Причина остаться

На это он какое-то время ничего не отвечает, и я жалею о своих словах. Наверное, теперь он все же считает меня лгуньей. Шикарно, Билли. А сейчас еще выложи ему, почему ты на самом деле сбежала из Лондона.

На меня накатывает облегчение, когда мы приближаемся к выходу из парка. Отвлечение действительно пошло мне на пользу, и после нашего длинного разговора я уверена, что могу просто перешагнуть фазу рыданий из-за несостоявшейся работы и продолжить заниматься своими обычными делами. Тем не менее я по-прежнему чувствую себя униженной из-за драконихи. Но главное – я устала.

– Билли, сперва я решил, что твоя подружка просто сумасшедшая, – начинает Седрик. Похоже, он ищет подходящие слова. – Но я рад, что она мне написала и мы все-таки познакомились. Передай ей, ладно?

В нерешительности я прислоняюсь к автомобильной двери и одной рукой поигрываю ключами в кармане. По его словам не кажется, что он абсолютно разочаровался во мне из-за того, что я вру своей бабушке. Скорее…

– Да, я тоже так думаю. Хорошо получилось. Может, как-нибудь…

– Может, пойдем ко мне?

– Сейчас?

– А когда еще?

– Хм. – Я вновь вспоминаю, как меньше чем через десять секунд после того, как мы обменялись парой слов, он уже предложил мне завтрак как завершение совместной ночи. Так что меня не должно удивлять, что он довольно прямолинеен. Разве в музее мне это даже немножко не понравилось?

Да, конечно. Но сейчас мысль об интрижке на одну ночь с ним кажется в корне неправильной.

– Знаешь, я… Я не хочу спешить. Предпочитаю в таких вещах продвигаться медленно.

Пожалуйста, мысленно молю я. Скажи, что я тебя неправильно поняла и ты просто собирался показать мне свой аквариум или коллекцию ракушек. Пожалуйста, просто скажи, что хотел чего-то другого, а не заняться сексом сразу после знакомства.

– Все в порядке, я понимаю, – говорит Седрик. К моему облегчению, звучит это совершенно серьезно, с уважением и в то же время так трезво, как будто мы обсуждаем запись к врачу на удаление зуба мудрости.

– Но я буду рада, если мы встретимся снова, – отвечаю я. – Узнаем друг друга поближе.

По одной лишь паузе, возникшей, так как он явно ищет слова, чтобы помягче преподнести мне, что его это абсолютно не интересует, становится ясно: бабочек, которые совсем недавно порхали у меня в животе, пора прихлопнуть огромной мухобойкой. Не понимаю, почему все вдруг так резко пошло наперекосяк. Мы говорим о разных вещах? Это просто недоразумение?

– Нет, – произносит он.

Вау, весьма четкое заявление.

Умоляю, просто пусть все это закончится. Он словно вылил на меня ведро ледяной воды, и мой мозг посылает сигналы SOS.

– Ты невероятно милая, Билли, – начинает Седрик, и что-то у меня в голове вопит: «Пожалуйста, давай без этих финтов в духе ты-такая-милая-со-своими-нелепыми-надеждами». Я этого не выдержу. Только не еще одно подобное унижение.

– Но я неподходящий парень для «повстречаться и узнать друг друга» и всего прочего.

Я правда не хочу спорить о том, что он меня отшил. От этого редко становится лучше. Но не могу удержаться и не сказать:

– Но пугающе правдоподобно изображал из себя как раз такого.

Он потирает лоб:

– Извини, если так показалось. Я думал, у тебя другие ожидания.

– Оливия, – безэмоциональным тоном перебиваю его я. – Это она так утверждала?

Седрик упускает шанс свалить все на мою подругу.

Он либо тупой. Либо вроде как… порядочный.

– Значит, ты представлял себе классную, ни к чему не обязывающую маленькую интрижку, – резюмирую ситуацию я. – И только поэтому был таким хорошим парнем.

– Билли, прости, – бормочет он. – Я не козел, но…

– Хватит. – Я прикладываю немыслимые усилия, чтобы спокойно и уверенно открыть водительскую дверь и не нырять в машину, а сесть на сиденье. – Может, подбросить тебя куда-нибудь? – приторно сладко спрашиваю я. – Ах нет, я совсем неподходящая девушка для этого. Хорошего тебе дня, Седрик. До… надеюсь, не скорого.

Старательно игнорируя его «Подожди», я захлопываю дверь, завожу двигатель и трогаюсь, бросив быстрый взгляд через плечо, не включив поворотники и не пристегнувшись.

Насколько вообще паршивым может стать такой солнечный апрельский день?

Хотел маленькую интрижку, да?

А знаешь что, Седрик? Пошел ты.

СЕДРИК

– Мистер Бенедикт?

Я резко поднимаю взгляд от микроскопа. Профессор Макллойд стоит перед моим столом на типичном для него расстоянии два-метра-от-любого-человеческого-существа и смотрит на меня поверх очков, как будто я его смертельно оскорбил.

– Проверьте свои цифры.

Не понимаю, о чем он. Об объектах, которые я только что начал исследовать под микроскопом (содержимое желудка пятнистого ската), данных еще нет. Или он имеет в виду…

– О росте водорослей?

Айзек встает возле меня и, скрестив руки на груди, сверлит взглядом профессора. Почти видно, как в воздухе мерцает невысказанное «Старик, что тебе надо от парня?». С тех пор как когда-то я вступился за Айзека после реально презрительного комментария одной преподавательницы, мы бросаемся в бой друг за друга. Иногда даже в тех случаях, когда сами этот бой развязываем.

– Цифры должны быть верны. – Я шагаю к ноутбуку, чтобы открыть документ.

– У тебя всегда верные цифры, – бормочет в мою сторону Айзек.

– Тогда оба молитесь, чтобы на этот раз было по-другому, – лаконично откликается профессор. – Потому что если нет, то завтра реку Мерси заполонят водоросли, а на следующей неделе в них утонет весь город.

– Что?

За другими столами становится подозрительно тихо. Все наблюдают за мной, пока я прокручиваю файл. На первый взгляд все выглядит нормально, но потом…

Твою мать. Что это за хрень?

– Вы правы, профессор. Тут абсолютно идиотские цифры.

– Прекрасно, что вы так метко выразились. Зачем вы сдаете подобные вещи и тратите на это мое время? Разве не хватило бы одного взгляда, чтобы понять, что здесь что-то не так?

Я киваю:

– Вполне. Я напортачил.

– Бывает, – говорит Айзек и стреляет в злорадно ухмыляющуюся одногруппницу сердитым взглядом.

– Нет, если относиться к учебе достаточно серьезно, а не рассматривать всего лишь как хобби, то такого не бывает, – отвечает профессор Макллойд. – Я бы хотел, чтобы позже вы зашли ко мне в кабинет, мистер Бенедикт. В четыре часа дня вам подходит, или у вас другие планы? Можете свериться со своим расписанием.

Намек мне ясен, и я поднимаю глаза с документа, где только что нашел ошибку.

– Конечно, мне подходит в четыре часа. Простите, профессор, сейчас исправлю цифры. Я потерял запятую в формуле с множителем.

Хренова опечатка! И препод прав, я, черт возьми, должен был еще раз просмотреть файл, прежде чем отправлять ему.

– Это что такое было? – рычит Айзек, после того как профессор отворачивается, чтобы заняться микроскопами двух других студенток. Мне видно, как он молча кивает, что в его случае практически равняется посвящению в рыцари, так как более определенного выражения похвалы от этого человека никто не получает.

– Немного перебор устраивать тебе разнос перед всеми из-за пропущенной запятой. Как будто вымещает досаду, потому что не может найти, в чем бы еще тебя раскритиковать.

– Возможно. – Я убираю препараты обратно в коробку и откладываю работу с микроскопом на следующий раз. Сначала нужно скорректировать таблицы и проверить цифры – все до единой, если потребуется. – Я вчера никак не мог сосредоточиться.

– Гроза? – тихо спрашивает Айзек.

У меня вырывается тихий смех.

– Нет. Встретился позавчера с девушкой и повел себя как хренов идиот.

Губы Айзека складываются в немое «О».

– Девушку, ясно. И ты ее не получил. Больно, наверно.

– Придурок, – беззлобно ворчу я. – Она думает, что я последний говнюк.

– Вы увидитесь снова?

– Нет. – Правда нет. Разве что… Твою мать.

– Значит… – Изящно прокрутившись вокруг своей оси, Айзек начинает тихо напевать «Let It Go»[16].

– Пожалуйста, только не эта принцесса! Это же у меня в голове на несколько дней застрянет.

Он невозмутимо продолжает петь.

– Айзек. На тебе чертов халат, а не блестящее бальное платье!

Наконец он заканчивает с танцами, видимо, поверил, что я не засмеюсь, а остальные уже шепчутся.

– Жаль, да? И Эльза королева, а не какая-нибудь банальная принцесса. Итак, что планируешь делать?

– Ничего, я же уже сказал.

– Не с девчонкой. – Мне кажется, или в его голосе слышится недоверие? – С профессором Макллойдом. В четыре часа. Мне с трудом верится, что он приглашал тебя выпить по стаканчику, для этого пока рановато.

Я быстро убеждаюсь, что как сам профессор, так и его прихвостни заняты своими делами.

– Прочитает мне лекцию о том, что надо ходить на лекции, я отобьюсь оценками. Он будет упрекать меня в том, что я по чистой прихоти трачу тут деньги своей семьи, а я сообщу ему, что мне хватает и собственных и что я буду тратить их на что захочу.

– Да, – тянет Айзек. – Сделай это с максимально таинственным видом, скрести руки на груди и запрокинь голову назад.

Ради интереса я сразу пробую.

– То есть он должен принять меня за мафиози?

Айзек изучает мою позу.

– Лучше не надо, получается чересчур убедительно, а то он еще вызовет охрану. – Быстро взглянув на меня, одногруппник продолжает: – Честно, Седди, его настоящая проблема с тобой – это экспедиция.

– А как его касается экспедиция?

– Он хотел, чтобы на этот корабль попала Флоренс Холл, и не обрадовался, когда капитан выбрала тебя.

Постепенно вырисовывается смысл.

– Я не знал. Может быть…

– А потом, когда прошел слух, что ты, вероятно, и не воспользуешься этим шансом, а отменишь поездку, он просто взбесился.

– Ясно. – Его гнев понятен. К сожалению, я не самый надежный среди его учеников, а для него надежность важна. В отличие от него капитан знает, почему я так не уверен относительно решения участвовать в качестве практиканта в двухнедельной экспедиции в Ирландском море. Но мне тяжело открываться перед людьми, которые смотрят на меня так высокомерно, как профессор Макллойд.

– Ты просто должен решить до четырех часов, поедешь или нет, – предлагает Айзек, а я между тем распыляю на рабочую поверхность средство для дезинфекции и протираю ее салфетками. – Если дашь ему понять, что для тебя учеба – не просто трудотерапия против хронической скуки…

– Хронической скуки богатенького сыночка, – дополняю я, пока в моем подсознании мелькают картинки. А что говорить потом? «Профессор, я изучаю ваш предмет, потому что люблю море. Рано или поздно мне снесет крышу, если в ближайшее время мы не придумаем, как спасти его от нашего собственного дерьма и всего этого мусора. Поэтому я хочу научиться всему, что необходимо, чтобы помочь изобрести такой способ. К сожалению, мне в любом случае частенько что-то сносит». Да он меня засмеет.

– Ты забыл добавить в этот список «заносчивого», – подсказывает Айзек, – и тогда будет то что надо. Если ты просто объяснишь ему, почему не всегда доползаешь до лекций, он потеряет к тебе интерес и найдет себе какого-нибудь другого мальчика для битья.

– Знаешь, почему тебя все терпеть не могут, Айзек Аллен? – Мне не нужно добавлять иронию в голос, она звучит в каждом слове. Потому что у нас в кампусе нет, наверное, ни одного человека, которому не нравился бы Айзек. Его даже никто не дразнит, когда он начинает петь диснеевские песенки, все просто улыбаются. Даже ворчат они добродушно. Айзека нельзя не любить, он не только дружелюбный и верный, его хорошие качества передаются окружающим. Что-то в нем заставляет людей становиться человечней, когда они находятся рядом с ним. Моя система раннего обнаружения эмоциональных привязанностей возле него вообще не замолкает. Но я привык к постоянному вою сирен в затылке. – Потому что ты всегда прав, Айз. Никто не любит умников.

– Мне это известно лучше, чем тебе, – деловито заявляет он. Мы закидываем на плечи рюкзаки, коротко машем остальным, и я беру под мышку свой ноутбук. Едва мы выходим из лаборатории и сворачиваем в сторону лестницы, на лице Айзека появляется ухмылка от уха до уха.

– Итак, псих, теперь мы одни, и тебе никуда не деться.

Мог бы догадаться.

– Я хочу здесь и сейчас, немедленно услышать все о девчонке, которая довела Седрика Бенедикта до позорной ошибки новичка.

Я взъерошиваю волосы:

– Она сказала «нет», вот и все. Для парня вроде меня это жестко. Я к такому не привык.

Айз смеется и мотает головой:

– Ты правда думаешь, что так от меня отделаешься? Кто она такая, и откуда ты ее знаешь? Она с нашего курса?

– Нет.

– Минуточку. – Он спотыкается. – Тогда откуда ты ее знаешь? Ты же вообще никуда никогда не ходишь!

Все не так уж и плохо, как он говорит.

– Она была на торжестве по случаю открытия музея. Туда я, например, ходил, если помнишь.

– Серьезно? Значит, я ее видел?

– Да, определенно. Красивое платье, уродские туфли.

– Это подходит под описание всех женщин, которые туда приехали.

Возможно. Но тем не менее в Билли было нечто… особенное.

– Детали, Седрик. И почему ты весь вечер зависал со мной, если там крутилась девчонка, которая тебе…

– Потому что она ушла, когда я пришел.

Сейчас Айзек по-настоящему хохочет, так громко, что на нас оглядывается компания студенток.

– Старик. Ты ее сразу спугнул? Да что у вас там стряслось?

– Длинная история. Она рассказала мне, что как раз украла какую-то окаменелость и теперь должна скрыться.

– Что… стой, что? – С лицом Айзека творятся странные вещи. Нормальные люди приподнимают брови, талантливые – одну. Айзек же выгибает свою левую бровь лесенкой с двумя ступеньками, что придает его изумлению особую драматичность. Он любит драматичность.

– Это просто шутка. Кажется. – Я до сих пор не в курсе, почему она бросилась бежать, как Золушка, когда часы пробили полночь. – Но меня постоянно мучает вопрос, а что, если она не шутила? Может, правда…

– Ууух. – Бровь Айзека вновь принимает обычную форму. – Ты просто не можешь перестать думать о ней, да?

– Хмпф.

– Ты думал не о своих водорослях, этих скользких мелких засранцах, когда работал над документом, а о неприличных местах мисс… как ее зовут?

– Билли. Да, наверно. Нет! На самом деле нет. Совсем нет! – Скорее о ее больших темных глазах. О разочаровании в них, после того как я попробовал без особого мелодраматизма объяснить ей… твою мать. Что я говнюк, который не хочет им быть. Прекрасно получилось, я от себя в восторге.

– Ты больше не можешь спать. Не можешь есть!

– Давай не преувеличивать!

– У тебя в колонках играет Эд Ширан? – Айзек смеется, как будто Эд Ширан – это полный абсурд. Притом что этот парень написал парочку реально неплохих песен. Взгляд Айзека встречается с моим, и его смех стихает. – Черт, чувак. Серьезно? Эд Ширан? Что пошло не так?

– Я туповато выразился. О’кей, я очень тупо выразился. А потом она вдруг унеслась прочь на своем Гомере – просто не спрашивай, Айз! – и теперь считает, что я козел.

– А ты, конечно, не он.

– Не он же!

– Это трагедия, Седрик. Что будешь делать?

– Исправлю файл. А потом спущу штаны перед Ллойдом и…

– Не делай так, он не любит члены! И киски тоже, поверь мне. Он просто всех ненавидит. А что сделаешь после падения на колени перед Ллойдом?

– Без понятия. Пойду поем, наверно.

Айзек хохочет:

– Ты еще можешь есть.

БИЛЛИ

– Мы бы хотели два кофе, детка, один бейгл с ветчиной и сыром, один киш с лососем. И еще по поцелуйчику от тебя. Каждому по одному.

Парни в костюмах ухмыляются, глядя на меня. Тот, который заказывал, вытягивает губы, и в моей улыбке появляется жалость.

– Ладно, мальчики, – со вздохом произношу я и демонстративно убираю блокнот в карман нежно-голубого фартука. Мы бы выглядели нелепо в этих фартуках пастельных тонов с хлопушками-конфетами на груди, если бы Мюриэль, хозяйка «Sweesy», не распорядилась надевать под фартуки исключительно черную одежду, чтобы мы не казались маленькими кусочками торта. Мюриэль внесла элемент эмансипации в стиль пятидесятых. – Я сейчас схожу проверю, все ли в порядке у других посетителей. Потом протру столики, вымою парочку стаканов и приготовлю сэндвичи. А когда закончу и, если буду в настроении, вернусь к вам, и вы просто попробуете сделать заказ еще раз, никого не оскорбляя. Я в вас верю!

Когда я разворачиваюсь, слышу фразу: «Если они тут так обслуживают, то эта лавочка скоро разорится», но игнорировать ее – часть плана.

– Код «оранжевый», – негромко бросаю я Джессике, проходя мимо прилавка. Коллега коротко кивает и теперь не спустит глаз с «костюмов».

Код «оранжевый» означает: «Домогательства – первая стадия: внимательно наблюдать и выставить за дверь, если не воспользуются вторым шансом». Время от времени мы сталкиваемся с такими пустозвонами, как называет их Мюриэль; и почти всегда это посетители не из университета. Некоторые приходят в кампус только потому, что надеются «подцепить горяченьких студенток». Не хочу относиться предосудительно, но, когда «костюмы» появляются в «Sweesy», я всегда настораживаюсь.

«Красный» код случается реже, но случается. Он означает физические домогательства, неоднократные приставания или – тут Мюриэль абсолютно непреклонна – домогательства к гостям. В этом случае мы действуем втроем: двое просят соответствующего клиента уйти, а третья держит в руках телефон, если вдруг потребуется экстренный вызов.

Однако «костюмы», кажется, используют второй шанс. Когда несколько минут спустя я возвращаюсь к их столику, они совершенно нормально заказывают еду и кофе.

– Без обид, – бормочет тот, который в прошлый раз молчал.

Другой кивает:

– Считай это комплиментом.

Комплиментом?

– Не-а, не буду, потому что это был не комплимент, – говорю я и иду к прилавку, чтобы передать Джессике заказ. Звенит дверной колокольчик, и в зал входит компания студенток; постоянные посетительницы, большинство из них я знаю по именам, и их появление поднимает мне настроение.

Код «оранжевый» забыт. Мне не нравится быть официанткой. Даже после стольких месяцев в «Sweesy» я упрямо ношу всего по две тарелки одновременно и до сих пор нервничаю, если у меня на подносе оказывается слишком много напитков. Тем не менее я выполняю свою работу с удовольствием, и дело тут не столько в сумасшедших сэндвичах, багетах, бейглах и капкейках, благодаря которым мы прославились далеко за пределами кампуса, а больше в наших непохожих друг на друга и, как правило, позитивно настроенных гостях.

– Привет, Билли, – здоровается со мной одна из четверки студенток, и, пока я шагаю к ним, чтобы подать меню этой недели, слышу, как Джессика за прилавком уже запускает кофемашину на первый латте макиато.

«Ведь мы знаем, чего вы хотите!» – гласят крупные ярко-розовые буквы на конфетно-розовой вывеске над входом, и да, в случае с большинством гостей так и получается.

– Ты это сделала? – многозначительно спрашиваю я Карлину, которая, насколько мне известно, в начале недели вышла замуж… если все-таки сказала «да».

Карлина ослепительно мне улыбается, ее подружки восторженно вопят, а я обнимаю свежеиспеченную миссис и желаю ей всего счастья на свете. Они со Стивеном действительно пара мечты. Я бы с радостью пришла на свадьбу, но, увы, пришлось работать, так как одна коллега не смогла выйти из-за заболевшего сына.

Записывая в блокнот их сэндвичи с моцареллой и сладким чили и запеченную в хлебном тесте пасту и параллельно помогая им выбрать из двенадцати разных видов кесадильи, я узнаю самые свежие сплетни кампуса: о долгожданных приглашенных докладчиках, которые в итоге не рассказали ничего интересного, о небольших частных концертах, куда можно попасть, только если знаешь кого-то, кто знает кого-то. Я к этому моменту знаю почти всех.

Одна из девчонок интересуется, как прошло мое собеседование. Ну вот зачем она о нем вспомнила!

– Провал, – отвечаю я, пожав плечами. – Я бы слишком сильно по вам скучала, поэтому, видимо, подсознательно все испортила.

Меня сразу же окружают симпатией и сочувствием, но, как и всегда, наше общение остается поверхностным. Я понимаю, что стоит мне на метр отойти от их стола – и девушки обо мне забудут. Но ничего, полный порядок. На самом деле лучше быть не может, верно? Меня видят, люди думают обо мне. И тем не менее никто не загоняет меня чересчур личными вопросами в те области эмоций, которые приносят мне боль. Даже Оливия, с которой я делю ванную, кухню и парочку секретов – а один раз разделила и менструальную чашу, – уже давно не копает так глубоко, чтобы мне не стало больно. Рано или поздно она поверила мне, что в моем прошлом, где поначалу ей виделось нечто темное, нет ничего такого.

Именно так и должно быть. Потому что там нет ничего, что стоило бы вытаскивать на свет. Потому что оно в прошлом.

– Замечталась? – Джессика по-дружески тыкает меня в бок и отрывает верхний листок моего блокнота.

– Чуть-чуть, – сознаюсь я.

– Смотри, по-моему, «костюмам» нужен еще кофе.

В этот момент в кафе вливается еще одна волна клиентов, так что я поторапливаюсь, чтобы никому не пришлось долго ждать, и несу полные тарелки и чашки, стаканы и миски в одну сторону, а пустые – в другую. Народу становится больше, и вот все столики уже заняты, и следующие гости заказывают еду навынос, чтобы поесть на лавочках на улице.

А потом – я как раз спешила обратно к Джессике с новым заказом и переставляла себе на поднос сэндвич с камамбером и голубикой и песто с базиликом – мой взгляд неожиданно зацепился за человека в дверях.

Сперва я подумала просто: Бред, это не он, а потом: Черт, это все-таки он.

Седрик переступает порог, подходит к стойке, говорит что-то Джессике, опирается локтями на прилавок и слегка наклоняется к ней, слушая ее ответ. Внезапно они оба переводят глаза на меня, и у меня пересыхает во рту.

Так нечестно.

Что ему здесь нужно? Еще раз меня оскорбить?

– Честно, я не знаю, что с тобой, – сказала мне Оливия, после того как позавчера я, очень расстроенная, пришла домой и швырнула ей на кровать одолженные у одной из ее подружек туфли. – Ты всегда твердила, что не хочешь ни с кем встречаться, не хочешь отношений. «Против секса ничего не имею, на все остальное мне плевать», – твои слова. А теперь дуешься, потому что парень хочет того же? Я это должна понять?

И правда такова: нет. Не должна. Я сама этого не понимала. Потому что она права. Я больше не хотела ничего серьезного. Свои прошлые отношения я испортила настолько паршивым образом, что по сей день иногда задаюсь вопросом, а способна ли в принципе с кем-то встречаться. Или во мне так же силен «вольный дух», как у мамы, которая тяготится любыми обязательствами и после развода с моим отцом заводит разве что знакомых… но до сих пор нет таких, кого бы она представила мне хотя бы по скайпу. И я все еще переживаю из-за Тристана. Он был невероятно любящим, заботливым парнем с инстинктом защитника. А я оставила ему письмо, где написала, что в его объятиях не могу дышать. Высший пилотаж.

– Но не с Седриком, – ответила я Оливии, и каждое слово мне пришлось выдавливать.

– Он для тебя недостаточно хорош? Кого ты ожидала – Кита Харрингтона? Подожди, я быстренько проверю, сумею ли его тоже найти в Instagram. Серьезно, Билли, может, тебе стоит подогнать свои запросы под реальность?

– Да я же не это имела в виду! Кит – это неплохо. Но Седрик Бенедикт… он слишком хорош для истории на одну ночь.

– Ах вот как. – Оливия фыркает, хоть и с более миролюбивым видом. – А Кит – нет? Кит не слишком хорош для чего-то ни к чему не обязывающего?

– В конце концов, он еще не доказал, что он лапочка и с чувством юмора. И не проявлял ко мне внимания, и… мне не понравилось находиться с ним рядом. – А если бы и да, то мне ничего об этом не известно. Легко мечтать об отсутствии обязательств, пока реальность не предлагает тебе ничего подобного. По крайней мере, ничего настолько… убедительного.

Возможно, проведя столько времени без мужчины, без секса, без хотя бы одного проклятого поцелуя, я просто струсила.

Думала я позапрошлым вечером. Вчера. Сегодня утром. И вплоть до этой секунды.

А теперь мистер Только-на-Одну-Ночь стоит у прилавка, взмахивает рукой, опускает при этом голову и улыбается своей четвертьулыбочкой, как будто немного стесняется. И у меня возникает спонтанный порыв схватить его за воротник черной футболки, очень крепко схватить, встряхнуть, а потом… выставить за дверь. Потому что Седрик сексуальный. Накачанный и красивый. Что было бы абсолютно нормально, если бы ко всему не добавлялись обаяние, чувство юмора и смутное первое впечатление о наличии интеллекта. После одной ни к чему не обязывающей ночи я бы просто безнадежно пропала, даже если бы он оказался не очень в постели.