Депортация

Мишаня уже наворачивал жаркое, беспокойно оглядываясь по сторонам. Достал смартфон, пальцы тыкнулись было в экран, но мой гость тут же передумал. Что‑то его тревожит.

– Сам-то как? – спросил я. – А Татьяна? У вас всё в порядке?

Мишаня бросил на меня затравленный взгляд.

– Вот не люблю я шибко грамотных баб. В женщине главное вовсе не ум. Я так считаю.

– Х‑м… Верно, Мишаня. Важно, чтобы она тебя понимала. И поддерживала во всех начинаниях.

– Не, Палыч. Главное у женщины – это задница.

Всё, Мишаня в своём репертуаре.

– Полезная штуковина, что и говорить, – поддакнул я. – Без неё никак. Ни посидеть, ни покакать, не за столом будет сказано. Но чтобы – главное? Нет, Мишаня, здесь ты не прав.

– Не, Палыч. Жопа – всему голова. Если она вот такая, – положив вилку на стол, он изобразил руками два крутых холма, – ну, женская чтобы, вот тогда будет полное взаимопонимание. А ум бабе лишь мешает.

– Частично я с тобой солидарен. Чтобы у женщины – и мужская волосатая задница? Категорически возражаю! Но всё же на первое место её, – я тоже очертил два полушария, – не стоит. Женщина, твоя женщина, хороша, если помогает решать проблемы. А не грузит ими.

Мишаня молча уплетал мясо.

– Это не только к женщинам относится. Почему, думаешь, мы дом купили здесь, в Чехии? Хотя после ста грамм и в России неплохо.

– А после двухсот – просто замечательно, – кивнул Мишаня.

– Вот именно. Здесь вот, – я махнул рукой с вилкой в сторону окна, – мы потому, что чехи – люди интеллигентные. Не достают почём зря.

Я снова наполнил бокалы.

– Мишаня, а ты с чего это вдруг… Скажи, у тебя с Татьяной не ладится? А?

– Ладно, Палыч. Разберёмся, если что. Или не разберёмся. Сами.

Ага, то‑то жор на него напал. Заедает стресс, не иначе.

– Ну, как знаешь. Может, немного прогуляемся? Покажу тебе наши владения.

– Давай. – Мишаня, оглядев стол, нехотя поднялся.

Мы вышли к парку. Июльское солнце с утра еще не жарило. Бредя под сенью цветущих лип, хотелось вдыхать и вдыхать их медовый аромат.

Мишаня долго молчал, что для него необычно, и вдруг спросил:

– А сам ты, Палыч, Америку вспоминаешь?

– Ещё бы! Хорошее было время.

– И все люди равные, можно сказать, ну, без эликсира этого.

– Согласен.

– И Танюха, хоть она и тогда выпендривалась. Но потом‑то ведь пошла за меня. – Взгляд его остановился на листе шиповника.

– Глянь-ка, бабочка. Да какая большая! Я слыхал, они живут неделю, не больше.

– Да, но время для них течёт иначе. Бабочки проживают полную жизнь, а люди им кажутся тормозными, как черепахи.

– Да, Палыч. Мне ведь уже шестьдесят пять. А ничего толком‑то… Детей мы так и не захотели.

Подумалось: «мы» – это про Татьяну.

– Мишаня, взгляни‑ка ещё на эту бабочку. Пойми, ведь главное не протяжённость жизни, а…

– Удовольствия?

– Не надо упрощать, мы же люди, а не животные или насекомые. Наполненность смыслом – вот что важно.

– Да какой смысл, Палыч! Ну сколько ещё мне осталось? Недолго буду ей глаза мозолить.

– Перестань! На самом деле тебе всего пятьдесят пять. Ведь социальную дозу выдали всем. Кроме отселенцев в Большой зоне, само собой.

– Ну да, бросили нам подачку. Маленькую розовую пилюльку. А что толку?

– Мишаня, ты получил дорогущий подарок, целых десять лет жизни! Чтобы разогнаться, вполне достаточно. Для тех, кто реально стремился.

– Ну да, наверное. Да вот у меня как‑то не вышло. Как ни бился – всё зря. Но главное не это. Эх, проснуться бы – а мне только тридцать. Да хоть бы и сорок. Но просыпаюсь взаправду – и что? Жизнь кончается… А у других‑то не так. Это несправедливо! Вот раньше… Жили ведь люди без эликсира чёртова.

– Стоп, я понял. Татьяна? У неё с эликсиром…

– Да-да, – перебил Мишаня. – Она‑то как раз поднялась.

– Должен тебя огорчить, дружище. Похоже, супруга тебя не любит.

– Это как это? – Он резко остановился.

– Как сказал классик, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит5.

– Ты это к чему, Палыч?

– Татьяна могла бы и поумерить обороты. Это я про биохрон6*.

– Ты чо?! Для женщины возраст, ну, сам понимаешь. Поумерить, как же! Это же типа самоубийства, бляха‑муха.

– Огорчу тебя ещё разок. Ты её тоже не любишь.

Мишаня вопросительно смотрел на меня. За разговорами мы не заметили, как приблизились к маленькому морю.

– Кабы любил, мог и усилить свои амбиции.

– Да ну тебя! Я и так чего ни пробовал. Хоть кол об стену теши – всё херня получается.

– Мишаня, взгляни‑ка. Это наше море.

– Ни хера себе! А ты, Палыч, крутой! Ты реально крут!

– Это запросто.

– У меня тоже мыслишка есть. И я хочу что‑нибудь этакое, – он кивнул на «море».

– Вот что, Мишаня. Разговор у нас пошёл серьёзный, давай‑ка за стол вернёмся. Кстати, пивко тоже имеется.

– Лучше бы его совсем не было.

– Пива?!

– Да эликсира этого! Вот раньше… Эх!

Достав из холодильника и откупорив пару бутылок чешского, я разлил по кружкам.

– Да, Палыч, не слабо ты устроился. – Мишаня залпом ополовинил свою порцию. – И я так хочу. Здесь и лето длиньше, что и говорить. А на Урале‑то, сам знаешь, погода безмозглая.

– Хм…

– Думаешь, у меня денег не хватит? Не сейчас, конечно…

– Ты уж извини. Не хочу сыпать соль на рану, но дело не только в деньгах. Я кое‑что узнал, когда оформлял вот это всё.

– Ты о чём, Палыч?

– В общем, в Моравию пускают не каждого, и главное тут даже не финансы.

– А тогда что?

– Биохрон. Прости, Мишаня, тут такое дело…

– Ага! А то начнут подыхать – похороны, то‑сё. Весь кайф обломают.

– Да нет же, ты не так понял. Просто… Ну, чтобы менталитет у жителей близкий был. Типа клуба по интересам.

– Да, Палыч, непростой ты человек… – Сделав глоток, он облизал губы. – Чуть не сорок лет тебя знаю, а почти не стареешь. Вот у самого‑то биохрон сколько?

– Какой бестактный вопрос.

– Да ладно! Мы же свои, никому не скажу.

– Ну, около трёх.

– Ого! И всё равно не сходится, уж больно молодо выглядишь.

Не дурак Мишаня, заметил-таки. Но про Академию и хронокредиты говорить я не вправе. Тут высший гриф секретности – «Абсолютно сугубо».

– Как это у тебя получается, а, Палыч? Да и на тройку выйти, это же суметь надо.

– Слушай, что мы всё обо мне? А у Татьяны твоей, прости за нескромность, сколько? Колись, я же свой!

Мишаня помрачнел.

– Два у неё, с хвостиком. У моей у Танечки биохрончик – двоечка.

– А у тебя…

– Ну дак обнулился я, Палыч. Единица, тютелька в тютельку. Такие вот дела. И по всему выходит, что не пара мы с ней. Она – на ярмарку, а я с ярмарки.

– Почему? Столько лет вместе…

– Где там… Я умру раньше, чем она состарится. Знаешь, кто я для неё теперь? Как та бабочка…

– А тебе‑то кто мешает? Ведь сейчас уйма возможностей!

– Не для всех, Палыч. Как и твоя Моравия – не каждому.

– Ты говорил, мыслишка имеется какая‑то?

– Ну, я чего к тебе и пришёл‑то… – он замялся. – Посоветоваться хотел, как прежде. Ты же для нас, Палыч, вроде учителя, после Америки‑то.

– Не подлизывайся. Давай, излагай уже.

– Тут без бутылки не разберёшься. Ну и где твоя водка?

Я достал из холодильника бутылку «Державы» и тарелку с белыми колечками репчатого лука поверх нарезанной жирной селёдки. И ещё пару тарелок: с пупырчатыми малосольными огурчиками и бутербродами с чёрной икрой; а вдобавок пиалу с квашеной капустой.

Пока я разливал по рюмкам, Мишаня обвёл взглядом стол – и замер.

– Ах, да! – Я извлёк из хлебницы «Бородинский»; ещё вчера эту буханочку испекли в России.

– Поехали!

Тонко звякнул хрусталь. Мишаня осушил рюмку и, занюхав «Бородинским», смачно закусил огурцом.

– Палыч, я расскажу, но сперва ты со мной поделиться должен.

– Селёдкой?

– Не, ты же понял. Сам‑то как поднялся? Особнячок вот, лес, парк, море – своё, личное. Это же какие деньжищи надо, а?

– Так ведь кредит, ипотека.

– Ипотека? А вот я задумал как‑то одно дельце, ну, чтобы сам, без Танюхи. Короче, пошёл в банк за кредитом. Так меня сходу завернули. Ты прикинь, Палыч, сказали, нужно обеспечение какое‑то. Нет, ну а ты‑то как?..

– Подожди‑ка минуту, сейчас увидишь.

Встав из‑за стола, я прошёл в кабинет. Где же она, первая моя книжка? Вот, на полочке. И флешка‑призмочка – новая рукопись, моя надежда, наше будущее.

Когда я вернулся, Мишаня совсем не скучал: «Евровести» вещали вовсю.

– Подожди, Палыч, давай посмотрим! Тут интересно…

Знакомая картина: реакторный блок с выдранными внутренностями. Рядом копошатся пять‑шесть человек в оранжевых комбинезонах с примелькавшимся логотипом.

«Это пугающее слово, муэртисты, – поясняет диктор, – вовсе не означает, что они смертники. Эти отважные парни – члены партии муэрте. Главным образом из них и формируются отряды ликвидаторов».

К разрушенному блоку приближаются два вертолёта. А ближе к земле, посерёдке могучих вертушек, проплывает громадный, с трёхэтажный дом, полупрозрачный голубой куб.

«Здесь, в Рингхальсе, – продолжает диктор, – европейские учёные и инженеры осваивают новые технологии локализации аварий. Бетонный саркофаг уже не понадобился; его с успехом заменит быстровозводимое укрытие из удивительного материала – термостойкого аэрогеля».

Воздушно‑голубой куб уже разместился на земле.

«Вот из таких мегаблоков и возводят современный саркофаг. Материал прочный и лёгкий, чуть тяжелее воздуха. Кстати, аэрогель воздух не пропускает. Мало того, этот материал способен улавливать огромное количество радиоактивной пыли и газов. Идеальный строительный материал…»

Теперь взору является город. По улице ползёт тягач с голубым цилиндром, лежащим поперёк платформы.

«Аэрогель применяют и в виде ленты. Подобная химически активная мембрана интенсивно впитывает радионуклиды».

С боковой поверхности цилиндра сматывается широкая полоса, двое ликвидаторов, подталкивая острыми пиками, укладывают её на дорогу позади автомашины.

«За одну-две недели такая лента способна очистить загрязнённую территорию. Отработавшую мембрану снимают и отвозят на специальный полигон, где её разрушают пневмогидравлическим ударом. При этом образуется небольшое количество твёрдых радиоактивных отходов. Их захоронят в супернадёжных могильниках. Как далеко вперёд шагнула наша наука!»

Показался и сам диктор, загорелый и моложавый, в белой водолазке и чёрных джинсах.

«А теперь давайте обсудим возможные причины и последствия трагедии. Для этого мы пригласили авторитетного эксперта из Соединённых Штатов Америки. Прошу вас, мистер Бейли».

Белый черноволосый джентльмен с породистым лицом слегка поклонился зрителям.

«Я всего лишь выскажу своё мнение. Вам судить, насколько оно верно. Бросим взгляд на историю катастроф мировой атомной энергетики. Три крупнейшие, самые тяжёлые аварии – в Чернобыле, Фукусиме и Рингхальсе. Две из них – в Советском Союзе и Швеции – имеют кое‑что общее. Их связывает ядерный реактор. Точнее, его происхождение. Один и тот же разработчик и изготовитель.

– Россия? – спросил диктор.

– Вот именно. Качество русских изделий известно. Космические корабли падают, ядерные реакторы взрываются».

– Мишаня! – не удержался я. – Ты посмотри, гад какой, а! Что же он про свои‑то шаттлы не вспоминает?

– Ну ё‑моё, блин! За это надо выпить.

– Тебе это интересно?

– Давай, Палыч, дальше послушаем.

«А чего ещё можно ждать от страны, где сложнейшее оборудование изготавливают с преступной небрежностью? – продолжал породистый эксперт. – И что вы хотите от рабочих, недельный доход которых не превышает ста новых долларов США?

– Меньше двухсот евро? – озадачился диктор.

– Именно. Как можно прожить на подобную зарплату?»

Вот же зараза! Будто и не знает, что цены у нас втрое ниже.

«Но у русских, говорят, есть свой секрет, – добавил американец. – Ещё такую же сумму они имеют от сдачи пустых бутылок из‑под водки».

Эксперт и диктор дружно рассмеялись.

«К сожалению, тут возможен побочный эффект: сморщенные мозги и трясущиеся руки. Повторяю, это лишь моя точка зрения на причину аварии. Я могу и ошибаться.

– Спасибо, мистер Бейли. А теперь поговорим о последствиях аварии. Своими мыслями с нами поделится русский эксперт профессор Закочуха».

Немолодой, импозантный, закрученные кверху чёрные усищи и широкая борода – вылитый Карабас‑Барабас из детской сказки. Но делиться мыслями Закочуха не спешил. Помедлив с минуту, он откашлялся и начал, слегка грассируя.

– Вот что я вам скажу. Очевидно, что оценки, представленные официальной комиссией, не вполне соответствуют истинному положению дел. Они чересчур оптимистичны. Ориентация на такие данные осложнит проблему защиты здоровья облучённых жителей Северной Европы.

– Простите, Лука… э‑э… Тарасович, но ведь это факт: в результате аварии погибли двадцать человек. И ещё двадцать три облучились большими дозами. Кстати, почти все они живы.

– Ваш подход оценивает лишь первые жертвы, такая система вульгарна.

– Вы намекаете на раковые заболевания? По‑вашему, их тоже следует учитывать?

– Вот именно! – профессор повысил голос. – Сотни тысяч! Вы понимаете? Не сотни, а сотни тысяч онкобольных – вот что ждёт Европу. Доигрались! Я всегда говорил, я всем доказывал, что человечество не доросло до атомной энергии!

– Но ведь и после Чернобыльской аварии многие утверждали…

– Полная чушь! Так называемые медики, связанные с атомной индустрией, умеют ловко манипулировать цифрами.

– И какой же выход, Лука Тарасович?

– Эвакуация, только эвакуация. Плюс биокомпенсация всем облучённым, как ликвидаторам, так и населению. Пострадавшим следует выделять целевые дозы эликсира бессмертия.

– Но ведь число отселённых достигло ста тридцати тысяч, и…

– Сто тридцать тысяч? – хохотнул Закочуха. – Да это лишь начало. Требуется тотальная эвакуация, и в первую очередь детского населения скандинавских стран. А также Польши с Германией, по крайней мере их северных районов. И стран Балтии, естественно.

– Благодарю вас.

– Мишаня, ну нафига тебе эта хрень? Заколебали уже, будто и говорить больше не о чем.

Экран погас.

– А это у тебя что, Палыч? – Мишаня озадаченно рассматривал мою книгу.

– Это ответ на твой вопрос.

– Это как это?

– На этой вот штуке я и заработал денежки, витабаксы. Как раз на первый взнос за дом.

– Заработал – на этом?!

– Да, да, гляди. «Занимательная экология» называется.

– Палыч, будет мозги пудрить! Книги теперь бесплатные, их компьютеры сами пишут, без людей. Что ли думал, я не знаю?

– Ты прав. Детективы, триллеры, фэнтези и прочую развлекуху – так и есть, искусственный интеллект сварганит покруче любого писателя.

– Вот. А ты говоришь, заработал.

– Поверь, Мишаня, существуют книги, за которые люди готовы платить. Ручная сборка, когда вкладываешь душу.

– И вот это…

– А ты открой, первую страницу открой.

Мишаня взглянул на часы.

– Куда‑то спешишь?

– Не, время пока есть. Ну вот, открыл. И чо?

– Смотри, смотри! Что‑нибудь необычное заметил?

– Бумага странная, на баксы похожа.

– Да, с водяными знаками. А ещё, Мишаня?

– Подпись. Что ли твоя, Палыч?

– Да. Ещё?

– Цифры какие‑то. Дробь, одна пятисотая. И чего?

– Ты держишь в руках первый экземпляр из пятиста изданных. Это не просто книга, Мишаня. Это авторский принт. Слыхал про такое?

– Ну да. Три‑дэ принтер.

– Нет, здесь другое. Это как художники делают копии своих же картин. Считанные экземпляры.

– А это ещё зачем?

– А вот зачем. Книжка моя разошлась миллионным тиражом, из них тысяч сто – на бумаге, всё бесплатно. А таких вот авторских принтов – всего‑навсего пятьсот. Тираж ограничен, каждый экземпляр пронумерован и подписан автором. И стоит он сто витабаксов. Не просто баксов, а витабаксов. Улавливаешь разницу?

– Ни хера себе! Сто витьков – за одну книжку?! Это же… Это же…

– Понимаю тебя, Мишаня, понимаю. У нас ведь как: раз не булькает – значит дорого. А для меня другое важно: каждый принт плюсует мне месяц жизни.

– Да кто же их покупает, Палыч?

– Коллекционеры. Фанаты, само собой. И ещё инвесторы.

– Да на кой хер?

– Коллекционеры – азарт охотника либо инстинкт собирателя; да и перед своими похвастаться: не у всех же есть. Фанаты – те гурманы, им перечитывать в кайф. А для инвестора важно деньги вложить выгодно. Принт нельзя скопировать, и цена его будет расти.

– Как это – нельзя? А вот если на ксероксе?

– На ксероксе ты получишь копию, которая ничего не стоит. Как если бы сотенную купюру отксерил.

Мишаня призадумался.

– Да, Палыч, ты у нас как этот, Гарун аль‑Ротши́льд. А скажи, вот можно такое написать, короче, месяца за три? Ну хотя бы за пять?

– Можно. Только читать такое никто не будет.

– Слушай, Палыч…

– Да?

– А подари мне её, вот эту самую!

Я промолчал.

Ну что тебе стоит, Палыч?

– Видишь ли, Мишаня… Это первый экземпляр. И по традиции он остаётся у автора. А остальные книжки уже разошлись.

– Эх…

– Да будет, будет тебе книга, Мишаня. Только не эта, а новая. В этой вот штучке… – я протянул ему флешку, – мой задел на будущее. И тут я тебя точно не забуду.

– А это что? – Мишаня недоумённо вертел в руке призмочку.

– Это флешка. А в ней файл. Следующая моя книга, «Занимательная радиация». Почти готова. И тоже надеюсь на принты.

– А почему флешка‑то?

– Дублирую файлы. Мало ли что с жёстким диском случится.

– Палыч, ты не догоняешь. Нынче все хранят в облаке.

– Пускай! А мне вот приятно в руке подержать этакое тяжёленькое, настоящее. Тогда и мысли приходят сто́ящие.

– А почему она у тебя такая, ну, форма геометрическая? И блестит?

– Это тепловыделяющая сборка, уменьшенная копия. И укороченная. Ну, топливная кассета, как бы полено в ядерном реакторе. Слыхал?

– Ну да.

– Флешка у меня суперская. Специальный сплав. В огне не горит, под водой сто метров держит. И содержимое сей штучки, Мишаня, даёт мне шанс войти в первую десятку писателей.

Мог ли я вообразить, что из‑за этой вот рукописи жизнь моя изменится бесповоротно – и вовсе не так, как я планировал?

– В первую десятку?

– Да, Мишаня. Лет через сорок. Тогда мои принты будут стоить ещё дороже. И вот…

– Через сорок лет?..

– Ох, Мишаня, прости дурака, ляпнул не подумавши.

– Да ладно, – проворчал Мишаня, вновь покосившись на циферблат.

– А что за дела? Ты всё же торопишься?

– Нет, но скоро… Ну, «Евровести».

– Не понял, мы же вот сейчас смотрели. Ты можешь толком объяснить…

– Палыч, ну, там будет важное. Для чего я к тебе в гости‑то и напросился.

– А для чего? Я думал, по старой дружбе.

– Ну да, – промямлил Мишаня. – И посоветоваться чтобы.

– Посоветоваться? Насчёт чего? Да рожай ты уже! Подожди, «Евровести» твои во сколько? В двенадцать? Двадцать минут у нас в запасе имеется.

С Мишаней любой разговор чем хорош: сколько помню, скучно не бывает.

Глава 2. Удар судьбы

Чехия, Южная Моравия

13 июля 2046 года, пятница

11 часов 40 минут европейского времени

Выпивать с неблизкими по духу людьми обычно скучновато. Но Мишаня Котов – случай особый. Мы знакомы давным‑давно, а совместное участие в приключениях сближает даже очень разных мужчин.

Я не спеша потягивал винцо, Мишаня налегал на водку.

– Так о чём ты хотел посоветоваться?

– Короче, – сказал Мишаня, – я в партию хочу вступить.

– Какую партию? Любителей круглых попок?

– Я серьёзно. В партию муэрте. – Он замолчал.

– Так. Значит, вон куда тебя понесло. А, понятно! Это Аспидон сейчас выступать должен? Его ты желаешь послушать?

– Ну да. И чтобы ты тоже… ну, мнение своё выразил.

– Я не понял, зачем тебе партия, Мишаня?

– Как это – зачем? Для чего и всем. Витабаксы.

– Что‑что? Постой, так ты сразу и…

– Ну да, в ликвидаторы.

– Мишаня, ты в своём уме? Это куда опаснее, чем ты думаешь. Заплатят вам копейки, а здоровья потеряешь немерено.

– Да почему? Вообще‑то техника там суперская. Там, знаешь, такие… такие… А мы, ликвидаторы…

– Вот‑вот. А вас бросят туда, где эта техника не справляется. Понимаешь ты это, нет? В самое пекло, Мишаня. Чистую‑то работу шведы и без вас провернут. Эх…

– А фига ли? Да иначе‑то как, Палыч? Я ведь не смогу, как ты. Всё пишешь, пишешь… Одну книгу, другую книгу… А если я не хочу мучить свой мозг? Все против нас, весь мир!

– Против кого это – вас? И кто это – все?

– Ясно, кто. Бессмертные. А чего они? Пользы ни фига, только и умеют, что из мухи слона надувать.

– В смысле?

– Нежатся круглыми днями в своих бассейнах. Не, ты‑то не такой, Палыч, я знаю. Ты каждый свой год заработал. Вон, даже очки носишь, хотя никто уже давно… А вот эти вот все… Не любят нас, Палыч, не хотят делиться.

– Вас?

– Обычных людей, кому эликсира не полагается. Жену у меня увели, так получается. Ну да, семью разрушили… Где справедливость, Палыч? Где она? – Он снова бросил взгляд на часы.

– Ужасный мир! Ладно, Мишаня, мы опосля про это погутарим. Ты закусывай давай, заодно и послушаем вашего основоположника.

– Да‑да, уже начнётся, вот‑вот.

– Евровести, – произнёс я. – Новости.

– Говорят и показывают «Евровести»! – раздался голос диктора. – Сегодня мы ведём передачу из нашей московской студии.

В креслах за овальным столиком разместились трое. Диктором оказался Сергей Коловратов, известный ведущий. Плотный, лет тридцати, с бородкой‑эспаньолкой; привстав, он рекомендовал приглашённых гостей.

– Мы встречаемся с генеральным секретарём партии муэрте Аспидоном Ригидиным.

Развалившийся в кресле справа от ведущего кивнул и, поднявшись во весь огромный рост, коротко поклонился зрителям. На передачу Аспидон пришёл в партийной униформе, похожей на обтягивающее трико; на чёрном фоне, на груди и спине, резко выделялся белый квадрат партийного логотипа. Здоровенная туша, почти без талии; мощные ляжки и толстые икры. Руки, грудь, плечи, ноги – всё налито животной силой.

– В нашей беседе также участвует… – продолжил ведущий и осёкся, быстро взглянув на второго гостя. – Здесь присутствует… м…м… простите, как называется ваша должность? Ах да, координатор партии муэрте…

– Можно просто – Ричи, – прозвучал безжизненный голос.

Координатор оказался чуть не вдвое ниже своего начальника. В глаза бросился просвечивающий даже через одежду скелет.

– Слышь, Палыч. Мы с Ричи близенько гутарили, – заметил Мишаня. – Вот как сейчас с тобой. Смотри, смотри, как светится! Знаешь, сколько он уже набрал? Десять зивертов! Не за раз, конечно. Ты прикинь, какую кучу витабаксов заработал! А ты говоришь – копейки.

Координатор осклабился. Усики а‑ля Гитлер на смертельно бледном лице, голый череп, торчащие вверх уши – всё это усиливало жутковатое впечатление.

– Господа, мы благодарим вас за согласие встретиться с нашими зрителями. – Коловратов поклонился гостям. – Ваша партия очень популярна – как у нас, в России, так и в Европе. И слава эта заслуженная. Люди всего мира знают, какое активное участие принимает муэрте в ликвидации последствий аварии в Рингхальсе.

– Ещё бы! – голос Аспидона звучал, словно хор из десятков голосов. – Но давайте не будем тянуть время.

– Начнём с вопроса, который задаёт себе каждый европеец, – сказал ведущий. – Нам интересно именно ваше мнение – не узкого специалиста, а человека независимого. Причина аварии – в чём она? Дефект конструкции реактора? Ошибка оператора? Неизвестные науке факторы? Что‑то ещё?

– Да что вы… – в симфонический голос вплетались хрипотца и едва слышная детская нотка, – какая ошибка? Надёжнейший российский реактор, опытнейший шведский персонал.

– Тогда что же?

– Международный заговор. Диверсия. Точнее, провокация.

– Провокация?

– Против России, – кивнул Аспидон. – Да, с целью опорочить российских рабочих, инженеров и учёных. И тем самым остановить развитие нашей страны.

– Допустим, вы правы. Но почему именно в Швеции? А, скажем, не в самой России? Не в другой европейской стране, не в Китае, скажем, и не в Индии? На Востоке ведь тоже много станций с такими реакторами?

Аспидон не мог устоять на месте: шаг вперёд‑назад, влево‑вправо.

– Не всё сразу. А что, если Рингхальс – лишь первое звено в цепи провокаций?

– Вы утверждаете, что это заговор. Но кто же тогда?.. Ведь не сами же европейцы…

– А вы подумайте, кому это выгодно?

– Ну, хорошо, – протянул ведущий. – Наших зрителей интересует и другой вопрос. Ради чего ваша партия принимает столь активное участие в опасных работах?