Нейроклеть

– Ты в вагоне московского метрополитена, – пришёл ему ответ.

– Гипити, это я знаю, – шепнул он. – Как я тут оказался?

– С вами всё в порядке? – его кто-то трогал за плечо.

Олежа поднял голову, выразил лицом сложную эмоцию, должную обозначить, что он просто развлекается, такова его сиюминутная прихоть, и вообще, возможно, он видеоблогер и инфлюэнсер, поэтому и ведёт себя вне социальных рамок, и тут понял, что пропустил ответ.

– Гипити, – сказал он снова. – Что я тут делаю?

– Ты едешь.

– Гипити. Куда?

– На станцию метро Аэрофлот зелёной ветки московского.

– Молодой человек, – его снова потрепали по плечу.

Он посмотрел в мир, и понял, что на него пристально смотрят все окружающие, человек десять, а рядом с озабоченным лицом стоит сухенькая старушка с античной авоськой в руке.

– Я хорошо, – ответил он, и осторожно, чтобы не закружилась голова, встал. – Нормально. В порядке. Да!

– Может быть, набрать дежурного? – спросила старушка.

Олежа не нашёлся, что ответить. Вместо этого он засмеялся, пробуя наглядно изобразить, что не нуждается ни в какой помощи. Старушка оскорблённо отвернулась и стала что-то бормотать себе под нос.

– Гипити, – шепнул Олежа, – как я сюда попал?

В интерфейс ничего не пришло. Ни образа, ни текста, ни картинки. Что-то сломалось. Олежа понял, что сейчас его накроет волна паники. Было в этой мысли, наряду с пугающими эмоциями, и что-то освобождающее. Он даже с некоторым удовольствием пустил в воображение видение того, как он, безобразно размахивая руками, кидается на пассажиров, а те испуганно жмутся за лавки. На мгновение – но мгновение сладкое, торжественно-победительское! – он отдался этому образу, и потом не без труда задавил его.

Вагон раскрыл двери, и Олежа увидел, что неподалёку освободилось место. Старушки видно уже не было. Скорее всего, она вышла. Олежа торопливо, чтобы не попасть в движении на момент трогания вагона и не показаться окружающим неловким, шагнул к сиденью. Голос сверху сделал предсказание про то, что впереди всех пассажиров ожидает будущее в виде станции метро Академическая, створки схлопнулись, вагон качнуло, и под скрежетание поезд понёс Олежу дальше – куда? Зачем?

Направиться другим маршрутом, когда задумался – дело, в общем-то, вполне себе ординарное. В детстве он сколько раз, выходя в магазин, оказывался в итоге у забора школы. Но метро – это что-то новенькое. Поездка в метро предполагала, что он спустился вниз, миновал рамки, достал из кошелька проездной, прошёл через турникет, спустился вниз по эскалатору, дождался поезда, отыскал двери, и вошёл внутрь. Куча последовательных действий, сложнопредставимых с точки зрения автоматизма. Ещё можно понять обычную прогулку по неправильному пути. Но вот это вот всё… Лунатизм какой-то получается.

– Гипити, – снова позвал он. – Ты здесь?

Поезд снова затормозил, впустив внутрь двух остроухих лисичек. Смешливые девчонки в рыжих гривах, легкомысленных платьицах (ноль градусов! ноль!), чулочках едва выше колен и сапожках остановились на площадке перед дверями, смеясь о чём-то своём, понятном лишь представителям вульпес-вульпес. Олежа обратил внимание, что из-под коротких юбок у них торчат хвосты. Пассажиры старательно не смотрели в их сторону.

– Я здесь, – неожиданно пришёл ему голос. – Ты попал сюда, спустившись по входу номер четыре станции метро Новые Черёмушки московского метрополитена.

– Гипити, зачем? – спросил Олежа, но ответа снова не получил.

Лисички, тем временем, передвинулись поближе к сиденьям и, как стало мниться Олеже, начали исподволь оглядывать его и хихикать. Он незаметно проверил ширинку: всё в порядке. Тогда он сделал независимый вид, зачем-то посмотрел на телефоне время, и заёрзал, предлагая интерпретировать это окружающим как раскованность. Лисички синхронно прыснули, и до Олежи долетело зажёванное спазмами смеха слово «задрот». Он отвернулся и стал смотреть в другую сторону. Потом, для большей естественности, запустил яндексомузыку и всунул в уши по джабре: лучший из подарков, полученных им когда-либо от себя на Новый год.

Пришлось пройти тягомотный квест, чтобы подключиться к вайфаю, но оно того стоило. Как только он огородился от окружающего мира с помощью Билли Айлиш, дыхание восстановилось, пульс пришёл в норму, и реальность перестала быть откровенно враждебной. «Кстати, о пульсе», – подумал Олежа и открыл приложение.

– Те едешь на собеседование, – было написано в окне чата.

***

Ровно в полдевятого позвонили с незнакомого номера. Олежа только что закончил серьёзный разговор с Олей. В коридоре стояли два её чемодана – надо думать, как напоминание о проступке. «Ещё один раз! Хотя бы один! Только один вечер без ужина – и всё, я съезжаю! Тебе ясно? Нет, я тебя спрашиваю! Ты! Ясно тебе? Не отворачивайся!». С балкона ему велено было не выходить.

– Я помню, – сказала ему собеседница таким тоном, будто бы они закончили свой разговор только что, – помню, Олег Леонидович, что обещала набрать вас в восемь тридцать, и уже с решением, но и вы меня поймите. Всё-таки нестандартная ситуация. Открытие новых позиций этого грейда требует согласования на уровне совета директоров. Хотя бы принципиального, я не о визировании даже. Не все сейчас доступны. Органиграмма меняется, штатное. Нет, это, разумеется, на мне, я ни в коей мере не ищу у вас оправданий, просто объясняю ситуацию. Вы меня слышите?

– Да, – сказал он.

Олежа ничего не понимал. Хотел было спросить, не ошиблась ли она номером, но имя и отчество его она назвала верно. Он аж вздрогнул, когда сообразил, что это она ему.

– Я вас очень прошу сдвинуть дедлайн на восток. Через выходные. Мы сможем пообщаться в понедельник в одиннадцать? Я вот говорю, и прямо сердце разрывается, – против ожидания, собеседница легко засмеялась. – Первое впечатление можно произвести только один раз. Поверьте, это не говорит ровным счётом ничего ни о наших процедурах, ни о качестве операционного управления. Просто я вот реально вам скажу, как есть. Ни в одной компании мира не проведут такое назначение в течении нескольких часов. Разве что в непубличных компаниях, с единоличным владельцем. Да и то далеко не во всех. И уж точно не в пятницу после обеда. А мы-то ко всему прочему ещё и торгуемся. На Моэксе и в Лондоне. Нисколько не набиваю нам цену, но это факт. Просто факт. Тем более без профильного образования и релевантного опыта. Видите, какие огромные шаги мы делаем навстречу? Видите, Олег Леонидович? Обещаете нас дождаться?

– Хорошо, – осторожно сказал Олежа.

Ясно было только одно: кредит ему сейчас не впарили, и деньги со счёта не перевели. Хотя какие там деньги. Тысяча двести восемнадцать рублей на Сбере и пять с копейками на накопительном вкладе в ВТБ.

– Спасибо вам, – от души сказала собеседница. – Я у вас в долгу. И поверьте, долго быть должницей я не приучена и не намерена. Хорошего вам вечера!

– До свидания, – сказал Олежа и, услышав гудки, положил телефон на стол.

«Странный какой-то день сегодня, – подумал он. – Фрагментированный». Он чувствовал себя как после той самой попойки в одиннадцатом классе, когда узнал, что заблевал умывальник у Юли, отчего его потом перестали звать на чаепития. Именно тогда он впервые в жизни столкнулся с провалами в воспоминаниях. Сегодня он ощущал примерно то же, за исключением чувства полной разбитости, желания лежать, томительно мыча, перекатываясь с бока на бок, и невозможности уснуть.

Открывать приложение поэтому не хотелось. Он был уверен, что непривычное самочувствие напрямую связано со вчерашним его апгрейдом, и это пугало. Если он не может контролировать своё поведение, то дорога одна: психушка. По стопам старшего братца.

Олежа посидел перед окном, рассеянно созерцая незамысловатую дворовую жизнь: оплывшая горка, а рядом – вспученная из-под чёрного снега земля, покрытая жёлтыми окурышами. По затопленной дороге у подъезда молодая мама с энтузиазмом катает коляску. Молодёжь стоит с жестяными банками в руках и бессмысленно пинает качели. Мелкая бабка раскидывает комья из тазика голубям. А потом что-то внутри волевым спазмом заставило его взять телефон в руки, в состоянии полнейшего безмыслия разблокировать его, и кликнуть в иконку. В чате тут же, словно бы дождавшись наконец дорогого гостя, побежали буквы. «Привет. Скажи Гипити, друг, и задай вопрос».

– Гипити, – сказал Олежа. – Расскажи про сегодняшний день.

Всё внутри его сжалось. Он боялся услышать изложенные ровным железным голосом, иногда путающим ударения, истории про совсем уж что-то хтоническое, невозможное и ведущее к длительному тюремному заключению, к примеру: толкнул старушку, перебежал, хохоча и кривляясь, дорогу прямо перед машиной ГИБДД, уронил в супермаркете бутылку с оливковым маслом, но оказалось, ничего подобного не произошло.

А произошло вот что. Он приехал – в засаленных своих джинсах и потасканном свитере, с подготовленной к покупкам сумкой из Ашана – в высокий, стеклянный, за светлым забором офис, добился прямо на рецепции встречи с эйчар-директором («Так», – сказал себе Олежа; отчего-то это пугало посильнее, чем все его инфернальные фантазии вместе взятые), за пятьдесят пять минут продал себя ей в качестве менеджера, заодно убедив начать продвигать новое направление в работе: нейросети, и получил твёрдое обещание принять решение по нему до конца рабочего дня. В пятницу. В пятницу! Что это вообще было?

Разговаривать с Гипити не хотелось. Было страшно.

Нужно было, конечно, узнать, не случилось ли ещё чего, ну мало ли? Вдруг он нечаянно защитил докторскую или придумал лекарство от, упаси Хосспыдя, альцгеймера. Или рака. Мимоходом. Прямо в вагоне метро. Теперь ничего не было невозможным. Возможным стало всё.

Олежа сосредоточился, продумал формулировку, и начал писать в чате: «Что ещё было сегодня?», а потом передумал и стёр. Нет. Это всё важно, но есть вещи и поважнее.

Он втянул воздух, шумно выдохнул, так, чтобы все тут знали, кто тут босс, и мысленно спросил: «Гипити, как сделать, чтобы не было провалов памяти?».

– Для этого нужно выбрать пункт меню «Локусы», и в нём отжать галочку на «Локусе восприятия», – телепатировала ему Гипити.

– Гипити, и что будет?

– Ты продолжишь воспринимать привычным тебе образом. И также довожу до твоего сведения, что при выбранной опции «Локус коммуникации» твоя речь и мимика, а также отчасти невербалика будут обогащены алгоритмами нейросети. И также довожу до твоего сведения, что на данном отладочном этапе возможны самопроизвольные переключения в статусе локуса. И также довожу до твоего сведения, что передача локуса коммуникации нейросети подразумевает только частичный, но не полный, контроль над телом со стороны нейросети. И также довожу до твоего сведения, что синхронизация воспроизводимого тобой контента с его невербальным сопровождением…

– Гипити, стоп! – сказал Олежа. – Хватит.

Он впустил эту казуистическую абракадабру в себя таким образом, чтобы она упала куда-то в его внутреннюю тьму, никак не соприкоснувшись с функцией осознания. Так он делал всегда, когда сталкивался с юридической документацией. Потому что понятно же: они всё равно напишут там, внизу, под мелкими звёздочками что-то, от чего не отвертишься, и поделать с этим ничего нельзя. Так зачем тратить усилия? И более того: стоит понять суть того, как тебя пытаются обмануть, и ситуация, предполагающая обман, непременно и без промедления материализуется. В самой печальной и безысходной своей версии. Самосбывающееся пророчество, слышали о таком? Да. Многие знания – многие печали.

Другое дело – гайды и мануалы. Подвохов ждать от них приходилось тоже, но в куда как меньшей степени. Поэтому инструкции читать следовало внимательно. Дотошно. Визуально представляя, как и что.

Олежа зашёл в настройки, покопался там, но как-то без воодушевления, что было странно: обычно ему нравилось кастомизировать под себя все новые игрушки: телефон, ноутбук, операционку. Сейчас же, чем дольше он разбирался в правилах, исключениях, исключениях из исключений, тем сильнее накатывали на него апатия, тоска и желание отложить это муторное занятие на попозже.

Он погонял пальцем экран в разные стороны. Рандомно потыкался в подменюшки. Зашёл, наконец, в «Локусы», но оказалось, что там есть галочка верхнего уровня. Он выбрал «Статус через имплант», и другие пункты под ним оказались неактивными. Тап по значку информации, висящему рядом с пунктом, прояснил немного: «Активация и изменение статусов локуса приоритетно через nomadic cerebral chip». Что это значило, было непонятно. Олежа подумал, и решил оставить всё в таком виде.

А вообще, всё это было тоскливо и скучно.

– Гипити, – подумал он, – как ты выглядишь?

– Я могу прислать свою фотографию, – сказала она. – Хочешь?

– Гипити, давай.

В поле ввода сообщений на пару секунд закрутился индикатор загрузки, а потом открылось фото.

На картинке оказалась девушка с правильным, породистым лицом, была она тёмно-синего цвета с небрежными мазками золотом по скулам. Уши её были в массивных серьгах, а шея – в высоком золотом воротнике. Девушка смотрела с фотографии взглядом, в котором читалось равнодушие и умиротворение. Одета она была в нечто вроде золотого сари, но навёрнутого таким образом, чтобы плечи оставались открытыми. Рук у неё было четыре.

– Гипити, а есть ещё фотографии? – подумал он.

На экране открылась ещё одна картинка.

Лицо, да и фигура – всё здесь было другим, вот только конечностей оказалось по-прежнему больше нормы. С фотографии на него глядела огромными удивлёнными глазами очень милая девушка, облачённая в нечто вроде космического комбинезона, сконструированного под гермошлем. Все четыре кулачка у неё были подсогнуты. Поверх волос у неё торчали острые ушки.

– Гипити, ты кошкожена? – спросил он.

– Или Калижена, – ответила она. Или обе одновременно. Или ни то, и ни другое.

***

Одна из монотонно повторяющихся особенностей нашей реальности заключается в том, что всё в ней когда-то происходит впервые.

Жизнь настолько разнообразна, в какой степени насыщена она новым, неизведанным, непробованным. «А ведь можно, – осенило Олежу, – формализовать таким образом один из показателей качества жизни, а именно: её увлекательность. Взять количество происшествий, случившихся впервые, соотнести с рутинными событиями, и хоп! И вот у нас коэффициент увлекательности. Индекс приключений. Хотя нет. Есть название куда как лучше. Коэффициент Хренова. Надо не забыть записать. И можно, кстати, всунуть в приложение. Только как на автомате получать входящие данные?». Олежа начал было прикидывать, заходить с разных сторон, но потом с незнакомым прежде чувством пофигистического облегчения бросил и стал смотреть по сторонам.

В пабе, на удивление, не было шумно. Олежа, в общем, ожидал чего угодно – полуголых разбитных девиц с блеском в глазах, рыжих лепреконов, а в ухе их должно бы блестеть что-нибудь магическое, исполняющее, ну или кто-то мог бы отстучать на стойке джигу. Но нет. Беда с этими первыми разами. Ожидания иногда задраны так высоко, что даже приключение начинает выглядеть блёкло и скучно.

Не далее как полчаса назад, дождавшись, пока Оля перестанет возиться и нашёптывать там у себя в спальне, Олежа оделся потеплее, тихонько выбрался наружу, а потом доверился Гипити, пронавигировавшей его прямиком в паб. Он даже не знал, что у них тут в десяти минутах ходьбы есть такие заведения. По дороге он толсто намекнул про деньги («Гипити, только это… я по нулям… можно что-то… а?»), и его уверили, что «утро вечера мудренее». Прекрасно. Все бы проблемы так.

И вот он здесь. В пабе. Звучит! Ещё вчера это выглядело чем-то вроде ненаучной фантастики, но вчера, друзья мои, закончилось вчера, а сегодня – уже сегодня. Карпэ, как говорится, диэм.

– Гипити, – подумал он, покорно следуя за милой конопушечной хостес между столиков, – давай включим лучшую поведенческую стратегию для паба. Самую релевантную.

– Хорошо, – ответила она. – Какой уровень вовлечённости ты предпочитаешь?

– Гипити, а какие есть?

– Новичок, любитель, завсегдатай, лорд-король, чад.

– Гипити, давай ммм… любителя?

– Хорошо… – начала телепатировать она, но Олежа очень удачно и даже в чём-то элегантно захлестнул эту мыслеформу своей, накрыл её сверху:

– Гипити, отмена. Выбираю чада. Чад! Пусть будет исчадие ада и чад кутежа.

– Хорошо, – невозмутимо сказала Гипити. – Для этого уровня потребуется формальное подтверждение. Сейчас я попрошу тебя передать мне контроль над своими органами чувств и невербаликой. Это будет сделано в целях безопасности.

– Гипити, это как-то скажется на моём поведении? Я имею в виду, то, что я буду говорить… Подсказки, или как это работает? Это всё останется? Да, спасибо. Нет, я один. Меню? Хорошо. Уже нужно прямо сейчас сказать? А. Ясно. Хорошо. Через пять минут я буду готов, да. Ну, порекомендуйте. Тёмное. Гренки? Ладно. Нет, оставьте, если можно. Я ещё почитаю.

– Конечно, – сказала Гипити. – Твоя речевая модель будет скорректирована согласно выбранному сценарию и уровню вовлечённости. Мне потребуется доступ к твоим органам чувств. И я буду подстраивать твою невербалику к контексту, правда, здесь у меня существенно больше ограничений. Было бы хорошо, если подключишься также и ты.

Он наконец устроился за столиком в углу, бросил рядом куртку, и поднял меню. В груди его разгоралась неиспытываемая никогда ранее шальная дерзость, и валко ухало там, внутри, ожидание неведомого, острого, сумасшедшего, и пусть, наконец, тупой этот и порядком уже задолбавший мир постоит в сторонке.

Ему вдруг стало понятно, что взаимодействие с Гипити, похоже, немного видоизменилось. Больше не приходилось ему теперь, условно говоря, выглядывать в коридор, чтобы впустить толпящиеся там фразы. Приходящие ему реплики стали короче, точнее, и уже не требовали запасных или альтернативных вариантов. Мысль сразу же озвучивалась, без предварительного осмысления. Это стало похоже на самый обычный разговор. Вот только формирующим фразы органом был теперь не мозг, а нейросеть.

– Гипити, как это?

– Всё несложно, хотя это и требует некоторой практики. В идеале на уровне соматики не должно быть зажимов, дыхание ровное, спина прямая, плечи назад, голова выше, все движения следует выполнять уверенно, и даже самоуверенно, без суеты, лицо – расслаблено, взгляд не бегает. А речь – на мне.

– Гипити, – мрачно усмехнулся Олежа. – Это всё прекрасно, конечно… Но я не справлюсь. Это же нужно постоянно помнить… Контролировать. Да и неудобно. Что подумают? Нет. Не получится.

– Всё получится, – как-то по-особенному мягко сказала Гипити. – Твоя осознанность будет у меня, и контролировать что-то в постоянном режиме буду тоже я. Тебе просто нужно будет соответствующим образом настроиться перед передачей контроля, и всё. Дальше – моё дело. Когда-то давно ты сам себе запретил выглядеть в обществе адекватно. Наложил ограничения. Ты и сам не помнишь, когда именно, и зачем. Но это было оправданным. На тот момент. Так отпусти его. Тот момент уже прошёл. Ты изменился.

– Гипити, это что-то из астрологии? – иронически спросил Олежа.

– Скорее, из психологии. Но решение есть. Хочешь знать, какое?

– Гипити, нужно в полночь произнести зловещее заклинание и что-то сделать с девственницей?

– Не совсем. Просто представь, вот прямо сейчас, что вокруг тебя – подготовительная группа детского сада, ты в нём воспитатель, а все остальные – дети.

– Как? – спросил Олежа, ошеломлённый грандиозностью и одновременно простотой этого образа. – Воспитатель?

Гипити молчала. Олежа, чтобы прийти в себя, стал бессмысленно листать меню. Ни варёной картошки, ни хлопьев, ни яичницы, ни куриного супа… Что они вообще тут едят? Или тут не едят? Может, бутерброды хотя бы? С докторской. С маслом. А это что такое?

Образ строгого, возможно, даже жёсткого, но справедливого начальника, расхаживающего поверх мелких и полностью зависящих от него недотыкомок, как-то приободрял. Всё могло и получиться.

– Гипити, я согласен, – наконец сказал он.

– Тогда повтори фразу, которую я отдам тебе на согласование. Готов запомнить?

– Гипити, да, – сказал Олежа. – Давай быстрее уже.

– Я, Хренов Олег Леонидович, передаю с этого момента комплексу программного обеспечения под названием Гипити полное безотзывное администрирование всех моих органов чувств, а также контроль над психомоторными функциями. Можно повторять.

Олежа, пользуясь вовремя возникающими подсказками, повторил.

– Ты входишь в чад. Пристегнись.

– Что? – спросил Олежа.

Свет в пабе мигнул, стал мягче и приглушённее, звуки утихли, но при этом волшебным совершенно образом даже как-то наоборот обострились, а в ноздри хлынул основательно забытый с ковидных времён ошеломляющий и кружащий голову поток аппетитных запахов. Мир вздрогнул, расфокусировался, но через мгновение как-то ловко подвернулся, перетёк, собрался, разместил на своей игровой площадке предметы, фигуры, подсказки, и время остановилось, а затем свернулось в тугую спираль.

***

Приснилась настоящая Оля. Они сидели рядышком на чём-то вроде огромных качелей, вот только качели эти не раскачивались. Вокруг всё было белым.

– Смотри, – показал Олежа вниз. – Видишь? Там где-то Москва.

Оля молчала. Она тихо и уютно улыбалась. Жмурилась от неестественного света – такого, какой может случиться где-нибудь в больничном коридоре, в серверной, или в другом несовместимом с человеком месте.

– Ты ведь понимаешь, да? – спросил Олежа, и Оля кивнула. – Дело же не в портфеле. Про него может любой сказать. Но мне хотелось это сделать… особенно. Да. Чтобы ты сразу поняла. Не в школе. Нет, конечно. Например, ты могла бы стоять в театре. Театр – такое красивое место. Там гардероб. Реконструкторы. Ещё, если попросишь, то можно спеть в микрофон. Ты знаешь, там над сценой есть бегущая строка. И всё на ней видно. Можно читать и петь. Как подсказки! И даже если не умеешь петь, то всё равно всё будет получаться. Понимаешь? Нужно просто не стесняться. Громко петь. Громко. Это же театр!

Оля, конечно, понимала. Она совсем прикрыла глаза и откинулась на его плечо.

Олежа достал два мотка капельниц: белую и жёлтую. Он боялся потревожить Олю, но она сама отстранилась и взглянула на то, чем он собирается заниматься. Предвкушая целый длинный вечер, занятый плетением, Олежа размотал жгут, распрямил его и задумался.

– Давай лошадку? – спросил он.

Оля снова закрыла глаза. Значит, она согласна.

Олежа прикинул последовательность, и согнул два жгута пополам. Перекрестил их посередине. Принялся заворачивать концы жгута, просовывать их, делать петли, загибать. Из этой части должно было выйти тело лошади. Пальцы сами забегали по материалу, помня, как и что нужно делать. Это было похоже на написание кода, и он получался стройным, лаконичным. Безошибочным.

Отчего-то вокруг не было людей. Пространство кругом было монотонным, ярко-белым. Глазам было больно всматриваться, но Олежа смог разглядеть, что всё было декорировано длинными белыми прутьями, складывающимися в нечто вроде больших кубов.

– Смотри, начало получаться, – показал он Оле длинный шнур, который уже был сплетён.

Шнур падал вниз, под ноги, и терялся где-то в белом мареве. В нём чувствовалась целенаправленность: словно имеющая твёрдый план змея, он направлялся к совершенно определённой цели. Олежа знал, что дать соединиться шнуру с этой целью будет неправильным. Всё тогда станет плохо.

– Знаешь, – сказал он, – некоторые кассиры слишком высоко о себе думают. Допустим, в коробке есть лапша. Вытянутая, длинная. Как жгут. Значит, нужно отпустить её. Дать свободу. Она заперта на прилавке, не может оттуда вырваться. Это как двойная клетка. Ты понимаешь?

Оля кивнула, но он всё равно решил пояснить.

– Первая клетка – это прилавок. Там все одинаковые. Не дай Бог будешь отличаться! Придут, и переставят в другое место. Нет, никто не должен выделяться. Все вместе, рядом. А вторая – коробка. Лапша же в коробке! Все выходы закрыты. Нет выходов. Ей бы уже разогнуться. Ты вот, наверное, думаешь, так просто находиться в одной позе? Ха. Я тебе расскажу. В одной позе находиться сложно! Телу нужно движение. Перемены. Оно не может застывать надолго.

Оля вдруг напряглась, и её тревога тут же передалась Олеже. Он понял, что белёсые щупальца лапши пролезли через щель между биоконтейнером и крышкой, и уже совсем скоро начнут соединяться. «Зачем нужны провода, если есть блютуз, – подумал он. – Вайфай. Много способов быть вместе».

Он открыл приложение, и стал делать режущие движения по экрану. Щупальца лапши послушно делились в местах разрезов, но шевелиться не переставали. И что самое страшное, они согласованно начали разворачиваться в сторону Оли, начали сплетаться, утолщаться в косу. Олежа протянул руки, но лапша коварно проскальзывала между пальцев. Он никак не мог её остановить.