Сага о призраках: Живым здесь не место…

Тогда куда подевалась обычно назойливая болотная вонь? Хейзозер принюхался и не услышал вообще никаких запахов, как если бы нюхал чистую воду, которую ему никогда нюхать не доводилось. В лучшем случае, это было нечистое пиво. Впрочем запахи сейчас не главная проблема, опасность одна: живым на Кладбищенском острове нельзя долго находиться, иначе можно заснуть и никогда не проснуться, угодив раньше срока в юдоль тоскующих мертвецов. Покойники, как известно, скучают по жизни, она манит их, как и свежие истории из мира живых, а рассказчиков всегда так не хватает. Краснощёк покрылся бы испариной, если бы по-прежнему обладал своим привычным телом, а не этим не пойми чем.

Они с Шаулиной несколько суток прятались в темноте погреба, страшась высунуться наружу. Снаружи трещал и ревел городской пожар, устроенный захватчиками. От бушующего вокруг пламени холодное обычно подполье их каменного дома полнилось горячим воздухом. Иногда сквозь дверные щели заходил ветер и приносил клочья горького дыма. Становилось тяжело дышать и слезились глаза, к тому же жажда и голод ждать не заставили, и Хейзозер предложил, как стемнеет, бежать из города, а там, в лесу и безопасности, придумать, куда идти дальше. Ночью они покинули убежище. Чёрная от золы улица едва узнавалась. Плоть многих зданий пожрал ненасытный огонь, обглодав их до костей остова. Повсюду – обугленные трупы. Закопчённый и задымленный Радруг едко смердел жжёным мясом и горелым деревом. А из подворотни напротив вышли два мага-рыцаря в своей красной броне, заляпанной угольными пятнами и разводами так густо, что красное едва различалось. Точно караулили их. И Краснощёк с Шаулиной побежали. А затем его жена вскрикнула, пронзительно, режуще, словно бритва, коротко, как миг. Хейзозер не обернулся. Хейзозер струсил, как струсили бы многие, если не все. Впрочем, бег продолжался недолго. Жуткая боль молнией сковала спину и парализовала его.

А потом он как-то оказался на Кладбищенском острове.

Подавленный и растерянный, Хейзозер Краснощёк плыл среди надгробий, как среди каменного леса, посаженного измельчавшими волотами, пока не увидел ещё одно такое же нечто, прозрачно-белое, с голубоватым отливом. Толстое и согбенное, оно сидело, прислонившись спиной к берёзе.

Хейзозер не знал, радоваться ли подобной встрече, но за неимением чего-то другого подплыл поближе. К его изумлению, голубовато-белым согбенным толстяком оказался никто иной, как аптекарь Бухвала Мудрик. По крайне мере, лицо с фигурой его. В льдисто-синих глазах краснели едва заметные искорки.

– И ты здесь! – выдохнул Хейзозер.

Бухвала с кряхтением поднялся. Конечно, привидения не кряхтят, им это ни к чему, но Бухвала по привычке изображал из себя несчастного страдающего расстройством желудка и сахарным диабетом провизора.

– Я здесь? – переспросил загробный аптекарь, стараясь узнать говорящего. – Я здесь, да. И давненько. Теперь и ты здесь.

– Ты, – повторил Хейзозер и замолчал.

Ему отчаянно хотелось наброситься на Бухвалу с кулаками и избить его в кровь. Хейзозера аж всего заколотило. Но перед ним стеной выросли три соображения.

Первое, если боги помогали обрести достойную жизнь лучшим из лучших, а в понимании Хейзозера достойной была непременно богатая жизнь, получается, и Мудрик относился к лучшим из лучших.

Второе, Мудрик был известным и уважаемым лицом в Радруге и, вдобавок, одним из приглашённых за кородентский стол в последний день рождения Кластера. То был единственный случай, когда обычное тряпьё провизор сменял на палевые жюстокор и кюлоты, украшенные узорными нитями красного шпинеля и зелёного сапфира, и жёлтые телячьи башмаки с золотыми пряжками. Мудрик мудро решил, что лучше отдать кучу денег за наряд, приличествующий кородентскому дню рождения, чем бесплатно отдать голову палачу.

А в третьих, четыре года назад аптекарь внезапно помер и был похоронен здесь же, на Кладбищенском острове.

– Ты из Радруга? – лениво полюбопытствовал ныне покойный Бухвала.

– Да, – пробормотал Хейзозер, неуверенно вглядываясь в очертания собеседника. – А ты… ты ведь Бухвала Мудрик, аптекарь с улицы Сумрачномуравьедной?

– Ага, оттуда я, – кивнул Бухвала. – Только вот не был я на улице Сумрачномуравьедной вот уже четыре года. Спасибо жёнушке. Укокошила меня жёнушка, тварь неблагодарная. Я для неё и детей всё делал, как вол пахал, все деньги в развитие аптеки и только в неё вкладывал, а в итоге получил ржавым гвоздём в затылок. Ржавым!.. Дождалась мерзавка, когда аптека моя прославится на весь Радруг благодаря моим непосильным трудам, от знатных клиентов отбоя не будет, и сам кородент на свой день рождения станет меня приглашать, взяла, паскуда такая, и тайно гвоздь мне в затылок воткнула. Ржавый!.. И с лестницы сбросила. Нарочно ведь ржавый-то мне в голову всадила, чтобы обидней было. А ведь умело удар нанесла, на поражение. Наверняка тренировалась. На стенке сарая. Унизила, так унизила… И всё ей с рук спало, разгуливает на свободе, скользит, как утка по воде. А ты кто?

Небольшое уточнение: отчасти аптека прославилась именно образу преуспевающего провизора в нищенских лохмотьях и после его смерти некоторые аптекари тоже стали одеваться, как нищие, но успеха Мудрика не возымели, а кто-то схлопотал штраф за внешний вид, не соответствующий уровню заведения, недавно придуманный славным кородентом Кластером, вообще, надо сказать, мастаком по части штрафов и налогообложения.

– Как, ты меня не узнаёшь?! – поразился Хейзозер, хотя другому обстоятельству он поразился куда больше. – Но ведь ты… умер!!

Аптекарь мотнул головой в сторону надгробий.

– Ну да. Поблизости и могилка моя есть, та самая, с оградой из осиновых кольев. Любящая у меня жёнушка, а? Но какова кобра! – с ядовитым сарказмом воскликнул Мудрик. – И это за труды мои ради неё и детей, за талант мой торговый… В первый год нарочно приходила, чеснок на мою могилку клала. Сам видел. Думал, удушить её вместе с детьми-предателями или ещё чего над ними сотворить, да не смог… люблю я их забвенно и всё прощаю… Теперь, правда, не приходит. Окончательно забыла, упыриха проклятая. Или чеснок подорожал.

– Погоди, получается, и я… умер? – не выдержал и перебил Хейзозер. Очень уж острый вопросительный знак оказался у вопроса жизни и смерти, так и въевшийся ему в позвоночник. Не в прямом смысле, разумеется.

– Так ты ещё не понял? Чем же ты объяснил наш причудливый облик? – с какой-то зловещей радостью хохотнул Мудрик. – С чего ещё людям синеть и таять до прозрачности? Я мёртв и ты мёртв. Оба мы мертвы. Оба мы теперь лишь души самих себя. Застряли на этом треклятом Кладбищенском острове невесть на скока… И остались нам одни разговоры. А, ты думал, драконы оживут и понесут тебя на своих спинах в загробные царства? Нет, не понесут. Хрен тебе, а не загробные царства. Сдался ты драконам, чтобы ради тебя оживать. Лично я в богов никогда не верил. Я не баран, мне пастух не нужен. Всё в этой жизни зависит только от людей, от человека, от тебя самого. Много мне помогали боги? Нет! Это я, я сам, всего добился. Деньги, вот от чего зависит, будет у тебя достойная жизнь или нет, и только от них. Но не от богов. Богов придумали жрецы для слабовольных дуралеев, чтобы поудобнее было набивать карманы чужими деньгами. И попробуй порыпайся. Придут к тебе посреди ночи с кандалами, как начнут тебе спину чесать горячим железом. А драконы, гляди, каменные. Четыре года уже как каменные. Идолы есть идолы.

– Что ты такое говоришь! – закричал задетый за живое и сокровенное Хейзозер. Столь глубокое оскорбление с лёгкостью выкинуло из его сознания факт о собственной смерти. – Ты ведь лучший из лучших! Тебя боги облагодетельствовали манной небесной!

– Это естественно, – с чванливой физиономией кивнул Бухвала. – Я единственный из радружских лекарей, кто торговал не разбавленной лабудой, а чистым товаром, наивысшего качества.

– Ты наставник богов! – укоризненно вскричал Хейзозер.

– В определённом смысле вполне может быть, – задумчиво потёр подбородок Бухвала. – Я спас много жизней, уж гораздо больше, чем все боги, вместе взятые, которые не спасли ни одной по причине своего несуществования. В детстве я помогал отцу обслуживать аптеку. В семь лет умел приготовить несколько дюжин различных порошков, эликсиров, бальзамов, кремов. На людей мне, конечно, плевать, но на себя-то мне не плевать. Я всегда был смышлёным малым, а хотелось мне одного: быть лучше других, возвыситься над другими, унизить тем других, доказать всем их собственную тупость и недалёкость, и мошенникам-аптекарям, и простолюдинам, и знати. А аптека вместе с моей профессиональной этикой и умением сходиться с нужными людьми словно создана для этого. Конечно, умные люди о таких вещах умалчивают, но раз уж я мёртв как четыре года, чего в себе держать? После смерти можно и расслабиться.

– Ты не можешь такое говорить! Не богохульствуй! Не поддавайся искушению! Всё твоё богатство только потому у тебя, что боги решили, что ты достойнее других! Но само богатство тоже искус, не забывай об этом! И чем больше у тебя денег, тем больше ты должен жертвовать в храм, отдавая дань богам!

Аптекарь с любопытством посмотрел на Хейзозера.

– Уж не жрец ли ты какой поглупее или обычный олух, каких полно в любой округе? По твоим словам, я и после смерти должен жертвовать храму, даже если драконы никуда меня не забрали, а я застрял на этом поганом острове, пропитанном соками мертвецов? Смрада не чую, но достал меня этот остров за четыре года. Никуда от него не деться. Прям как от любимой семьи.

– Пожалуйста, не говори такое! Семья – есть то, ради чего мы живём.

Мудрик издевательски расхохотался.

– Ну ты и кретин! Точно, жрец, глупый жрец! Да кто ты такой, в самом деле, как звать тебя, чудик?

– Хейзозер Краснощёк, – скованно представился Хейзозер, охваченный весьма противоречивыми и весьма сильными чувствами. Бухвала Мудрик снова ведёт себя нагло, против заветов богов, но ведь он их наставник, раз достиг таких богатства и славы!

– Бледноват ты для Краснощёка! – вконец развеселился Бухвала. – Тоже с маг-рыцарями повстречался, а?

– Откуда знаешь? – раскрыл рот Хейзозер.

– Так не тебя же одного они прибили. Только вчера на остров дюжин пять свежих призраков прибыло. Все как один идиоты, растерянные и напуганные. Совсем как ты. Хана, значит, моей аптеке. Разграбят и сожгут. Ты моих там не встретил, а? Ну, жёнушку ненаглядную, детишек любимых?

Хейзозер покачал головой.

– Понимаешь, очень уж надеюсь на скорую встречу с ними. Так соскучился по ним, так соскучился…

Хейзозер и сам надеялся вскоре отыскать Шаулину.

– Так ты не узнал меня?

– А с чего бы мне тебя, обалдуя, узнавать? Ты по своему мышлению отнюдь не кородент и не верховный жрец, чтоб тебя помнить.

– Сейчас узнаешь! – разозлился Хейзозер. Стена из трёх рассуждений мгновенно разлетелась в клочья, будто и не было её. – Пять лет назад у меня заболела дочь. Она простудила лёгкие и очень нуждалась в настойке утрубицы. Но денег у меня хватило только на пару пузырьков, которые закончились через две недели. Я… я на коленях тебя молил, чтобы ты под какой хочешь процент одолжил мне ещё утрубицы. Сказал же, дочка у меня умирает, по-человечески просил, а ты отказал. Да как ты мог?! Ведь ты же наставник богов, достойнейший!

– Хм… – Бухвала потёр толстый голубовато-молочный подбородок, в чём тоже не было никакой необходимости, но от привычек трудно избавиться. Чтобы от нас осталось, если бы не наши привычки и память… на эти привычки. – Вспомнил! Точно, Хейзозер Краснощёк! Ты ещё обитал в каком-то закоулке, в конце улицы, в жалкой халупе, жалкой, как ты сам, когда припёрся ко мне в аптеку. Знаешь, я ненавижу и презираю подобных тебе слюнтяев и попрошаек, у которых не хватает мозгов и решимости даже на то, чтобы обеспечить свою семью. А, так ведь ты жил по заветам! И в храмы жертвовал наверняка, а? Жертвовал, жертвовал. Всё на рыле твоём тупом написано. А знаешь зачем? Затем, чтобы было на кого свалить все свои неудачи и недовольство собой! Чтобы боги были виноваты в твоих несчастьях и нищете, но никак не ты сам. Конечно, боги, а не твой куриный умишко, который не в силах сообразить, что если бы ты не жертвовал храму часть заработка, храму, который взамен ничего тебе не давал, у тебя были бы деньги на лекарство. Ну, соображай, тупица, храм построили люди по своему усмотрению, так? Так. Боги-то здесь причём?

– Но почему ты не помог мне? Почему проявил столь немыслимое жестокосердие?

– Да потому что плевать мне на тебя, блаженный ты идиот! – заорал Бухвала. – Плевать на тебя и твою дочку! Когда ты шлёпнулся на колени как подкошенный и принялся скулить и ныть, ничего кроме брезгливости у меня не вызвал. Как же ты был жалок, Краснощёк, идиотина ты несчастная, тупая ты образина! Пойми, я не обязан давать в долг ни тебе, ни своре других таких же оборванцев-попрошаек! Это моя аптека! Она моя! А такие как ты и потомство от таких как ты должны сдыхать, раз уповаете на богов только потому, что сами не умеете выжить!

И тут Хейзозер не выдержал. Он был очень гордым существом, правда, сам этого не понимал, так как слишком много думал о богах и о том, как они относятся к нему. Одни эти мысли погребали его под целой горой тщеславия. Думами о высшем он как бы приближался к богам, почти становился с ними вровень, когда хотя бы иногда полезно подумать о себе и подобных тебе, ведь люди всё же живут среди людей, а не среди богов.

Со сдавленным рычанием Хейзозер бросился на ненавистного аптекаря, пускай даже и лучшего из лучших. Чёрт с ними, с искусами! Не до них стало! Такое унижение ну невозможно стерпеть!

Однако толстый и сильный Бухвала легко отбил его несколько сумбурную и бестолковую атаку. Он встретил Краснощёка тяжёлой оплеухой, от которой бывший помощник каменотеса лягушкой шлёпнулся наземь. Хоть призраки и не могли касаться материального, касаться друг друга они очень даже могли.

Оглушённый Краснощёк медленно поднялся с земли и пасмурно и тяжко посмотрел на Бухвалу исподлобья.

– Будь ты проклят, демонов сын! – с тихой ненавистью проговорил он.

– Да уже, – спокойно согласился Бухвала. – Иначе чего бы мне торчать на этом поганом острове? Э, верующий, погоди-ка, а ты ведь только что поднял руку на наставника богов, проклял его и назвал сыном демона.

Краснощёк в смятении выпучил глаза. Лицо его вытянулось, как у осла, а вместо слов глотка выдала кашу из мычания и блеяния:

– Бее-эмм, бее-эмм.

– И так всегда. Больше дров ломают бездумно идущие на поводу у других, – посокрушался Мудрик. – Странно, и почему это не одна из заповедей?

Краснощёк некоторое время молчал, уставившись в землю, затем сказал:

– Ты прости меня, Бухвала.

– Да чего уж там, – махнул рукой Мудрик.

– Я сквернословил в твой адрес, напал на тебя, а ведь ты божий наставник.

Мудрик закатил глаза и обречённо вздохнул.

– Послушай, а ты не видал здесь моей жены или, может быть, дочери? Жену звать Шаулина, а дочь Листой. Ей было всего четыре года, когда она… умерла.

Бухвала покачал головой.

– Не встречал. Но с нетерпением ожидаю свидания с моей ненаглядной и моими детишками… Неужто им удалось сбежать и выжить? Вот ведь как им повезло тогда.

Хейзозер вздохнул, отчасти с облегчением, и с гордостью проговорил:

– Наверняка драконы унесли их души в Эженату.

– За то, что моя ненаглядная воткнула мне ржавый гвоздь в затылок?

– Да я про своих. Они у меня были молодцы.

– Может, ещё где-нибудь встретитесь, – по-своему утешил Мудрик.

Хейзозер понемногу приходил в себя, обретая ясность мышления. Он не то чтобы осознавал себя в совершенно новом для него воплощении, но свыкался с ним.

Есть ещё одно отличие призрака от души, обросшей плотью для контактирования с материальным миром. Душа в теле ещё может увиливать от самой себя, сваливая всё на телесные нужды, а вот призрак такой возможности лишён. Он гол как… разумный вакуум.

– Ты говорил, что на острове уже четыре года. Но почему, я так и не понял.

– А мне почём знать, – хмыкнул Мудрик и потёр голубоватой ладонью голубоватый подбородок. – Держит остров, не отпускает, проклятый кусок суши, земляная выскочка среди жидкого общества воды. Хм… недурно это я сказанул, недурно.

– И… драконы не оживают? – Хейзозер с волнением задал этот трепетный вопрос.

– Говорю же, нет. С чего бы оживать кускам камня? – усмехнулся Мудрик. – Я одного не пойму, какой смысл моего здесь нахождения? В жизни у меня был смысл, так почему не быть смыслу и в моём загробии? Шарахаюсь тут как неприкаянный – лекарств для души я не знаю. Да и нет их. Все души на самоизоляции, самоизлечении и самообеспечении. Тело, конечно, предмет не такой самостоятельный. Вот взять меня. Брюхо во, а родная жена меня так и не поняла и гвоздь мне в затылок вогнала. Ржавый. Сука такая.

Тут, пройдя сквозь купу берёз, проплыло несколько покосившихся на них призраков, одетых в кожаные фартуки конюхов или мясников. А может работяг на какой-нибудь плавильне. Одеждой душам служила полупрозрачная роба или форма той профессии, которой они посвятили свою более материальную часть жизни. Форма выглядела как продолжение их плоти и также отливала голубоватым. Аптекарю Бухвале Мудрику достался его знаменитый комбинезон из мешковины.

– Эй, голодранцы! – крикнул один из фартуков. – Шуруйте за нами! Главные сборище устроили, будут решать, что делать дальше.

Мудрик посмотрел на небо.

– Солнце в зените. Да, надо идти.

– Куда?

– На собрание, Краснощёк, на собрание. Жена-то твоя когда умерла?

– Её убил один из магов-рыцарей, когда мы попытались бежать из города. Я… я не знаю, когда именно. Вот я был в городе, а через миг очутился на острове.

– Да кто же они такие? Напасть на крупный портовый город – это надо иметь мощную армию и вескую причину, а Радруг – город богатый. Главное, никто о них раньше не слышал, а внешность у них запоминающаяся. Полностью в красной броне, как орехи в скорлупе, ни тела голого, ни лица, ни даже глаз не видать. В рабах не нуждаются, зданий не щадят… Погибшие болтают о каком-то сиянии или огне, исходящем из рук магов, мол, с помощью своего колдовства они рушили дома и обращали людей в пепел.

– Улицы завалены обгоревшими мертвецами в запекшейся корке, углями и золой. Стены черны от гари. Вонь жуткая. Мы с Шаулиной задыхались и кашляли до слёз, едва дыша через мокрые тряпки. Жар от горящих развалин нередко горячил кожу. Может, и удалось бы скрыться от магов-рыцарей, если бы свежего воздуха побольше получалось в себя вобрать, так всё в тучах пепла как в тумане. Я родился в Радруге, думал, на ощупь могу ориентироваться, но тут едва дорогу к Западным воротам отыскал. Многие деревянные дома сгорели полностью, а камень местами потёк.

– Скажешь тоже, камень потёк, – недоверчиво буркнул аптекарь. – А потом эти маги и до тебя добрались?

– Мы с Шаулиной вместе погибли.

– И чем они вас убили?

– Не знаю, в спину ударили. Жуткая боль, будто раскалёнными пиками потроха насквозь проткнули.

– Вот что я скажу. Дочку, конечно, вряд ли ты встретишь, раз уж я её не встретил за четыре года, – детей здесь никаких нет, – а вот жену, может, и повстречаешь на собрании. И ещё кое-кого увидишь, под колпаком которого, собственно, все и соберутся. Уверен, эта встреча принесёт тебе радость. Идём, надо успеть к началу.

– Я его знаю? – уточнил Хейзозер уже на ходу. Два призрака бесшумно, если не считать их голосов, плыли среди могил, оград и кривеньких берёз.

– Конечно, вряд ли, но, уверен, много о нём наслышан, – решил поиздеваться Мудрик. – Он для всех единый муж, как утверждает закон.

– Неужто ты о… – ахнул Хейзозер.

Вместе с другими призраками, сбредавшимися со всего острова, они пересекли Каменный Воротник и оказались на недоступной прежде северной части Кладбищенского. По болотистой почве, поросшей тёмно-оранжевой и рыжеватой травой, а также бледно-красными мхами, в изобилии стелился ползунец, выделяясь яркими на фоне травы пурпурными цветами и малиновым ползунками. Хейзозер с некоторой опаской ступил на запретную для живых территорию. Радружцы твёрдо знали, где-то здесь, как и на любом уважающем себя кладбище, находится вход в юдоль тоскующих мертвецов, куда отправлялись умершие, по каким-либо причинам не сумевшие попасть в уготованные им царства, и жили там в вечной скуке, так как кроме них ничего в этой стране не имелось. Тоскующие мертвецы усыпляли забредших слишком близко ко входу людей и утаскивали их в свою юдоль, чтобы развлечься свежими новости из мира живых и тем самым хоть немного… оживиться. А похищенные живые становились такими же тоскующими мертвецами.

Но мысль о том, что он и сам ныне покойник, приободрила Хейзозера. Теперь, если они попадутся тоскующим мертвецам, он будет как бы среди родных и близких по духу товарищей.

– Так мы идём в юдоль тоскующих мертвецов? – поинтересовался он у Мудрика.

– Да в какую там юдоль, – отмахнулся аптекарь. – Хотя скорее я в юдоль тоскующих мертвецов поверю, чем в богов. Но ведь и юдоли нет.

– Конечно нет, к демонам тоску! – беспечно поддакнул призрак мужчины лет двадцати двух с густой копной живописно растрёпанных волос. Лицо его усеивали насыщенно-синие точки. Когда-то это были веснушки.

Мужчина догнал их и пристроился возле Мудрика. Он был одет в лёгкую рубашку, дуплет и шоссы с кожаными подошвами вместо отдельной обуви. Всё полупрозрачное и голубоватое, по устоявшейся среди призраков моде. Через плечо у души был перекинут дульцимер.

– Разрешите представиться, – на ходу откланялся призрак. – Я Кикосец Ветрокрылый, известный средь населения радружских кабаков, – и не только там, – миннезингер, исполнитель и сочинитель героических эпосов, баллад, лейхов, а также шпрухов на истинно народном языке.

– Думаю, Кикосец Пафосоветрый тебе больше подойдёт, – встрял в разговор ещё один призрак, возникший рядом с Хейзозером, сухопарый мужчина лет шестидесяти, с клочковатыми остатками былой шевелюры вокруг изящной лысины, в очках. Ещё его отличал пытливый, проницательный взгляд с плутовским огоньком. Одежду мужчины составляла застёгнутая куртка, штаны и тупоносые туфли с пряжками. – Ты столь высокого мнение о своей особе, что, поди, и ветра пускаешь с пафосом. Но я догадался, о чём ты, догадался, недаром ведь ношу звание доктора, а зовут меня, мои друзья, Зенниспар Мао-Ивен.

– Хейзозер Краснощёк, – успел торопливо вставить Хейзозер Краснощёк.

– Так ты, Кикосец, по твоим словам, – продолжил доктор Зенниспар Мао-Ивен, – сначала исполняешь чужие песни, а потом “сочиняешь” из наиболее понравившихся публике свои? Но хоть я и доктор, однако далеко не всегда понимаю, о чём ты говоришь. Позволь уточнить, есть ещё и не истинно народный язык?

– Да, – отрезал Кикосец с непроницаемой миной. С такой же злобой слуга готовит обед господину, давшему ему накануне пару обидных подзатыльников за здорово живёшь. И при этом помышляет, а не покрошить ли в закипающий суп синекожего древолаза в качестве приправы? – Это тот, на котором ты ведешь высокопарные беседы с себе подобными, кабинетная задница, в кои-то веки высунувшая нос за дверь и тут же сдохшая. Язык учёных и знати – язык меньшинства, а значит не народный! И песни мои – это мои песни и ничьи больше. Держи шляпу, полную яиц, бесталанная докторская морда!

– Так ведь это я, бесталанная докторская морда, семь лет обучал гармоникам и обертонам твою бесталанную студенческую морду. А какие студенты у бездарных лекторов? Только одни бездари.

– Тут ты прав. В основном так и есть, и я подтверждаю это правило потому, что я исключение. Я превзошёл своих учителей, в том числе и остолопов вроде тебя, умеющих лишь законопатить мозги бестолковой теорией и историей музыки и стихосложения, а на практике не способных создать ничего путного.

– А тут прав ты, теория мне куда ближе практики. Однако интересно, коль я остолоп, по чьему же указу меня почтили степенью доктора? – невинно осведомился Мао-Ивен.

– Известно по чьему, по кородентскому. Только это ничего не значит. Может, он и сам не способен отличить бубен от скрипки.

– Кто “он”? – вкрадчиво уточнил доктор.

– Ну… – протянул Кикосец, поняв, что сболтнул лишку. – Пёс! Короденский пёс. Такой анекдот широко известен в стенах нашей академии. Вас, досточтимый доктор, называли короденским протеже – протеже короденского пса, то есть пёсьим протеже. Ха-ха-ха!

– Впервые слышу сей анекдот.

– Ну конечно, кто вообще станет общаться с пёсьим протеже?

– Ты вот общаешься.

– А от тебя и после смерти никуда не деться. Доктором-то ты стал, но по должности выше лектора подняться не смог.

– Смог. Я отказался от должности завкафедрой. Слишком много обязанностей бы отвлекало от того, что мне действительно интересно. Я нашёл своё призвание. Докторская степень и должность лектора, по моему мнению, и есть золотая середина в моей карьере. Есть время учить, и есть время учиться самому.