Полная версия
Сага о призраках: Живым здесь не место…
– И чего, повысил?
– Нам-то, ёпть, откуда познать? Мы шахту вместе с собой подорвали. Вишь как, не рассчитали малёх, ёпть. Уж не знаю, может, другим и подкинул, ёпть, денюжку, если их вместе с ним магцари не пережгли. А то обидно, зарплату повысили, а ты, ёпть, мёртвый.
– А знаете, други! – вдруг воскликнул Тиньку-Виньку. – Давно хотел признаться вам…
– Да в чём, Тиньку? – поторопил Бурданос.
Он знать не знал, что именно Тиньку-Виньку однажды обчистил его лавку, стащив выручку за неделю и едва не разорив. И помнить не помнил, как перед этим сам же в “Красном роге” по пьяни хвастал, в какой комнате и каком потайном ящичке прячет деньги.
Сам Тиньку представлялся бродячим актёром, отставшим от балагана и осевшим в Радруге, ныне безработным и живущим на сбережения. Цирковые и актёрские театры на колёсах изредка заезжали в Радруг, но Тиньку постоянно в них что-то не устраивало: то никуда не годный реквизит, то никуда не годный репертуар, то никуда не годная игра. В общем, по мнению искушённого и привередливого не по годам актёра Тиньку-Виньку в любом балагане всегда было предостаточно чего-то никуда не годного, чтобы ему не хотелось наниматься к его директору-квазиспециалисту. Но представления вор не пропускал. У увлечённых действом зрителей как по учебнику выворачивались карманы и как по маслу срезались кошельки.
– А вот в чём, други! – отчаянно махнул рукой Тиньку-Виньку. – Хер у меня, говорю я вам, махонький-махонький!
– А нам-то что? – удивился Ерёма. – Мы не бабы.
– Да и нам на твой хер похер, – грубо прокомментировала вульгарная Скуксивица по прозвищу Влагосборник, представительница древнейшей профессии, и брезгливо поджала толстые губы.
– Да я к тому и клоню, – не унимался Тиньки-Виньки, – что один хер, какой хер, бабам-то без разницы.
– А у тебя два съёмных? – Влагосборник ахнула так натурально, что многие расхохотались. А то, и вправду, поверила. А может у неё самой были съёмыши. Профессионализм – дело тонкое и нежное.
И тут со своей кочки поднялся Гуебос Глазутый, обвёл галдящих злым взглядом и рявкнул:
– Пасти захлопнули, дяди и тёти!
И все вмиг притихли и уставились на Гуебоса. Но многие потом покосились на Чичаса. Кажется, людям, умеющим навязать свою волю другим, сказочно повезло, всё им будет даваться легко, как по мановению волшебной палочки, но ведь и командовать надо уметь. Одной харизмы мало для лидерства. Глазутый наградил присутствующих своим фирменным сумрачным взглядом, словно остро заточенным полумесяцем порезал.
– Да что вы такое несёте, идиоты? – вопросил Глазутый и сплюнул на пол. Плевок поблёскивающей голубоватой змейкой незамедлительно подполз к гуебоскому башмаку и впитался в него. В дальнейшем Гуебос старался воздерживаться от плевков. Лидера, к которому плевки так и липнут, не спасёт никакая харизма. – Мои синие уши скоро почернеют от вашей тупой болтовни.
– А ты, Гуебос, считаешь себя самым умным, да? – уничижительно усмехнулся Чичас и с сожалением заглянул в пустую кружку. – Народ болтает, чтобы скоротать время, которого у нас, похоже, впереди целая вечность. Зачем простых людей оскорбляешь?
– Ну да, – пожал плечами Тиньку-Виньку. – Хер-то у меня не маленький, я так, на дурака брякнул…. ну, чтобы вечность скоротать. Он у меня, сами понимаете…
– Ага, оправдывайся теперь, мальчик! – визгливо хихикнула Бубенция по прозвищу Расстегай, лучшая подруга Скуксивицы. Обе они выглядели как нечто среднее между пышками, покрышками и скирдами сена, упакованными в чулки и платье. Эта чудесная парочка не разлей вода за свою долгую шалавную карьеру посредством отвара на основе вытяжки болиголова успела изгнать души множества своих клиентов с меркантильной целью обобрать оставшиеся тела до последней нитки, а обобранные останки (чего хорошему мясу пропадать?) с грузилами-булыжниками сбросить в сточный канал при помощи верного Пумплюша, который, кстати, присутствовал здесь же, но не любил болтать попусту. Впрочем, как и слушать. Обычно он стоял истуканом, если не обращались прямиком к нему, и всё происходящее миновало его, как время минует реку.
– Неужели вам насрать на своё будущее?! Битый час кудахчете ни о чём, будто сборище безмозглых куриц! – Глазутый привычно взял узды инициативы в свои опытные полулегендарные руки, напрочь игнорируя вопрос Чичаса. И трактирщику это очень не понравилось. Но вида он не подал. В отличие от молодого и горячего парня Гуебоса Глазутого Гульяно Балытраво прожил в два раза больше его и раскрывать свои карты не торопился.
И тут, спустя битый час, совсем некстати в таверну “Синий рог” вернулся Кикосец Ветрокрылый. И мало того, что некстати, так ещё и необычным способом. Он, вероятно, ради пущего эффекта, вырос из-под земли. Но немного не рассчитал и вырос именно там, где стоял Гуебос Глазутый.
– Эй, Гуебос, где захочу, там и буду петь! – гордо заявил бард и не найдя онного растерянно поводил головой, чувствуя неладное. – А где ты?
Неудивительно, что он его не заметил. Лицо Гуебоса находилось в районе затылка Ветрокрылого, а сам певун немного влип в него. Раздались отдельные смешки, но такие короткие и прерывистые, будто, едва успев родиться, тут же гибли.
– Э, Ветрокрылый. – Чичас глазами, бровями и пивной кружкой выразительно показал барду, мол, обернись, обернись.
И бард обернулся. И весь мир стал для него неким подобием бледно-голубого мармелада с едва уловимой консистенцией, вязковатой и прохладной. Он словно окунулся в озеро эфирного желе.
– Ой! – пискнул Кикосец, отскочил в сторону и заблеял: – Мои из-извинения, Гуебос. О-очень неловкая ситуация, хе-хе.
Кажется, сдулся самый воздух, решивший разнообразия ради расстелиться по полу и побыть ниже травы. По крайне мере, многим присутствующим показалось, что стало как-то труднее дышать, хотя потребность в кислороде отпала по понятным причинам. Многие сглотнули. Чиксы, Расстегай и Влагосборник, коротко и пронзительно взвизгнули. Несмотря на многочисленные расправы над невинными клиентами, они были дамы впечатлительные и даже где-то сентиментальные. Бубенция обожала любоваться луной и мечтать, как прискачет принц на белом коне, желательно, битюге (битюг точно сможет снести на себе нагромождение пышек-покрышек размером со скирду сена в чулках и платье), влюбится в неё и увезёт в свой замок, где никого не нужно травить, спать за деньги и заниматься другой надоевшей бытовухой, а просто сидеть и смотреть на луну, подперев ладонью подбородок, есть розовые пирожные, кататься в коляске и гулять в белых кружевных перчатках.
– Да что ты такое, дурень, бормочешь? – с колкостью и опасностью ржавой зазубренной пилы произнёс Глазутый. Многие бы нервно воскликнули: “Э, мне пора идти! Всем пока!”. Но бард Кикосец Ветрокрылый был явно не из таковых. И вовсе не из-за твёрдости характера.
– Да, такое и бормочу! – заявил он, несколько опомнившись и наглея от страха всё больше и больше. Бард боялся до одури, но отступать было поздно. Слишком далеко зашёл. – Ты, балда неотесанная! Да кто ты такой, сударь, чтобы мне указывать? Не слишком удачливый воришка белья?
Взгляд Гуебоса налился запредельным мраком и не менее запредельной угрозой. Метафорическая ржавая зазубренная пила метафорически нежно коснулась призрачной шеи Ветрокрылого. Гуебос вдохнул полную грудь воздуха и исторг его через расширившиеся ноздри с таким шумом и напором, что ещё чуть-чуть и получилось бы чистейшее пламя.
Ситуация достигала точки кипения. Ещё несколько градусов сверху, и свидетелям происходящего ничего другого не останется, как вспотеть и, может быть, испариться.
– Что ещё поведаешь, мой друг? – зловеще спросил Гуебос, медленно приближаясь к барду.
– А ещё скажу, скотина ты необразованная, что я умею рассуждать логически! Ло-ги-че-ски, ослиная твоя башка! – медленно отступающий Кикосец помахал рукой перед глазами Гуебоса, которые при наличии крови могли бы ею налиться. Пронзительный голос барда отчаянно вибрировал, звенел и, взвизгивая, едва не срывался. – А всё оттого, что у меня высшее музыкальное образование! Поэтому я умею рассуждать логически, а ты нет, мартышка нечёсаная! Слушай сюда, дружочек, я уже умер, я призрак, как и ты, правильно? Правильно! – с взвизгом подытожил Кикосец. – А значит ты мне ничего не сможешь сделать! Ха! Ха! Ха! – Бард расстрелял смачными хахами лицо Гуебоса. – И верно не “блюдин”, а “блюндин”, малограмотный крендель в запеканке!
– Всё сказал? – уточнил крендель в запеканке.
– Ага, – согласился Кикосец, рукой перетягивая дульцимер к животу. – А теперь я исполню славную песенку “Кородент без штанов”. И плевать на отсутствие стен! Мне никто ничего не сделает! Жиил да быыл кородент!..
Начал он и тут же закончил, потому что Гуебос могучим рывком сорвал дульцимер с ремней и со свирепым рыком обрушил его на макушку Кикосеца. Схватил обмякшего певуна за грудки, врезал ему кулаком в нос и вышвырнул из “Синего рога”, нимало не смутившись отсутствием стен.
– А теперь слушай сюда, сопляк, – сказал Гуебос, засунув большие пальцы под пряжку ремня и расставив ноги. – Нет “логично” и “нелогично”, а есть “хочу” и “не хочу”, “могу” и “не могу”, и один хороший удар завсегда вернее тысячи слов. А сейчас, Пердокрылый, мне захотелось врезать по твоей пустой башке, потому что ты меня сильно взбесил, чего я настоятельно рекомендую никому не повторять. И у меня получилось. Логично? Логично.
И Гуебос Глазутый отвернулся продолжить прерванное общение с остальными.
У Кикосеца всё расплывалось и темнело перед глазами. Оказывается, призраки очень даже ощущали боль. Бард глухо мычал и ослепшим и покалеченным насекомым ползал по земле неровными кругами. Наконец, ему удалось подняться на ноги и он, сутулый и жалкий, держась за страшно гудящую от боли голову, шатаясь, побрёл куда-то наугад. Никто ещё так не унижал его и не избивал. И никто, никто не заступился.
Хейзозер проникся глубочайшей жалостью к несчастному барду. Он, конечно, хам, но зачем же так избивать?! И гитара расквасилась. Или как эта штука называется? Как он будет играть свои песни, новую-то уже не достанешь.
Пока Хейзозер снедался кручиной, голубоватые ошмётки мелко задрожали, как пудинги на столе психованного повара, потянулись к проломленному корпусу инструмента и с магнитной меткостью попрыгали в разломы и дырки, залепляя их собой. Гитару как бы замазывали универсальным восстанавливающим веществом. Не прошло и минуты, как она полностью зализала раны и, как ни в чём не бывало, целёхонькая, поехала по бледно-сиреневой траве, будто санки покатились по льду. Хейзозер догнал её, подхватил и направился туда, куда тянулся гитарный гриф, а тянулся он к своему владельцу, потерпевшему сокрушительное фиаско.
Увлекаемый слабо рвущейся из рук гитарой и восхищённый её преданностью, Краснощёк следовал зову инструмента, как следует хозяйка зову своего огромного пса, которому вдруг приспичило свернуть с парковой дорожки и ткнуться носом в самую наимерзейшую, самую наигнойнейшую, самую наивонючейшую мусорную кучу в беспардонной истории парковых куч мусора… Предыдущее предложение никоим образом не намекает смутно, что Кикосец Ветрокрылый наимерзейший, наигнойнейший и наивонючейший. Никоим. Бывали барды и погнильше. Зачастую таких бардов рано или поздно находили по утрам в ранее упомянутых зловонных мусорных кучах, преимущественно, паркники.
Паркники, кажется, рангом повыше дворников, но пониже площадников. А ещё есть лестничисты, закоулочи, тупильщики, арочи, мостники, брусчники, дорожельщики, тропинные, комнатушники и пердонаристы. У уборщиков, надо заметить, весьма сложная и строгая иерархия с запутанной для непосвящённых системой знаков отличия, наград, уставов и ежемесячных постановлений. До того дошло, что нанять уборщика выходило весьма рискованной затеей. Вполне могло сказаться, что комнатушник на время уборки имел полное право вырезать на стене свои контактные данные. И ведь вырезал мерзавец. А если заказчик противился, уборщик издавал полный праведного гнева вопль: “Тварь я дрожащая или кто?”, извлекал из-за пазухи на свет божий новенькую конституцию УЦ (Уборочного Цеха) и сурово потрясал ею. А могло и совсем переклинить; ревматизм, остеохондроз и артрит не дремлют. Было благоразумным в следующий раз нанять того же уборщика, потому что новый вырезал свои контакты на другой стене и, конечно, старался сделать свои контактные данные заметнее оппонентных контактных данных. Некоторые в своём рвении доходили до того, что дырявили стены. Кстати, строительно-монтажный пистолет изобрели именно уборщики.
Инструмент рода лютневых плавно обогнул кладбище по краю и устремил свои колки к изваянию дракона с твёрдым намерением безучастно оплыть и его. В двенадцатиструнном, насквозь промузыкаленом мире дульцимера физические объекты имели такие же шансы на существование, как в нашей вселенной свет, с румяной корочкой поджаренный на сливочной тьме. Для дульцимера под образом дракона подразумевались несколько коротеньких басисто-мрачноватых мелодий, наложенных одна на другую. Обитали эти мрачноватые мелодии в миксолидийском ладу, поселившись в тёмных безднах миноров, но не чурались порой светлых мажорных надгорий.
Обладай дульцимер необходимым восприятием и самостоятельным мышлением, он бы искренне недоумевал, почему люди занимаются всеми этими бестолковыми копошениями (едят, пьют, спят, любят, работают, развлекаются, ненавидят), когда для счастья всего-то и нужно пробить у себя в животе дырку, выскоблить себя, натянуть на лицевую часть корпуса некоторое количество струн, настроить их и играть в своё удовольствие. А стань дульцимер по странным прихотям рока кородентом, он бы принялся активно практиковать дыросверление в брюхах подданных с последующим их выскабливанием и внедрением струн в веском убеждении, что такое обращение пойдёт подданным только на пользу. Главное – избегать фальши и полностью растворяться в музыке.
Но Хейзозер Краснощёк не собирался во имя счастья натягивать на себя некоторое количество струн. Не мог и не притормозить. А притормозив, страждущими очами, полными мольбы, впился в каменную крылатую рептилию, неряшливо обмотанную вялым ползунцом. Дракон, высеченный из чёрного камня, укрыл спину сложенными на манер складчато-каменного плаща крыльями и, усевшись на постаменте, бесстрастно взирал на Хейзозера. Когтистые четырёхпалые лапищи и бока, выглядывающие из-под крыльев, покрывали волнистые ряды крупной врощенной чешуи, плотно пригнанной эластичной кольчугой безупречно повторяющие малейшие изгибы тела. Явственно обозначились складки самих крыльев, складки толстой кожи на брюхе, особенно там, где задние лапы соединялись с туловищем, а также бугры мышц и тросы толстенных жил, уходящих в плоть ответвлениями сосудов потоньше. А благодаря морде с роговыми наростами, кожей, напоминающей древесную кору, и мятыми губами, поджатыми клыками, казалось, что дракон вот-вот оживёт и с приветственным рёвом расправит крылья.
Драконы… перевозчики душ с земли в Эженату и Энжахиму и одни из самых узнаваемых существ Девятибожиих писаний.
Вперившись в статую, Хейзозер до того впечатлился, что услышал запах дракона. Пахло солёным арахисом, немного гвоздикой и почему-то пивом. И узрел цвет дракона. Изумрудно-зелёный, с завитками синих спиралей и запятых по бокам и девятью красными пятнами на смолисто-чёрных крыльях, отливающих сапфиром.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.