Прямая видимость. Осужденная… курсант

Командирша принялась необоснованно и громко кричать на курсанток. Невольницы, особенно бойкие (таковых две), из последних сил удерживались, чтобы не нагрубить старшине в ответ, сложнее всех давалось молчание Елагиной: горячую кровь и чувство собственного достоинства, сдерживать Дарье становится сложнее.

Наконец, на крик Белковой вышла фельдшер, она сделала замечание горлопанке:

– Инна Геннадьевна, вы чего так шумите? У меня стеклянные полки на шкафах дрожат, вы чего? Здесь не библиотека, тем не менее тишина в почёте.

Вытерев платочком слюни с «острого» подбородка, Инна извинилась за своё поведение, она не затаила злобы за сделанное фельдшером порицание: мысли старшины занимало предвкушение опохмела, видать, нескорого!

– Можете проходить по одной, – ласково пригласила Ирина курсанток на приём, – кто первой желает?

Старшина, прокашлявшись, поспешила внести ясность:

– Берите Эфку, – Инна указала на Лиду, та поднялась, – ротный приказал снять с неё это безобразие и обработать кожу несколько раз… прочие процедуры не нужны: она лежала в нашем санбате, из «вольных».

– Прошу! – Деликатно улыбнулась фельдшер Востриковой.

Курсант прошла в просторный (как и всё в училище) кабинет с более высокими, чем на втором этаже и коридоре потолками. Обстановка походит на аналогичные места: ширма, две кушетки, стеклянные шкафы с различными препаратами и пузырьками, умывальник, полки с биксами, прочие медицинские приспособления вроде штатива для капельницы и т. п. Имеется отдельный угол справа у окна для питания и досуга хозяйки; на столе микроволновка, термопот, рядом бутыль с родниковой водой и стаканчики, урна; на стене различные грамоты, диплом, портрет президента, календарь и патриотичные часы с триколором. В комнате витает характерный запах больницы: аромат смешался со спиртом, мазями и внушительной дозой хлорки. Нашлись и отличия данного медкабинета от санпункта зоны – тут тепло! и оборудование с инструментами более современные.

– Раздевайтесь, до пояса. – Вполне любезно попросила Ирина.

– Я уже проходила осмотр, вчера! – Протараторила Лида, – мне только «аксессуары» снять, я и сама могу, но капитан приказал…

– Ничего! Порядка ради, бегло вас осмотрю.

Фельдшер (хотя Слуцкую почему-то все звали медсестрой, чем дико её раздражали) подошла к курсанту и начала проводить необходимые мероприятия. Напомним, Ирина – это женщина, не сказать – красивая, скорее обычная, среднего роста, русые волосы, если их расправить, тянулись до окончания спины; худая, голос у неё приятный, рука «лёгкая»; она замужем, воспитывает сына. В первый служебный день (до приезда воспитанниц) появилась в училище с искусно замазанным синяком: супруг порой делал с женой низкий для мужика поступок – избивал. Нет, он не пьёт, просто дурак, ревнующий буквально к каждому прохожему, на которого Слуцкая хотя бы мельком, без интереса, поднимала глаза. Старохватов предлагал ей помощь – отказала, жалко ведь давно нелюбимого мужа, понимала – это глупо, дальше пойдёт хуже, а побороть мерзкого чувства сострадания к ревнивцу, не могла.

Невзирая на то, что Ира тоже носит погоны, она оказалась очень милой и доброй женщиной, противоположностью старшине Белко́вой. Лида это сразу почувствовала (как позднее и другие девочки): Слуцкая словно источает тепло, манит к себе. Однако подобного нельзя сказать о её руках, хоть нежных и лёгких, но дико холодных! Едва сержант коснулась горячей, бледноватой кожи Лидии, как та вздрогнула, подумав, – «Патологоанатомом работала, что ли?» – вслух, естественно, подобного не выразила, искренне побоялась обидеть добродушную Ирину.

– Стрижка у вас… интересная, – усмехнулась фельдшер, – вши водились?

– Нет, – измученным тоном, оттого что надоело всем объяснять одно и то же, протянула Вострикова, – дед мой – шутник…

– У меня такой же был. Наркотики присутствовали в жизни? – Уже серьёзно и с опаской поинтересовалась Слуцкая.

– Да, – стыдливо опустила голову курсант.

– Бросила?

– Навсегда, я клянусь! – Бодро подняла глаза Лида.

– Сама решилась «соскочить» или помог кто?

Вострикова терпеть не могла говорить на больную тему, но Ирина спросила таким участвующим тоном, что курсант ответила честно:

– Не пришло бы счастье, да несчастье подогнало… на зону попала, оттого завязала и… рада.

– По тем же причинам решила добровольно пойти к нам? Ну, ты же вольная была.

– В том числе! но не в первую очередь… я-я… честно, больше никогда…

– Извини, подруга, – выдохнула Слуцкая, – я обязана это указать в документах… или…

– Ничего, здесь секрета нет, в личном деле вроде помечено, сама не знаю, как меня сюда взяли с таким прошлым, с 228-ой статьёй за плечами.

Ира, пометив что-то в карточке Востриковой, вернулась к пациентке и принялась снимать с той серёжки, септум, пирсинги. Лида не ощутила ни боли, ни чего-то другого: она «залипла» – любопытный взгляд курсантки прошёлся по фигуре фельдшера.

– По одной серёжке в ушах можно оставить! – оттянулась слегка назад Ира и уловила, что пациентка её пристально изучает, – ты чего это?! – усмехнулась Слуцкая.

– Нет, нет! – поспешила оправдаться курсант, – я нормальная, мужиков люблю… это я из зависти, из «белой» зависти… вы такая худенькая, но с «формами», мне вот, совсем не повезло, хоть бельё на мне разглаживай.

Фельдшер засмеялась.

– Ничего, подруга! Мужики разных любят, мне вот, с «достоинством» честь выпала, зато нос как у Буратино! Комплексую – жуть.

– Хех, так вы не говорите об этом ухажёрам, они и не заметят!

– Да, Старохватов, командир ваш, тоже мне подобное говорит. Кстати! ты при нём так, «с завистью», на женские прелести не смотри, он может неправильно понять. По секрету скажу: жутко Богдан боится, что кто-то из вас заведёт меж собой чересчур неуставные отношения.

– Серьёзно?

– Что я, врать стану?! – наигранно обиделась Слуцкая, – подругам тоже доведи информацию.

– Хорошо.

– Всё, свободна. Держи своё железо… кстати, почему тебя Инна назвала «Эфкой?»

Вострикова поведала историю появления у неё «позывного», чем развеселила сержанта.

После Лидии в кабинет прошла следующая пациентка.

– Курсант Елагина Дарья Анатольевна! – отрапортовала та.

– Отчество называть необязательно, вряд ли кто-то станет тебя по нему здесь величать! – Весело ответила Ира, – раздевайтесь.

– Прям так сра-а-азу? – Игриво протянула Даша, оно от скуки, намаялась за день.

– В армии всё надо делать быстро, привыкай! – поддержала иронию медработник.

Курсант сразу определила – Ирина Егоровна – свой человек! Потому без обиняков, прямо поинтересовалась:

– Извините, товарищ сержант, можно у вас спросить насчёт… капитана нашего.

– Военные не любят слово «можно», разве в тюрьме не так? Привыкай говорить: «Разрешите!». – И, кокетливо подмигнув курсантке, добавила, – спрашивай, чего уж там, неужто приглянулся? Вроде в старшие братья годится, то и в отцы с натяжкой.

– Нет, что вы… хотя, признаюсь, сейчас бы и на домамонтного деда прыгнула! Забыла уж, когда мужик меня щчупал, – исковеркала девушка последнее слово, – вопрос иного, скорее служебного характера.

– Спрашивай, но быстро, вас за час до ужина надо всех осмотреть.

Глава 4. Горегляд

Старохватов, отперев сперва классический, затем магнитный замок, пропустил в канцелярию Горегляд. Полина робко встала справа у порожка, возле двухметрового серого шкафа, заслонив «домофон» (отпирать ворота для тех, у кого нет электронного ключа). Она с интересом осмотрела помещение: уютный кабинет, не походящий обстановкой на казённый; сразу заметно по мелочам, вроде гражданской одежды и тапочек – хозяин здесь живёт некоторое время, но всё сложено аккуратно, в комнате и при помощи лупы вряд ли сумеешь отыскать пылинки.

Богдан, покормив рыбок в красивом аквариуме с голубой подсветкой, что величается на тумбочке у левой стены рядом с термопотом, обошёл рабочий стол и устроился в удобном, кожаном кресле «бизнес-класса».

– Рыбок надо, наверное, вам в расположение отдать, мне они без надобности и ухаживать лень. Проходи, – стальным голосом сказал капитан, – чего встала в дверях? Присаживайся.

– Куда? – уточнила курсант.

– Куда хочешь, только не на стол и не на меня.

Девушка, отыскав глазами за чёрным диваном стул, «спрятавшийся» у правой стены, подошла к нему и, взявшись за спинку, спросила:

– Можно?

– «Разрешите» – у нас говорят! – прикрикнул ротный, – бери и устраивайся поудобнее напротив меня. Чай, кофе? – неожиданно добавил он, дождавшись, пока подчинённая усядется.

– Если мож… если разрешите, то кофе с радостью выпью. – Сняв кепку, Беда поправила волосы и стеснительно склонила голову: не знает, куда деть глаза.

– У меня только растворимый, – без ноток оправдания, фактом привёл капитан и направился в соседнюю комнату, где у него в распоряжении душ, туалет, умывальник и некое подобие кухни, с электроплитой и микроволновкой.

Старохватов вернулся в кабинет, открыл дверцу тумбочки, на которой стояли аквариум и термопот, достал банку «растворимого», сахар, кружки, и, не спросив о предпочтениях курсантки, на свой вкус навёл напиток. Пошумев ложкой в посуде, Богдан поставил парящий кофе, распространяющий приятный аромат арабики, перед Полиной, вторую кружку отодвинул к своему месту.

Офицер вернулся в кресло, отъехав на нём в левый угол к сейфу, открыл его, покопался в бумагах, нашёл нужную папку, толкнул бронированную дверцу и подкатил обратно.

– Так! – офицер, склонившись над анкетой и прочими документами подопечной, задумчиво свёл брови, на его переносице домиком проступила морщинка, отчего капитан стал выглядеть старше. Это не смутило Горегляд: невзирая на домогательства к ней со стороны отчима в детстве, ей всё равно нравились «мудрые» мужики, глупых и ветреных Беда никогда не любила, – рассказывай, – прервал тишину ротный.

– Что? – не поняла курсант.

– Всё! Начиная со статьи УК и плавно переходя к сути, к истории не по протоколу, о себе: чем и как жила? Почему совершила преступление? Ну?

Лицо Горегляд покраснело, то ли от испуга, то ли чего иного: её загнутые ушные раковины, как бы козырьки мансарды, приняли лиловый оттенок, словно от борьбы, – «Наверняка горят! – подумал Богдан. – Кто ж тебя так материт?» В целом, Беда оставляет приятное впечатление: рост 164 см, шатенка, стрижка чуть ниже плеча, волосы кудрявятся, она по мере возможностей всегда старается их выпрямлять, глаза чёрные; узкие, чуть скосившиеся в правом уголке рта губы, лицо правильных, красивых черт, так и просят мужской взгляд задержаться на нём, под любым предлогом. Фигура вполне спортивная, прочие «достоинства», которые имеют место, скрываются за местами обвисшей, не подшитой формой.

Тяжко выдохнув и сильнее покраснев, Полина отрапортовала:

– Статья 139-ая, часть вторая, пункт шесть… проще говоря – убийство с особой жестокостью. По вашему кодексу – сто вторая.

– Убийство у нас уж почти тридцать лет, как 105-ая статья! Привыкай. Кодекс имеется в учебных классах, подучишь. Отвечая в будущем на вопрос офицерам или кому ещё, называй именно статью из УК РФ, а не «республиканскую».

– Поняла! – Горегляд почувствовала себя стеснённо: заволновалась, словно находится на турнире по лёгкой атлетике, на низком старте, и пошли секунды обратного отсчёта: «Три, два, один!» Сама не поняла, что с ней происходит, и – «Как скорее успокоиться?»

Отхлебнув кофе, девушка поискала место, где застопорить взгляд: смотреть в глаза командиру побаивается или стыдится, сама не в силах разобрать. На стене простенькие электронные часы, их циферблат украшает танк – «Т-90», под ними портрет… нет, не президента! Его в кабинете не оказалось, а почему-то Дзержинского. Под фотографией «Железного Феликса» красуется копия знамени с надписью: «689 гвардейский истребительный Авиационный Сандомирский ордена Александра Невского полк». На столе капитана, ближе к левому от окна краю, небольшая фигурка (бюст) Ленина, правее, за ноутбуком – малый органайзер, за ним, на золотистой подставке миниатюрный Российский флаг – триколор.

Вновь в кабинете тишина, нарушаемая, правда, тиканьем часов, – «Цик-цик», да жирной мухой: она бьётся об окно, в наивной попытке вылететь на улицу. Звуки насекомое издаёт противные, причём отрывками – тишина, тишина, потом – «Ж-ж-ж-ж» – тишина, и так с интервалом в 15—20 секунд – это раздражает. Старохватов неожиданно откинулся с кресла и ловко поймал муху, так, что пальцы его кулака не коснулись стекла.

– Осень скоро, они никак не угомонятся! – возмущаясь, отправился офицер к умывальнику, там он «отпустил» муху по проточной, холодной воде в канализацию, после тщательно вымыл руки.

– У вас отличная реакция! – проронила Горегляд, когда ротный воспитатель вернулся на место, и, пожалев о сказанном, извинилась, – простите.

– Приму за комплимент! Переходи к «неофициальной» части истории своей жизни, только, как на исповеди: станешь врать, поверь – пойму. Учти, ложь, сделанную «тет-а-тет» и без надобности (имел в виду, что подчинённый всё равно порой врёт начальнику), я не люблю и тем более не прощаю.

В дверь кабинета постучали, а через долю секунды запищал телефон.

– Да, что ж такое! – Выругался Богдан, – поговорить не дадут, – и, снимая беспроводную, серую трубку, крикнул, – открыто! – Сразу же ответил на звонок, – Старохватов!

В приоткрытой двери показался Керимов:

– Можно? – шмыгнув носом, спросил зампотылу.

Капитан прижал трубку к левому плечу и возмутился:

– Ещё один! Ну ты, Ренат, офицер всё-таки, должОн же знать, как надо говорить.

– Ладно, ладно. – Прошёл внутрь старлей, – ас-саляму алейкум!

– Алейкум салам, – ответил на приветствие ротный и вернулся к телефону, – извините, работаю! Кого? Ах, ну уже здесь, – он протянул трубку другу, – тебя.

– Да?! – крикнул в микрофон старший лейтенант, – вы без меня совсем ничего не можете?! Привыкли, что я один работаю. Сейчас помолюсь, потом приду! – Он отключился и вернул трубку хозяину кабинета, следом протянул замотанный в синий пакет тазик, – держи, принёс пирожки сладкие, одиннадцать штук, как просил. Зачем тебе столько?

Старохватов указал глазами на курсантку (та встала при появлении незнакомого ей офицера в синем камуфляже), мол, – «Потом объясню».

Беда посмотрела на ротного, безмолвно вопрошая, – «Мне нужно ему представляться?» – Богдан правильно прочитал её взгляд и сказал вслух:

– Знакомься – это курсант Горегляд Полина, одна из двух кандидатов на звание младшего сержанта.

– Ренат! – с радушной улыбкой, по привычке протянул Керимов руку «арестантке», быстро осёкся, отвёл ладонь за спину и, кашлянув в левый кулак, скорректировал, – старший лейтенант Керимов Ренат Аласкерович. Зампотыл ваш.

– Рада знакомству! – Снова взгляд на командира: «Ничего, что я так ответила?». Офицер подмигнул ей в ответ, имея в виду: «Нормально».

– Вы заняты, да? – уточнил Ренат, – есть, где мне помолиться? То из-за работы пропустил сегодня, душу гложет, не могу, надо помолиться, а везде люди! Не уединишься.

– Иди в бытовку, там светло, чисто… она открыта, закрой только её изнутри, чтобы не отвлекали.

– От души, братан!

Керимов подошёл к серому шкафу, открыл двери-купе, просунул руку к «своей» полке (Богдан разрешил Ренату чувствовать себя здесь, как дома, а зампотылу, аналогично сказал Старохватову вести себя у него в гостях) и взял пакет с намазлыком, рядом с ним хранится литература исламского толка и «Священный Коран», который капитан обещал другу обязательно прочитать. Богдан хоть и не религиозен от слова совсем, всё-таки считал, что человеку полезно прочесть, как христианскую «Библию»: «Ветхий и Новый заветы», так и «Коран». После старший лейтенант, пообещав зайти во время ужина, отправился в бытовку.

– Угощайся! – раскрыл ротный тазик с пирожками и пододвинул его к курсантке.

Полина, послюнявив губы, жадно уставилась на выпечку, кашлянув в рукав, робко спросила:

– Что, прям десять штук можно… ой, виновата! Разрешите взять?

– Ого! – Притворился Старохватов, будто удивился наглости подчинённой, – так проголодалась?

– Нет, ну нас же, девочек, десять, а один вам.

«Молодец! – подумал Богдан, – прошла проверку!» – вслух сказал:

– Сейчас ешь, сколько поместится, угощайся. За других не переживай, я же со всеми буду говорить, вот всех и угощу, обещаю.

– Тогда хорошо! – Улыбнулась Беда и взяла пирожок.

– Рассказывай! Раз нас столько отвлекают с тобой, видать, история знатная! Не тяни шибко, но и не спеши, время до ужина – наше.

– Хорошо! – настроилась Полина и принялась рассказывать историю своей жизни, впервые за годы, без утаек, без сглаживания углов.

Полина родилась двадцатого ноября 2004 – го года в Минске. Отца девочка не помнит, а как тот выглядел, знает лишь по немногочисленным фотографиям, которые она сызмальства затаскала: смотрела порой часами на батю, плакала, разговаривала со снимком, старалась понять из редких и скупых рассказов матери, да внешнего облика папы с фотокарточек – каким он был? Характер, походка, голос? Ведь не сохранилось ни аудио, ни видеозаписей с папой.

Горегляд Добрый погиб на производстве летом 2006 – го, когда дочери не исполнилось и двух лет, подробностей трагедии мама Полины – Алла, никогда не рассказывала, вообще, не любила вспоминать первого мужа. Почему? Бог его знает, может, любила и тосковала? Нет, не похоже: не прошло и года с момента гибели супруга, как вдова познакомилась с Вениамином Загорулько, который представился ей преуспевающим бизнесменом и, через пару месяцев сошлась с Веней (бездетным). Трёхлетняя дочь Аллы для отчима не стала препятствием или обузой… до поры.

На деле, никаким «бизнесменом» Загорулько не являлся: в лучших традициях – взял в кредит, причём не в банке, а у «предпринимателей в спортивных костюмах», крупную сумму (в белорусских рублях). Подобно тысячам простачков, воображающих – жизнь легко оседлать, кругом одни лохи, которые не умеют богатеть, а он один гений – Веня планировал начать под взятые деньги «собственное дело», стать миллионером и быстро рассчитаться с братками. Получилось, как в цитате Черномырдина, т.е. как всегда: профукал наличные! Потому что шиковал, возомнивши себя богачом… на «раскрутку» ничего не осталось, а долг – платежом красен. Пришлось Загорулько продать унаследованный от бабки дом и в придачу квартиру новой супруги, дабы рассчитаться.

Оставшись без крыши над головой, новоиспечённая семья перебралась в Гомельскую область, в невзрачный ПГТ, протянувшийся на берегу реки Березина (правый приток Днепра). Оказывается, Вениамин был там прописан с рождения, но до поры не жил (в Минске обитал по временной регистрации в унаследованном доме). Имелся у несостоявшегося бизнесмена в посёлке ветхий флигель, входивший при советской власти в ведомость «ЖЭКа»: там селили дворников, слесарей и т. п. Так, от бабки к матери, от неё уже к сыну, дом и перешёл. Молодожёны решили временно поселиться там, поскольку – «Нет ничего более постоянного, чем временное», остались жить во флигеле.

Домик пустовал долгое время, потому и без того старое, дореволюционное строение, где раньше влачила существование прислуга богатого помещика, пришло в критическое состояние. Флигель был небольшой: две комнаты плюс пристройка; хата сложена из природного камня, как упоминалось – ещё до революции, кладка довольно «интересная» – без раствора! Стены лишь снаружи оштукатурены и внутри, правда-а… с улицы домом занимались последний раз при Горбачёве, соответственно, во многих местах глина с кизяками и песком отслоилась и обвалилась, обнажая толстые камни. С последним связаны эпизодические воспоминания Горегляд из детства: маленькой Беда любила размешивать грязь и заделывать ей щели (до которых дотягивалась), считая, что починила стены! Мама смеялась и нахваливала рукодельницу, – «Молодец, дочка! Настоящая хозяйка из тебя вырастит!»

Имелся при флигеле небольшой, загаженный огород и, единственное, что немного радовало глаз – забор, тоже из «пластушки» без раствора, но стоял крепко (знатные были каменщики в старину): он хоть с улицы скрывал от прохожих тот стыд и позор, что начнёт твориться в жизни Полины.

Не-е-ет! Сначала, оно куда ни шло: с ярым энтузиазмом Веня и Алла принялись облагораживать флигель. Начали, естественно, с внутреннего ремонта (до внешнего так и не добрались): содрали старые обои, поштукатурили стены, поклеили новые обои, отремонтировали печь… да-да, именно в таком порядке – сначала обои, потом печку, в итоге вымазали обновлённые стены сажей, хоть и накрывали их плёнкой, всё равно – полувековой нагар проникал через неё. Незначительно обновили мебель, купили матрас на кровать, посуду, короче, на что денег хватило.

Позже супруги устроились на работу. Загорулько оказался неплохим автомехаником, шарил он и в тракторах, что пришлось в посёлке кстати; мама Полины подрабатывала в бригаде строителей маляром (выезжали в соседние города, чаще в районный центр). В целом, денег хватало на еду, на одежду, на бытовые мелочи; взялись копить на внешний ремонт и на проведение в домик удобств, кои до сих пор оставались на улице. Веня с Аллой планировали сперва провести воду в домик, оборудовать там санузел и канализацию, затем добраться до газа… но! внезапно, после традиционной пьянки в выходной, отчим не стал отходить с утра возле тазика: отправился за похмелкой в магазин и провалился в знатный запой!

С тех пор Полина отчётливо запомнила «счастливые», детские годы. Особенно въелась в память вода, которую к дому так и не подвели. Во дворе имелась бурка, но жидкость в ней была противная: отдавала горечью и соленцой, если холодная – куда ни шло, а чай из неё выходил слишком паршивый, и насос, что качал влагу из глубины (Ручеёк), питаясь электричеством «мимо счётчика», ломался через день. Если отчим напивался не до грани – чинил, если был в умат… приходилось маленькой Горегляд идти на соседнюю улицу, таскать от уличной колонки воду. Впрочем, если хотелось отведать нормального чая, при условии, что мама его покупала, всё равно Беда тягала баклажки оттуда! Девочка ненавидела «дворовые удобства», равно как и небольшие канистры с водой, что страшно сдавливали пальцы. Отчим один раз удумал, – «Ты, Полька, коромысло возьми, у нас в сарае валяется!» – «Ага, – отвечала Горегляд, – мало мне позора перед людьми, осталось с коромыслом ходить!» – Да, позор и стыд – это базовые спутники жизни девочки… и дело совсем не в ветхом и тесном жилье без удобств.

Алла сперва ругалась с Загорулько по поводу его безудержного пьянства и безработицы, следовательно, возникшего дефицита денег, затем начала потихоньку составлять мужу компанию в пагубном распитии. Поначалу она пила в меру и исключительно по пятницам, после забеременела, отходила семь месяцев с дитём под сердцем, но… в итоге получилось мертворождение. Тогда женщина запила по-чёрному!

Полина помнила того младенца, точнее, трупик братика: ей пьяный отчим в целях «шутки» его специально показал, тому отдали тельце в больнице, Веня его и принёс в какой-то коробке, подозвал падчерицу, – «Иди-ка глянь: подарок тебе!» – она возьми и посмотри туда… трусило бедняжку не одну неделю. Тем же вечером Вениамин закопал ящик с телом недалеко от дома, на спуске к реке, словно собаку дворовую.

В догрузку к вышеописанному у матери произошёл гормональный сбой на фоне тяжких родов: волосы стали расти на теле – жуть! Она лицо брить начала, в прямом смысле – «Т-образным» станком. Запои потянулись страшные, росли в геометрической прогрессии, т.е. сперва пили месяц, потом пару недель завязывали «навсегда», снова пили месяц, затем начали бухать по два, по три… на работу почти забили, стали попрошайничать у соседей, лазить по мусоркам и так далее. Что интересно, на еду и вещи денег катастрофически не хватало, а вот на выпивку находили всегда! Загорулько даже сварганил самогонный аппарат, такой, чтоб можно гнать без проточной воды: «продукт» выходил мутным, словно его взяли из декораций «Деревни дураков», а воня-я-ял он – жутко! Тем более, брагу ставили не пойми из чего! не очищали «спирт-сырец», не делили на фракции, гнали один раз. Ой, запахи – это отдельная тема! Смрад в халупе воцарился адский! Поля его впитала в себя: и в тело, и тем более в одежду, помыться-то и постираться по-человечески негде. Девочка сильно стыдилась, понимала же: сколько ни старайся, всё одно – воняет от неё хлеще, чем от помойного бомжа, а в школу ходить надо. Как ребятам и девчатам в глаза смотреть, чем оправдывать исходящий от себя «аромат»? Аромат табачного дыма от дешёвых папирос, что висел во флигеле, как туман, плюс гарь от печи, которая снова требовала ремонта и страшно чадила при растопке, плюс въевшийся перегар, вонь старья и мышиных фекалий, какой-то неведомой кислятины и далее по списку. Полина заливалась дешёвым одеколоном, который прятала от отчима (мог выжрать), уж пусть лучше им несёт, чем тем «амбре», хотя и парфюм спасал не сильно.