Семя Ветра

– Мы некстати окунулись в наше прошлое, – утерев покрасневший от слез нос, прошептала Тайен.

Ее губы, отпечатав тихий поцелуй на правой ключице Герфегеста, стали опускаться все ниже и ниже, минуя опушенную кудрявыми волосами грудь и мускулистый живот, пока не достигли белого шрама на правом бедре Герфегеста. Среди многих напоминаний о бранных подвигах этот шрам выделялся своим цветом – в лунных отблесках он, казалось, слегка серебрился.

Там, в глубине давно зажившей и навеки скрытой шрамом раны, до времени покоился Белый Перстень Конгетларов. Алмаз, оправленный в серебро. Символ власти над людьми, которые умерли почти семь лет назад. Перстень главы Павшего Дома Конгетларов.

Тайен обняла бедра своего господина и прикоснулась пылающей вдруг вспыхнувшей страстью щекой к белой змейке шрама. Ее дыхание было горячим и возбужденным и Герфегест запустил руку в ее ласковые, пахнущие хмелем и первым снегом кудри. В тот момент ему казалось, что не хватит самой вечности для того, чтобы насытиться искренностью охотницы Тайен.

2

Врата Хуммера были вырезаны в абсолютно гладкой и плоской скале, которая, если смотреть на нее издалека, казалась чудовищной величины мостом, соединяющим Младшую Сестру и Подкидыша. Эти странные имена получили вершины от опасливых горцев, никогда не подходивших к Вратам ближе, чем на три лёта стрелы. Врата Хуммера были заперты заклятием, наложенным на них еще во времена войны Первого Вздоха Хуммера.

Через Врата пролегала единственная сухопутная дорога, соединяющая Сармонтазару и Синий Алустрал. Но дорогой не пользовались уже сотни лет, ибо всякий знал, что ворота непроходимы для смертных.

Сармонтазара и Синий Алустрал – две половины Круга Земель, некогда связанные узами и вражды, и дружбы – теперь были намертво отрезаны одна от другой. Морское сообщение также представлялось невозможным, ибо Завеса Хуммера в равной мере была крепка и в северных горах, и в беспокойных южных морях.

Но, как и все, что заперто, Врата Хуммера можно было открыть. Можно было и взломать.

Это было очень опасно. Это было почти немыслимо. Но некоторым это удавалось.

Разумеется, большинство смертных, отягощенных трусостью и здравомыслием, понимали, что не стоит лезть на рожон и пытаться решить задачу, которая по плечу отнюдь не каждому магу.

О землях, прилегающих к Вратам, ходила дурная слава. Безумец, решившийся попытать счастье у Врат, скорее всего попросту не нашел бы себе проводника, который дал бы согласие проводить его к Проклятому Мосту, соединяющему Младшую Сестру и Подкидыша. Кому понравится сопровождать людей к месту их гибели? Да и к деньгам горцы были сравнительно равнодушны.

Но не только это останавливало путешественников, жаждущих открыть для себя просторы Синего Алустрала.

Врата Хуммера находились настолько высоко в горах, что пройти к ним можно было только в месяцы Эсон и Элган. Лишь в конце весны погода благоприятствовала восхождению по склону Младшей Сестры. В остальное время такое восхождение делали глупой и самоубийственной забавой ураганы, снежные бури и муссоны. Черные тучи, налетавшие смертоносными птицами, унесли семена душ десятков отважных глупцов в Земли Грем. С каждым годом глупцов становилось все меньше.

Их небольшой отряд расположился на ночевку в зоне видимости Врат Хуммера. Герфегест помог Дваларе установить тесную походную палатку, обитую изнутри собачьим мехом. Скользнув взглядом по ладной фигуре Киммерин, которая возилась с ужином, он стал удаляться от лагеря. Он очень старался избежать встречи с Горхлой, которому тоже не сиделось у костра. Карлик не вызывал у него симпатии, впрочем, как и Двалара.

Герфегесту хотелось побыть в одиночестве. Наедине с самим собой.

3

Тогда, на пристани мертвого порта в Поясе Усопших, Герфегест принял решение идти в Сармонтазару. Он сдержанно попрощался с Нисоредом и, прихрамывая, поплелся в сторону далеких гор.

Он шел семь дней и семь ночей, останавливаясь лишь для недолгого сна. Он позволил себе трехдневную передышку только на западных отрогах Хелтанских гор, когда мерцающая явь и жуткие миражи Пояса Усопших остались у него за спиной.

Уходя, Герфегест выпросил у Нисореда короткий отрез пергамента и набор старых письменных принадлежностей. Он рассуждал так: коль скоро Врата Хуммера отнимут его память, значит, самое важное следует доверить пергаменту. Следуя Поясом Усопших, Герфегест хорошо обдумал свое положение и теперь точно знал, что и как ему нужно написать.

В начале пергамента Нисоред записал для него Четыре Заклинания Врат. Сразу под ними Герфегест изложил свою историю. Имя, происхождение, родство. Заклятие Конгетларов. Смерть Теппурта. Смерть Зикры. Падение Наг-Туоля. Самоубийство Конгетларов в Старом Порту Калладир. Внизу оборотной стороны еще оставалось достаточно места, чтобы крупно вывести: «Семя Ветра».

Все. Больше ему ничего не понадобится.

Спустя две недели Герфегест, увязая в снежной каше, вошел в ущелье Голодных Камней, миновав которое он рассчитывал увидеть Врата.

Они сияли изумрудно-зеленым провалом на фоне заснеженных вершин. В тот миг, когда солнце, выползшее из-за темно-синей тучи, осветило Проклятый Мост – запорошенный снегом, недоступный, пугающий, огромный, – Герфегест впервые за все путешествие потерял уверенность в том, что ему удастся открыть Врата. Может быть, Нисоред переоценил свои заклинания?

Два дня он провел в пагубной нерешительности и наконец, призвав на помощь всю свою волю, пошел вверх. То был день весеннего равноденствия. В северных землях Сармонтазары справляли Новый год.

Врата Хуммера, казалось, не обращали на непрошеного гостя никакого внимания. Герфегест, вспомнив все, о чем наспех предупреждал его Нисоред, распластался перед Вратами на животе, выбросив руки вперед.

«Это совершенно необходимо», – предупредил просвещенный чернокнижник. Затем, выждав положенное время, которое показалось ему самой вечностью, Герфегест принялся декламировать мудреные заклинания.

Это было Истинное Наречие Хуммера. Им владел северянин Элиен, повергший темное владычество Октанга Урайна. На нем отдавал приказания своим птицечеловекам со странным названием «кутах» и сам Октанг Урайн.

Истинное Наречие Хуммера наверняка доступно и Шету окс Лагину, в прошлом – названому брату Элиена, а ныне – Сиятельному князю Варана. Наречием Хуммера владел Хранитель Шара Леворго, а с ним и другие диофериды.

Но тогда Герфегест еще не знал этих людей или скорее нелюдей. Более того, Герфегест, распластавшийся перед Вратами и больше всего радевший о том, чтобы унять дрожь в голосе, не знал, на каком языке он сейчас обращается к Вратам. Тогда Наречие Хуммера говорило ему не больше шелеста тростника.

Наконец Четыре Заклинания были произнесены полностью и Герфегест притих в истощающем ожидании.

Ждать ему пришлось очень долго. Лишь спустя две недели он пришел в себя и осознал, что под его ногами – земля Сармонтазары, что он – Герфегест Конгетлар и что жизнь, как это ни странно, продолжается.

Врата Хуммера пропустили его. Но, как и предупреждал Нисоред, они лишили его памяти. Разумеется, не всей. Но лишь тех ее сокровищ, что приглянулись Стражу Врат.

Герфегест не был магом. Путь Ветра еще не был пройден им до конца. Тогда он был всего лишь двадцатилетним отпрыском проклятого Дома. Несмотря на знание тайных искусств своего Дома, он был наивен и простодушен. Но Врата Хуммера лишили его памяти, а вместе с нею и простодушия. И вот об этом Герфегесту никогда не приходилось жалеть.

Герфегест поднялся на ноги и оглянулся. Врата Хуммера по-прежнему были затворены. Но если прежде за ними скрывалась для него неведомая, дикая Сармонтазара, то отныне Врата служили ему непреодолимой преградой к возвращению в Алустрал – нестерпимо родной, нестерпимо ненавистный.

За поясом Герфегеста обнаружился пергаментный свиток. Он с недоумением развернул его. Пергамент был девственно чист.

Было совершенно очевидно, что чернила никогда не касались его на совесть выделанной поверхности. Герфегест посмотрел на другую сторону. Там, внизу, словно бы выжженные огненным перстом, чернели всего два слова: «Семя Ветра». И все.

Он – человек, он – Герфегест Конгетлар, он – в Сармонтазаре. Это ему было ясно. Что такое «Семя Ветра», он не знал. Но то, что его надо найти, не вызывало никаких сомнений. В этом отныне заключался смысл его довольно-таки бессмысленной жизни.

Так четырнадцать лет назад в Сармонтазаре появился человек по имени Герфегест. Он искал знание о себе. И единственным ключом к этому знанию было Семя Ветра.

4

Горхла принес в палатку добрые вести. Дорога свободна, погода обещает быть доброй и съестные припасы, оставленные ими на пути в Сармонтазару, целы и невредимы.

Наутро они начали восхождение.

Герфегест дивился выносливости Киммерин, в чьем хрупком на вид теле, казалось, были скрыты неисчерпаемые запасы силы. Свирепый резкий ветер пронизывал насквозь их одежды, и даже видавший виды Герфегест, чья морозоустойчивость питала завистливые россказни сармонтазарских горцев о его причастности к колдовству, чувствовал себя прескверно. Но Киммерин, казалось, все было нипочем.

Своей внешностью Киммерин была полной противоположностью Тайен, мысли о которой безуспешно гнал прочь Герфегест. Тайен была стройна, но невысока. Ее руки были руками охотницы – сильными, жилистыми. Обычно ее густые волосы были собраны в тугой пучок, перевитый кожаными лентами, а иногда – лежали на плечах двумя роскошными волнами. Лицо Тайен светилось искренностью, чистота ее намерений отражалась в ее бездонных серых глазах. Она мало походила на горцев лицом и повадками. Все в ней выдавало принадлежность к северной расе.

Киммерин была черноброва, тонкокостна и белокожа – именно такими были первые красавицы Алустрала. Волосы Киммерин, черные словно вороново крыло, были коротко и весьма затейливо обрезаны. Так стригут в Алустрале мальчиков Дома Лорчей – вспомнил Герфегест. Киммерин была выше Тайен на две головы. Своим ростом она была почти ровня Герфегесту – именно поэтому, когда нити их судеб переплелись впервые в кровавой сече близ святилища, он в первые минуты попросту принял Киммерин за женственного юношу.

Да и в остальном Киммерин походила на юношу – прямолинейностью, доходящей до грубости, непочтительностью, импульсивностью. Девичьей стыдливостью Киммерин тоже не отличалась. Если грудь Тайен была упругой и пышной, то грудь Киммерин, то и дело показывавшаяся из-под неумело залатанной кожаной курточки, походила скорее на два не вполне созревших яблока.

Она мылась вместе с мужчинами, оголившись до пояса. Удаляясь от костра по нужде, она не считала нужным стыдливо говорить «пойду подышу воздухом». Киммерин всегда находила нужным высказаться, если обсуждалось нечто действительно важное. И для нее не было никаких сугубо «мужских» тем, она разбиралась во всем – в оружии, тактике боя, лошадях.

Однако эти качества не делали Киммерин непривлекательной, а, напротив, сообщали ей некую особую прелесть. Таких девушек не сыскать в Сармонтазаре – Герфегест был готов присягнуть. Такой, вот именно такой красотой богат один лишь Синий Алустрал.

При всем этом Киммерин отличалась большим тактом и молчаливостью. Пристальный взгляд ее больших карих глаз было нелегко выдержать. Но когда она глядела на Герфегеста, ее замкнутость порою сменялась нежным участием.

Вечерами, когда Герфегест тихо цепенел у костра, когда в его душе призраки голосили свои погребальные песни, когда его раздирала скорбь по Тайен, в чьем уходе было так много недосказанного, Киммерин не терзала его расспросами. Она молча подносила ему небольшую чарку, вырезанную из черного дерева, до краев наполнив ее душистым хмельным отваром из своей фляги.

– Что это? Вино? – спросил как-то Герфегест.

– Это лечит раны, – с загадочной улыбкой отвечала Киммерин.

– Спасибо за заботу, Киммерин. Но ведь на мне заживает, словно песок затягивается. Может, побережешь лекарство?

– Это лечит раны души, Герфегест. – Голос Киммерин был очень тих. – Эти раны, эта боль – они мешают тебе любить.

Герфегест медленно отставил чарку прочь. В его глазах сверкнула ярость.

– У меня нет желания расставаться со своей болью, Киммерин. Эта боль не дает мне забыть о Тайен – девушке, которую я люблю больше, чем люблю себя. Я не хочу, чтобы затянулась та рана, которой разорвана надвое моя душа после смерти Тайен. Мне не нужно любить, я не хочу любить больше!

– Тайен умерла, Герфегест. Она рассыпалась! А ты остался с нами. У тебя будут другие женщины. Ты создан для того, чтобы подарить счастье многим, – не изменившись в лице, ответила невозмутимая Киммерин.

Герфегест сомкнул брови над переносицей. Ему вспомнился красавец Вада Конгетлар, о любвеобилии которого в Алустрале ходили легенды. Вада Конгетлар приходился ему двоюродным братом по материнской линии. Когда из перерезанного кинжалом горла Вады уже успела вытечь бадья крови, на его губах заиграла улыбка. Улыбка сладострастия.

– Я не знаю, для скольких женщин я создан. Может быть, ты и права, Киммерин. Может быть – для многих. Но сейчас мне не хочется думать о ком-либо, кроме Тайен. Мне не хочется думать о других. Сама мысль о них кажется мне кощунством.

– Но ведь твоя Тайен была Сделанным Человеком. Она даже не была женщиной. Это же сплошной обман, твердая иллюзия! Тебя обманули, как мальчишку, Герфегест!

Герфегест призвал на помощь всю свою сдержанность – в глубине души он был бы не прочь залепить уста Киммерин увесистой оплеухой, какими брутальные керки награждают своих не в меру языкатых жен.

– Это не имеет никакого значения, Киммерин, – наконец процедил Герфегест, которому всегда были отвратительны обычаи керков. – Мне не столь важно, кого именно я любил и кем именно был любим. Это ничего не меняет. Но главное – мне не понять, почему все это так беспокоит всезнайку Киммерин!

– Потому что я хочу тебя. Вот почему меня это беспокоит, – ледяным голосом сказала Киммерин и в ее глазах Герфегест не сыскал скользких отблесков лжи.

5

Трое – Двалара, Герфегест и Киммерин – распластались перед Вратами Хуммера, вжимая животы в ледяные камни. Изумрудно-зеленые отсветы, вырывавшиеся из-за Врат, колдовскими языками облизывали их потрепанную мокрую одежду. Злой ветер сушил их лица и руки.

Горхла ходил вдоль Врат, особым образом ощупывая их. Затем и он лег.

Герфегест закрыл глаза. Горхла начал читать Четыре Заклинания Врат.

– Горхла опытный маг. Ученик Рыбьего Пастыря, – шепнула Герфегесту лежащая рядом Киммерин. – Врата послушны ему. Мы можем ни о чем не тревожиться.

Но Герфегест и не думал тревожиться. Странное безразличие овладело им. Он не боялся потерять память снова – то, что уже изведано, не может быть по-настоящему страшным. В отдаленных тайниках его души даже теплилась надежда на такой исход – если Врата Хуммера отнимут у него память, они отнимут ее вместе с воспоминанием о смерти Тайен.

Ждать не пришлось долго. Изумрудно-зеленое сияние померкло и Врата распахнулись.

– Добро пожаловать в Синий Алустрал, – с недоброй улыбкой сказал Горхла. Улыбка была адресована персонально Герфегесту.

Он с достоинством прошествовал под массивной гранитной аркой. Он не стал оборачиваться.

Впереди, спеленутые лиловым туманом, лежали хищные земли Пояса Усопших.

6

– Мы не будем отдыхать, пока не доберемся до Денницы Мертвых. Так зовется город, где мы ненадолго остановимся. – Горхла ткнул крепким пальцем в замусоленную карту.

По негласному соглашению Горхла был старшим в отряде. Герфегест не роптал – он давно оставил позади тот возраст, когда начальствование над кем-либо приятно щекочет нервы, веселит душу и пестует гордыню. Ему было все равно.

– Мы будем идти ночью, а спать днем, – продолжал Горхла.

Никто не возражал. Все знали, что ночевать в Поясе Усопших гораздо опаснее, чем дневать. А спать во время опасности гораздо хуже, чем бодрствовать.

– Через восемь дней мы доберемся до Старого Порта Калладир. Там нас ждет корабль.

«… если его палуба еще не превратилась в сито, а паруса – в зеленые сопли морской щуки», – подумал, но благоразумно смолчал Герфегест. Что такое Пояс Усопших, он знал не понаслышке и полагал ожидания Горхлы чистейшим прекраснодушием.

– Поэтому сегодняшнюю ночь мы проведем в пути, – подытожил Горхла и отхлебнул из фляги, висевшей у него на поясе.

Герфегест поймал недовольный взгляд, брошенный Дваларой на Киммерин. Теперь у него уже почти не было сомнений в том, что двое его попутчиков состоят в любовной связи. Безусловно, именно этим объяснялась подчеркнутая холодность, которую все время демонстрировал по отношению к Герфегесту Двалара. Воину Ганфалы было явно не по вкусу радушие Киммерин, не желавшей видеть в Герфегесте просто попутчика.

7

– Пояс Усопших – это место, где ночные кошмары мира обретают плоть и кровь, – предупредил Горхла Герфегеста. Они спускались с гор, мир становился все тоньше.

– Все верно. Но разве пятнадцать лет назад было иначе? – не удержался Герфегест.

– Конечно, иначе.

– Что же теперь?

– Теперь Хуммер дышит, – ответил Горхла так, словно этим было сказано все.

Герфегест почел за лучшее отказаться от расспросов. По телу его и так расползался неприятный холодок.

Горы сменились холмами, а спокойствие – неопределенностью. Неуловимое бредовое бормотание хаоса, вплетавшееся в ткань реальности Пояса Усопших, делало их сны беспокойными и сумбурными. Ну а бодрствование было похоже на коллективное сумасшествие.

Миражи сражений, казней и гибели городов сопровождали их в пути, но, к счастью, исчезали при приближении. Голоса усопших родственников бормотали всякую чушь из ниоткуда. Голоса врагов нагоняли жуть своими непрошеными зловещими предсказаниями. Разлагающиеся руки женщин ласкали их волосы. Призрачные стрелы зависали в воздухе, не долетев до лица двух ладоней. Запах тления преследовал их неотвязно. И не было никого, кто мог бы положить этому конец.

Но не все миражи исчезали, как исчезает радуга. Некоторые застывали – дерзкие и неколебимые, – утверждая свою власть над реальностью.

Через день пути отряд вышел к озеру. Воды его были черны, словно застывшая смола. Ни ряби, ни волнения у кромки воды. Тишина.

– Усопшие по-прежнему морочат нас, но это отнюдь не худшее, что может встретиться в виду Денницы Мертвых, – с многоопытным видом изрек Горхла, когда Двалара, Киммерин и Герфегест замерли на берегу, удивленные стойкостью видения.

– Это блуждающая вода, – сказал Горхла и склонил свою уродливую голову над черной поверхностью озера.

Минуту спустя он обернулся. Его редкие седые волосы торчали дыбом, словно ячменная стерня. Его зрачки были величиной с вишни.

– Блуждающая вода не хочет пропускать нас, – сказал Горхла быстрым шепотом, как будто вокруг были люди, от которых следовало таиться.

– Что значит «не хочет пропускать»? – громко поинтересовался Герфегест. Ему хотелось ободрить Киммерин, на лице которой застыло выражение жертвенной отрешенности.

– Куда бы мы ни шли, Герфегест, нашу дорогу всегда будет преграждать это озеро. Оно не даст нам идти дальше, потому что никто из нас, насколько я знаю, не обучен ходить по воде.

– Мы перейдем его вброд! – присоединился к беседе осмелевший Двалара. Видимо, ему тоже хотелось ободрить Киммерин.

– Блуждающее озеро не имеет дна. И не советую тебе, Двалара, проверять правдивость моих слов, – отрезал Горхла.

Карлик выпрямился. В таком положении он доставал Герфегесту ровнехонько до ножен с метательными кинжалами, висевшими у того на груди.

– Хорошо, Горхла, – раздумчиво сказал Герфегест. – Я видел твое мастерство и знаю, что ты сведущ в магии. Скажи нам, что нужно делать, чтобы покончить с этой напастью?

Горхла выдержал долгую паузу – нарочно, чтобы набить цену своим словам.

– Чтобы я мог ответить, вы все должны посмотреться в воду. Я это уже сделал.

Маленький отряд послушно придвинулся к самой кромке безжизненной иссиня-черной воды. Киммерин, Герфегест и Двалара присели на корточки и наклонились над зеркалом вод в точности так же, как это несколькими минутами раньше сделал Горхла.

Зеркала на то и зеркала, чтобы создавать двойников и умножать сущее. Но зеркало вод блуждающего озера если и было зеркалом, то лишь отчасти. Ни Герфегест, ни Двалара не увидели своих лиц. Узреть свое отражение посчастливилось лишь Киммерин. Да и то – посчастливилось ли?

Горхла беспокойно вглядывался в мертвенно-спокойную гладь озера.

– Ни я, ни ты, Двалара, ни Герфегест не нужны озеру. Ему нужна Киммерин.

– Ясное дело! Одна женщина лучше троих мужчин – это заметили еще похотливые пажи Ее Величества Императрицы Сеннин, – скептически процедил Герфегест, но никто не улыбнулся.

– Озеро требует жертвы, – сказал карлик. – Если оно не получит ее, мы все можем считать себя покойниками.

Как бы в подтверждение правоты Горхлы сквозь черные воды стали медленно проступать крохотные острова в форме отпечатка маленькой ступни. Женской ступни, милостивые гиазиры.

Эти следы-острова образовывали цепочку, своего рода архипелаг, который заканчивался у самого большего по размеру острова, на котором, уже стоя на двух ногах, можно было и стоять, и сидеть. Прямо на глазах картина, едва только наметившаяся, обрела почти законченный вид и изменения завершились.

Герфегест не отличался недостатком сообразительности, но даже он не сразу понял, что имеет в виду Горхла. Озеро? Жертва? Киммерин? Выходит, Киммерин должна быть принесена в жертву для того, чтобы экспедиция могла быть продолжена. Так? Но не успел Герфегест открыть рот и возразить Горхле, как заговорила сама девушка.

– Я согласна, – мужественно сказала Киммерин.

– Благословляю тебя, – с нарочитой значительностью изрек Горхла.

8

«Верное сердце – первое достоинство воина.

Душа, послушная смерти, – второе.

Тот, кто обладает обоими, да изопьет из чаши преданности учителю».

Эти слова были начертаны на пергаментном свитке, бывшем единственным украшением зала для гимнастических упражнений в Обители Ветра.

Зикра Конгетлар никогда не акцентировал внимания своих питомцев на этом изречении, и, может быть, именно поэтому каждый Конгетлар сызмальства знал его наизусть. И Герфегест знал его.

Киммерин не нужно было бывать в Белой Башне, чтобы, не задумываясь, бросить свое «верное сердце» на алтарь преданности учителю, то есть Ганфале. Ее душа была послушна смерти, она была готова умереть в любую минуту. Представления о правильном и неправильном были приблизительно одинаковы во всех Благородных Домах Алустрала.

Воинов всех Домов воспитывали сходным образом. Беспрекословная преданность, самопожертвование, «верное сердце», рассеченное на тысячу частей по первому слову императора, учителя, старшего.

Пятнадцать лет назад такое положение казалось Герфегесту не только естественным, но и единственно возможным. Если старший в отряде говорит тебе, что ты должен быть принесен в жертву Блуждающему Озеру, разлившему свои черные воды по землям мертвых, значит, иной судьбы у тебя нет и быть не может. И значит, нужно радоваться той, что есть.

Но тогда, пятнадцать лет назад, Герфегест был человеком Алустрала. Его душа переродилась в странствиях по Сармонтазаре. Он стал другим. Изменились и его взгляды на всю эту «верность сердца»!

– Никаких жертвоприношений. Не бывать этому! – гаркнул Герфегест.

Но Киммерин уже робко шагала по выступившим из воды островкам к центральному клочку суши. Что произойдет с ней там, на этом растреклятом материчке?

– Киммерин, остановись! – крикнул Герфегест, полностью проигнорировав бурные протесты Горхлы.

Киммерин оглянулась. Ее «верное сердце» не хотело быть принесенным в жертву. Она не хотела умирать. Она бросила на Герфегеста взгляд, исполненный мольбы и смущения. По ее щекам текли слезы.

Такой Герфегест не видел мужественную Киммерин никогда. Но не успел Герфегест крикнуть ей что-то ободряющее, как она снова повернулась к нему спиной и зашагала дальше!

Временной заминкой воспользовался Горхла.

– Герфегест, ты погубишь нас всех. Пусть лучше девочка остановит это безумие, – зачастил карлик. – Посмотри, озеро уже окружило нас со всех сторон. Назад дороги нет…

Герфегест и Двалара обернулись. И в самом деле. Невозмутимые, мертвые воды Блуждающего Озера. Лицо Двалары исказила судорога ужаса.

– Горхла прав! Озеру нужна Киммерин. Только она! Только ее отражение оно пожелало взять себе, да и зачем нам эта цапля… – Голос Двалары дрожал, а его руки были сжаты в совсем неуместные кулаки. В этот момент он не только не казался красивым, но, напротив, был скорее безобразен.

«Ссыкун! – выругался Герфегест, разумея, конечно же, Двалару. – Когда на привалах с ней миловался – небось цаплей не называл. А как что случается – так сразу пшла вон, „верное сердце“.

Он едва удержался от того, чтобы тут же, не вдаваясь в разбирательства, снести Дваларе голову, наплевав на то, что Двалара не так давно спас ему жизнь. На оскорбления, нанесенные женщине, оскорбления явные или неявные, в роду Конгетларов было принято отвечать именно так и никак иначе. Но сейчас на такие мелочи просто не было времени.