еще Цукан. Фамилия вроде немецкой, а сам на араба похож.
Соседка смеется и в смехе ее проглядывает что-то призывное, как у молодой кобылицы и одновременно бабское завистливое, что вот ведь сама замухрышка, а такого ладного мужика отхватила. Анна это улавливает и с несвойственной для нее грубоватостью выпроваживает соседку подобру-поздорову, укоряет едва слышно: «Приперлась. Шалава нижегородская…»
– Пап, а чего пацаны говорят, что твоя фамилия не Цукан, а Цукерман?
– Тупые они, как валенки. Книг не читают, только бы на гитарах бренчать. А фамилия наша русская. Предки староверы были, цокальщиками их дразнили… Ты мне с баней-то поможешь?
– Да мне к занятиям надо готовиться…
Анна смотрит с укоризной на Цукана.
– Он и так троечник. Без стипендии остался, а так и вовсе…
– На танцплощадке вечера проводить время есть! Портвешок, девочки…
– С чего ты взял?
– Анна, я не слепой. Сам видел в парке с патлатыми охламонами – пьют из горла. Червонец у меня попросил на брюки. А брюк так и нет…
– Да я это, самое…Я учебники купил.
Анна отводит глаза в сторону, ей понятно, что сын врет, как врал ей не раз.
– Ладно. Давай так. В субботу-воскресенье работаем – три рубля денщина. Согласен?
Ваня смотрит недоверчиво, складывает в уме трешницы.
– Я могу и после занятий. Мне гитару надо купить. Как у Гайсина…
В субботу с утра Ваня месит раствор, таскает кирпичи, Цукан сноровисто гонит кладку. Во время перекура Ваня разглядывает отцов инструмент: гибкий удобный мастерок из нержавейки, зубастую с широким полотном ножовку, ей Цукан легко перепиливает подтоварник, сооружая подмости. Молотки с ухватистыми буковыми ручками. В футляре лежит стеклорез с алмазом…
– Небось, дорого стоит?
– Да уж не дешево, – поясняет Аркадий. Стеклорез с футляром прячет в нагрудный карман. – Это я в Мирном на обогатительной фабрике разжился.
Говорит так, будто речь идет о покупке селедки. Тут же прикрикивает:
– Давай, не сачкуй, веселее перемешивай раствор!
Ваня и без того мокрый от пота. Только присел.
– Команды перекуривать не было.
Собирает битый кирпич, обрезки досок, сгребает мусор, Цукан возится с обрешеткой на крыше. Иван тяготится этой уборкой, но возразить отцу боится. Скидав все, садится передохнуть. Когда отец окликает, вскидывается, хватает снова совковую лопату.
– Всё, сын! Пошабашили. Вот твои честно заработанные деньги. На гитару-то хватит? Или добавить?.. Ниче, мы еще с тобой поработаем. Вот и будет мое воспитание.
Когда он так говорит, посматривая на сына, то глаза его светлеют, а вместе с ними лик его жесткий, горбоносый заметно смягчается. Цукан огребает сына правой рукой, встряхивает от полноты чувств. Он не замечает, что сын кривится, пытается отстраниться и не слушает рассказ о старательской артели, золотоносных песках, Якутии. Он торопится к нижегородским приятелям, идет по дороге и бормочет песню группы Битлз”, перевирая английские слова и мотив. Нижегородские парни встречают его появление радостными воплями.
– Ванька, ништяк! Зашибись, седня заполотновских мочить будем…
Аркадий Цукан в кабинете директора кондитерской фабрики Таранова. Инженер – молодой парень, кладет на стол подписанные наряды.
– Я всё проверил. Замечаний нет.
Не может сдержаться, говорит восхищенно.
– Впервые такое вижу. Кладка супер! Разуклонка на полах в идеале…
– Хорошо, Володя. Иди, занимайся…
Таранов достает из шкафчика коньяк, стаканы, подсаживается ближе к Цукану. Наливает в фужеры.
– Будем здоровы!.. Колбаску бери. Может, всё же останешься?
– Нет, не могу, Петрович. Весна, сезон начинается. Артель большая, молодежи много. Душа болит, как они там без меня…Председатель звонил, просит со шлангами высокого давления помочь на уфимском заводе.
Таранов поднимает фужер с коньяком.
– Жаль. Но просьбу мою не забудь… Хотел я зубной протез обновить, а протезист, моей жены брат родной – говорит, что золото из фондов выделять перестали. Думал кольца купить обручальные в переплавку, так только по свидетельству из ЗАГСа. Абсурд. Выручи. Сам хорошо заработаешь, по семьдесят рэ за грамм возьму хоть полкило…
– Заманчиво конечно. Эх, бяда! Домик у жены, как сараюшка… Подумаю. Обещать не буду.
Таранов провожает к выходу. Подзывает водителя.
– Доставь товарища в лучшем виде… Сверточек возьми для жены, сыну.
Обнимает, словно близкого друга.
Уфа, холл гостиницы «Башкирия».
Директор кондитерской фабрики Таранов оглядывается. Затем по широкой лестнице, застеленной ковровой дорожкой, поднимается на третий этаж. Входит в номер. Едва отдышавшись:
– Здорово, Аркадий! Привез…
Цукан вскидывает вверх кулак, прижимает палец к губам. Таранов сконфузился, умолкает.
– Пойдем ужинать. Тут рядом через дорогу лагман готовят с бараниной, высший класс.
Молчком выходят на улицу Ленина. Так же, молча, усаживаются в кафе у дальней стены, внимательно рассматривают друг друга.
– Все толстеешь, Виталий?
– Работа такая на фабрике. Гости разные, то в погонах, то на черных Волгах, всех надо уважить. Ну, рассказывай, не томи.
– С металлом-то порядок, как договаривались. А вот с Анной у меня полный капут…
– Эх, дура-баба! А с виду ладненькая… И сколько же у тебя на продажу?
– Триста двадцать грамм! Не надорветесь?..
Принесли лагман, хлеб, водку.
– Давай определимся по цене. Больше пятидесяти рублей за грамм не получится.
– Нет. Мы договаривались по семьдесят
– Вы сдаете государству – по девяносто копеек, я же знаю.
Цукан не спорит. Работает ложкой. Молчит, нахмурился. Таранов хватает за ладонь.
– Мы же друзья, Аркадий, всегда можем договориться. Обсудим. Дай что-то показать протезисту.
Цукан достает жестянку с леденцами, выуживает приплюснутую горошину самородка. Подает.
– Только не тренди лишнего, Виталий. Остерегись. Мне-то не привыкать на Севере. А ты год в лагере не протянешь.
Лицо у Таранова кривится, как от клюквы, он мотает головой:
– Да не мальчик, всё понимаю. Деньги соберем. Всё решим в ближайшее воскресенье.
– Отлично. Тогда приготовьте сберкнижки равными долями «на предъявителя».
Таранов вылепляет на лице крайнюю степень удивления.
– Аркадий, ты мне не доверяешь!
– Виталий, не суетись. Так проще. Пересчитывать, потом таскать их по городу…
– Но золото нужно проверить.
– Твой знакомый, я уверен, знает – азотная кислота или пробирный камень. Пару минут и нет вопросов. Приезжайте на такси. Встретимся в холле гостиницы в двенадцать.
Цукан едет на трамвае к вокзалу. Выходит на площади перед вокзалом, резко останавливается, пропускает вперед мамашу с ребенком. Молодой парень налетает сзади. Цукан поворачивает голову, встречает пристальный взгляд в упор, следом улыбка торопливая: «Извините, извините…» Цукан оглядывает начищенные до блеска, как у военных ботинки, отутюженные брюки, серое полупальто. Приостанавливает шаг. Перед багажным отделением сворачивает к пригородным кассам, пытаясь разглядеть «начищенные ботинки». Покупает билет до Дёмы.
Сходит с электрички на первой же остановке. Стоит на платформе Правая Белая, оглядывая молодых парней, что сошли с электрички, мужчину в лыжной вязаной шапочке… Пытается поймать такси, но все проезжают мимо. Останавливается частник на «Москвиче».
– Давай на вокзал. – Смотрит на часы – 11.40. – Нет. Друг, сворачивай на улицу Ленина, к гостинице «Башкирия».
Радиоприемник над администратором пропикал сигналы точного времени. В дверях Таранов с приземистым мужчиной лет шестидесяти. На мужчине пальто с цигейковым воротником, из-под шляпы выбиваются седоватые кудри, в тон воротника, что у Цукана вызывает улыбку.
– Это Арон Семенович, родственник моей Симы. Мы все приготовили, как ты просил.
Покупатель с улыбкой, цепко оглядывает Цукана от шляпы до импортных ботинок на толстой каучуковой подошве.
– Я оценил ваш умный подход со сберкнижками… Всё при мне.
– Вопросы по металлу есть?
– Нет. Высокотемпературный расплав показал, что процент содержания золота девяносто два и шесть десятых.
– Тогда порядок. Рад знакомству, – говорит Цукан, пытаясь вылепить на лице ответную улыбку.
– Виталий, ты забыл у меня в номере.
Вытаскивает из кармана очечник, протягивает. Боковым зрением видит молодого человека в начищенных ботинках. Успевает шепнуть: «Виталий, атас!..» Следом левое запястье обхватывает чужая ладонь.
– Спокойно, Аркадий Федорович! Спокойно…
Его подхватывают с двух сторон, ведут к выходу из гостиницы. Следом ведут Арона Семеновича с лицом, как у линялой белой рубашки, потом Таранова. Сажают в разные машины.
В изоляторе временного содержания тщательный обыск одежды, осматривают рот, вставляют аноскоп в задний проход. Затем Цукану выдают подушку, матрас, отводят в камеру.
– Дайте наволочку и полотенце, – требует Цукан.
– Подследственным не положено, – отвечает надзиратель. – Вот осудят лет на двадцать, тогда получишь. И магазин разрешат, начнешь шиколад лопать.
Смех надзирателя напоминает лай собаки.
Одиночка без окна, тусклая лампа «в наморднике» под потолком, металлическая шконка, умывальник в углу у двери. Подобие унитаза без смывного бачка. Смыв вручную с помощью алюминиевой миски. Цукан осматривается и на выдохе:
– Таранов, сучара, продал!
Следственная группа из трех человек обыскивает гостиничный номер Цукана. Вспарывают чемодан, кожаную сумку, смотрят в ванной комнате, в смывном бачке унитаза. Простукивают полы, мебель. Пусто. Капитан Ахметшахов дает указания.
– Подоконник осмотрите…
Он старается не показать беспокойство.
– Васин, надо найти. Об операции уже доложили наверх.
Сотрудник разводит руки в стороны.
– Похоже, Тимур Фаридович мы «облажались», как любит повторять наш начальник.
Ахметшахов меряет шагами комнату из конца в конец, все еще не веря, что золота нет, а должно быть.
ИВС, административный корпус, узкая камера с канцелярским столом и табуреткой, привинченной к полу. Сотрудник КГБ Васин и Цукан смотрят друг другу в глаза.
– Мы все равно найдем золото…
– О чем вы? Не понимаю.
– Таранов дал признательные показания.
– У вас под палками немой заговорит…
– Глупости, городишь. Не тридцать седьмой. Факты налицо. Сберкнижки. Если минимально по рыночной цене, это пятнадцать тысяч рублей.
– Там что – есть моя фамилия?.. Нет. Ни денег, ни золота в глаза не видел. Дайте лист чистой бумаги, напишу заявление прокурору.
– Кончай цирк. У тебя расстрельная статья. Но если сознаешься, честное слово, переквалифицируем на статью 167 УК, нарушение правил разработки недр и сдачи драгметаллов государству. А это лет пять, не больше… Затем выйдешь по двум третям. Мы поможем.
– Это ошибка! Я настаиваю на незаконном задержании.
Васин хватает Цукана за грудки, встряхивает с исказившимся от злости лицом. Цукан вопит так истошно, словно всадили в грудь нож. Васин отскакивает.
– Ты это… ты свои лагерные штучки брось!
– А ты, начальник не борзей. Я тебе не пацан. Почему меня на прогулки не выводят? Это нарушение режима.
– Ладно, я переговорю с начальником изолятора. Но ты подумай. Хорошо подумай. Мы церемониться не будем.
Начальника оперативно-розыскного отдела уфимского управления КГБ, капитан Ахметшахов просматривает документы, собранные на Аркадия Федоровича Цукана. Рядом на стуле старший лейтенант Васин старательно морщит лоб, выписывая рапорт на имя начальника.
– Цукан с виду прост, но продумАн!… Анну Малявину трудно заподозрить. Я с ней беседовал.
Ахметшахов убирает документы в сейф. И тут же резко, напористо выговаривает Васину.
– На обыск в доме поедете с металлодетектором. Вот пособие для следственных работников: «Проведение обыска по делам о хищениях, скупке и перепродажи промышленного золота». Тебе знакомо?
– Нет. Впервые слышу.
– Вот и плохо, ознакомься. Читаю рапорт наружки: поездка Цукана на вокзал, потом пригородный поезд, остановка Правая Белая и снова гостиница… И не пойму, какой-то замкнутый круг. Зачем перед сделкой ехать на электричке?
– Может быть, он заметил наружку?
– Разумно. И тогда ушел к электричке. Но зачем на вокзал. Или у него там подельник. Приятель?
Звонит телефон.
– Да, понял, товарищ полковник. Через пять минут буду… Всё, Васин, работайте.
– Вазелин, не забудь… – Васин ухмыляется, делает непристойный жест.
Начальник управления КГБ кивком показывает на стул. Жестко стиснутые губы и барабанная дробь на столешнице, выдают крайнюю степень недовольства.
– Когда будет результат по незаконному обороту драгметалла?
– Директор кондитерки дал признательные показания. Но главный фигурант дела Цукан упрямо молчит. Тертый калач. Отсидел в лагерных зонах на Колыме.
– По какой статье проходил?
– Юнга на флоте, при заходе в порт Сан-Франциско вошел в контакт с иностранцем. При обыске обнаружили американские открытки, валюту.
– Сколько валюты обнаружили?
– Десять долларов… Осудили по тридцать второй статье УКа – восхваление американской техники.
– Какие дальнейшие действия?
– После обысков, допросов подозреваемых, и анализа данных служб оперативного наблюдения, наметилась версия: золото спрятано в багажном отделении или в автоматических камерах хранения… Разрешите, применить специальные методы дознания?
Полковник разглядывает Ахметшахова. Встает из-за стола.
– Риск существенный. В курсе, что случаются летальные исходы, что подозреваемые иногда несут чепуху?
– Знаю. Но пятьдесят на пятьдесят… Тут риск оправданный.
– Пробуйте. Только один сеанс, и всё под контролем врача. Из Якутска пришло сообщение, что артель «Звезда», где работал Цукан в разработке. Есть подозрение, что идет поиск канала сбыта драгметаллов. Надеюсь, Тимур Фаридович ты понимаешь глубину заплыва?
– Задача ясна, товарищ полковник.
Голос бодрый, костюм отглажен, ботинки начищены, любо дорого смотреть на такого сотрудника и думать о том, что за раскрытие преступления медаль не дадут, но похвалу выразят.
Тюремный санитарный блок.
Цукан сидит голый по пояс, на левом плече наколка: якорь и гюйсы школы юнг во Владивостоке. Рядом человек в белом халате.
– Вши не беспокоят? Покажи пах… У тебя прыщи на спине. Смажу йодом.
– Доктор, почему мне не выдают полотенце и наволочку?
– Хорошо. Я договорюсь. Пока сделаем укольчик…
Надзиратель прижимает Цукана к кушетке. Врач вводит в вену дозу барбамила. Входит Ахметшахов.
– Где спрятал золото?
– Сволочи! Не мучайте, я не виноват. Не виноват!.. Из-за острова на стрежень, на простор волны морской, выплывают расписные Стеньки Разина челны…
Цукан продолжает петь. Ахметшахов смотрит на доктора. Доктор пожимает плечами.
– Реакция непредсказуема…
– Зачем ездил на вокзал?
– Выпустите меня, выпустите!
– Где спрятал вещи, Цукан?..
– И за борт ее бросает…
– Где лежит золото?
– Обидела ты меня Анна, ох как обидела!
– Где золото? Номер ячейки!
– Ящик сто сорок девять… Я же люблю тебя, а ты!
Цукан плачет навзрыд. Изо рта слюни, пена. Тюремный врач вкалывает успокоительное. Дознание прекращают.
Оперативная группа выезжает на железнодорожный вокзал.
Цукан пошатываясь, ходит по камере-одиночке. Трет голову, морщится от головной боли. Ложится на матрас, вскакивает. Снова ложится. Перед глазами лицо сына и крик:
– А где ты был раньше! Раньше, раньше…
Цукана переводят в общую камеру. Камера небольшая – четыре шконки. Цукан бросает матрас на свободную – верхнюю. Оглядывает подследственных. Знакомится неторопливо с татарином Айдаром, недомерком лет сорока. Сергей молодой, разбитной парень, предлагает белый хлеб, сало.
– Спасибо. Изжога замучила. Пока потерплю…
– А по какой статье чалишься, брат?
– Я тут случайный пассажир. Обвинения нет. Мутят следаки что-то. Вешают на меня драгметаллы…
– Может помочь чем-то?
Цукан отнекивается, запрыгивает на шконку, всем видом показывая, что не до разговоров. Лежит, смотрит в потолок. Тычок в бок.
– Слышь, мужик! Тема одна есть. Можно водяры через надзирателя купить.
– Парнишка, схлынь. Я зону топтал, когда ты под стол ходил. Не суетись, отдыхай…
Шепчет давнюю присказку: «Жить стало веселей, шея стала тоньше, но зато длинней». Снова перед ним лицо сына, сведенные к переносице брови. «Я, Ванюшка, не по своей воле срок отбывал. Да и потом всякое было. Ты вспомни, как мы на Колыме жили………………………………….».
Колыма, рудник Колово.
Большой северный барак, с высокой засыпной завалинкой, построенный в начале пятидесятых добротно и основательно, разделен перегородками на шестнадцать комнат. Договорников в бараке три человека – Анна, «Малявка» за малый рост, сварщик Зюзя – Игорь Зузяев, послевоенный недокормыш с куском булки в кармане. Учительница начальных классов Альбина, приехавшая на поиски мужа. Остальные спецпереселенцы, либо лагерники, вышедшие на свободу в пятидесятых. «Каждой твари по паре», все мечтают поднакопить денег и расстаться с « чудной планетой».
– Отец, расскажи, как ты плавал на судне?
– Плавает говно… А я ходил на торговых судах. Чуть старше тебя был, когда меня морячки подобрали во Владивостоке. Подкормили на «Либерти», а потом капитан приказал отвести в школу юнг. Во-о такой мужик был! – Вскидывает вверх большой палец. – В сорок пятом на судно «Двина» взял палубным. Мы на Аляске грузы забирали, в Америке. В сорок восьмом кто-то телегу накатал, меня в Находке в порту повязали. Капитан ходатайство написал. Заступался…
Стук в дверь.
– Открыто.
На пороге замер Асхаб – звероватый крепыш с густой черной бородой.
– Алкаша, дай три рубль до получка.
Анна Малявина берет с этажерки кошелек, вытаскивает деньги, подает.
Асхаб с презрительной миной на лице, не глядя ей в глаза, выхватывает трешницу, молча выходит.
– Странный Ингуш. Говорят, он сидел за бандитизм…
– Сидел. Как многие из нас… За брата убитого отомстил, когда они жили в Казахстане на поселении. А уж Райка-то к нему сюда на Золотую Теньку приехала добровольно. Он бы давно уехал с Колымы, но на нем кровь.
Ваня дружит с сыном Асхаба Кахиром. Ингуши живут в дальней угловой комнате. На полу у них войлочная кошма, цветные половички и накидки на самодельных табуретках.
– Да ты не бойся, – говорит Кахир. – Он не дерется. Но Ваня, увидев Асхаба, торопливо выскакивает из комнаты. Ему помнится отцово – «на нем кровь».
Забежал за приятелем. Мать Кахира плачет, уронив лицо в ладони. Тут же утерлась, говорит с виноватой улыбкой:
– Кахирчика нет, отправила в магазин. Возьми вот, еще теплая, – сует в руки кусок лепешки.
Кахир стоит в очереди за хлебом. Пожилая женщина в душегрейке и клетчатом платке говорит:
– Чернушки мы наелись. Ты нам, Томка больше пшеничного заказывай.
– Да кажный раз заказываю. Не везут черти полосатые, – отбивается, как может продавщица. – Икорки возьмите, бабы. Выручайте.
В одном углу стоит бочка с тихоокеанской селедкой – ее берут охотно. В другом углу фанерная бочка с красной икрой, ее накладывают деревянной лопаточкой в банки.
– Мне две буханки.
– А деньги?
– Потерял.
– Ладно, потом занесешь.
Они идут к дому, отламывают запашистую корочку у буханки.
В центре барака тамбур и большая кухня с дровяной печкой здесь сидит на табуретке мужик, неторопливо точит топор.
– Что топор острый, дядя Кудым?
– Для кого Кудым, а для тебя, сопля зеленая, дядя Савелий. – Протягивает вперед топор. – На-ка, глянь.
Топор сверкает под лампой. Во взгляде и лице Кудыма клубится мрак. На общую кухню заходит женщина в халате лет сорока.
– Савелий, ты чего застрял? Суп остывает…
– Ладно, иду. Мне сегодня на ночное дежурство.
Полночь. Полутемный барак. Кудым, выходит из чулана, где сидел на старых телогрейках. Проходит к своей комнате и осторожно лезвием ножа приподнимает дверной крючок. Распахивает дверь. Бьет топором по спине Асхаба. Стаскивает с кровати, бьет в грудь. Замахивается на жену. Жена швыряет под топор подушку, белой куницей проскальзывает в дверь. Босая в ночнушке бежит через поселок в лесистый распадок.
Утром Кудыма двое ведут к милицейской машине. Он не сопротивляется. А у машины приостанавливается, смело оглядывает соседей, ищет глазами жену…
– Пусть помнит. Я вернусь.
Ингушка Рая отправила Кахира по бараку исполнять «суру». Он заходит к однокласснице Томке, сует ей в руки кулек с конфетами и печеньем. Выходит. Дверь плохо прикрыта, доносится громкий голос Томкиной матери:
– Добегался ингуш паскудник! Так и надо… И ты, Вовка, смотри у меня, добегаешься.
Кахир караулит на крыльце соседку, опрокидывает ей под ноги ведро с помоями.
– Гаденыш! – Томкина мать ловко хватает его за плечо, звонкая затрещина сбивает Кахира с крыльца:
– Нарошно облил, стервец. Да?
Кахир отбегает к дороге. Губы стиснуты, черные широкие брови калачиком, чтобы пересилить подступившие слезы, кидает пустое ведро и гонит его пинками к помойке.
Зима, рудник Колово.
Собрание рудничного коллектива в клубе. На заднике сцены большой портрет Вождя. Под портретом президиум. Докладчик обильный телом и лицом пожилой мужчина, красномордый, бровастый, – директор рудника стоит у трибуны. Оглядывает зал.
Член президиума отлепляет задницу от стула.
– Будут вопросы к докладчику?
Из первых рядов поднимается Цукан, встает в пол-оборота к залу.
– Товарищ Потапов, скажите. Почему у проходчиков зарплату срезали на треть?
– Расценки были завышены. ПТО провел хронометраж рабочего времени, мы упорядочили цены за куб.
– Получается, чем больше работаем, тем меньше получаем! Вы бы, директор, разок в шахту спустились, чтоб понять.
Из зала выкрики.
– Да он в ствол не пролезет… Разъелся, под ним клеть рухнет.
– Хамить, товарищи, не надо. Что вы там прячетесь за спины…
