Причина остаться

– Все в порядке? Тебя что, заставили вернуть украденный позвонок?

Пожалуйста, он может уже прекратить?

– Лучше бы так. Нет. У меня только что было собеседование. – К глазам стремительно подкатывают слезы, но я не разревусь. Не на лестнице перед музеем, из окна которого за мной, возможно, следит Вивиан Блант, музейный дракон. – И я просто хочу домой.

– Так плохо прошло? – интересуется он, спускаясь вместе со мной по ступеням. – Иногда все кажется гораздо хуже, чем есть на самом деле. А нервничают уж точно все, кто идет на собеседование. – Либо он чертовски хороший актер, либо на самом деле сопереживает.

Я выдавливаю из себя вежливую улыбку, но удержать ее не получается.

– Все прошло не плохо. Все прошло совершенно кошмарно. Я попала не на собеседование – меня допросили, приговорили и морально казнили.

– Твою мать. А потом еще появляется какой-то идиот и действует тебе на нервы. Извини, тупо вышло.

– Да все нормально. Вообще-то у меня был план гордо прошествовать вниз по лестнице, выбросить эти дурацкие туфли в ближайший мусорный бак и босиком добежать до своей машины, где я собиралась от души пореветь.

Мозгу больше не хватает мощности бороться за изображение остатка разума. И как будто это недостаточно унизительно, мне еще приходится задрать нос повыше, иначе из него потечет.

– Боюсь, ты выбил меня из колеи.

– Ты все еще можешь выбросить туфли, – заявляет он, окинув критическим взглядом остроносые кожаные лодочки. Затем протягивает мне сплющенный пакетик бумажных платочков, который вытащил из заднего кармана брюк, и никак не комментирует мои первые слезы. – Судя по их виду, они заслужили. У меня начинают болеть ноги, когда я просто смотрю на твои.

– Спасибо. – Я достаю один платочек, слишком поздно вспоминаю про тушь и карандаш для глаз и, скорее всего, первым же движением превращаю себя с одной стороны в панду. – К сожалению, я их одолжила.

– Отдай их обратно, они тебе не подходят. И та работа тоже, раз они разрывают тебя на части всего лишь на собеседовании. В самом начале нужно, чтобы начальство тебе нравилось – потом они в любом случае станут придурками.

Наверно, он даже прав. Однако я бы с радостью взялась работать на дракониху, если бы мне дали шанс.

– Все не так уж просто, – бормочу я. – Я обошла почти все музеи, мне всегда не хватало совсем чуть-чуть, чтобы получить должность.

– Все музеи в Ливерпуле?

– В Великобритании.

Он присвистывает сквозь зубы:

– А ты и правда ее хочешь, да?

– Я близка к тому, чтобы уехать в Штаты и попытать счастья там.

– Боже… не делай этого! – Он запускает руку в волосы, как будто только что узнал, что я собралась на войну. – У тебя еще вся жизнь впереди!

Не в силах сдержаться, я смеюсь, хотя это больше напоминает всхлип. Седрик растрепал свою прическу и мотает головой, чтобы волосы не лезли в глаза, но явно не видит причин их аккуратно поправлять. Может, он и не заносчив.

– Нет, сначала я покатаюсь по Европе. А когда закончу там, просто начну заново в Лондоне.

– Полагаю, ты учишься по этой специальности? Или уже получила диплом?

Я вздыхаю, потому что за такое короткое время он попал по самому больному месту.

– С учебой получилось не лучшим образом. – Что не полностью соответствует правде, но… – Все сложно.

Мы доходим до Хейворт-стрит, и в некотором отдалении я вижу Гомера. Слева от нас находится огромный парк «Эвертон» с его холмистыми лугами, каштанами и кленами. В кирпичных домах справа люди копались в клумбах, мыли окна и под восторженные крики детей выставляли батут, который занял всю площадь сада, в этот первый теплый весенний денек.

– Я тоже бросил учебу, – ни с того ни с сего произносит Седрик.

Я с удивлением смотрю на него, а он спокойно отвечает на мой взгляд.

– И тоже все сложно. Не каждую загадку стоит разгадывать.

Звучит так, будто это очень легко. И я слышу между строк: «Без проблем, ты не обязана рассказывать». И пусть я, естественно, и так не обязана – мы знакомы всего пять минут по столкновению и парочке глупых пикап-фразочек, – мне нравится, что он не собирается настаивать.

Оливию мне до сих пор хочется сунуть под холодный душ за сюрприз, который она мне приготовила, однако, если быть откровенной, в данный момент меня абсолютно устраивает, что Седрик здесь. Он действительно кажется весьма приятным парнем. Хотя печаль и разочарование продолжают кружить рядом, напасть они не могут, пока я не одна.

Около Гомера я наконец останавливаюсь.

– Это моя машина, – говорю я, похлопав по капоту. – Гомер. И прежде чем ты спросишь: это чудо техники, и ни один механик не может объяснить, почему он еще ездит. Он делает это из любви ко мне.

Седрик разглядывает Гомера с соответствующей смесью восхищения и уважения.

– Видимо, он правда тебя любит. Мне с ним поздороваться или…

– Только если хочешь когда-нибудь прокатиться.

– Круто. Привет, Гомер. Рад с тобой познакомиться, пока ты не уехал по Радуге…[9] ой, прости, по разноцветному мосту.

– Эй! Не пугай его. От страха поршни портятся, ты не в курсе? – Я открываю водительскую дверь, сажусь на сиденье и выуживаю свои кеды из пространства для ног у пассажирского места. В удобной обуви я другой человек. Мне даже приходит в голову содрать с ног проклятые колготки. Их резинка закрутилась, врезалась в живот и передавила мне желудок. Однако то, что Седрик оперся одной рукой на крышу автомобиля и смотрит на меня сверху вниз с этой своей четвертьулыбочкой, тут же вынуждает меня отказаться от идеи.

Слишком двусмысленно. В прямом смысле двусмысленно.

– А куда мы поедем? – спрашивает он.

– Момент. – Мне кажется, все развивается чересчур быстро. – Главные в забавной игре «Устроим сюрприз Билли» – это вы с Оливией. Я всего лишь Билли – невинная жертва. Вы отвечаете за ход игры. И так как Ливи здесь нет, придется обо всем позаботиться тебе. Сам виноват, раз согласился заключить с ней сделку. – С этими словами я снова вылезаю из салона, протиснувшись прямо перед Седриком, кидаю блейзер на заднее сиденье, надеваю вместо него худи поверх блузки и проверяю свой внешний вид в боковом зеркале Гомера. Юбка-карандаш, худи и кеды. Намного лучше. Почти хорошо.

– Намного лучше, – подтверждает Седрик, и по моему телу на мгновение растекается тепло то ли из-за удобной мягкой толстовки, то ли от его взгляда. Этому парню даже не нужна четвертьулыбка, он умеет улыбаться глазами, не шевельнув ртом. Все время, что я на него смотрю, его губы не двигаются. И тем не менее он улыбается.

Я же, наоборот, не могу не усмехнуться и тут же чувствую, как к щекам приливает жар, когда до меня доходит, что я пялюсь на его губы, как будто подумываю лизнуть их, заявляя, что он мой. Уверена, ему и так известно, что он сексуальный… мне обязательно так открыто ему это демонстрировать?

– Мне бы ни в коем случае не хотелось рассердить Оливию неправильным решением, – произносит он, – но думаю, моя идея ей понравится. Я знаю лучший паб в городе. Правда, Гомеру туда нельзя, а когда ты оттуда выйдешь, то уже не сможешь отвезти его домой, потому что Сойер, которому этот паб принадлежит, отлично выполняет свою работу. Но…

Облокотившись на крыло, я отмахиваюсь:

– Оливия бы пришла в восторг от твоей идеи, но я накладываю вето.

Седрик выгибает темную бровь, ту, что со шрамиком:

– Ты жертва. У тебя есть право вето?

За это он заслужил тычок в живот. Но тот вышел каким-то хилым, этот тычок. По такому прессу надо тыкать сильнее. Запомню на будущее.

– Ты не выучил правила игры, битлофан!

– Черт, мелкий шрифт! О’кей, никакого паба, вторая попытка. Тут неподалеку парк, ты в удобной обуви, а Гомер вроде бы тоже прекрасно себя чувствует здесь в тени деревьев. Мы могли бы пройтись, а по пути захватить мороженое. Это в духе Оливии?

Я делано вздыхаю:

– Ей придется смириться. Мне нравится.

– В следующий раз просто попрошу ее дать мне четкие инструкции. Пойдем.

СЕДРИК

Я протягиваю ей руку, просто так, потому что мне интересно, что она будет делать. Она бойкая и кажется уверенной в себе: один этот прикид из юбки стюардессы, худи оверсайз и кед – уже заявление. Но за непринужденностью кроется подозрительность, как у того, кто не просто опасается, что вокруг притаились опасности, а знает это наверняка.

Тем не менее она сжимает мои пальцы и действительно какое-то время идет за руку со мной, пока мы с улыбкой не разжимаем руки.

Доктор Рагав раз за разом советует мне больше веселиться. По-моему, я только этим и занимаюсь, но, полагаю, мы с ним говорим о разном.

Мы шагаем по парку по направлению к игровой площадке, и Билли объясняет, что не хочет сегодня идти в мой любимый паб, так как в конце плохих дней никогда не пьет спиртное. Мне кажется, это очень разумно с ее стороны, но я все равно в шутку спрашиваю, точно ли день оказался настолько плохим.

– Достаточно плохим, чтобы не пить, – уклончиво откликается она.

Детская площадка битком.

– Меня каждый год поражает, – говорит она, – откуда в первые солнечные дни берутся все эти дети, которых полгода нигде не было видно.

– Из-под земли, – шепчу ей я, – чтобы за лето съесть все мороженое, а потом снова спрятаться обратно. – Потому что перед фургоном с мороженым, который пропадал на несколько месяцев, так же как и дети, в самом деле выстроилась такая очередь, словно там раздают последнее мороженое на свете.

Мы идем дальше и выходим из парка возле мечети. Наискосок напротив нас есть небольшой универсальный магазин, в котором можно купить как минимум эскимо.

– У этого места самый жуткий трехзвездный рейтинг из всех существующих в Google, – тихо сообщаю ей я, пока мы ждем у кассы, где старушка перед нами пересчитывает свою мелочь. – У меня личные счеты со средними оценками. – Изначально личные счеты с ними были у Люка. Очевидно, он передал их мне в качестве маленькой безобидной части огромной кучи дерьма, которую я теперь обязан разгребать. Спасибо, Люк. Засранец.

Чтобы отогнать непрошеные мысли, я выкручиваю воображаемое колесико громкости группы «Billy Talent» у себя в голове. Басы и гитары, ударные, голос Бенджамина[10].

Пожертвуй.

Каждым словом, каждой мыслью, каждым звуком[11].

Глубокий вдох, очень медленно, чтобы Билли не заметила.

– Вот этот, – шепчу я, – мой некоронованный король посредственных отзывов. Цитирую: «Они убили мою собаку, очень мило!»

Билли уставилась сначала на меня, потом на мороженое в своей руке, потом опять на меня. Смотреть на продавщицу за прилавком она избегает.

– Но три звезды. Из пяти. Это довольно… нормально.

– Не знаю, хочу ли покупать мороженое там, где собак…

Она действительно говорила тихо, и все-таки кассирша бросает на нее едкий взгляд.

– Не раздражай ее, – еле слышно произношу я. – У нее такой вид, будто она планирует сделать это снова.

Билли кладет мороженое на прилавок и сглатывает. Я наклоняю голову к ней, пока ищу деньги:

– Расслабься. Три звезды, как-никак. Очень мило.

Она прыскает от смеха в кулак, отворачивается и покидает магазин без мороженого. Я одариваю кассиршу безобидной улыбкой (она выглядит так, словно во всей этой истории есть доля правды, но, к счастью, у меня нет собаки) и вместе с мороженым иду на улицу, где до сих пор икает от смеха Билли.

– Правда очень мило, – заявляю я.

– Это вроде как не смешно, – выдыхает она и на пару секунд прислоняется к моему плечу, так что моего носа касается аромат ее волос. О’кей. Это… правда очень мило.

– Пожалуйста, скажи мне, что ты приколист, Седрик, а это совершенно обычный миленький маленький магазинчик.

– Тот отзыв существует на самом деле. Можешь погуглить. На аватарке у автора кошка, показать тебе? – Я лезу в карман джинсовой куртки за своим телефоном, но она отмахивается, не переставая хихикать.

– Да я тебе верю. Но это ни капли не весело.

– Ты смеешься, так что очень даже весело.

В ответ она хохочет еще громче:

– То, что я смеюсь, еще не значит, что это весело или наоборот. У меня неправильное чувство юмора, я постоянно смеюсь не над теми вещами.

А вот это уже звучит довольно знакомо.

– Так и надо. – Говорят, есть люди, чье странное чувство юмора спасает им жизнь.

Я снимаю упаковку с мороженого Билли и протягиваю его ей.

– Так как ты не слышала о самом забавном магазинном отзыве в Ливерпуле…

– Пробел в моем образовании, который теперь наконец-то закрыт.

– Огромный пробел. В любом случае, раз ты о нем не знала, я делаю вывод, что ты не особенно долго здесь живешь.

– Хм. – Она отвечает не сразу, сначала ее губы и язык принимаются за тонкий слой шоколада над мороженым. Наверно, мне не стоит так пристально смотреть… Слишком поздно.

– Уже почти год.

Улица сейчас пуста, так что мы переходим на противоположную сторону и вновь ныряем в тень деревьев в парке.

– И ты приехала из Лондона, – предполагаю я.

Она удивленно вскидывает на меня глаза.

– Ты по акценту понял? А я ведь так работала над ливерпульским.

В моем смехе слышатся немного неприличные нотки.

– Заметно. Можешь считать комплиментом, что за год ты уже понимаешь скауз[12].

– У меня была няня, которая разговаривала со мной исключительно на ирландском. Они похожи.

– Возможно. И тем не менее скаузером так быстро не стать.

Билли с вызовом приподнимает брови.

– Видимо, нужно тут родиться, чтобы быть одним из вас, да?

– Не-а. И я тоже не отсюда. Мы здесь все более или менее иммигранты. Скаузером – истинным ливерпульцем – становятся благодаря трем столпам Ливерпуля: мы адски работаем, адски спорим и пьем.

Она с ухмылкой кивает:

– Адски.

– Реально адски.

– Так вот что каждую ночь доказывают психи на улице перед нашим домом. Раньше я думала, что это пьяные футбольные хулиганы. Спасибо, теперь мне наконец ясно, что на самом деле речь о сохранении культурных ценностей.

– Местный колорит, – сухо отзываюсь я. – Причем прямо перед дверью. Спой «You’ll Never Walk Alone»[13], открой бутылку лагера[14] и познакомишься с культурой Ливерпуля, не выходя из дома. А кроме этого, заведешь сотню новых лучших друзей, которые с радостью вытащат тебя из любых трудностей.

Пару метров мы проходим молча, после чего она говорит:

– Мне действительно нравится этот город. Он шумный, уродливый и грязный, и я никогда не могу найти место для парковки. Но он чертовски настоящий. Искренний.

– Вообще тут никому и не нужно место для парковки. Поезда, конечно, гремят и дребезжат, как будто им просто везет, что они доезжают до станции… но везет большинству. И автобусы иногда даже приходят вовремя.

– Наверно, так и есть, – отвечает она, и внезапно ее голос звучит чуть ниже, как будто для нее это болезненная тема. – Никому здесь не нужна машина. Но мне машина нужна. Она для меня важнее, чем квартира, – все-таки в машине можно переночевать. А ты попробуй съездить куда-то в квартире.

– Верно. У меня вот никогда не получалось. А куда ты так неожиданно собираешься уехать?

Билли пожимает плечами:

– Ну… Куда-нибудь в другое место. – Потом мотает головой и посылает мне мимолетную улыбку. – Это просто моя причуда.

Расскажи подробнее! Мне нравится слушать, как она говорит. У нее красивый голос, и она всегда произносит что-то, чего я не ожидаю.

– Ты поэтому перебралась сюда из Лондона? Захотела куда-нибудь в другое место?

Ее взгляд перескакивает с края дорожки на стволы деревьев, коротко мазнув по мне, и возвращается по лужайкам.

– Примерно.

Господи, не провоцируй так мое любопытство, женщина!

– Подожди! Ты была в бегах. Тот случай с позвонком спинозавра – ты уже делала это раньше. Ты рецидивистка.

На этот раз она совсем не смеется. Почему она не смеется?

– В целом близко к моей ситуации, да. Жизнь в бегах.

– Слишком личное? – Очевидно. Как такое в принципе могло произойти? У меня великолепный радар на всякую слишком личную ерунду. Может, его надо периодически смазывать, чтобы не сломался?

К моему облегчению, она отвечает:

– А, нет, это нет. Просто история провалов.

– Этим меня не впечатлишь. Я ношу титул чемпиона графства по провалам.

Билли с интересом обводит меня взглядом с ног до головы, и мне кажется, что я буквально чувствую ее ироничные мысли: «Провалы? У тебя? Ну да, конечно».

Знала бы ты, Билли.

– Ливерпуль был не первым моим выбором. Я попробовала в Эдинбурге, в Дублине, в Глазго… Но с неоконченным юридическим образованием и твердой убежденностью, что в юридической конторе не хочешь даже ставить печати или клеить марки, можно рассчитывать лишь на плохо оплачиваемые подработки.

– А на плохо оплачиваемые подработки в Эдинбурге и Дублине можно прожить, только если спишь в машине, – замыкаю круг я.

– И поэтому, – она щелкает пальцами, – я рада, что у меня есть Гомер.

– Звучит как приключение. – Люблю приключения, правда очень люблю. – А как протекает переход от отвращения к юриспруденции к музею с драконами?

– Тяжело, – вздыхает она. – Или вообще никак – это и есть моя проблема. У всех создается впечатление, будто я не справилась и теперь ищу что-то полегче. В то время как я просто стремлюсь, в конце концов, начать заниматься тем, чем всегда хотела, но от чего приходилось отказываться.

– Позволь мне угадать? – Я терпеливо дожидаюсь кивка, прежде чем продолжить. – Твои родители – владельцы юридической фирмы и мечтали, что однажды ты присоединишься к ним. Вы разругались, когда ты бросила учебу на юридическом, и сейчас ты вынуждена сама себя обеспечивать.

Ошарашенная, она раскрывает рот.

– Эй. А ты хорош. Только «родители» – это один отец, и я не вынуждена, а хочу сама себя обеспечивать. Но в остальном очень близко. Или же, – ее лицо бледнеет, – Оливия тебе рассказала?

– Нет, естественно нет, – спешу заверить ее я. – Но в общих чертах такая история объединяет тебя и каждого второго приезжающего сюда человека младше двадцати пяти.

– Черт. – Она бросает палочку от своего эскимо точно в стоящую примерно в двух метрах мусорку на краю дорожки. – А я-то думала, я особенная.

Меткость у нее действительно особенная. Я быстро слизываю остатки ванильного мороженого с палочки, чтобы попытаться сделать так же, однако моя приземляется рядом с урной.

– Минутку, – прошу я Билли, поднимаю палочку и пробую снова. Без шансов. – Ты случайно попала, да?

– Спорим, что у меня получится еще раз? – Она встает между урной и мной, делает шаг ко мне и смотрит прямо мне в лицо. Медленно поднимает раскрытую ладонь, чтобы я отдал ей свою палочку.

Я беру ее, как сигарету, между пальцами и протягиваю ей, словно в замедленной съемке, чтобы подольше растянуть эту неожиданную близость. Она берет палочку, но я не отпускаю и наблюдаю за еле заметной улыбкой в уголках рта Билли. Она так близко и такая красивая, что единственно верным решением было бы отпустить эту проклятую палочку, взять ее за плечи, запустить пальцы ей в волосы и обхватить ладонями ее затылок. И если после этого на ее прекрасных губах все еще будет играть улыбка (в чем я вполне уверен), я бы опустил голову и поцеловал ее. А затем…

Стоп, Бенедикт. Соберись! Абсолютно неправильный порядок действий! Сначала правила, потом поцелуи. Все остальное было бы нечестно.

Я отпускаю палочку и, держа руки при себе, вместо этого улыбаюсь ей:

– Покажи.

Билли не двигается с места. Если это игра, то она намерена победить. Дыхание у меня непроизвольно становится глубже, и я ощущаю, как грохочет на шее пульс.

Прикусив нижнюю губу и откинув волосы в сторону, Билли недолго думая кидает палочку через плечо.

– Ну что? – спрашивает она и демонстративно сует руки в карманы худи. – Попала? Сходи проверь.

Да, лучше мне так и сделать и одновременно напомнить себе обо всех своих мерах предосторожности. Пока я не натворил того, о чем впоследствии буду жалеть.

БИЛЛИ

– Мое уважение, – говорит Седрик, изучая землю вокруг урны, где, конечно же, нет никакой палочки от мороженого. Потому что она у меня в кармане. Потом ему расскажу.

А пока я пытаюсь разобраться со сбивающим с толку чувством невесомости, которое затуманивает голову и отдается в животе. Наша близость только что… Это было прекрасно. И волнующе. Почти как после катания на американских горках: с моим телом творится что-то, что не в состоянии осмыслить мозг, и из-за этого все становится тяжело и легко одновременно. В затылке покалывает от тревоги и желания сделать так снова.

– Такому учат на юридическом? – любопытствует он.

– Надо же как-то с пользой проводить время. – Обуздать эмоции, точно. Это было бы… разумно. – Кстати. А чем полезным занимаешься ты, когда не слоняешься по ступенькам музеев?

– Я ничему не научился на курсе, который бросил, – говорит он, пока мы идем дальше, – и начал новый. Морская биология.

У меня вырывается невольный вздох:

– Звучит здорово.

– Да, так и есть. Мы целый день сидим на пляже, слушаем пение китов и плаваем с дельфинами.

– В реке Мерси, все ясно.

– Именно. А когда потом выныриваем из своих фантазий, препарируем камбал, измеряем водоросли, режем паразитов камбал, измельчаем медуз, чтобы обследовать их на наличие радиоактивных веществ, препарируем паразитов паразитов камбал…

– Потрясающе, на этом остановимся. Я тоже подумывала о морской биологии, но… динозавры бы расстроились, если бы я от них отвернулась. То, что о вас говорят, правда? Вы спасители мира?

Седрик критично смотрит на меня:

– Да ты дерзкая. Естественно, большинство морских биологов – спасители мира.

– А ты – нет?

– Я больше не верю в то, что его можно спасти. – Он выдыхает, и на секунду у меня возникают сомнения, рассуждает он всерьез или дразнит меня. – Но если все-таки можно, то само собой, я хочу быть в деле.

– Само собой. Где ты учишься? «Джон Мурс»?[15]

Нам приходится еще раз придвинуться ближе друг к другу, так как группа велосипедистов оттесняет нас к краю дорожки. Я прислоняюсь плечом к руке Седрика и представляю, как он сейчас положит ее мне на плечи. Я бы не сказала «нет». Честно говоря, мне даже настолько нравится эта идея, что в животе начинает немного покалывать. Увы, он не обвивает меня ни руками, ни другими частями тела, пусть я и подозреваю, что у него была такая мысль. Он… стесняется? Не уверен? Симпатичный, с чувством юмора и все равно застенчивый? Тогда он вряд ли настоящий, и Ливи отправила ко мне иллюзию. Можно ли снова до него дотронуться, чтобы удостовериться, что он реальный? Например, там, где из-под одежды выглядывает татуировка?

К сожалению, до сих пор Седрик не казался ни неуверенным, ни застенчивым, скорее наоборот. Маловероятно, что он вдруг таким стал.

– В Ливерпульском университете, – отвечает он, по-настоящему меня удивив.

– В Ливерпульском? И я ни разу тебя там не видела? – Я что, слепая? – Я там работаю. В «Sweet & Cheesy».

– Ты работаешь в «Sweesy»?

О’кей, место он знает, а если вообразить себе это тело без футболки и джинсовки – да помогут мне Небеса! – то напрашивается объяснение, что он обходит его десятой дорогой, поскольку просто не похож на любителя нашей сладкой или сырной, но всегда пропитанной жиром выпечки. Мужчин вроде него вероятнее всего встретить в фитнес-студии или салат-баре. В университете такое вообще есть? Большинству студентов и студенток необходима подпитка нервов в виде жира, сахара и углеводов.

– Я работаю там, потому что зависима от безобразия, которое мы продаем в качестве еды, – серьезно объясняю я. – И из-за Нанны, моей бабушки.

– Она тоже зависима, и ты снабжаешь ее капкейками?

Слишком поздно я понимаю, что опять загнала себя в угол. Видимо, это связано со стрессом после собеседования, раз я рассказываю ему вещи, которые обычно держу при себе или доверяю только тем людям, которых хорошо знаю. Хоть их и немного. Либо дело в том, что Седрик действительно внимательно слушает и его ответы звучат обдуманно, как будто он правда интересуется мной, а не отмазывается пустыми фразами. Он мог бы мне понравиться, думаю я. По-настоящему понравиться.

Впрочем, может, на меня потихоньку влияет открытость ливерпульцев, скаузеров. Здесь у всех что в душе, то и на языке, они верят, что лучше говорить слишком много, чем слишком мало, и если я хочу стать одной из них, то, наверно, стоит перестать тщательно подбирать слова, прежде чем их озвучить.

– Нет. Она живет в Бразилии, в Макапе, и все еще думает, что я хожу в университет и добьюсь чего-то в своей жизни. – Я прикусываю губу, потому что прозвучало так, будто я вру Нанне. – Разумеется, я рассказала ей, что бросила учебу, но у нее деменция, и она постоянно об этом забывает. А если я говорю ей по телефону, что иду в кампус, она радуется и не переживает.