Железноцвет

– Что еще скажешь?

– Он никогда не выходит, но из его лаборатории постоянно что-то выносят, – говорит Саша, и стряхивает пепел в пепельницу. – В мешках, – с отвращением добавляет она. – У него охранники. Много, отлично вооружены. Ополченцы. Я хочу тебе помочь, но не могу – Совет нас в бараний рог согнет. Им наша свобода и так поперек глотки.

– Я бы и не стал просить. Значит, Алхимик работает на ополчение?

– Может быть. Не знаю. Что-то мутное там творится. Недавно к нему были посетители. Военные.

– Не из 303-й?

– Не знаю… Не знаю. Что-нибудь еще?

– Нет, – говорю я, и поднимаюсь. – Спасибо тебе, Саш.

– Я вас провожу, – говорит Александра. Прежде чем встать, она берет бутылку и делает из нее несколько больших глотков, запрокинув голову. Она встает не покачнувшись.

Забрав свои вещи, мы проходим по извилинам коридоров к служебной лестнице, выход на которую закрыт стендом с постером фильма “Рыцари Анального Полураспада”. Саша поднимает засов и открывает дверь ключом.

– Четыре этажа вверх, ребята, – говорит она. Зоя тут же исчезает за дверью.

– Славная девочка, – улыбается Саша. – И фигуристая. В этот раз не облажайся, Смерш.

– Я…

– Мне вешать не надо, я тебя знаю. Помнишь, я тебе говорила – забудь про нее. Забудь. Она ушла, ты ее не вернешь. Двигайся дальше.

– Я двигаюсь. Четвертый месяц в завязке – не пью, не сращиваюсь…

– Хорошо, если так. Ты можешь быть нормальным – я-то знаю.

– Спасибо… ну, что веришь в меня после всего.

– Конечно верю. Знаешь, у меня к тебе поручение.

– Только скажи.

– В берлоге Алхимика может быть вычислитель, либо архив физических видеозаписей. Если найдешь его – будь добр, изыми.

– А что на этих записях?

– Не важно. Знай, что этот урод насолил очень многим людям. Я не знаю, какое у тебя задание, но поверь – лучше будет, если Алхимик его не переживет. Он, и его архив.

– Сделаю все, что могу. Спасибо тебе еще раз, Саш. Прости, что я без предупреждения. Думал – выходной, может, поменьше будет народу. Ты уверена, что все нормально будет?

Она как-то по-особому щурится, а потом снова достает флакончик с порошком.

– Не бойся, – говорит она. – Ничего не бойся. Никогда.

– Мне нельзя, ты же знаешь.

– Капельку – можно, – ласково говорит она. – От спины.

Саша насыпает себе горстку на тыльную сторону ладони, а левую руку кладет мне на шею. Она тянет меня за затылок – совсем не сильно, но настойчиво, пока я не склоняю голову и не втягиваю весь порошок до крупинки. Я целую ее руку, чтобы убрать остатки.

– Вот теперь иди, – говорит Александра, поправляя мне воротник. – Иди и покажи им всем. Не бойся за меня. Ничего не бойся.

Как только дверь за мной закрывается, в замке щелкает ключ.

***

Судя по отдаленным крикам, светляки по-прежнему вызывают ажиотаж у невольных энтомологов Массива. Мы минуем положенное количество ступеней, после чего я легко и непринужденно взламываю дверь, ведущую на восемнадцатый этаж, и аккуратно ее открываю. Катясь, капризно звякают бутылки, а после воцаряется тишина. Я внимательно прислушиваюсь, потом киваю Зое. Мы выходим и направляемся к главной лестнице. Небо за окнами наглухо закрыто пересечением бетонных многогранников; на ветру плещется рвань, свисающая с высотных переходов и из окон. Буря пробует силы.

– Чего затихла? – спрашиваю я.

– Ммм?

– Ну, там – в “Бездуховности”.

– Не хотела вам двоим мешать, – жмет плечами Зоя.

– Мы – просто товарищи.

– Теперь.

– Теперь.

Девятнадцатый этаж – такой же обшарпанный, как и восемнадцатый: штукатурка повисла лохмотьями, из освещения работает дай Бог если половина ламп, стены изрисованы от пола до потолка. Однако, с лестницы заглянув в коридор, я вижу, что у входа в одну из квартир стоят двое громил. Еще несколько трутся в дальнем конце коридора. Дверь охраняемой квартиры выглядит гораздо прочнее, чем у соседних. Похоже, стена тоже укреплена. Изнутри доносится приглушенная музыка. Не сказать точно, что играет, но явно что-то запрещенное.

– Нам сюда, – говорю я.

– Слушай, а как ты догадался, что Алхимик вообще в Массиве?

– Дедукция, мой дорогой В… – тут Зоя больно тыкает меня под ребра.

– Ну ладно, – ухмыляюсь я. – Слушать надо было. Помнишь дом №12, вчера вечером?

– Как я такое забуду?

– Эти операции… я видел результаты таких раньше. Я знаю, что за последние два месяца в комплексе находили трупы, сращенные таким методом, и все чаще. Только один специалист способен на такое.

– Он что, практиковался? Больной уебок.

– Алхимик, – говорю я, прислоняясь к стене, – не самый приятный в общении человек, но работает он только по найму.

– И на кого тогда он пахал?

– Сама-то как думаешь? На Удильщика, конечно. Как и мы.

Зоя качает головой, глядя себе под ноги.

– Ну а как ты понял, в каком блоке искать?

– А тут все просто. “А” – своего рода деловой район, – говорю я. Зоя обводит лестничный пролет взглядом, полным скепсиса. – “Бездуховность” ты уже видела. Помимо предпринимателей, тут селятся сутенеры, контрабандисты, ростовщики – весь свет. Если где-то и искать Алхимика – то здесь. Он имеет пристрастие к роскоши.

– Не он один, – говорит Зоя, глядя мне в глаза.

– Так все равно же пропадает – так лучше на меня, чем на бомбу, – говорю я. – Давай-ка взглянем, что это там за кадры стоят.

Тот охранник, что стоит ближе к нам, не доходит мне ростом и до груди, зато в плечах он шире раза в два. Его узловатые руки почти достают до колен, а ладонь лежит на рукояти огромного тесака, свисающего с пояса. Лица не разглядеть – оно скрыто за литой дюралевой каской, похожей на кастрюлю. Из-под каски торчит только скошенная, безгубая челюсть. Его товарищ отличается немногим, только вместо холщовой косоворотки и панциря он одет в кожанку грубой работы и вооружен палицей, а голову обмотал каким-то тряпьем.

– Что за козлоебища? – шепотом спрашивает Зоя.

– Речники во втором поколении. Дети строителей Нового Города. Родились на неправильной стороне реки, незаконно перебрались через Вознесенский мост. Этим двоим еще повезло. Речники быстро вырастают, и умирают тоже быстро. Клеточные нарушения накапливаются. Если смогут к тебе подобраться – пиши пропало. Я видел, как такие голыми руками сгибают рельсы на городской свалке – там большинство подрабатывают.

– Понятно. Ну что, начали? – говорит Зоя, скидывая лямку с плеча.

– Нет. В лоб не пойдем – нет элемента внезапности. Неизвестно, кто там в соседних квартирах сидит. Есть мысль посочнее. Запомни номер квартиры.

Этаж, расположенный над нашей целью, заброшен. Освещение здесь не работает вовсе, а под нашими ногами хлюпает вода, вытекающая из прохудившейся батареи. Разбитые окна заколочены, и на этаже должна бы царить полная темнота. Но все не так.

Тут и там, кромешную тьму коридора растопляют небольшие скопления огней, озаряющие стены и потолок мягким светом. Зоя подходит к одному из этих скоплений и присматривается. Вблизи огоньки оказываются скоплениями луковиц, похожих на нераскрывшиеся цветы. Лепестки имеют металлический оттенок, и сквозь этот металл просвечивает что-то, мерцающее в центре луковицы. Все цветы мерцают вразнобой, но, если присмотреться, можно заметить, что в каждом соцветии цветы мерцают похоже друг на друга, а иногда все соцветия повторяют одну и ту же последовательность мерцаний. От каждого соцветия к другим тянутся тончайшие линии того же металлического оттенка, что и цветы. Зоя опускается на колено рядом с одним из соцветий и осторожно подносит к нему руку. Цветы начинают мерцать ярче, а частота мерцания меняется.

– Можешь потрогать, – говорю я, – они безвредные, насколько я знаю.

Мы называем их железноцветом. Чем ближе к реке, тем чаще они встречаются. Им не нужен ни свет, ни влага. Никто не знает, как они выживают и чем питаются. Пару лет назад кто-то доказал, что они реагируют на особый вид радиации, излучаемый мозгом. Что-то там про альфа-волны.

Зоя подносит руку к одному из цветков и прикасается к его лепесткам.

– Горячие, как угольки, – говорит она. Словно отвечая на ее слова, железноцвет раскрывается и выпускает из себя облачко мерцающих огоньков. Изнутри, его лепестки сияют так ярко, что Зое приходится щуриться. Вслед за одним цветком раскрываются и остальные. Потом линии, ведущие от соцветия к соцветию, начинают светиться, и по всему коридору соцветия начинают пульсировать, а потом раскрываются, выпуская облака мерцающих огоньков. Их свет – мягкий, похожий на свет неоновых трубок. Летящие огоньки обволакивают нас со всех сторон. Облако огней меняет оттенок, переливаясь из белого в лазурный, из лазурного в темно-синий, а потом обратно. Зоя встает с колен, и на ее лице я вижу выражение, как у маленькой девочки, увидевшей новогоднюю елку. Она смотрит на меня, не находя слов. Вокруг нее огни кружатся в калейдоскопе тонов, и каждый мерцает по-своему, но в гармонии с облаком.

– Знал, что тебе понравится, – говорю я, и довольно улыбаясь.

Я помню, как Виктория принесла пару соцветий домой. Как она улыбалась им. Тогда она еще умела улыбаться. Ночью мы вместе смотрели, как цветки железноцвета мерцают и распускаются, выпуская свои огни. Смотреть на них было интереснее, чем в телевизор – огни каждый раз они мерцали по-разному, и от них было не услышать о рекордных сборах сахарной свеклы в Мордовской республике.

– Пойдем, – говорю я. – Когда выберемся отсюда, я тебе подарю такие, если хочешь. Они везде растут, надо только поискать. Пошли, – я трогаю Зою за плечо, и она наконец отрывается от цветов.

Сквозь глазок двери нужной нам квартиры пробивается свет. Свет резкий, ярко контрастирующий с неоновым сиянием железноцвета. Зоя вопросительно смотрит на меня.

– Бродяги какие-нибудь, – говорю я.

– А, ну тогда просто. Будь наготове, – говорит Зоя, и скидывает сумку с плеч.

Подойдя к двери, она быстро снимает с себя куртку, доспех и свитер. Оставшись в одной майке, Зоя расстегивает на груди все пуговицы, поводит плечами, откашливается, а потом громко стучит в дверь.

– Помогите пожалуйста! – зовет она, долбя в дверь. На ее лице появилось выражение неподдельного страха. За дверью слышится какая-то возня, потом шум прекращается. – Кто-нибудь, помогите! Меня ограбили! – умоляет Зоя, и я вижу, что ей на глаза навернулись слезы. Каким-то образом, ей удалось поднять голос на несколько октав. – Ребят! Ну пожалуйста! Кто-нибудь… – причитает Зоя.

– Слишком жирно, – усмехаюсь я.

– Сгнил отседова, – все тем же ангельским голоском цедит пострадавшая. Я встаю справа от двери, готовый вломиться в квартиру.

За дверью снова слышно движение. Щелкает засов. Зоя не теряет слезливого выражения лица, но все ее тело напрягается, как пружина. Она переносит вес на одну ногу. Дверь раскрывается бесшумно, без всякого предупреждения. Зоя замирает, и ее лицо принимает крайне растерянное выражение. Я выглядываю из-за угла.

Передо мной стоит тощее создание, закутанное с ног до головы в грязный саван. От плеч до пояса создание обмотано электрическими проводами, подключенными к натриевым лампам. Все лампы горят насыщенным оранжевым светом. В руке создание держит еще одну лампу. Эта рука, торчащая из-под савана, иссушена, словно у коматозной лягушки; пальцы покрыты черным налетом.

– Здравствуйте, – говорит существо. У него скрипучий, бесполый голос, напоминающий карканье вороны. – Вы пришли, чтобы почтить алтарь?

– Да, – только и могу выговорить я.

– Пожалуйста, проходите, – скрипит существо, после чего неторопливо удаляется вглубь квартиры. При каждом его движении я слышу едва различимый хруст костей. Его тело почти не излучает тепла.

– Как оно нас видит? – шепотом спрашивает Зоя.

– Не думаю, что оно видит. Может быть, и не слышит тоже. Пойдем за ним. Похоже, это прибежище сектантов Высотного Храма. Они не опасные.

Мы проходим внутрь квартиры. В нос бьет резкая, щелочная вонь, к которой примешивается приторный запах, чем-то напоминающий мне о церкви. Кроме увешанного лампами сектанта, источников света здесь нет. Стены покрыты какими-то рисунками – портретами, может быть – но я не приглядываюсь. В одной из комнат я вижу операционный стол и столик, на котором стоит поднос с хирургическими инструментами. Ламп освещения в операционной нет.

– Как они живут тут? – спрашивает Зоя, морща нос.

– Они почти ничего не чувствуют, – говорю я. – Обычно, за несколькими жрецами присматривает послушник – он, как правило, еще может видеть и слышать. У жрецов есть определенные таланты, и часто люди вроде Алхимика их используют для своих операций, как медбратьев.

Мы углубляемся в квартиру. Это бывшая коммуналка – судя по всему, здесь раньше жили три или четыре семьи. Сквозь картонные стены я вижу других жрецов. Они сидят на стульях или стоят без всякого движения. В квартире царит гробовая тишина. Зоя одевается на ходу, нервно оглядываясь по сторонам.

– Чего с ними случилось? Че они такие?

– Из-за клеща. Даже при правильном употреблении клещ крайне опасен. Любой, кто заигрывает с клещом, становится такими, как они. Такими, или… или…

Пустые глазницы, сочащиеся ненавистью, встают передо мной. Я замолкаю на полуслове.

Мы оказались в комнате, освещенной только железноцветом. Убедившись, что мы зашли, жрец делает жест в сторону алтаря и удаляется восвояси.

– Петя, глянь, – зовет Зоя. Я подхожу к ней, и тут мое дыхание перехватывает.

Алтарь – это просто три деревянных стенда, один в центре и два – по бокам. Стенды стоят на небольшом деревянном постаменте, перед которым горят десятки ароматных свеч. Некоторые из них почти растаяли, другие – явно свежие. Стенды увешаны газетными страницами и вырезками из научной литературы – я успеваю заметить титульный лист из “Специальной Нейрохимии и Введения в Органическую Криптографию” за авторством К. Леонова и В. Ворониной, прежде чем вижу рисунки, покрывающие алтарь. С каждого из портретов на меня смотрит лицо Виктории. Это лицо я не перепутаю ни с одним другим во всей Вселенной. Ее прекрасные черты переданы с идеальной точностью; в заросшей железноцветом комнате глаза Виктории словно бы сияют. Рисунки покрывают все стены вокруг, и даже потолок. Часть нарисована на листах, часть – прямо на обоях и оголенном бетоне. Зоя осторожно снимает один из листов с алтаря и пристально смотрит на него.

– Почему они поклоняются ей? – спрашивает она.

– Я не знаю, – говорю я.

Но знаю, почему я поклоняюсь ей.

– Эй! Вы кто? – раздается позади нас тонкий голосок.

Я молниеносно разворачиваюсь и вижу низкую фигурку, стоящую на пороге комнаты. Я делаю шаг вперед и понимаю, что передо мной – ребенок. Фигурка отшатывается с испуганным возгласом – в отличие от сектантов, она явно может видеть. Зоина рука ложится мне на плечо.

– Не пыли, дурень. Ты ее пугаешь, – говорит Зоя, и в ее голосе вдруг звучат металлические нотки.

Медленно и плавно, Зоя приближается к двери и останавливается, как только девочка начинает пятиться назад. Тогда Зоя становится на колено, чтобы сравняться с девочкой по росту, и протягивает к ней руку.

– Привет, – говорит она. – Меня Зоя зовут. А это мой друг, Петя. Ты не бойся его, его просто в детстве часто роняли.

– А, тогда ясно, – говорит девочка, осторожно выступая из-за угла.

Одного взгляда мне хватает, чтобы понять, что это – та самая девчушка, которую Удильщик использовал как свою переводчицу. Та же белая кожа, те же огромные золотые глаза, те же татуировки. Только теперь она одета в ручного шитья штаны и рубашку. Девочка замирает на месте, узнав меня. Она бросает взгляд на Зою, потом снова на меня. Ее глаза на мгновение закрывают прозрачные мембраны. Она неуверенно переминается с ноги на ногу.

– Привет, – говорю я.

Девочка наклоняет голову, щурится и делает маленький шаг назад.

– Не уходи, пожалуйста, – просит Зоя. – Как тебя зовут? Ты здесь живешь?

– Ариадна, – говорит девочка и, помявшись, подходит к Зое чуть ближе, продолжая смотреть на меня. Я замечаю, что она все время слегка приподнимается на мысках. – Я тут не живу. Но иногда прихожу помочь этим, – она показывает пальцем через плечо. – Кто им еще поможет?

– А где твоя мама? – спрашивает Зоя.

– Ее нет, – невнятно отвечает Аря, и поеживается.

– Ты мерзнешь? – тут же спрашивает Зоя. – Хочешь, я тебе свитер подарю? Он теплый! – говорит Зоя, и начинает было стаскивать с себя куртку, но Ариадна останавливает ее жестом. – Ну хорошо… может, подойдешь поближе, а? Пожалуйста. Я тебя не трону. Пожалуйста, – просит Зоя, и протягивает к Ариадне обе руки.

Ариадна ненадолго задумывается, а потом осторожно проходит оставшееся до Зои расстояние. Зоя обнимает девочку так крепко, что я боюсь, как бы ей не было больно, но Ариадна только хихикает. Зоя сжимает ее так, как будто это последнее, что она может сделать в своей жизни. Она нежно гладит Ариадну по голове, и я вижу, что ее глаза блестят, теперь – по-настоящему. Все мысли о том, чтобы попытаться что-то рассказать Зое, вылетают из моей головы.

– Прости меня. Прости, пожалуйста, – едва слышно шепчет Зоя.

Я стою без движения и как могу стараюсь превратиться в элемент интерьера. У меня нет сомнений в том, что Зоя извиняется не перед этой девочкой. Подержав ее еще чуть-чуть, Зоя наконец выпускает Ариадну из своих объятий и смахивает слезы.

– Извини, че-то я расклеилась, – говорит она.

– Ничего, – просияв, говорит Ариадна. – Ты хорошая, я знаю, – она переводит взгляд на меня, – присматривай за Петей, а то он наворотит дел, – серьезно добавляет девочка.

– Обещаю! – отвечает Зоя. – Послушай, здесь сейчас будет очень опасно, поняла? Тебе надо спрятаться.

– Хорошо, – послушно кивает девочка.

– Ты ведь не в этом блоке живешь?

– Не-а.

– Тогда беги отсюда, далеко-далеко, договорились?

– Ага.

Прежде, чем умчаться восвояси, Аря бросает через плечо последний взгляд, и этот взгляд адресован мне. Сколько вопросов хотел бы я задать ей, но не могу. Прежде, чем я успеваю передумать, девочка исчезает. Звук ее шагов не слышен. Зоя провожает Ариадну тяжелым взглядом, а потом поднимается с пола.

– Не спрашивай про это, понял?

– Я и не собирался.

– Маленьких нужно защищать, – с каким-то ожесточением добавляет Зоя. – Не важно, какие они.

– Хорошо. Пойдем, нам еще квартиру штурмовать.

– Ладно, я только в туалет схожу.

– Я буду в гостиной.

Гостиная пустует, за исключением ковра и нескольких грязных тюфяков, лежащих по углам. Должно быть, сектанты здесь спят. Я достаю свою модифицированную рацию и посылаю несколько сигналов, а потом пристально присматриваюсь к эху от волн, идущему сквозь плиты. Насмотревшись, я снимаю сумку с плеча. Из ее смердящего нутра я извлекаю две фляжки, ставлю обе на пол и скручиваю крышки. Зоя как раз заходит в комнату.

– Мы прямо над противником, – говорю я, указывая на пол. – Готовься к штурму.

Зоя молча кивает, скидывает куртку и закатывает рукав свитера. Ее доспех теперь предстал во всей красе, матово блестящий костяными пластинами.

– Сколько целей? – спрашивает она.

– Меньше десяти. Сказал бы точнее, но больно переборки толстые. Основное скопление там, – говорю я, указав в дальний угол комнаты. – Обедают. Может, в карты играют. Это отлично – Алхимик компанию не любит, он наверняка в другом помещении.

Я беру фляги и, примерившись, начинаю высыпать на полу две порошковые дорожки, одну поверх другой, образуя круг диаметром около метра. Зоя наблюдает.

– Тебя же удар хватит, – говорит она. – Может, на двоих давай?

– Тебе хиханьки, а одному эта смесь четыре пальца съела, – говорю я. – Потом назад отрастил, но его все равно звали – Кирюха-Шестипалый… мой друг.

– А теперь он где?

– Он умер. От того, что я убил его. Доставай оружие.

Зоя опустошает сумку на пол. Из кучи уже подгнивших морепродуктов она извлекает компоненты оружия.

– Собирай, как я показывал, – говорю я.

Очистив от кожицы, Зоя вставляет ствол, затвор и ударно-спусковой механизм в трехгранную тазовую кость, затем соединяет все это с половиной бедра, к которому подсоединяет костяную пистолетную рукоять и целик из половины челюсти.

– Как блять, наряд по столовой! – ворчит она. – А желудок куда? Горячий, тварь.

– Ну вперед же, под УСМ. Смотри – тяжелый. Вот так. Желудок – твоя патронная фабрика. Не забывай – для производства боеприпасов ей нужна масса энергии и материала – для этого понадобится штык.

Глаза Зои нехорошо сверкают.

– Теперь магазин – вот эта круглая трубка. Нет, не эта. Это…

– Гранатомет, все я знаю.

– Он полуавтоматический, помнишь? Внутри него – органический поршень, его нужно взводить перед каждым выстрелом. Теперь поверни сустав.

Зоя следует указанию. Раздается негромкий скрип, и из зада ствольной коробки вырастают несколько длинных и гибких отростков.

– Теперь – в боевое положение.

Зоя вскидывает оружие; отростки, дойдя до ее плеча, изгибаются и принимают его форму.

– Отдачи почти нет, – говорю я, – импульса хватает ровно настолько, чтобы обеспечить ход затвора. Помни – после двухсот метров точность боя резко падает, но в пределах двухсот метров под него лучше не попадаться. Отцовские лаборанты прозвали его Зубилом.

Закончив с порошковым кругом, я оперативно собираю свое собственное оружие. На Зоино оно совсем не похоже: боевая часть представляет собой штук двадцать костяных “кистей”, сплетенных пальцами, словно у влюбленных скелетов. Сплетенные пальцы образуют своего рода тоннель, выход которого я стараюсь ненароком не навести на ноги. Облучатель легко ложится в руку; щека приклада мягкая и пружинистая, как мох. Гашетка напоминает человеческий язык. Даже не стреляя, это оружие способно натворить бед – об этом факте ее конструктор узнал тогда, когда рентгеновский снимок показал, что его руки за месяц работы были поглощены остеосаркомой. Последние дни он провел наедине со сращивателем и своим незаконченным прототипом. С ним в руках его и нашли.

– Помни, – говорю я Зое, – в магазине у тебя сто выстрелов, но вылетят они в миг, так что…

– Не лечи меня, Петь.

– Фото Алхимика показать еще раз?

– Такого урода ни с кем не спутаешь.

– В него старайся не стрелять, даже если сильно захочется. Держи, – говорю я, и протягиваю Зое пару ватных затычек.

– Уже хотела от майки оторвать.

– Стрельба – это пол беды. – Вот вторая половина, – говорю я. Покопавшись, я выпрастываю из кармана предмет, похожий на рессорную пружину, сделанную из хряща. – У нас будет двадцать секунд тишины, чтобы уничтожить все, что под нами, за исключением Алхимика. Готова?

– Всегда.

***

Я поднимаю воротник свитера, чтобы закрыть нос, и снимаю крышку с перечницы. Зоя вынимает из подсумка свето-шумовую гранату. Я замечаю, что ее губы беззвучно движутся.

Днем город, как город,

И люди, как люди, вокруг…

Как только я перчу созданный мною круг, гремучая смесь начинает громко шипеть; вверх летят искры, которые прожигают мой рукав. Я вскидываю облучатель. Гремучая смесь исчезает, оставляя на своем месте черную полосу, сквозь которую начинает пробиваться свет. Снизу вдруг доносится придушенный вопль.

– Поехали.

Изо всех сил, я бью “пружиной” об пол, и тут же ощущаю, как она начинает вибрировать. Она быстро нагревается в моей руке. С ростом вибрации в пружине все звуки вокруг нас растворяются. Весь мир погружается в замогильную тишину, и с тишиной приходит боль: кажется, изнутри черепа кто-то засунул пальцы в мои уши, возжелав выдавить мои перепонки наружу. Стиснув зубы, я показываю Зое три пальца. Она загоняет в гранату в гранатомет. Ее лицо посерело от напряжения.

…Но вечер приходит,

И все изменяется вдруг…

Пол обваливается, и Зоя немедленно стреляет в отверстие из гранатомета. Метнув пружину вперед себя, я ныряю в дыру. Мой разум спокоен и руки мои тверды – время сомнений прошло.

Приземляюсь в туче бетонной пыли, и рефлекторно стреляю в возникшую передо мной мишень. Удар импульса заставляет кровь врага вскипеть; его аорта лопается, а сердце взрывается, как паровой котел. Делаю шаг в сторону и поскальзываюсь на чем-то. Прицел сбит, мишень номер два уходит с траектории. Проклятье.

Я не слышу, как Зоя открывает огонь, но вижу поток костяных игл, дробящих врага в винегрет. Требуха виснет на люстре. Моя первая мишень падает, и за ней я наблюдаю следующую. Импульса ему досталось немного, но достаточно. Мишень делает неверный шаг и падает, выронив автомат. Кипящая кровь струится из его носа. Я обращаю свое внимание на центр комнаты.

Дезориентированная мишень пытается бежать, но костяная очередь перенаправляет ее в ад. Еще одна мишень лезет за пазуху, но я вправляю ей мозги, и мишень стреляет себе же в бок, не достав пистолет из кобуры. Крайняя мишень, оглохшая и ослепшая, пытается схватить лежащий на бильярдном столе автомат, но Зоя отбирает желание вместе с руками. Пыль, поднятая упавшим потолком, разлетается по залу. Бесшумно, не выдержавшая веса требухи люстра падает на стол, и миллион хрустальных брызг разлетается по комнате, словно салют. Ну, вот и все, кажется.