Время дальних странствий

Внешностью и рассеянностью Анатолий напоминал типового чудака-учёного: доброе круглое лицо, плешивый лоб, крепкие челюсти, пухлые губы, глаза с весёлым прищуром, очки.

Перед спуском в шахту ему долго объясняют, в каких выработках ведутся взрывные работы.

Потом мы блуждаем в дымных штреках по колено в воде. Откуда-то глухо бухают взрывы. Анатолий бормочет, виновато улыбаясь: «Кажется, сюда не рекомендовали заходить».

…Наша палатка стоит в огороде. Хозяйка работает в шахте. Утром её четырёхлетняя дочка ходит между грядками и поёт удивительно точно, не фальшивя, недетские песни.

Вечером начальник уходит в клуб на танцы. А я, поужинав в столовой-бараке, возвращаюсь между грядками картофеля в палатку, зажигаю свечу и с помощью книг посещаю страны более экзотические, чем Забайкалье…

Начальник открыл полог палатки, заглянул:

– Не помешаю?

Лёг рядом на свой спальный мешок, заложив руки за голову. Поглядел на обложку.

– Сказками увлекаешься?

– В детство впадаю.

– Говорят, один старый бык впал в детство. Его зарубили, а мясо продавали как старую телятину.

Он засмеялся первым.

– Я думал, ты такой важный, что не смеешься, – сказал начальник. – Или работа не нравится? Или обиженный?

– Не нравится быть автоматом.

– Ну, это не беда. Сделаем из тебя человека. – Он засмеялся. И снова серьёзно: – Костёрик бы сейчас вечерком да компанию… – И запел:

Я смотрю на костёр угасающий,Пляшет розовый отблеск огня.После трудного дня спят товарищи…Почему среди них нет тебя…

Музыкального слуха он был лишён.

– Чего не поёшь? – перестал он мучить песню. – Анекдоты знаешь?.. Ну, так я и думал.

Он помолчал.

– Дело было в монастыре. Пожалуй, во Франции. Настоятель заметил, что свиньи жрут не сытно, а жиреют. Видит, они выкапывают из земли камешки игольчатые, вроде соломы. Обрадовался, подмешал эти камни в пищу своим приятелям. Ну, а от этого стало им так худо, хоть святых выноси. Что свиньям польза, то монахам отрава. И назвали минерал сурьмяный блеск антимонитом. «Анти» – значит «против», «мони» – «монах». Вот тебе геологический анекдот. Вообще-то есть и другие объяснения, но это красивее. В геологии десяток разных объяснений для любой пустяковины.

Свечу я погасил. В треугольнике распахнутого входа чернел куст. В его лохматых ветвях запутались звёзды.

– Ну, теперь твоя очередь, – сказал он, забравшись в мешок и повернувшись на бок.

– Сейчас, только подумаю.

Я вспомнил индийскую легенду. Читал в Библиотеке имени Ленина в томе Ромена Роллана об индийских йогах Рамакришне и Вивикананде.

Раз в году, осенней ночью, случается звёздный дождь. Звёзды падают в море. Все раковины покидают дно и всплывают. Они раскрывают створки, как рты, и ловят чудесные дождинки. Кому посчастливится – опускается на дно со звёздным подарком. Таких раковин мало. Но именно они драгоценны, потому что в них образуется жемчуг.

– Если хотите… – сказал я.

Анатолий Александрович дышал медленно и ровно.

Что ж, ночь не последняя. Мы ещё будем сидеть у костра и рассказывать истории выдуманные и правдивые.

С Анатолием было просто. Ночью он любил лежать под звёздами. Очерчивал пальцем в небе созвездия. Но для меня звёзды были – все вместе и каждая отдельно – рассыпаны свободно. Никак не хотели выстраиваться в мифические фигуры.

– Что ж тебя интересует? – удивлялся он. – Ни звёзды, ни земля… Может, каким-нибудь журналистом хочешь? Чего ты дуешься как сыч?

Пришлось признаться, что дуюсь от неуверенности. Исколесил Забайкалье вдоль и поперёк, а ничего не знаю о нём.

– Ты граниты видел?

– Видел.

– Граниты – это и есть Забайкалье.

В другой раз он развернул передо мной карту Союза.

– Красней нашего Забайкалья нет ничего. Гранит на граните. А на этой красноте нашлёпочки. Жалкие остатки осадочных пород. А месторождений много. Некоторым кажется, что если мало осадочных, то, мол, месторождения не от них, а от магматических, которых много. А вопрос-то не простой. Приходится мусолить граниты, чуть ли не на вкус их пробовать… Видишь, всё тут вытянуто наискось, как и Байкал. Как чёрт на гармошке играл. И породы полосами залегают, и складки в основном так же, и разломы, и даже оруденение. А почему? Я вот думаю, что тут вроде бы гармошкой всё сжималось и растягивалось. А вот Сергей сжатия не признаёт. Считает, что кора только вверх-вниз движется.

…Утро промозглое. По склонам пади на лиственницах висят клочья тумана. Мотор гудит как-то глухо, пустынно. Морось летит в лицо.

По левому борту риф – каменный истукан с орлиным носом. Он медленно поворачивается к нам, словно провожает взглядом.

Небо – розовато-серая муть с бирюзовыми прожилками. Сопки срезаны низкими облаками и торчат, как чудовищные пни. Постепенно облака всплывают, обнажая вершины. Небо становится фиолетовым, трещины в облаках раздвигаются. Вот и вспыхнуло в просвете Солнце…

Мы сделали большой крюк, чтоб попасть в это место. Подъехали к округлой сопке, которая внизу в одном месте как бы надкусана. Там работал маленький геологический отряд. Руководила крупная женщина, приветливая, похожая на домашнюю хозяйку. И всё у них было какое-то домашнее: печка, сложенная из камней, рядом – тент, под ним стол с вкопанными ножками и две такие же скамейки. Анатолий долго беседовал с «геологиней» о фауне. Они вместе ходили на осыпи.

Отряд занимался поисками отпечатков растений и зверушек. Кое-каких юрских жителей они обнаружили в плитках песчаников. Значит, возраст юрский. Но ведь нас интересуют граниты! Как связаны тени прошлой жизни с узкими штольнями в кварцевой жиле среди зернистых гранитов? Выяснят возраст этих песчаников. Нарисуют красивую картину. Ну а дальше?

Люди почти ничего не делают без пользы для себя. Когда-то земля, леса и горы давали человеку вдохновение и темы для раздумий. Людям этого мало. Они внедряются в землю, добывая металлы и камни. О созерцании никто не заботится. А откроешь месторождение – честь тебе, хвала. И какая разница, лежат возле месторождения юрские песчаники или пермские известняки?

Я высказал эти свои сомнения Анатолию. Он ответил кратко:

– А ещё геолог!

– Ну а что?

– «Лог» – это значит «изучать». Геолог – изучатель земли. А тебе хочется быть кладоискателем.

– Всем хочется.

– Да не можется! Всё, что на поверхности лежит, до нас подобрали. А что ниже – не сразу поймёшь. Интересно, как бы ты искал руду? На горки бы лазил, камни шуровал – вдруг попадётся молибденит, или шеелит, или золотишко, на худой конец? Всё равно, что искать спички в потёмках.

Между прочим, вечерами в палатке он долго обшаривает все углы в поисках спичек даже в том случае, если сам их куда-нибудь сунул…

– Остановка Шахтама! Граждане пассажиры, на прогулку!

Привычно подбираю рюкзак и спрыгиваю на землю.

– Смотри сюда. – Начальник показывает схему, которую я зимой переснял из какого-то отчёта. – Как прочтёшь? Разрез можешь набросать?

Имея перед собой схему и условные обозначения, читать не очень-то сложно.

Прежде всего надо разобраться в осадочных породах. Они морские, когда-то были слоистыми, залегали горизонтально. Наверное, в конце юрского времени здесь был морской залив, в котором накапливались пески…

– Анатолий Александрович, – спрашиваю я, – а на каких породах лежат юрские песчаники?

– Вроде бы на аленуевских гранитах.

Тогда дело проясняется. Гранитный массив опустился. Накатилось море. Волны крошили берега и посыпали дно песком. За миллионы лет осело множество слоёв. Но тут начала земля подниматься, море отступило, слои смялись в складки. Сейчас сохранились некоторые синклинали – складки, прогнутые вниз. Например, в северо-восточном углу, судя по стрелочкам, которые указывают направление и крутизну падения слоёв, центральная часть – узкая полоска – лежит горизонтально, а остальные слои загибаются под неё. Типичная синклиналь.

Возможно, здесь возвышались горы. Часть слоёв разрушилась. И обнажились древние аленуевские граниты.

А под самый конец юры вновь накатилось море. Оно было бурным, крушило скалы и засыпало дно крупными глыбами, которые позже склеились глиной и цементом и превратились в конгломерат. Началось поднятие. Конгломерат был размыт. Остались редкие нашлепки.

Позже сюда прорвались молодые граниты. Пробили насквозь толщу старых гранитов и юрских песчаников. Вот они, торчат в середине. Они пересекли осадочную толщу и по линии контакта обожгли её, изменили.

Я старался показать свою осведомлённость. Всё-таки научился кое-чему. Анатолий спросил:

– А откуда взялись граниты?

– Прорвались из гранитного слоя, – ответил я.

– А если они ниоткуда не прорывались?

– С Луны свалились, что ли?

– Были осадочными породами. А в недрах переродились и стали гранитами. Представь, что гранитная магма и вправду прорвалась. Тут бы всё перекорёжилось. А слои, видишь, более-менее ровно залегают. Следов течения в гранитах не обнаружено. А то, что юрские песчаники изменены, можно объяснить метаморфизмом, перерождением в граниты…

Мне нравится, что этот начальник общается со мной почти как с коллегой. Не зря выписывал для него материалы из недоступных ему отчётов. Но как запутана, казалось бы, простая проблема! Два геолога изучают одни и те же граниты, а видят их по-разному. А я с одним согласен, да и другой вроде бы прав.

– Возьми всё Забайкалье, – убеждает Анатолий. – Представь, выпирали снизу, клин за клином, гранит за гранитом. Вся земная кора б раскололась!

– Постойте, а если Земля расширяется? Если кора растягивалась, а в трещины вдавливались граниты? Всякое может быть.

Я был горд. Правда, высказанную мысль я прежде слышал. Но теперь я гордился ею как своей собственной. Смог достойно ответить начальнику.

Он остудил мой пыл:

– Если ты сможешь доказать это, то гранитного монумента не минуешь. Высекут тебя, желающих будет много.

Геологические закаты

Мы словно задались целью испробовать воду всех забайкальских рек. Недавно ещё спускался я по осыпи к Онону, зачерпнув чайником мутноватую воду. Вскоре настал черёд Нерче, и Шилке, и Ульдурге.

Минуя плешивые – от жары – сопки и степь, исхлестанную колеями, остановились возле извилистой ленивой речушки Борзи, на радость местным комарам. А сколько за это время испито из ручьёв!

Супы-пюре, каши с колбасой и всякая всячина, а главное, чай со сгущёнкой, приправленные дымком костра, густой синевой неба, воздухом, настоянным на травах… Мы избегали придорожных чайных.

Самое замечательное время наступило в конце полевого сезона. Мы обосновались в одной из глубоких падей. По склонам спускалась тайга. Даже не спускалась, а стекала волнами – зелёными, с пенной желтизной.

Долина тянулась на запад, стиснутая сопками.

Вместе с нами стоял отряд минералогического музея: три девушки минералоги и один хмурый студент-практикант, испытывающий на своих нешироких плечах всю тяжесть матриархата.

Мы ходили в маршруты, отыскивая оголённые скалы. Но и в таких местах граниты были словно облизанные, покрытые шершавыми лишайниками. Долго колотишь их, отыскивая трещины и отваливая глыбы, прежде чем увидишь свежий розоватый скол.

Больше всего нас интересовали пегматиты. Нечто среднее между гранитом и кварцевой жилой. Они располагались по трещинам. По составу напоминали гранит. Только кристаллы кварца, полевых шпатов и слюды в них крупные и какие-то хаотичные. Словно некто спешно забивал трещины в граните, сминая кристаллы, вдавливая их один в другой.

По словам Анатолия, академик Ферсман примерно так объяснял их происхождение. Когда застывали граниты, в них остались более жидкие подвижные растворы. Они заполняли трещины, полости и там быстро кристаллизировались, мешая друг другу. Правда, Анатолий с Ферсманом не согласен. Есть, мол, другое мнение, что пегматиты образуются подобно обычным жилам, под действием газов и растворов…

Минералогов из музея интересовали не пегматиты, а их богатства. Попадались чёрные гранёные турмалины, чёткие кристаллы дымчатого кварца (мориона), прозрачные, с фиолетовым оттенком флюориты и зелёные, как бы в мелких трещинках, неблагородные изумруды – бериллы.

Но многоцветные красоты минералов были ничто в сравнении с тем роскошным представлением, которое мы смотрели по вечерам.

Такие закаты наблюдал я впервые. Небо излучало все краски, впитанные за день, придавая им золотистый неземной оттенок. Вечернее представление вызвало у нас и недоумение: «Где-то мы видели нечто подобное!»

В круглой оправе горизонта, на фоне зеленовато-серого, как бы мелкозернистого неба белели крупные облака – кристаллы с разъеденными гранями. Заходящее солнце подсвечивало их снизу. Каждое облако проходило целую гамму оттенков – от бледно-лилового и розового до соломенно-жёлтого и пурпурного. Возле солнечного диска облака светились и плавились…

Кто-то изумился своему открытию:

– Как шлиф под микроскопом!

Шлиф – тончайший срез камня. Он так тонок, что просвечивает насквозь. Лежит между двух стеклянных пластинок. Чудеса начинаются, когда рассматриваешь его через особое устройство. Это два кристалла. Когда они скрещены, проходящий свет как бы фильтруется и раздваивается, обретая чистоту и стройность. Он придаёт шлифу волшебное свечение, насыщая его всеми цветами, среди которых преобладают золотистые. Поворот шлифа делает картину изменчивой и живой, как солнечный закат.

О небо! Днём оно словно сияющий купол с текучими узорами облаков. А ночью открывается бездна, и смотришь в неё как в самого себя, как в глубокий колодец, на дне которого тают звёзды…

После Забайкалья лучше всего сохранилось в моей памяти самое скоротечное и неуловимое – закаты.

Почти по Сергею Есенину: как много пройдено дорог, как мало сделано открытий!

…Ездить можно по-разному.

Ехали медведиНа велосипеде,А за ними котЗадом наперёд.

Именно так провёл я свою первую большую экспедицию. Конечно, я не ходил вперёд пятками. Дело даже не в том, что приходилось ездить, сидя спиной по движению. Но…

• примечал много мелочей, а главного не видел;

• слишком сильно переживал свои трудности и слабовато – чужие;

• думал, что кое-что знаю, не зная, в сущности, ничего;

• не замечал чужих достоинств и своих недостатков…

Короче, путешествовал задом наперёд.

Любителю приключений было бы что вспомнить. Скажем, переезд через горящую степь (ночью полосы огня извивались, как змеи, уползая за горизонт). Да и то сказать, исколесили всё Забайкалье от северной тайги до южных степей.

Путешествия бывают разные. Меньше всего ценны те, которые доступны многим. Побывать в двух, трёх, десяти странах не ахти какое достижение. Из документальных кинофильмов о дальних странах можно узнать много интересного.

Не менее просто испытать трудности и опасности путешествия по горам, тайге или пустыне, в завьюженной тундре. Достаточно стать туристом или альпинистом, чтобы ненадолго вкусить прелести «первобытной» жизни в лоне природы.

Что же остаётся особенного на долю настоящего путешественника?

Для него экспедиция – это цепочка больших и малых событий, но главное – открытий. Опасные приключения – издержки профессии. Суть в другом. Надо в дальней или ближней стороне увидеть и понять то, чего никто прежде не замечал.

Любая жизнь – это путешествие. И жаль, если не успеешь в мелькании мелких событий и стандартных дней разглядеть нечто важное, необычное и прекрасное. Жаль, если этот неповторимый и не слишком долгий путь проходишь задом наперёд.

…В забайкальской степи временами попадались мне незнакомые цветы: мохнатенькие, жёлтые, с лучиками-лепестками. Подивился им – и забыл на десять лет, пока не вычитал где-то: видел эдельвейсы.

Сопровождая груз на Ципикан, на Витимском нагорье миновал я несколько молодых, чуть ли не современных вулканов. Их конусы торчали где-то между горбами сопок, которые были для меня безликими и скучными. Мы ехали по застывшей базальтовой лаве вулканов, а я не замечал, не понимал этого.

Нечто подобное случилось и с гранитами. Пока ходил по ним, колотил их молотком и таскал за спиной в рюкзаке, не замечал в них ничего особенного.

Да и что считать интересным?

Перед отъездом в Москву спросил я Василия, который всё лето провёл в тайге, среди сопок и болот:

– Ну как? Много медведей встретил?

– Комаров-то побольше будет. А что медведь? Он же не дурак, тоже жить хочет, от человека бежит. Бесполезно его бить. Ты лучше про Москву расскажи. Говорят, там звёзды из рубина, сами светятся. Ты видел? Красная площадь самая большая в мире? За день Москву пройдёшь? А Ленинские горы – это выше наших, много выше, да?

Он спрашивал, и стала мне проясняться нехитрая истина: экзотика – это то, что нам непривычно. Для горожанина таёжная глухомань наполнена рысями, медведями, звериными тропами и всевозможными тревогами. А для жителя тайги огромный современный город – существо таинственное.

С тех пор я чураюсь экзотики. После того как отшагаешь сотню-другую километров, стараясь понять окружающую природу, её историю, строение, жизнь, чувствуешь её близкой, родной.

Но всё это проявится постепенно, скажется не сразу.

…У меня сохранилось письмо начала 1954 года. Ответа нет; возможно, его и не было. Не исключено, что это черновик, но скорее всего, письмо я так и не решился отправить. Если не ошибаюсь, с этой девушкой я познакомился летом 1952 года в Монино, и она мне понравилась. Больше я с ней не встречался.

Достаточно красноречивый документ.

Здравствуйте, Галя!

Вы догадались, кто Вам пишет? Помните Монино? Мне запомнились те дни хорошо и – в наказание – читайте письмо. Завтра товарный поезд Москва – Чита помчит меня (и будет мчать дней 20) через Урал, Сибирь к Байкалу, в места лесов, болот, комаров и позднеюрских интрузий (извините за геологическое выражение). Впрочем, довольно шуток. Времени немного. Буду писать серьёзно (не пугайтесь, ничего страшного или неприятного для Вас, надеюсь, нет, а впрочем, судите сами). Письмо вас, наверное, удивит и, может быть, обрадует. Плохо, что я его не решился написать год-два раньше. Тогда оно было бы более уместно и менее неожиданно. Но… (поговорку не привожу – старо). Трудно сейчас мне писать. Вы только не поймите меня неверно и не думайте плохо.

По-моему, я тогда испытывал чувство, которое должны называть дружбой (это чувство только обоюдное). Короче, решайте. Для меня Вы остались до сих пор другом. Времени прошло много, и великих чувств угадать не могу. Поэтому предлагаю Вам ответить мне (хочу, чтоб Вы были так же искренни, как я, и при малейшем нежелании отказались от ответа. Лучше промолчать, чем обмануть или кривить душой). Тем более что мы, может быть, уже никогда не встретимся. Молчание будет мне приятней и лучше, чем письмо, с тенью неискренности, т. к. это покажет, что я обманулся в Вас. Наверное, получается юношеская мелодрама? Но помните, что это слова не мальчика, но мужа (в смысле – мужчины). Поймите их как можно искренне, проще, и Вы увидите мысли и чувства. Это письмо – не объяснение в любви (я не боюсь этого страшного слова), не излияние души (чернилами по бумаге), не шутки – мне сейчас не до них – это желание не потерять друга.

Еду я на шесть месяцев и желал бы, чтобы мне писали все мои друзья. Как вы живёте? Как музыка? Какие Ваши планы?

Жду ответа (но не прошу и не настаиваю на нём). Ваше письмо прошу никому не показывать. Крепко жму Вашу руку. Извините за неуместные шутки. Ещё раз жму Вашу руку. Извините меня за письмо. Рудик.

Мой адрес: Чита, До востребования. Р. Баландину.

Хотя тогда мне было 19 лет, письмо какое-то детское. Отражает не только личность автора, но и советское время.

Во взаимных отношениях мужчины и женщины проявляется ещё и чувство собственного достоинства. Вступать в близкие отношения с другим человеком – это одно. «Трахаться» с кем-то к взаимному удовольствию или за деньги – совсем другое.

Крыса с вживлённым в один из «центров удовольствия» электродом постоянно нажимает на кнопку, раздражая его слабым током. Механическое удовольствие заменяет более сложные способы получения наслаждения. Крыса забывает удовлетворять свой аппетит или половое влечение, порой доводя себя до полного истощения.

Механическое возбуждение одного из нервных узлов мозга даёт более сильный эффект, чем секс. То же происходит у наркомана при химических воздействиях на мозг.

Таракан с оторванной головой способен совокупляться и – как знать? – может ощущать положительные эмоции. Он реализует замысел природы: принудить существо к продолжению рода даже за гранью личного существования.

Такова функция полового влечения, сексуальности по закону земной области жизни, Биосферы. Человек и тут вышел за пределы естества (как в конфликте цивилизации с окружающей средой). Отделил либидо от функции размножения, сделав одним из способов удовольствия.

Зигмунд Фрейд чрезмерно увлёкся биологизмом и мифотворчеством в проблеме секса. В его изложении мужской половой член обретает вид монументального обелиска, идола, центральной сакральной фигуры сексуальной мистерии.

Да, так происходит особенно в молодые годы от безделья и обильного питания. Мне кажется, подмена любви сексом плачевно сказывается на духовном строе личности и, возможно, приводит к ранней импотенции.

Любовь без секса лучше, чем секс без любви. Хотя лучше всего – единство.

Отзвуки экспедиции

За долгий полевой сезон никаких чрезвычайных происшествий не было. А вот мои камеральные работы в читинских геологических фондах дважды заставили меня побеспокоиться о своём будущем.

Началось с того, что у Анатолия форма допуска оказалась ниже, чем у меня. Он не мог в фондах смотреть отчёты о месторождениях, где встречались радиоактивные минералы.

Ирония судьбы: аспирант, готовивший кандидатскую диссертацию, не был допущен до государственных секретов, к которым имел доступ изгнанный из института студент.

Однажды, придя в нашу базу отряда, он стал что-то разыскивать. Спросил, не видел ли я его папку с секретными документами. Папки не было. Он сказал, что, должно быть, оставил её в парикмахерской.

Но и там её не было. Папка пропала. Мне было не по себе: ведь я подписывал справку, обещая хранить государственную тайну под страхом уголовного наказания. А в папке были совершенно секретные выписки и кальки, которые я не имел права предоставлять начальнику.

Прошла неделя, другая в тревожном ожидании. Никаких сведений.

Мы выехали в поле, Алексей распалил костёр, частично сжёг палатку и вьючный ящик. Составил акт о пожаре, в котором сгорели некоторые документы, включая папку.

Тревога оставалась некоторое время, но всё обошлось благополучно. Однако эта история аукнулась мне через четыре года.

…После окончания института я по распределению работал в отделе изысканий института «Теплоэлектропроект». В один из рабочих дней меня вызвали в первый отдел. Предложили поговорить с крепким мужчиной средних лет. Мы отошли с ним в сторонку, и он показал удостоверение, если не ошибаюсь, майора КГБ. Предложил встретиться в номере гостиницы «Балчуг» на следующий день.

Тут-то я и вспомнил о тех материалах под грифом «СС», которые без регистрации выносил из читинских геологических фондов.

В «Балчуге» было глухо и безлюдно. В назначенном номере за столиком ждал меня тот майор в штатском. Было тихо. Я понимал, что допрос могут записывать. Настроение было тревожное.

Неожиданно в разговоре он как бы между прочим спросил, знаком ли я с Анатолием Гелескулом. У меня немного отлегло от сердца. Майор в штатском стал доверительно расспрашивать, кого ещё я знаю из его приятелей. Я плохо запоминаю фамилии, назвал кое-кого по кличкам: Абон, Гапон, Чиж, Штанишка… Он просил уточнить, вспомнить ещё кого-нибудь. Стал называть мне имена и фамилии. Да, некоторые из этих ребят были мне известны. Я ему сказал, что он знает значительно больше меня.

Беседа длилась долго. Или мне так показалось? Он интересовался темами разговоров. Уверил, что не сомневается в моей честности как настоящего советского патриота. Я в свою очередь уверил его, что так оно и есть, и мне нечего скрывать. Да так оно и было.

В конце концов он дал мне свой телефон и просил позвонить, если возникнут какие-то новые обстоятельства. Я расписался на официальном бланке в том, что обязуюсь хранить в тайне этот разговор. Предупредил собеседника, что обычно встречаюсь только с Толей, и то редко.

На том и расстались. Звонить я ему не стал, и он меня больше не беспокоил. Толе о разговоре не сообщил, хотя намекнул, что надо быть осторожнее при спорах на политические темы. Он это воспринял равнодушно, и мне показалось, что он и так знает об интересе КГБ к их компании. Хотя ничего особенного в их высказываниях не было.