Увещание к подвигам добродетели. Сборник бесед святого отца нашего Иоанна Златоустого духовно-нравственного содержания

Посему умоляю вас, истребим змия, заключим зверей, умертвим их и отсечем лукавые помыслы мечем духовным, дабы и нам не угрожал Пророк тем же, чем угрожал земле Иудейской: онокентавры тамо вселятся, и ежеве и змии (Ис. 13, 22). Ибо есть люди хуже онокентавров. Они необузданы, как звери, живущие в пустыне. Таковы бывают по большой части юноши; поелику, предавшись свирепым страстям, скачут и прыгают, необузданно носясь всюду, и нимало не заботясь о должном. Но всему причиной их отцы, которые… на детей своих долгое время смотрят равнодушно, когда они живут необузданно, не имея целомудрия, бесчестят себя, предаваясь любодеянию, играм, посещая бесчестные зрелища, тогда как для предупреждения любодеяния надлежало бы соединить сына брачным союзом с женой целомудренной и мудрой; она удержит мужа от безрассудного образа жизни и обуздает его. Ибо блуд и прелюбодеяние от того и происходит, что юношам дают свободу. Если бы он имел разумную жену, то стал бы заботиться о доме, о славе и чести. Но ты скажешь, он еще молод; и я знаю это. Но если Исаак на сороковом году от рождения вступил в супружество, и до сего времени хранил девство (Быт. 25, 20): то тем паче в благодатном состоянии юноши должны иметь сие любомудрие. Но что мне делать? Вы не только не хотите пещись о их целомудрии, но смотрите равнодушно, когда они бесчестят, оскверняют себя и предаются различным порокам, не зная того, что польза брака зависит от сохранения чистоты тела, без которой нет никакой пользы от брака. А у вас бывает противное.

Когда дети ваши уже осквернят себя бесчисленными пороками, тогда соединяете их узами брака; но уже тщетно и напрасно. Но вы говорите: надобно ожидать того времени, когда сын сделается знаменит и прославит себя делами политическими, а о душе нимало не печетесь, но равнодушно смотрите на ее падение; от того-то у нас во всем такое смешение, расстройство и беспорядок, что мы не заботимся о душе, пренебрегаем необходимым, и все попечение обращаем на дела маловажные. Неужели ты не знаешь, что ты ничем лучше не можешь облагодетельствовать сына своего, как сохранив его от нечистоты блуда? Поелику нет ничего драгоценнее души: кая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет душу же свою отщетит (Мф. 16, 26)? Но любовь к богатству превратила и ниспровергла все, и истребила истинный страх Божий. Как тиран разрушает крепость, так и она ниспровергла души людей. И потому мы не печемся ни о спасении детей, ни о своем собственном, заботясь только о том, чтобы сделаться богатыми и оставить богатство своим наследникам, а сии своим, и так далее; и таким образом мы только передаем свое имущество другим, а не обладаем оным сами. Отсюда-то происходит безумие, от сего люди свободные делаются хуже рабов: ибо мы рабов, если не для них, то по крайней мере для себя, наказываем, но способные не пользуются и сим попечением, но по нашему мнению хуже рабов. И что я говорю о рабах? Участь детей наших хуже скотов; об ослах и лошадях мы более заботимся, нежели о детях. Если кто имеет лошака, тот всячески старается найти лучшего конюха, который был бы честен, не вор, не пьяница, и знал свое дело. Если же нам нужно дать наставника сыну; то мы просто без всякого выбора принимаем кого случится, хотя нет ничего важнее сей должности. Ибо какое искусство сравнится с искусством образования души и просвещения ума юноши? Человек, знающий сие искусство, должен быть внимательнее всякого живописца и ваятеля. Но мы о сем нимало не стараемся, а обращаем внимание только на то, чтобы он выучился говорить. И о сем заботимся только для богатства. Ибо он учится не для того, чтобы уметь хорошо говорить, но чтобы обогащаться, так что, если бы и не умея говорить, можно было приобретать богатство, то мы не стали бы заботиться о сем. Видишь ли, какую силу имеет над нами страсть к деньгам? Как она все покорила под власть свою, и связала нас как невольников и скотов, и влечет куда хочет? Но что нам пользы от таковых обличений? Мы вооружаемся против сей страсти словами, а она побеждает нас делами. Впрочем, мы не перестанем поражать ее словами уст наших, и если от сего будет какая польза, то она будет простираться и на нас, и на вас. Если же вы не оставите прежних пороков, по крайней мере мы со своей стороны сделали все. Бог и вас да освободит от сей болезни, и нам да подаст случай приобресть похвалу чрез вас: Ему слава и держава во веки веков.

Аминь.

Беседа 14

О кротости и дерзости и о прочих добродетелях и пороках[15]

Великое нужное нам тщание, чтобы знать, в чем состоит кротость и в чем дерзновение; тщание необходимо потому, что с этими добродетелями смешиваются пороки, с дерзновением – дерзость, с кротостью – малодушие. Каждому должно смотреть, чтобы предаваясь пороку, не приписывать себе добродетели… Итак, что такое кротость и что малодушие? Когда мы, видя других оскорбленными, не защищаем их, а молчим, это – малодушие; когда же сами, получая оскорбления, терпим, это – кротость.

Что такое дерзновение? Опять то же самое, т. е. когда мы ратоборствуем за других. А что дерзость? Когда мы стараемся мстить за самих себя. Таким образом, великодушие и дерзновение на одной стороне, а дерзость и малодушие на другой. Кто не щадит себя, тот едва ли будет сожалеть о других; и кто не мстит за себя, тот едва ли оставить без защиты других. Ибо когда душа наша свободна от страсти, то она способна и к добродетели. Как тело, освободившись от горячки, укрепляется в силах, так и душа, если не предана страстям, делается сильною. Кротость есть признак великой силы; чтобы быть кротким, для этого нужно иметь благородную, мужественную и весьма высокую душу. Неужели ты думаешь, что мало нужно силы (душевной), чтобы получать оскорбления и не возмущаться? Не погрешит тот, кто назовет такое расположение к ближним даже мужеством; ибо кто был столько силен, что преодолел и другую; т. е. здесь две страсти: страх и гнев; если ты победишь гнев, то без сомнения преодолеешь и страх; гнев же ты победишь, если будешь кроток, а если преодолеешь страх, то окажешь мужество. Наоборот, если не победишь гнева, то окажешься дерзким; а не победив его, не будешь в состоянии преодолеть и страх, и, следовательно, окажешься малодушным, и будет с тобой тоже, что, например, с телом, которое так бессильно и расслабленно, что не может вынести никакого труда: оно скоро изнуряется и от холода и от жара; таково свойство тела расслабленного, а крепкое выдерживает все. Еще с великодушием, которое есть добродетель, смешивается расточительность; также бережливость есть добродетель, но и с ней смешиваются корыстолюбие и скупость. Сравним их между собой. Расточительный не есть человек великодушный. Почему? Потому, что кто предан тысячи страстей, тот может ли быть велик душой? Он таков не от того, что презирает деньги, но от того, что покоряется другим страстям, подобно как человек принужденный разбойниками повиноваться им, не может быть свободным. Не от презрения к деньгам происходит расточительность, но от неуменья распоряжаться ими; ибо если бы можно было и удержать их и предаваться удовольствиям, то он, конечно, сделал бы это. Кто употребляет деньги, на что следует, тот великодушен; поистине велика душа та, которая и не раболепствует страсти и почитает деньги за ничто.

Также бережливость есть добродетель; эта добродетель свойственна тому, кто употребляет деньги, на что следует, а не просто без разбора. Скупость же – не добродетель. Тот (бережливый) издерживает все на нужное; а этот (скупой) и при самой настоящей нужде не касается своего имущества. Бережливый – брат великодушного. Таким образом поставим вместе великодушного с бережливым, а расточительного со скупым; ибо последние оба страдают малодушием, а первые оба отличаются великодушием. Подлинно великодушным мы должны назвать не того, кто тратит деньги безрассудно, но кто употребляет их на нужное; равно как скупым и сребролюбивым – не бережливого, но того, кто не употребляет денег и на нужное. Сколько имущества расточал богач, облачавшийся в порфиру и виссон? Но он не был великодушен; потому, что душа его была одержима жестокостью и тысячами вожделений; а такая душа может ли быть великой? Великодушен был Авраам, который на принятие странников употреблял все свое имущество, закалал тельцев и, когда нужно было, не щадил не только имущества, но и самой души своей.

Итак, если мы видим, что кто-нибудь приготовляет роскошную трапезу, насыщает блудниц и тунеядцев, то не будем называть его великодушным, но весьма малодушным. Ибо, смотри, скольким сам он служит и раболепствует страстям, чревоугодию, безмерному сластолюбию, самоугодию; а кто одержим столь многими страстями и не может освободиться ни от одной из них, того можно ли назвать великодушным? Следовательно, тогда в особенности и надобно назвать его малодушным, когда он много тратит; ибо чем больше он тратит, тем больше показывает владычество над ним страстей; если бы они не столько имели над ним силы, то он столько бы и тратил. Напротив, если мы видим, что кто-нибудь никому из подобных людей ничего не уделяет, но питает бедных и помогает нуждающимся, и сам довольствуется трапезой не роскошной, того мы должны назвать великодушным; ибо поистине великой душе свойственно не думать о собственном удовольствии, а заботиться о других.

Скажи мне: если бы ты увидел кого-нибудь, кто бы, презирая всех тиранов и вменяя ни во что их повеления, облегчал страдания притесняемых ими, не признал ли бы ты это делом великим? Так точно мы должны рассуждать и здесь. Страсти суть тираны. Если мы будем презирать их, то сделаемся великими; если будем освобождать от них и других, то – еще более великими. Это справедливо. Ибо кто делает добро не себе только, но и другим, тот выше не делающих ни того, ни другого. Если бы кто, из угождения тирану, одного из подчиненных его стал бить, другого притеснять, третьего оскорблять, неужели мы назовем его великодушным? Отнюдь нет, и тем менее, чем он был бы важнее. Так точно и здесь. У нас есть душа благородная и свободная; расточительный предает ее на биение страстям; назовем ли же великодушным того, кто терзает самого себя? Отнюдь нет. И так будем помнить, что такое великодушие и расточительность, что бережливость и скупость, что кротость и малодушие, что дерзновение и дерзость, дабы, различая их друг от друга, мы могли благоугодно Господу провести настоящую жизнь и сподобиться будущих благ, благодатию и человеколюбием Единородного Сына Его, с Которым Отцу вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков.

Аминь.

Беседа 15

О смиренномудрии[16]

Ничто не может так обуздывать и воздерживать нас, как смиренномудрие, когда т. е. мы бываем скромны, смиренны и никогда нисколько не мечтаем о себе. Ведая сие, и Христос, когда приступал к преподаянию духовного того учения, начал с увещания к смиренномудрию, и, отверзши уста, наперед постановил этот закон сими словами: блажени нищии духом (Мф. 5, 3). Кто намеревается строить большой и великолепный дом, тот полагает и основание соответственное, чтобы оно могло выдержать тяжесть, которая в последствии будет лежать на нем: так и Христос, начиная возводить в душах учеников великое здание любомудрия наперед полагает увещание к смиренномудрию, как твердое и непоколебимое основание, – первую и нижнюю часть здания, зная, что когда эта добродетель вкоренится в сердцах слушателей, то и все прочие добродетели могут уже безопасно назидаться. Следовательно, когда нет в человеке этой добродетели, тогда он напрасно, попусту и без пользы будет трудиться, хотя и совершит все прочие добродетели. Как человек, построивший дом на песке, хоть и подъял труд, но не получил пользы, потому что не положил надежного основания: так, сколько бы кто ни сделал добра, без смиренномудрия, погубит и испортит все. А смиренномудрие разумею не то, что на словах и на языке, а то, что в сердце, от души, в совести, – что видеть может один Бог. Эта добродетель, одна и сама по себе, достаточна к умилостивлению Бога, что и доказал мытарь. Не имея ничего доброго и не могши похвалиться хорошими делами, он сказал только: буди милостив мне грешнику (Лк. 18, 12), и вышел праведнее фарисея; между тем это были слова еще не смиренномудрия, но искреннего сознания. Смиренномудрие состоит в том, когда человек, признавая в себе великие совершенства, нисколько не мечтает о себе: а сознание – в том, когда человек, будучи грешником, сам исповедует это. Если же не сознавший в себе ничего доброго, исповедав то, чем он был, так преклонил Бога на милость: то каким дерзновением будут пользоваться те, которые могли бы указать на множество своих добродетелей, скрывают, однако ж, все оные, и ставят себя в числе последних? Так сделал и Павел: будучи первым из всех праведников, он называл себя первым из грешников (1 Тим. 1, 15); и не только называл себя так, но и был убежден в этом, узнав от Учителя, что и сделавши все (повеленное), мы должны называть себя рабами, ничего нестоющими (Лк. 17, 10).

Вот в чем состоит смиренномудрие! Подражайте Павлу вы, у которых есть добрые дела; а мытарю вы, которые обременены грехами. Будем признавать себя такими, каковы мы на деле; будем ударять в грудь и заставлять душу свою нисколько не мечтать о себе. Если мы будем в таком расположении, то оно послужит у нас достаточным приношением и жертвой, как и Давид сказал: жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19). Не сказал только: смиренно, но еще и: сокрушенно; а сокрушенное переломлено, и уже не может, хоть и захочет, подняться вверх.

Так и мы, не только смирим нашу душу, но и сокрушим; а она сокрушается, когда постоянно помнит о своих грехах. Когда так смирим ее, она, если и захочет, не будет в состоянии подняться до гордости, потому что совесть, подобно узде, будет удерживать ее от надмения, будет укрощать и умерять во всем. Таким образом возможем мы обрести и благодать у Бога: елико, сказано, велик еси, толико смиряйся, и пред Господом обрящеши благодать (Сир. 3, 18). А кто обрел благодать у Бога, тот не почувствует никакой неприятности, но может и здесь, с Божией благодатью, легко перенести все несчастья и избегнуть уготованных там грешникам наказаний, потому что благодать Божия будет ему везде предшествовать и во всем содействовать к добру. Ее да удостоимся получить все мы, о Христе Иисусе Господе нашем, чрез Которого и с Которым, Отцу, вместе со Святым Духом, слава ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 16

О том, что невозможно работать Богу и мамоне[17]

Ничто не приводит в такое помешательство рассудок, как привязанность к предметам временным. Зная это, удаляйтесь, сколько возможно, от мира и воздерживайтесь от дел плотских; ибо от них происходит потеря не в случайных, а в самых высших благах.

Человек, слишком занятый делами настоящей жизни, не может надлежащим образом усвоять предметов небесных; но по необходимости, заботясь о тех, лишается этих. Не можете, сказано, Богу работати и мамоне (Лк. 16, 13). Последуя одному, по необходимости надобно оставить другого. И об этом гласит самый опыт. Те, которые посмеваются над страстью к богатству, те-то наиболее и любят Бога, как должно. Напротив те, которые высоко ценят богатство, как первое благо, слабейшую имеют любовь к Богу. Ибо душа, быв однажды пленена любостяжанием, уже нелегко и неудобно может удерживаться, чтобы не сделать или не сказать чего-либо такого, что прогневляет Бога, так как она делается уже рабой другого господина, и притом такого, который повелевает ей все, противное Богу. Итак, вотрезвитесь и пробудитесь и, размыслив о том какого господина мы рабы, возлюбим только Его власть; возрыдаем и оплачем прежнее время, в которое мы работали мамоне; свергнем однажды навсегда ее тяжкое, несносное иго и будем постоянно носить иго Христово, легкое и отрадное; ибо Христос не повелевает ничего такого, что внушает мамона. Она повелевает быть врагами всем; а Христос напротив – всех ласкать и любить. Она, привязав нас к праху и пыли (таково – золото), не дает нисколько, даже ночью, вздохнуть свободно;

а Христос освобождает нас от этой излишней и неразумной заботы, повелевает собирать сокровища на небесах, – не неправдой в отношении к другим, а собственной правдой. Мамона после стольких трудов и скорбей не может даже остаться с нами, когда мы там будем терпеть наказания и злострадать за исполнение ее внушений; она даже увеличит для нас пламя; а Христос, даже когда повелевает дать ближнему чашу холодной воды, не попустит нас и за то лишиться награды и возмездия, но воздаст с великой щедростью. Итак, не крайне ли безрассудно пренебрегать столь кроткое и столь великими благами изобилующее владычество, и работать властителю неблагодарному и непризнательному, который ни здесь, ни там не может никакой пользы принести последующим и повинующимся ему? Но не то одно худо, и не то одно вредно, что он не может избавить преданных казни: а и то еще, что он, как я сказал, подвергает бесчисленному множеству зол людей, покоряющихся ему. Ибо весьма многие из тех, которые там будут наказаны, будут терпеть наказание именно за то, что служили деньгам, любили золото и не вспомоществовали нуждающимся. Чтобы не потерпеть и нам того же, будем расточать (сокровища) бедным; освободим свою душу и от здешних зловредных попечений и от будущих, за то уготованных, мучений. Приготовим себе оправдание на небесах; вместо стяжаний земных соберем сокровища не истощаемые, сокровища, которые могут сопутствовать нам на небо, могут защитить нас в опасности и умилостивить того Судию. Да будет же ко всем нам Его благоволение и ныне и в тот день, и да насладимся с великим дерзновением благ, какие уготованы на небесах любящим Его, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым отцу, вместе со Святым Духом слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 17

О любви ближних[18]

Нет блага, которое не происходило бы от любви. Будем же укреплять любовь друг к другу; ибо исполнение закона любы есть (Рим. 13, 10). Не нужно нам ни трудов, ни подвигов, если мы любим друг друга; это – путь, который сам собой ведет к добродетели. Как на большой дороге, кто найдет ее начало, тот идет по ней, не нуждаясь в проводнике; так и в любви улови только ее начало, и тогда она поведет и направит тебя. Любы, говорит апостол, долготерпит, милосердствует, не мыслит зла (1 Кор. 13, 4). Пусть каждый размыслит с самим собой, как он поступает в отношении к самому себе; так же пусть поступает и в отношении к ближнему. Никто не завидует себе, желает себе всех благ, предпочитает себя всему, старается делать все в свою пользу. Если таким же образом мы будем расположены и к другим; то прекратятся все бедствия, не будет ни вражды, ни любостяжания. Кто станет отнимать у себя самого? Никто, а скорее, совершенно напротив. Итак, будем иметь все общим. Если мы будем делать это, злопамятство не будет иметь места.

Кто станет злопамятствовать против себя самого? Кто станет гневаться на себя самого? Напротив не прощаем ли мы себе все? Если таким же образом мы будем расположены и к ближним, то злопамятства никогда не будет. Но возможно ли, скажешь, любить ближнего, как себя самого? Если бы этого не исполняли другие, то ты справедливо мог бы думать, что это невозможно; если же исполняли, то очевидно, что у нас не бывает этого по нашему нерадению. С другой стороны, Христос не заповедует ничего невозможного, так что многие даже превзошли Его заповеди. Кто же исполнил это? Павел, Петр, весь сонм святых. Впрочем, если я скажу, что они любили ближних, то не скажу ничего важного; они любили врагов так, как другой не мог бы любить близких к себе. Кто из нас решился бы идти в геенну за близких к себе, имея возможность войти в царство? Никто. Но Павел решился на это за врагов, бросавших на него камнями и бичевавших его. Какое же мы будем иметь оправдание, какое извинение, если мы друзьям не оказываем и малейшей части той любви, какую Павел оказывал врагам? И еще прежде него блаженный Моисей за врагов, хотевших побить его камнями, желал быть изглажденным из книги Божией (Исх. 32, 32). Также Давид, видя гибель врагов своих, говорил: аз есмь пастырь согрешивый, а сии что сотвориша (2 Цар. 24, 17); и, имея Саула в руках своих, не хотел умертвить его, но оставил в живых, тогда как сам подвергался опасности. Если же так было в Ветхом завете, то можем ли получить прощение мы, живущие в новом, и не достигшие даже той меры любви, какой достигли они?

Если мы не войдем в Царство Небесное, аще не избудет правда наша паче книжник и фарисей (Мф. 5, 20); то как мы войдем в него, если будем иметь меньше их? Любите, говорит Господь, враги ваша, и будете подобными Отцу вашему, который на небесах (Мф. 5, 44, 48). Люби же врага; не ему ты чрез это благодетельствуешь, а себе самому. Как? Делая это, ты уподобляешься Богу. Тот, если будет любим тобой, получит от того небольшую пользу, – он будет любим подобным себе рабом; а ты, если будешь любить подобного себе раба, то получишь великую пользу, – ты сделаешься подобным Богу. Видишь ли, что не ему ты благодетельствуешь, а самому себе? Награда не ему; а тебе. Но что, скажешь, если он зол? Тем большая готовится тебе награда; и за самую злость его ты должен быть благодарным, если он, несмотря на множество благодеяний, остается злым; ибо если бы он не был весьма злым, то тебе не была бы уготована великая награда. Таким образом, самая причина не- любви, возражение твое, что он зол, должно быть побуждением к любви. Если не будет противника, то не будет и случая к получению венцов. Не видишь ли, как борцы наполняют мешки песком и таким образом упражняются? А тебе нет нужды прибегать к этому; жизнь исполнена людей, которые могут упражнять тебя и делать крепким. Не видишь ли, как деревья, чем более колеблются ветрами, тем делаются крепче и плотнее? Будем же и мы долготерпеливы, и сделаемся крепкими; долготерпелив муж, говорит Премудрый, мног в разуме: малодушный же крепко безумен (Притч. 14, 29). Видишь ли, какая похвала первому, и какая укоризна последнему? Крепко безумен, т. е. совершенно. Посему не будем малодушными в отношении друг к другу. Не от вражды это происходит, а от слабости души; если же она будет крепкой, то будет легко переносить все, не потонет ни от чего и войдет в тихую пристань, которой да сподобимся достигнуть все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 18

О милостыне[19]

Апостол Павел в послании к Коринфянам намереваясь излагать учение нравственное переходит к главнейшему из благ, именно говорит о милостыне: о милостыни же яже ко святым, якоже устроих церквам галатийским, тако и вы сотворяйте: по единей от суббот (т. е. день воскресный), кийждо вас да полагает у себе сохраняя, еже аще что благопоспешится (1 Кор. 16, 1–2). Не сказал: пусть приносят в церковь, дабы им не стыдно было приносить малое; но пусть, сберегая мало помалу, увеличивает приношение, и потом покажет его, когда я приду; а до того времени, говорит, отлагай у себя и дом свой делай церковью, ковчегом, сокровищницей; будь стражем священного имущества, самопоставленным домостроителем бедных; человеколюбие дает тебе это священное право. Знаком этого остается и доныне сосудохранительница. Но знак остается, а дела нет. Знаю, что многие из присутствующих опять будут укорять нас и, слыша слова наши, говорить: не будь, просим тебя, тяжел и обременителен для слушателей; предоставь это их произволу, отдай на их волю; ты так стыдишь нас и заставляешь краснеть! Но я не перестану говорить об этом; ибо и Павел не стыдился непрестанно повторять это и настаивать, подобно просящим милостыни. Если бы я говорил: отдай мне и принеси в мой дом, то, может быть, слова мои были бы постыдны; прочем и тогда нет; ибо служащий олтарю, говорит Апостол, со олтарем делится (1 Кор. 9, 13).

Но, может быть, кто будет укорять меня, что я говорю о самом себе. Нет, я теперь предлагаю просьбу о нуждающихся, или лучше, не о нуждающихся, а о вас подающих; потому и говорю смело. Ибо что за стыд сказать: подай Господу алчущему, одень Его, ходящего нагим, прими Его, странника? Владыка твой пред целой вселенной не стыдится говорить: взалкахся и не дасте ми ясти (Мф. 25, 42), тогда как Он ни в чем не имеет недостатка и никакой нужды, и я ли буду стыдиться и сомневаться? нет, такой стыд от диавольских козней. Посему я не стыжусь, но смело говорю: подавайте нуждающимся, и буду говорить громче, нежели сами нуждающиеся. Если бы кто мог доказать и обличить, что, говоря это, мы привлекаем вас к самим себе, и под предлогом бедных, имеем в виду собственную пользу; то это было бы достойно не только стыда, но и тысячи громов, и тем, которые делают это, не следовало бы жить; если же, по милости Божией, мы о себе нисколько не заботимся, но предлагаем вам благовестие безвозмездно, трудясь, хотя не так, как и Павел, однако же довольствуясь своим, то я со всем дерзновением говорю: подавайте нуждающимся, и не перестану говорить это, а не-подающих буду осуждать строго. Если бы я был военачальником и имел у себя воинов, то конечно, не стыдился бы заботиться о доставлении пищи своим воинам; так же много я пекусь и о вашем спасении.