Жёлтая виолончель

Он качнулся в сторону, уворачиваясь, взмахнул руками, при этом уронив стоящую на чьём-то столе бутылку с водой, а затем вдруг схватил меня за предплечье и начал вещать с высоты своего огромного роста:

– Ты представляешь, что до меня сегодня дошло? Мы же все под водой! Мы ходим медленно, дышим кое-как, а всё потому, что вокруг вода. Невидимая.

– Это воздух, – возразил я и попытался пройти дальше, но Паша меня не отпускал.

– Э, брат, – он покачал своей большой угловатой головой, увенчанной бесформенным снопом светлых волос, – ты неправ. Воздухом дышать можно. Я вот что придумал. Надо поставить насос. И качать воду в космос.

– Так же воздух выкачаешь, – сказал я машинально, хотя не пытался вникать в его бред. – И дышать нечем будет как раз.

– Ага, – кивнул он. – Это я не учёл. Надо будет подумать.

Он выпустил меня и двинулся дальше, похожий на огромную тощую башню, которая не падает только потому, что её в нужный момент подхватывает ветер.

Я, наконец, добрался до своего места и уселся на потёртый полуразваливающийся офисный стул, собираясь заняться делом. Но тут же громогласный и бодрый голос Паши заполнил собой зал:

– Внимание, внимание! Прошу послушать меня несколько минут.

Молодёжь за компьютерами зашевелилась, нехотя оторвалась от работы, и постепенно все взгляды обратились на Пашу. Я заметил, что из угла, где был сооружён из гипсокартонных стен небольшой кабинет, появился Левин. Тоже приготовился слушать. На лице его было написано тревожное ожидание, смешанное с недоверием. Глазки бегали, руки двигались непрестанно, то хватаясь друг за друга, то шевеля пальцами, то обвисая вдоль тела.

– Так дальше жить нельзя! – провозгласил Паша. – У нас уже довольно большая команда. А бардак страшный. Проектов куча. Каждый документацию хранит, как придётся. И даже код лежит у всех в разных местах.

– Так заказчики же, – возразил маленький чернявый паренёк возле окна, Эдик Панченко.

– Что заказчики? – не понял Паша.

– Ну, мы вот, к примеру, у заказчика код храним. Где они скажут, – пояснил Эдик.

– Ну, заказчики – это да, – согласился Краматорский, дёрнул шеей, махнул рукой и продолжил. – Но есть же у нас свои проекты. Что-то же мы и своё кодим.

– Чего-то кодим, – кивнул Эдик.

– Ну вот, – развёл руками Паша. – Надо установить систему контроля версий. Общую для всех. СиВиЭс какой-нибудь.

– CVS – вчерашний день, – возразил светлый полноватый парень слева от меня, Андрей Селюков. – На Subversion надо переходить.

Из-за стенки, разделяющей офисное пространство на несколько зон, послышались голоса:

– Лучше уж Перфорс!

– Да вы что? Гит круче всего!

Я грустно подумал про себя, что уже не причисляю себя к молодёжи. Им лишь бы что-нибудь новенькое попробовать. Услышат незнакомое слово – и сразу тянутся к нему. Новая технология, круто. А я наоборот. Стараюсь держаться за знакомое, испытанное. Старею.

Левин, до сей поры молчавший, сказал негромко, не очень уверенно:

– Перфорс-то, между прочим, платненький.

Паша Краматорский обернулся к нему:

– Так купим! Мы же позиционируем себя как современную динамичную компанию. Неужели мы не можем софт легально покупать?

Глаза Левина бегали по помещению, стараясь не натыкаться ни на чьи взгляды.

– Надо подумать, посчитать… – пробормотал он.

– Посчитаем, – заверил его Краматорский. – И ещё одно дело есть. Надо нам какой-то процесс вводить. Для начала давайте ревью кода, что ли.

– У нас же ресурсов не хватает, – возразил Эдик. – Баги фиксить некогда, а ты говоришь – ревью.

– Э, – сказал Паша. – Ну, тогда давайте хоть по утрам митинги проводить. Десятиминутные. Вроде как стендап. Каждый рассказывает, чего делает и будет делать в течение дня.

– Не хватит десяти минут, – сказал Эдик. – Нас тут уже тридцать человек с хвостом. Да и зачем?

– Как зачем? – возмутился Паша. – Надо же постепенно как-то развиваться! Пусть каждый хоть по десять секунд выступает, что ли. Завтра начнём. В десять.

– У меня завтра экзамен, – сказал Селюков. – С утра. Так что я опоздаю.

– Ну, в следующий раз поучаствуешь, – сказал Паша. – Или вот что. Давайте прямо сейчас попробуем. Пусть каждый быстро скажет, чем сейчас занимается и что собирается делать оставшуюся часть дня.

– Всё-таки не понимаю я, зачем, – вздохнул Эдик. – Мы и так по два отчёта каждый вечер шлём.

– Давай с тебя начнём, – проигнорировал Паша его замечание и ткнул рукой в меня.

– Э, – сказал я. – Тестирую пользовательский интерфейс портала «Суперкредит», тест план номер 2. Ну, и параллельно Элемента поддерживаю.

– Понятно, – сказал Паша. – Андрей следующий.

– Стоп! – вмешался Левин неожиданно резко. – Какой ещё Элемент? Павел, мы, кажется, уже договаривались.

– Жора… – Краматорский замахал руками. – Ну, перспективная же вещь! Мы для этого же всё…

– Перспективки сомнительные, – перебил Левин. – Никакого прогресса. Никто не заинтересовался. Прибыли не вытанцовывается.

– Не могу согласиться, – сказал Паша.

– Павел! – Левин насупился. – Проект Элемент закрыт! И больше чтобы в ваших отчётиках я словечка о нём не видел. Или у вас свободное время есть? Так могу ещё работкой загрузить. Заказчики-то есть перспективненькие.

Паша хотел что-то возразить, но не решился.

– Хорошо, Жора. Но давай всё-таки говорить «приостановлен».

– Пусть так, – согласился Левин. – До лучшего времечка.

– Продолжаем, – сказал Паша, и все стали рассказывать о своих задачах на сегодня. Я отвернулся к монитору. Передо мной была открыта чёрная текстовая консоль. Я хотел что-то в ней набрать, но пальцы не слушались, и я просто тупо смотрел в неё, как в бездну. Через несколько минут подошёл Паша.

– Ты это, – сказал он тихо, – код на всякий случай сохрани.

– Само собой, – ответил я.

– Левин тебя вызывает.

Я встал из-за стола и направился в закуток Левина. Открыл дверь. Левин сидел в кресле и читал какую-то бумажку. Выглядел он, прямо скажем, не очень. Одного возраста со мной, но уже сильно плешивый, руки дрожат, живот висит между ног.

– Присаживайся, – сказал он, придвигаясь ближе к столу.

Я сел.

– Ты, наверное, в курсе, – начал он, – что мы в этом зданьице как бы не совсем легально находимся?

– Ну да, – ответил я. – Слышал.

– Это вроде как образовательное учрежденьице. И работать здесь могут только те, кто образовательные услуги оказывает. Я, как мог, оттягивал, но ходят слухи, что может быть проверочка…

Он замолчал. Я ожидал продолжения.

– Я просто что подумал, – его глаза спрятались под стол и начали там шарить. – Раз ты заговорил про Элемента, значит, есть у тебя немного свободного времени… Придётся нам школу организовать.

– Что за школу? – не понял я.

– Преподавать что-нибудь. Мы с Павлом подумали – проще всего тестирование.

– А я при чём?

Левин усмехнулся.

– А кто же ещё преподавать будет? Павел не хочет, а студентики уж больно выглядят несерьёзно…

– Я тоже вроде как не хочу, – перебил я.

Левин нахмурился, но лишь на секунду, а затем продолжил с ухмылкой:

– Не отказывайся. Всё равно придётся тебе. Если хочешь, можешь помощника взять из студентов. Денег доплатим.

– Доплатим?! – я почувствовал, как кровь приливает к голове. Постарался успокоиться. Встал. – Ты зарплату когда выдашь хотя бы?! Я уже два месяца ничего не получал!

Левин убрал с лица усмешку и отстранился от стола.

– Что-то нервишки у тебя не очень, – заметил он. – Не могу я зарплату пока. Заказчики тянут. А один вообще пропал. Ты представляешь?

– Нет, – ответил я, возвращаясь на стул.

– Сейчас, – Левин отвернулся к сейфу, открыл его и долго копошился там. Через пару минут протянул мне мятую бумажку в двадцать долларов. – Держи. Это авансик, будем считать. За школу. Из своих отдаю, учти.

Я с некоторым сомнением принял доллары:

– Что же я буду преподавать?

– Да неважно, – ответил Левин. – Я наберу людей, которым лишь бы что, только бы денежек поменьше платить. Почитай в Интернете статейки про теорию тестирования. Водички полей побольше. Да, и вот ещё что. Мне выделили соседний класс. Там надо будет машинки поставить. Я достал сильно бэушных десять штук. Постарайся их завести, виндушечку установи, сеточку сделай. Диск вот, – он подвинул мне поцарапанную коробку с самописным диском, на котором было написано чёрным маркером «windows XP» и ещё цепочка символов, означающая лицензионный ключ.

– Когда это всё? – спросил я.

– Ну, после работы, конечно, – ответил Левин. – Хотя бы пару раз в неделю. А начнём, как только людей наберём. Я постараюсь побыстрее. Так что машинками займись, не откладывая, лучше бы сегодня. Ключ от кабинета вот.

Я принял ключ.

– Ладно, – сказал я. – Но насчёт зарплаты ты подумай.

– Стараюсь, как могу, – Левин деланно приложил руку к сердцу. – Ладно, иди.

Я, словно во сне, шёл к своему компьютеру, проклиная себя за то, что согласился. С другой стороны, в кармане у меня лежали живые двадцать баксов, а это само по себе было фактом отрадным.

Я взглянул на экран монитора. На чёрной консоли светилась надпись: «Есть желание крепкий».

– Что? – не понял я. Набрал на клавиатуре: «Что?»

Заскрежетал винчестер. Прошла минута, и я прочитал одно слово – «Сохранить». Я попытался понять, что бы это значило.

Я открываю глаза. Скорее всего, меня заставил проснуться запах. Да, я чувствую запах. И это было бы здорово, если бы запах не был таким отвратительным. Я лежу на скамейке лицом в собственной блевотине.

Чуть приподнимаюсь. Рукой пытаюсь вытереться. Фу. Холодно, темно. Ощущаю сильную давящую боль в правом боку. Что это ещё? Стараюсь выпрямиться сидя, так вроде бы полегче. Среди извергнутых мною остатков еды лежит недоеденная горбушка батона, вся испачканная в мерзкой субстанции. Еле сдерживаюсь, чтобы не извлечь её и не догрызть. Брезгливость чуть перевешивает голод.

Замечаю, что льёт дождь. Не очень сильный. Понимаю, что дрожу. Где я? Скамейка в парке. Недалеко горит тусклый фонарь, конусом света выделяющий на фоне темноты кусочек мокрой асфальтовой дорожки.

Болит горло. Что мне делать? Я точно тут долго не протяну. В животе жжёт. Надо идти куда-то, где есть крыша. Зачем я ушёл с остановки? Где она? Мои босые ноги наступают в лужу, и от этого по телу пробегает новая волна дрожи. Начинают стучать зубы.

У меня же есть ключ. Может быть, это тот самый, от класса, который мне дал Левин? Я могу пойти туда, на работу. Только где она? Скорее, скорее, туда, где тепло…

Съёжившись под дождём, иду наобум. Тяжело искать то, что находится неизвестно где, если не знаешь, где находишься сам. Может быть, есть ориентиры, которые я смогу узнать?

Сквозь синюю пелену всё выглядит незнакомым. Приближающийся забор, распахивающаяся калитка… Нет, это не та, через которую я заходил на территорию университета… Так это был университет? Пытаюсь припомнить таблички на входе. Они расплываются в памяти, и я не могу разглядеть буквы на них.

Что с моей головой? Это совсем не похоже на похмелье. Что со мной сделал Иванов? Или дело совсем не в нём?

Так. Я всё-таки что-то помню. Например, это Москва. Точно Москва. Что я знаю о Москве? Её основал Юрий Ногорукий… Нет, Долгорукий. Хотя нет. Где-то я точно читал, что это неправда. Тогда кто основал? Вспоминается какой-то Кучка. Или какая-то Кучка. Какая Кучка? Какие я вообще знаю кучки? Ну, Могучая кучка… Если она могучая, то вполне могла основать Москву…

Кусты, постриженные причудливыми параллелепипедами, преграждают мне путь. Обхожу. На одном из кустов болтается голубая грязная тряпка. В моей голове рождается какая-то мысль, но я никак не могу понять, о чём она. Затем срываю тряпку с ветки, вытираю об неё озябшие ноги и рву на две половины.

Так… Что ещё я помню? Если человеку всё время говорить, что он свинья, то он начинает хрюкать. Но из каждого свинства можно извлечь кусочек ветчины. И гусь свинье не товарищ. Как странно. Почему все пословицы про свиней? Наверно, свиньи – выдающиеся существа. Помнится, на них испытывают медикаменты. И стреляют в них, чтобы учиться обрабатывать раны. И даже, кажется, была история про то, что изобрели восстанавливающуюся свинью. Можно отрезать кусочек, съесть, а свинья будет жить дальше. Да, похоже, что свиньи – это идеал, к которому надо стремиться. Свиньям достаточно только вываляться в грязи и сожрать достаточное количество помоев. Свиньи не совершают революций. У них нет гражданского общества. Идеальная семья – хряк, свиноматка и три розовеньких поросёночка. Боже, куда меня понесло?

С ногами, замотанными в грязно-голубую ткань, идти чуть легче. Дрожь немного спадает. Ещё бы защититься от воды, которая льёт сверху сплошным потоком. Была в прежние времена такая вещь, которая могла мне помочь. Не помню, как называется. Зонд? Нет, зонт. Точно. Вспомнил. Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель.

Тропинка идёт круто вверх. Я карабкаюсь по ней, стараясь наступать на камни, которые меньше скользят, чем коричневая жижа. У меня возникает ощущение, что я это уже переживал раньше. Или видел в кино? Или видел не я?

Куда я иду? Зачем? Чего я хочу? Согреться. Чтобы ничего не болело. Чтобы знать, кто я и где. Как полиция установила мою личность? У меня же не было документов. По крайней мере, мне их не вернули. Может, позвонили кому? Значит, у меня есть друзья или родственники. Или, может, я у них есть в какой-нибудь базе данных с фотографией? Может, я бандит? Да нет, это полный бред, судя по тем обрывкам, которые я уже вспомнил. Хотя, учитывая вспышки гнева, я вполне мог быть знаком с полицией и раньше. Неприятно об этом думать. Не буду. Куда это я забрёл?

Я стою на пригорке, поросшем густой травой. Впереди видны огни города. Кажется, скоро утро. На горизонте небо уже немного светлеет. Огромный город. Как он называется? Что-то простое, знакомое, родное. Силуэты высотных зданий пытаются разбудить мою память.

– Простите. Что вы сказали?

Иванов рассердился:

– Постарайтесь уж хоть капельку сосредоточиться. Мы с вами серьёзнейшим делом занимаемся.

Я снова сидел в его кабинете. Иванов стоял возле шкафа и смешивал какие-то порошки в стакане воды.

– Так что вы спросили? – уточнил я. – Извините, задумался.

– Я спросил, давно ли вы живёте в Москве.

– Можно считать, что давно, – ответил я. – Когда-то учился, в общаге жил, теперь вот комнату снимаю.

– А в деревне когда-нибудь прежде жили? – Иванов сел за стол и пододвинул мне стакан. – Выпейте, пожалуйста.

– Ну, предположим, жил. А что?

– Это очень хорошо.

Я отпил глоток тёплой зеленоватой прозрачной жидкости. Вкус был резким, химическим. Я поморщился.

– Что это? – признаться, я малодушно усомнился в этот момент, а надо ли пить то, что предложил этот странный, недостаточно хорошо знакомый мне человек.

– Ну, считайте, что чай, – ответил Иванов.

– Вы не отравить меня хотите?

– Ни в коем случае. Да не волнуйтесь вы, я сам употреблял подобный состав.

Я успокоился и быстро допил стакан.

– Вот как раз из-за этой жидкости мне и приходится носить перчатки, – как бы между прочим заметил Иванов.

Я насторожился.

– И вы мне только теперь это говорите?

– Да вы не переживайте, – он расслабленно откинулся на спинку. – Во-первых, у вас концентрация заметно слабее. Во-вторых, я специально сделал состав немного безопаснее. А в-третьих, чем меньше нервничаете, тем меньше риск.

Иванов взглянул на свои наручные часы – большие, золотого цвета.

– Оно начнёт действовать минут через пять-семь. За это время успею вам объяснить некоторые важные моменты. Расслабьтесь.

– А как оно должно… действовать? – уточнил я, пытаясь повторить позу Иванова, который сидел в кресле спокойно и безмятежно.

– Реальность должна для вас отступить на второй план, – сказал Иванов. – Я надеюсь также, что ваши подсознательные процессы усилятся. Но посмотрим. Может и вообще не подействовать. Я пока только на себе проверял.

– Так что же случилось с вашими руками? – спросил я. Пока я ничего особенного не чувствовал, кроме металлического привкуса во рту.

– Знаете, – Иванов в очередной раз поправил очки, которые и без того сидели идеально, – я ведь был раньше врачом. Интересовался психологией. И, наблюдая за некоторыми любопытными случаями, пришёл к выводу, что причиной многих болезней является чистая психология.

– Это же известный факт, – сказал я. – Потому и применяют плацебо.

– Да, – согласился Иванов. – Но всё намного сложнее, чем думает большинство людей. Вы знаете, к примеру, что такое автоиммунные заболевания?

– Вроде нет.

– Это случаи, когда организм начинает принимать свои собственные ткани за чужеродные. Бывают разные формы, но суть приблизительно одна. Так вот – я уловил некую связь между душевным состоянием пациента и возникновением таких болезней. Провёл простейшие эксперименты, которые были возможны в моём тогдашнем статусе. Из трёх наблюдаемых мной случаев в двух я смог значительно улучшить клиническое состояние.

– А в третьем? – спросил я.

– Это не имеет отношения к делу, – он недовольно наморщил лоб. – Но с тех пор я задался целью научиться лечить болезни без лекарств и операций.

– Многие этим занимаются, – заметил я.

– Да? – в голосе Иванова послышалось удивление и недоверие.

– Ну, как же… Экстрасенсы всякие, колдуны, биоэнерготерапевты и прочие шарлатаны.

– А, вы об этом, – разочарованно вздохнул Иванов. – Нет, я имею в виду вполне реальную помощь больным. Ну, я не думаю, что внушением можно вылечить перелом, но, скажем, дисбактериоз кишечника или, тем более, вегетососудистую дистонию – почему бы и нет?

– Вы сознательно назвали болезни, которых не существует?

Иванов усмехнулся.

– В общем, да. Но надеюсь, что вам удастся убедиться в эффективности моего метода. Я думаю, что он намного мощнее, чем я даже сам могу себе представить в данный момент. И доказательство этого, кстати – то, что произошло со мной в результате внушения. Пусть результат и оказался негативным.

– Не только внушения, – поправил я, – но и приёма неизвестного галлюциногена.

– Ну, строго говоря, вы правы, – согласился Иванов. – Но лично я уверен, что напрямую с химией это не связано. Так вот, у меня после нескольких опытов над собой развилась аллергия на очень большое количество пищевых продуктов. Не могу не только есть, но и дотрагиваться. Иногда и мельчайшей пылинки достаточно, чтобы мне стало плохо. Знаете, все годы, что я страдаю этим заболеванием, мне ужасно хочется шоколада. Он даже снится мне почти каждую ночь. Однажды я не вытерпел и съел маленький кусочек. Сердце начало колотиться бешено, я весь покраснел, лицо распухло, дышать стало тяжело. Потом вырвало, и в себя я приходил несколько суток, несмотря на приём горы таблеток. И хочу признаться, что это меня не останавливает. Я всё ещё надеюсь когда-нибудь снова попробовать хоть крошку. Пусть и ценой таких же страданий. Вот если у меня с вами что-нибудь толковое выйдет, обязательно попробую.

– А что должно выйти? – уточнил я.

– Узнаете. Кстати, как ваши ощущения? Действует лекарство?

– Пока ничего особенного не чувствую.

– Да? – лицо Иванова заметно погрустнело. – А попробуйте-ка покрутить головой.

Я повернул голову влево. Эффект был настолько неожиданным, что я на мгновение потерял способность дышать. Всё, что я только что видел, размазалось в нерезкие разноцветные струи, а затем стало блёкнуть и размываться. Я осторожно вернул голову в прежнюю позицию. Изображение оставалось нерезким и колеблющимся. Я не мог разобрать в нём реальные детали – они превратились в цветные пятна, висящие к тому же очень далеко от меня.

– Ага, побледнели! Значит, всё-таки действует! – интонация Иванова была торжествующей.

Я сглотнул. Мне было страшно. Я почти не чувствовал своего тела. Голова кружилась, и я словно висел в середине огромного мутного шара, лишённый какой бы то ни было опоры.

– Профессор, – я и сам не знал, почему я назвал его профессором, – сколько это будет продолжаться?

– Эффект спадает постепенно, – ответил Иванов. Голос теперь отчего-то раздавался сбоку. – Думаю, в норму вы вернётесь через пару часов.

– Не уверен, что выдержу, – прошептал я. Всё снова кружилось.

– Я помогу, – сказал Иванов. – Представьте себе, что вы идёте вперёд по тропинке в лесу.

Я попытался представить. Прямо передо мной из цветных пятен вырисовывались неясные силуэты деревьев. Мне стало не по себе. Я не привык к тому, что мир вокруг меняется с такой ужасающей быстротой. Мне хотелось закрыться рукой от толстых шершавых стволов, которые выплывают из тумана мне навстречу, но я не представлял себе, где мои руки и как ими пошевелить. Я начал часто дышать. Это придавало хоть какое-то ощущение реальности.

– Вы что-нибудь чувствуете? – спросил Иванов.

– Страх, – ответил я.

– А физически? – уточнил Иванов.

– Тошноту. Или что вы имеете в виду?

– Не имеет значения. Продолжим. Вы идёте по тропинке вперёд. Лес понемногу расступается, и впереди открывается огромное поле, засеянное пшеницей. Оно залито солнечным светом.

Деревья проплыли мимо меня, оставив впереди светлый прогал, в котором я не мог ничего разглядеть из-за слишком яркого света. Я попытался посмотреть вниз и вдруг увидел свои ноги. Они находились где-то очень далеко внизу и шли по узкой, размытой в пространстве тропинке.

– Профессор… – пробормотал я. – Доктор…

– Вы выходите на поле, – продолжал Иванов спокойным голосом. – Прокладываете себе путь прямо сквозь пшеницу. Тяжёлые, налитые зерном золотые колосья достают вам до груди.

– Можно это остановить? – выдавил я. Иванов не ответил.

Я шёл вперёд против своего желания. Колосья… Да нет, совсем это не было похоже на колосья! Меня окружало море шевелящихся грязно-коричневых щупальцев. Я погружался в него всё глубже, и не было никаких способов вырваться.

– Профессор! – крикнул я. – Сделайте что-нибудь!

Я ощутил своё сердце, которое колотилось в груди с невозможной частотой.

– Вы приближаетесь к деревянному дому, – снова заговорил Иванов. – И видите перед собой дверь, закрытую на огромный амбарный замок.

– Герман Иосифович, я не могу! – закричал я.

– Давайте-давайте, – сказал Иванов. – Дальше без меня.

Я приближался к двери. Видимо, от страха всё вокруг снова закружилось, и я напрягся, чтобы удержать картинку приемлемой чёткости. Отчего-то я чувствовал необходимым прожить эти секунды по-настоящему. Но мне было очень страшно.

Я увидел свою руку. Тонкая, беспомощная, словно чужая, она щупала пространство далеко впереди. Наткнулась на замок. Я почувствовал в теле дрожь. Рука дёргала замок, пытаясь открыть, и дверь, сколоченная криво из покрытых корой горбылей, тряслась. Замок вдруг стал разваливаться на ржавые бесформенные куски. Он настолько истлел, что превратился практически в труху. Дверь угрожающе распахнулась, будто изнутри подул сильный ветер. И он нёс собой холодную жуть.

Я двигался в дом, в темноту и холод. Навстречу мне не то выплывало, не то прорисовывалось лучиком света изображение старого кресла с гнутыми ножками. В кресле неподвижно сидела старуха. Её лицо казалось одновременно и строгим, и добрым. На плечи был наброшен мохнатый платок, а седые волосы растрёпаны. Я вроде бы знал её, и от этого ощущал необъяснимый страх. Она зашевелилась, взглянула в мою сторону, и на её лице отразилось недовольство. Морщины на лице затряслись, губы зашевелились. Я не слышал её слов, но понимал, что она меня ругает. Она схватилась за подлокотники, и я понял, что она хочет встать, чтобы направиться в мою сторону. Мне стало страшно. Но темнота вокруг вновь сгущалась, окружая и меня, и старуху. Через мгновение я уже ничего вокруг не видел, но чувствовал, что темнота сейчас сожрёт и меня.

Я закричал. Впереди была только тьма. Она кружилась и затягивала. Мне было больно. Сердце билось очень часто. Всё тело словно горело, а в правой части живота что-то давило и резало. Я всё ещё пытался идти вперёд.

Дождь перестал. Но меня трясёт от холода. Я понимаю, что у меня температура. В районе пятки ноет натёртая об обмотки мозоль. Утро. Навстречу движутся синие люди. Они косятся на меня с отвращением. Я ковыляю по узкой улочке, высматривая глазами скамейку. Чтобы немного отдохнуть.

Голова снова начинает кружиться. У меня нет сил идти, и я хватаюсь рукой за подвернувшуюся чугунную ограду. Знакомый узор. Жёлтая виолончель. Почему я всё время вспоминаю про эту виолончель? Узор на ограде – пара кованых листочков. Никакой виолончели.

За оградой – голубое здание, похожее на куб, с широким крыльцом. Я приближаюсь к нему сбоку.

– Это же то место, – шепчу я.

Я работал здесь раньше. Вон там, на четвёртом этаже. Я вглядываюсь в окна сквозь синюю дымку и вижу, что стёкла выбиты, рамы обуглены, а на штукатурке вокруг – следы копоти. Здесь был пожар. Когда? Почему?