Формула

Я дал ему яд, который хранил у себя последние десять лет – один из моих коллег вывез его с Востока, а состав нам обоим так и остался неизвестен. Собственно, он меня и не интересовал. Я знал, что обнаружить его в организме будет невозможно – ни сразу после смерти, ни через столетие, а смерть наступит в течение сорока восьми часов и толковать её можно будет по-разному. Этого было достаточно.

Паралич мышц наступил мгновенно, смерть пришла через двое суток.

Корабли отплыли без пассажира.

При аутопсии присутствовал целый консилиум, и они сошлись на раке желудка. Я помалкивал – поэтому в мемуарах обо мне забыли.

Разумеется, всех удивило наличие у покойника практически женской груди и почти полное отсутствие мужских детородных органов. Объяснение не было найдено, вследствие чего этот странный факт попал в отчёт и даже кое-какую массовую литературу, но как-то подвис в воздухе.

Я не стал возвращаться во Францию – главным образом, потому, что ещё один заговорщик оставался жив и писал мемуары в своём поместье.

Мемуары мемуарами, но чёрт его знает, что могло взбрести герцогу Виченцскому в голову при известии о моём возвращении.

Собственно говоря, предположить можно.

Именно поэтому я предпочёл устроиться врачом в заморские колонии, где и благополучно затерялся для всех.

– Мне потребуется время. Чтобы. Обдумать. Ваше. Предложение.

Не то чтобы я был в восторге от своего голоса раньше. Но этот оказался наиболее омерзительным. По крайней мере, из тех, что мне приходилось слышать. Моих голосов, я имею в виду.

– Разумеется, – Роман Ильич улыбался. На этот раз – показывая все свои замечательные зубы. Мне приходилось читать, что у некоторых безнадёжно отставших народов это считается признаком агрессии. С безнадёжно опередившими народами всё наоборот.

– Конечно. Могу я предложить вам свое гостеприимство? Или вы предпочитаете размышлять на нейтральной территории?

Насколько много он знает? Собственно говоря, что ещё он знает – из того, что известно, а тем более, пока неизвестно мне?

Надо ли мне убраться отсюда – или достаточно будет переместиться?

– Пожалуй, останусь. Судя по всему, лишняя спальня у вас найдётся.

– И не только, Эдуард Сергеевич.

– Я смею надеяться и на санузел… в пределах досягаемости.

– Не беспокойтесь. Вам помогут его достигнуть… в случае чего.

Похоже, я опьянел. Во всяком случае, ситуация стала казаться проще. Очень тревожный симптом.

Расслабься. Не трезвей. Никаких демонстраций. Грабить или убивать тебя никто не собирается. По крайней мере, в прямом смысле – и не сейчас.

– Дана, проводи гостя. И оставайся с ним.

Внутри этот дом гораздо больше, чем снаружи. Просто какой-то грёбаный подземный гараж.

Какой у нас уровень?

Я падаю на прохладные простыни. Делаю это медленно, …падаю глубже, …ещё глубже.

Что-то горячее и пахучее прижимает меня сверху.

В состоянии алкогольного опьянения член подводит меня крайне редко. Говоря точнее – несколько раз он пытался. Но мне всякий раз удавалось его вразумить.

По крайней мере, до сих пор.

Во рту девушки Даны он превратился в нечто бесформенное. И агрессивно настроенное против принятия какой-либо формы.

Это тоже тревожный симптом?

Или, наоборот, обнадёживающий?

– Итак, что ещё вы от меня скрывали, уважаемый сенсей?

Тамсанарп материализовался в своём полноценном облике, что свидетельствовало о полной серьёзности. Тем не менее, виноватого выражения на его вневременной физиономии не наблюдалось. Не то, чтобы я ожидал увидеть там раскаяние. Скорее, это был готовый ответ, что встревожило меня ещё больше.

– Возможно, вы тоже считаете, что наделили своей милостью не того человека? И наступило время внести коррективы? В том смысле, чтобы добро не пропадало втуне?

Гномон простёр руки вперёд, как будто отстраняясь от такого прискорбного заблуждения.

– Данный ход событий весьма неожидан, признаю…

– Есть ли у меня возможность выпутаться? Например, плюнуть на всё и разворошить-таки это осиное гнездо? Предположим, он просто блефует…

Тамсанарп покачал головой.

– Спеша на встречу с вами, я проанализировал ситуацию. Безусловно, всё обстоит именно известным нам обоим образом.

– Хотите сказать, вы не могли меня предупредить?

Мой собеседник покачал головой ещё раз. С ласковым выражением на лице.

– Вы не совсем понимаете…

– …сказать точнее – совсем не понимаю.

– Возможно. Да, так будет точней, благодарю вас. Я не советчик. Я не более чем вестник. И, разумеется, то, что у вас называют, не побоюсь этого слова, консультант.

– Так консультируйте. Каким, мать его, образом мне выпутаться?

Кажется, его голова скоро начнёт качаться практически безостановочно. Да хрен с ним – пусть оторвётся и скажет что-нибудь полезное, катясь по полу.

– Я ввожу вас в игру и информирую о правилах. Не более того. Игрок – вы.

И это не компьютерная игра, в которой после надписи “GAME OVER” жизнь продолжается своим чередом.

Похоже, я крупно вляпался.

При всех своих недавно обретённых талантах.

Которых, впрочем, пока никто не отнимает.

Я пихнул в бок девушку Дану. Она немедленно сползла головой на мой живот и потянулась ручкой в район промежности.

– Разбуди своего хозяина. И спроси его, с чего мы начинаем. Подожди. После того…

Мне давно следовало бы выбросить этот хренов бумбокс и купить новый. С другой стороны, есть что-то тёплое и даже человеческое в привычке заикаться на CD-дисках, когда на него слишком долго не обращают внимания. Обычно хватает одного тёплого взгляда – реже, потряхивания. Возможно, стоило отнести его в мастерскую – но почему-то я думаю, что это не поможет. Или даже вызовет новые осложнения. Он прямо-таки терпеть не может чужие руки.

Другая его привычка – взрываться с шёпота на крик в режиме FM. Вероятно, вы сталкивались с подобными вещами. Обычно мы склонны грешить на эфирные помехи. Но у меня такое происходит только при исполнении любимых песен.

Ещё одна веская причина держать в спальне такую древнюю машинку, не так ли?

Тем не менее, странно просыпаться глубокой ночью под выпуск новостей…

– …Спасибо, что остаётесь с нами. По крайней мере, ещё какое-то время. Возможно, лучше бы вам было сейчас находиться совсем в другом месте. …Ха-ха-ха.

Это что ещё за хреновина?

Я сел на кровати, оглядываясь на темноту и вслушиваясь в тишину.

Через несколько секунд начал различать контуры предметов. По крайней мере, это не чужое неизвестное место.

Что мешало мне щёлкнуть ночником?

Озарить это пространство светом и убедиться, что мои джинсы и сигареты лежат на тех местах, что я бросил их вчера?

Вы будете смеяться.

Что-то находилось за балконной дверью, и мне совершенно не хотелось его видеть.

Тем более, показывать ему себя.

Рядом с кроватью у меня нет ни одного тяжёлого предмета – за ненадобностью. Если вы замечали, эта самая надобность всегда возникает совершенно неожиданно.

Можно, конечно, спрятаться под одеяло, но я не уверен, что в моём возрасте это так уж помогает.

Балконная дверь распахнулась как раз в тот момент, когда я на неё уставился. Что-то бросилось на меня. Не слишком большое, – на уровне моих коленок, насколько я мог понять, квадратное и, скорее всего, очень зубастое.

При этом, оно молчало.

Понимаете – эта тварь бросилась на меня, не издавая ни звука.

Ничто не готовит нас к таким испытаниям. В любимых фильмах даже акулы, пираньи, или, скажем там, особо злобные черви при нападении издают ужасающие вопли.

Молчаливое нападение – это не только вызов традициям, но и попрание всех канонов жанра.

…Так что, кричать пришлось мне – все эти бесконечные секунды, часы или сутки, на протяжении которых тварь приближалась.

Возможно, имеет смысл закачать другую мелодию для мобильника?

Я имею в виду – специальную мелодию для Веронички. Хотя, что бы это могло быть? «Greensleeves»? Маловероятно. Скорее, «Smoke on the water». В общем, что-нибудь громкое и жизнеутверждающее. Насчёт громкости мобильников у меня особое мнение. В нужный момент ты их не слышишь – и это портит тебе карьеру, или разрушает личную жизнь. В ненужный, когда, например, ты сидишь на премьере в президентской ложе, они вопят, как Шарапова на корте, – и это тоже не улучшает ни твоей карьеры, ни личной жизни. В общем, всё относительно.

– Я тебя разбудила?

Тварь за окном медленно растаяла в сумеречном свете. Сколько же сейчас времени?

Я протиснулся мимо девушки Даны – кстати говоря, она отнюдь не спешила выполнять порученное. Так или иначе, говорить с одной женщиной в присутствии другой я не могу. Никогда не мог. А если мог, то назвать это «говорить» у меня просто не повернётся язык.

– Ты так и не ответил.

– Я… обдумываю.

– Вот как? А мне казалось, дело совсем простое.

Это дело, пожалуй, что и простое. Хотя, не настолько, раз ты звонишь между ночью и утром. Или бессонница замучила?

– У тебя всё в порядке?

Короткая пауза. Но, всё-таки пауза.

– Да, пожалуй. Кто-то звонил только что. И молчал в трубку. Я подумала, может, ты…

Никогда так не поступаю – может пару раз по застенчивой юности. Помню, я добыл телефон соседки из дома напротив и звонил, когда она выходила на балкон. Была раньше такая традиция – обсиживать по вечерам балконы и пялиться во двор. Иногда переговариваясь при этом или просто обмениваясь приветственными взмахами. Эпохой раньше люди собирались на лавочке. В наши дни прячутся за шумозаграждающими пластиковыми окнами. Так вот, соседка спешила в комнату, а я, разумеется, молчал. Но очень уж давно всё это было.

– Нет, не я. Ошиблись номером, скорей всего.

– Да, наверно. Но в тот момент мне показалось, что кто-то просто слушает.

– Ты насмотрелась сериалов. Или начиталась Дина Кунца.

– Скорей всего. Извини, что разбудила. Досыпай.

Слушая короткие гудки, я вдруг понял, что беспокоюсь.

Конечно, мелочь – да вот только много ли места в моей нынешней жизни остаётся для мелочей? Я казался себе человеком, о котором забывают, когда он выходит из комнаты. Получилось, что это не так. Во всяком случае, как ни крути, Вероничка, в известной степени, человек из моего окружения, а значит, дело заслуживает какой-никакой проверки.

Девушка Дана неслышно приоткрыла дверь.

– Вас ждут. Проводить?

Нас было трое в этой полутёмной подземной комнате. Не то чтобы она была мне так уж незнакома, но чувствовал я себя здесь, в очередной раз, препаршиво. Из-за того, что никогда не мог определить глубины её местонахождения. Из-за того, что, в моём представлении, комнаты не бывают сами по себе, а здания, частью которого она, скорее всего, являлась, я не мог представить даже приблизительно. Из-за того, что я, в сущности, не был уверен, та ли эта комната, что и в прошлый раз. Или, тем более, позапрошлый.

В сущности, всё это, наверно, можно было разузнать. Только зачем? На этой службе мне вполне хватало собственных секретов. А также чужих, от которых не удавалось увернуться – в результате, я был набит секретами под завязку. Тайна подземной комнаты (или комнат) могла оставаться исключением. По крайней мере, пока.

Итак, нас было трое – рейхсляйтер Борман, профессор Бергауз, и я.

Я – полковник Отто фон Хайниге, вообще говоря, уже несколько лет как убитый свободолюбивым патриотами страны, название которой я так и не смог – или, точнее, не успел запомнить.

Вру. Просто не хочу его называть.

Через некоторое время я воскрес (нет, «ожил» звучит всё-таки скромней). Сменил внешность, имя и место службы. Технически это было нетрудно – мои родители, к сожалению, давно умерли, сестёр или братьев я не имел. Жениться как-то никогда не приходило мне в голову; знакомые… теперь вряд ли они могли меня узнать. Таким образом, новой жизни ничто не препятствовало. Точнее говоря – об устранении препятствий не надо было думать…

Отказаться от этого предложения было невозможно. Уж слишком неправдоподобно большая работа была проделана теми, кто, в конечном счёте, остановился на моей кандидатуре. А привычка с уважением относиться к свому и, особенно, чужому труду засела во мне с детства. Была, конечно, и ещё одна причина. …Впрочем, нет. Убирать меня в тот момент не имело никакого смысла. Вот потом – совсем другое дело. Тем более – сейчас.

Впрочем, я отвлёкся. Вернуться к своей биографии можно и позже.

– Вы уверены, что… увидели это правильно?

Как обычно, лицо Бормана мало что выражало. Может быть, вежливый интерес к собеседнику. Естественно, не для профессора. Ему смотреть на лица было необязательно.

– Похоже, на этот раз я даже не остался в одиночестве?

Рейхсляйтер перевёл взгляд на меня.

– Именно так, герр профессор. Поэтому нас интересует, возможно ли какое-то отклонение от данной вероятности? Предположим, путём внесения некого непредусмотренного действия?

Профессор помотал коротко стриженой головой.

– Я думал об этом. Я искал – и ничего не нашёл. Мы только видим эти образы, господа. В данном случае, я очень хотел бы ошибиться.

Очень маловероятно. Собственно говоря, совсем невероятно. Мы знакомы почти пять лет, и за это время профессор Бергауз не ошибся ни разу. Иногда следовать его рекомендациям казалось полным безумием – но результат неизменно сходился. Конечно, в особо сложных случаях мы сверялись с другими… специалистами. В нашем распоряжении их было немало; впрочем, это не тот случай, когда количество имеет значение. Даже если профессор оказывался в меньшинстве – а то и в полном одиночестве, прав был он. Изредка его не слушали, что приводило к самым печальным последствиям. В последний раз – к этому неожиданному поражению на Волге.

Зато два года назад никто, кроме профессора и фюрера не считал, что время настало. Само собой, план «Барбаросса» существовал, – но высший генералитет воспринимал его как-то теоретически. Скажем, как некие большие учения. По-моему, многие до последнего момента оставались в уверенности, что вся операция ограничится перемещением флажков на картах.

Надо признать, что со штабной точки зрения, насколько она мне доступна, мы действительно не были готовы. К тому же, разведка сообщала о численном превосходстве русских в авиации и о скоплении у границы каких-то новых непробиваемых танков. …Тем не менее, в назначенный час всё это началось, – и вермахт попёр вперёд по сто километров в день, словно не замечая противника. Танки, самолёты, огромные массы солдат, – всё, о чём предупреждали фюрера, действительно существовало. Но каким-то непостижимым образом, буквально рассыпалось в пыль при нашем приближении.

К сожалению, вскоре ситуация изменилась.

Фюрер торопился закончить дело. Ему внушали, что наши ресурсы вот-вот иссякнут. Он хотел добить врага, пока тот не опомнился.

Профессору в те времена виделись сплошные неприятности. Возможно, правильным решением было бы сделать паузу. Обустроить приобретённые территории. Провести переговоры, возможно, даже заключить перемирие. Демаркировать новые границы, через которые на нашу сторону потянулись бы миллионы жителей.

В конце концов, на черта нам сдалась эта Москва? Тем более, Сибирь?

Особенно если учесть, что они, так или иначе, стали бы нашими через некоторое время?

Тем не менее, получилось то, что получилось.

И если сейчас выйдет то же самое, последствия можно предсказать, не обладая никакими талантами.

– …Хорошо, – может быть, тогда что-то более конкретное? Пригодное для принятия практических решений? Согласитесь: «смертельный огонь с неба» – это как-то слишком по Нострадамусу.

Достаточно бесполезное дело – задавать вопросы, ответы на которые тебе, в сущности, известны. Точнее говоря, ты их каким-то образом предчувствуешь. Рано или поздно это начинает происходить – общение с моей публикой не проходит даром.

– Герр полковник, мне не дано выйти за свои пределы. С вашей помощью я научился разбираться в современном оружии, но… представьте, как мог бы Нострадамус описывать эти новые танки? «Разящие огнём железные колесницы без коней, неуязвимые и никому неизвестные доселе»?

– Это довольно точное описание.

– Но что бы оно могло сказать его современникам?

Борман тронул меня за рукав.

– Пойдёмте, Отто. Благодарю вас, профессор.

Мы обменялись рукопожатиями.

Насколько я помню, никто и никогда не называл меня в присутствии Бергауза полковником.

Девушка Дана уверенно шла по тёмному коридору. Меня она вела за руку. Наверно, со стороны это выглядело ожившей картиной Валледжо.

Беззвучно отпихнула дверь босой ногой, приглашающе подтолкнула.

Роман Ильич сидел в кресле, одетый в обломовский халат, и помешивал в руке бокал. Вид у него был ровно как у человека, разбуженного в самое неподходящее время, но по крайне неотложному делу.

В отличие от меня.

Надеюсь, я выглядел, как рекламный парень, который выныривает из бассейна со стаканом свежевыжатого сока в зубах. В чём-то он прав. Тратим свой дар по мелочам. Собственно говоря, почему тратим? Используем…

Некоторое время мы сидели, посматривая друг на друга и попивая. Девушка Дана пристроилась на нижнем этаже, поглаживая мне коленку.

Интересно – у него что – нет от неё секретов?

Или он собирается расчленить её на пятьдесят восемь кусков сразу по окончании разговора?

– Так нечестно, Роман Ильич. Я уже минут десять ожидаю услышать от вас что-нибудь вроде: «И что?»

Самсонов посмотрел на меня поверх очков.

– И что?

Мыслей он читать не умеет – но перемену в моём настроении уловил. Что ж, вот такой я парень. Люблю выпить и потрахаться. От чего прихожу в совершено благодушное расположение духа.

Плана у меня пока не было – так, какие-то неясные контуры. Зато была довольная улыбка на блудливой физиономии.

Планы я вообще недолюбливаю – предпочитаю плыть по течению. В конце концов, это течение может оказаться твоим. Или не твоим – тогда, по крайней мере, меньше устанешь.

– Вы меня убедили. Или она. …Не знаю, кто больше. Во всяком случае, нам стоит попытаться. В смысле – нам с вами. Хотя и не в том смысле…

Роман Ильич кивнул, улыбнулся куда-то в сторону и вылил в себя содержимое стакана – чем бы оно ни было.

– Не продолжайте, Аркадий Сергеевич… Вы – лингвист, знаю.

– В смысле, могу договориться до…

– …чего угодно.

Самсонов наполнил бокалы, не сводя с меня заинтересованного взгляда.

– Не могу понять. Это ваше опьянение…

– Да, могу его изгнать. В любой момент. Но какой в этом смысл?

Надеюсь, я веселился от души. Для верности, опрокинул ещё.

– Когда мне писать заявление?

Самсонов пожал плечами.

– Завтра… через неделю. Главное, что вы согласны. Сроками нас никто не лимитирует.

– Если можно – дня через два. Я хотел бы хорошо выглядеть. Всё-таки, момент ответственный.

Я погладил девушку Дану по голове. Похоже, этой голове уже ничто не угрожало. Или… ничего? Мы живём в непростые времена – поди пойми, каков этот современный русский язык. В школе меня ловили на этом несколько раз. Не отличницы, что характерно. …Или те просто продавали им свои секреты?

Ни в коем случае не собираюсь плохо отзываться об отличницах. С каждым годом среди них всё меньше очкастых зубрил и всё больше привлекательных отвязанных девчонок. Просто такие уж они продвинутые. Наверно, даже трахаться начинают раньше остальных.

– Аркадий Сергеевич?..

– Если можно, доставьте меня домой.

Разумеется, доставиться я могу и сам. И не только домой. Но почему бы не покататься на такой замечательной машине?

Рейхсляйтер сделал мне знак остановить машину. Мы вышли и молчали, пока не отошли достаточно далеко. Два неприметных гражданских – учителя или, скажем, инженеры – прогуливаются в чистом поле, наслаждаясь погожим летним утром.

Вообще говоря, по мне это выглядит крайне подозрительно – если они не гомики, то наверняка что-нибудь затевают. Но у рейхсляйтера свои представления о том, как вести дела, а начальник здесь всё-таки он.

– Что скажешь, Отто?

Борман не смотрел в мою сторону, но я всё равно начал с того, что пожал плечами.

– Похоже, у нас проблемы, шеф.

– И знаешь, какая из них основная?

Он остановился, пожевал сорванную травинку. Это не помогло. Рейхсляйтер сорвался на крик:

– Я совершено не представляю, как доложить об этом фюреру! По сути, нам только что отчётливо сказали, что поражение неизбежно.

М-да, действительно. Обычно профессор говорил так определённо только о победах, – какими бы фантастическими они не казались. Иногда он допускал варианты. И только сегодня, точнее позавчера, мы получили однозначно отрицательный ответ.

– Фюрер возлагает на операцию «Цитадель» большие надежды. Он полностью уверен в успехе. И я сказал бы – да, для этого есть все основания. Если судить по данным разведки…

– …В данных разведки чего-то не хватает! И это «что-то» погубит фюрера, рейх и нас.

Борман отбросил травинку. Помолчал. Заговорил своим обычным голосом, спокойно и негромко.

– Подведём итоги, Отто. Через два месяца мы будем разбиты. Менее чем через два года рейх рухнет. Профессор Бергауз может быть неправ, но я не стал бы на это полагаться. Полагаться имеет смысл только на себя.

– В любом случае, через эти самые два месяца многое для нас прояснится.

– Ты хочешь сказать, станет очевидным?

Я кивнул.

– Скорее так. И у нас останется примерно два года на то, чтобы принять какие-то меры.

Борман посмотрел на небо, потом на меня.

– А теперь скажите, полковник, – что вы думаете о Новой Швабии?

Похоже, в последнее время мне мало что снится. Может, и вовсе ничего.

Тем более странно было проснуться примерно в пять утра, уже сидя на кровати и с относительно открытыми глазами.

Учитывая время года, за окном было почти светло. Я прошлёпал в ванную, плеснул на физиономию холодной водой и задумался.

Вероничка и таинственные звонки. …Набрать её номер? Скорее всего, меня не пошлют, но выглядеть это будет как-то глупо.

Сходить посмотреть? По сути, ещё глупее, но не так очевидно. Само собой, если никому не попадаться на глаза. И я знаю отличный способ, как это сделать.

Ещё в подъезде мне стало ясно – что-то здесь происходит, и хорошим это никак не назовёшь.

Я материализовался перед дверью, распечатал её ровно настолько, чтобы войти и огляделся. Мне приходилось тут бывать раза два от силы, но улучшенная планировка ещё не делает из трёхкомнатной квартиры лабиринта. Справа слышны какие-то звуки – туда и повернём. На данной стадии дверь положено распахивать пинком.

Вероничка стояла раком поперёк кровати со связанными за спиной руками и задранной до шеи ночнушкой. Вот уж не думал, что она их носит.

Компанию ей составляли четверо – три бритоголовых громилы в одинаковых чёрных костюмах и белых рубашках с расстёгнутым воротом, а также дамочка азиатской внешности в ещё более чёрном кожаном комбинезоне.

Скажите на милость, зачем этим уродам такое маркое и приметное обмундирование? Насмотрелись фильмов с Джейсоном Стэтомом?

Один из громил держал в руках некий снаряд, вроде блендера ( именно его жужжание я услышал раньше) и задумчиво целился им Вероничке в то самое, хорошо мне знакомое место. Другой придерживал её за щиколотки. Третий с интересом смотрел на происходящее. Дамочка не делала вообще ничего – то есть стояла, прислонившись спиной к стене, скрестив руки на груди и занавесив глаза голубоватыми очками.

При моём появлении троица уродов удивлённо повернулась.

Удивляться было отчего. Я забыл упомянуть, что не хожу на редкие в мой жизни подвиги под собственной личиной. Помните, Бэтман и все прочие парни? В моём случае объяснение, конечно, совсем другое – но сути это не меняет. Вот только с фантазией у меня слабовато. Сплошные голливудские штампы – при этом, зачастую, по три в одном. Так что случайных свидетелей можно тут же везти в психушку.

Итак, наши действия?

В сущности, я могу вырубить их ровно тремя движениями. Но есть ли необходимость марать руки?

Думаю, никакой.

Первый из уродов немедленно развернулся и воткнул своё орудие в промежность второму. Тот издал шипящий звук и рухнул навзничь, обеими руками пытаясь затолкнуть обратно хлынувшую во все стороны вперемешку с кусками брюк и мяса кровь. Третий выхватил из кармана что-то вроде карандаша и сунул её первому в глазницу. Пристукнул сверху ладонью. Посмотрел, как тот падает. Наклонился, вытащил предполагаемый карандаш из затылка и бережно спрятал. Подошёл к стене и ударился об неё головой. Медленно начал оседать, царапая воздух пальцами – кровь, набирая силу, заструилась по голому черепу.

Дамочка не двинулась с места.

Только смотрела с любопытством – и мне стало ясно, что с ней ничего не выйдет.