Депортация

– Остановили?.. – не понял он.

– Не важно, как именно, плановая остановка или авария. Главное, что прекратилось деление ядер. Но радиация‑то не исчезла, ведь продукты деления продолжают усиленно распадаться. Можно сказать, мы имеем кучу тлеющих головешек. А в случае взрыва – ещё и тучу раскалённой золы; радиоактивная пыль разносится на сотни и тысячи километров.

– А как они связаны, доза и загрязнение территорий? Только и слышно, мол, фон превышает допустимый в тысячу, в две тысячи раз.

– Тут связь не прямая, – пояснил я. – Представь, идут боевые действия. Противник ведёт обстрел, плотность огня высокая, вся земля изрыта воронками. Так и для радиации – высокий фон, много беккерелей, делённых на квадратный метр или километр. А доза – это другое. Греи и зиверты отражают серьёзность полученных ранений.

Немного помолчав, я добавил:

– Если бы радиацию измеряли в килограммах, то один грей – это была бы тонна. Несколько зивертов могут раздавить человека насмерть.

– Подожди, вернёмся к фону. Ты говоришь, плотность огня. Н ведь от пуль и осколков можно защититься?

– О чём и речь, – согласился я. – Бронежилет надеть, в блиндаже схорониться, в окопе отсидеться. Либо отступить, а население эвакуировать.

– Молодец, весьма доходчиво. Вот умеешь ты слова подобрать. По‑нашенски, по‑простому.

– Я знал, что тебе понравится.

Ратников пристально посмотрел мне в глаза.

– Ты подмечаешь то, на что другие не обращают внимания. А в книжке твоей было, ну, про всё про это?

– Там много чего… было.

– М‑да, тут есть над чем подумать… А вот и наш Игорь Маркович.

Вараксин с ходу плюхнулся в кресло.

– Ну как там «Калабрия», что удалось узнать? – спросил Ратников. – Похоже на Рингхальс?

– Один в один, – ответил Вараксин. – Мы запросили в Евратоме копии аварийно‑диагностических файлов. В обоих эпизодах центры взрывов располагались на нулевой отметке. Судя по всему, пыхнули теплообменники.

– Это системы охлаждения, – согласно кивнул я. – А сами реакторы?

– Блоки разрушены, да. Но все двухтысячники заглублены под землю, что уже неплохо, – пояснил Вараксин. – Поэтому выбросы фрагментов ядерного топлива из реактора минимальны. С чернобыльскими не сравнить. Кстати, второй реактор в Калабрии – водо‑водяной. И он‑то уцелел, хотя проект опять же российский.

Ратников вопросительно взглянул на меня.

– А в чём главное отличие быстрых реакторов? С точки зрения их уязвимости… Ну, ты понимаешь.

– В теплообменнике такого реактора, – пояснил я, – натрия хоть залейся. И воды целая река. А разделены эти жидкости металлическими стенками толщиной в миллиметр.

– Выходит, что слабое звено – теплообменник? – спросил Ратников.

– Получается, так, – ответил я.

– Ещё новость по Рингхальсу, – сказал Вараксин. – Нашли Эриксона.

– Да? Жив‑здоров?

– Увы, труп…

– А кто такой Эриксон? – спросил я.

– Лукас Эриксон – главный физик атомной станции в Рингхальсе, – пояснил Вараксин. – Катастрофа случилась ночью, когда он был дома. Но утром на станции не появился. Думали, он скрылся, испугавшись ответственности за аварию.

– А где его нашли? – поинтересовался Ратников.

– В море. Нашли то, что от него осталось. Опознали по персональному чипу, – сказал Вараксин.

– Выходит, ночью он пошёл купаться и утонул? – предположил я.

– Ага, – ехидно заметил Вараксин. – Купаться. Прямо в костюме.

Ратников не спеша оглядел нас.

– Ну, други мои, что скажете?

– Похоже на начало какой‑то операции, – предположил Вараксин.

– Именно! – сказал Ратников. – Именно так! Единого действия, направленного… А чёрт его знает, куда оно направлено. Ясно одно, – он перевёл взгляд на меня, – кто в тебя целился, тот и реакторы порушил.

– Однозначно.

– Так что отныне работаешь на первый сектор. Как и при любой внешней агрессии мы должны ответить на три вопроса. Кто нападает? Чего хотят? Чем это грозит человечеству? Так что – думай, Александр Павлович, думай.

– Так точно!

– Да, ещё раз: из Москвы пока ни ногой! – продолжил Ратников. – Пусть отдохнёт от тебя Чехия. Дело оказалось серьёзным до чрезвычайности. Куда серьёзней, чем я полагал прежде. Уверен, это наш профиль, первого сектора. К сожалению.

Я взглянул на циферблат: Времени было – 23:50. Московского. Ух, эта грёбаная пятница…

Часть II. Огненный ребус

Один я на всей планете вижу страшную тень, наползающую на страну, но как раз я и не могу понять, чья это тень и зачем…

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Трудно быть богом

Глава 1. Покушения продолжаются

Москва, Академия метанаук

14 июля 2046 года, суббота

Попался как-то мне на глаза рейтинг опасных профессий. Возглавляли перечень всяческие силовики. Фигурировали там рыбаки и лесорубы А вот о писателях даже не упоминалось. Похоже, устарел списочек‑то…

В первом секторе мне выделили кабинет с виртуальным окном. М‑да, не Моравия…

Присел за компьютерный стол. А вдруг флешечка моя родная – там, в разъёме? Ага, как же… Блин, руки опускаются, и делать ничего не хочется. А надо.

Включил комп. Карта Европы, радиоактивный фон. Красное пятно на севере и ярко‑красный овал на юге, в мыске итальянского «сапога».

Но какая же связь с моей рукописью? И кто за этим стоит?

Контуры Европы стали расплываться перед глазами. Выключив свет, остался сидеть в темноте: так легче думается…

…Очнулся я, когда уже светало. М-да… Будильник, нужен будильник непременно! А лучше два, причём второй следует размещать вне пределов досягаемости рук будимого… Шестой час, а голова по‑прежнему пустая.

Прогуляться, что ли? И процесс пойдёт.

Года два назад неподалёку от Академии разбили парк. Четыре квартала снесли, не пожалели. Хорошо тут, малолюдно. Бродить по аллеям, вдыхая аромат свежескошенной травы – приятный контраст с кабинетной скукой. Почти как в Чехии. Вот запущу руку в карман, а флешка – там… Увы. Прощай книга, прощай принт! Что за чёрт?

В кустах затаился колёсный броневик, в глаза бросилась надпись на борту: «Принты». Прежде на подобных машинах перевозили наличность, а теперь вот – ценности духовные.

Надсадно взвыл движок, броневик заёрзал, разворачиваясь на месте; разлетелись прочь комья земли, корни и целые кусты. Машина замерла на секунду и, раскрутившись в другую сторону, оказалась нацелена прямо на меня. Стальной зверь грозно сверкнул стёклами и рванулся с места. Разметав подвернувшуюся скамейку, снёс пару берёзок и разрушил бордюры.

Бросившись вправо, я откатился по земле и отполз в кусты. Не вставать, не показываться! Лишь здесь, под ветвями у меня остаётся шанс.

Ах, как пахнет скошенная трава…

Перекатами, а где и по‑пластунски, прислушиваясь к рычанию машины, я удалился метров на двадцать и затаился в зарослях черёмухи. Броневик с рёвом промчался в нескольких шагах от меня. Заметил, нет?

А это что же? Я наткнулся на край вкопанной в землю бетонной трубы, широкой и почти пустой. Втиснулся и с трудом дополз до противоположного конца. Стоило высунуться – неподалёку вновь забасил мощный дизель. Ближе, ещё ближе… Голодный хищник проехал вплотную, воняя выхлопной гарью. Через минуту-другую звук мотора стих вдали.

Переждав, я выбрался на волю.

Отряхнувшись, помятый и грязный, добрёл до выхода из парка, где располагался автомат «Амазона». Подобрав рубашку и брюки по размеру, переоделся в кабине, а старую одежду… Стоп! Через материю прощупывался какой-то твёрдый предмет. Неужто флешка?! Смартфон, всего лишь смартфон. И ещё один, поменьше – служебный. И тут он зазвонил. Кто же это? Ага, Сергей, шеф родного, пятого сектора Академии.

Но голос его звучал сухо:

– Александр Павлович, ты где, далеко? А чего такой потрёпанный?

– М‑м… Здесь я, неподалёку.

– Вот и хорошо. Заглянул бы, а?

– С превеликим удовольствием.

Внутренний озноб постепенно стихал.

– Насчёт удовольствия не знаю…

– Что‑то случилось, Сергей?

– Разумеется, иначе бы я не звонил. Ты зачем винил с Морриконе в «Эдеме» оставил?

– Винил? Да-да… А я всё гадал, куда он запропастился. Вот и нашёлся!

– Ага, только не сам по себе. Моцарт его нашёл. Моцарт!

– Колоритно! А что такого, Сергей?

– Он ещё спрашивает! Да Вольфганг Амадеич эту вещь пять раз подряд переслушивал!

– Так понравилось?

– Не то слово! Он расплакался, можешь ты это понять? Эх, Александр Павлович!

– Да я же не нарочно.

– Ладно, чего уж теперь… Напортачил – сам и подчищай.

Он отключился, а у меня – «Берлинский концерт», на сей раз из личного смартфона.

– Маречка, привет. Как ты, милая?

– Нормально. А с тобой что, на тебе просто лица нет? И чумазый какой‑то… Саш, а ты сейчас где?

– Я? Я в Москве, по книжным делам. А лицо… Не успел ещё умыться.

– У тебя точно всё в порядке? А то меня мысли тревожные мучают. Аварии эти на атомных станциях…

– Так это там, в Европе.

– Мы с Машенькой по тебе соскучились. Знаешь, что она тут выдала? Чего молчишь, тебе не интересно?

– Да нет, что ты! Рассказывай…

– Она сказала: «А правда ведь ёлка похожа на ёжика? Оба на “ё”, и оба колючие».

– Замечательно!

– А ты в Моравию когда вернёшься?

– Когда? Пока не знаю… А что ты хотела, родная?

– Там в прихожей, на антресолях, туфли мои коричневые. Что мы в Праге покупали, в позапрошлом году.

– Маречка, зачем тебе старые туфли? Новые напечатай.

– А старые куда? Я их и не носила почти.

– На утилизацию, куда же ещё?

– Эх, ты! А ещё считаешь себя экологом!

– Да привезу, привезу, конечно. Милая, я уже рядом с редакцией, позже перезвоню. Целую вас обеих.

Ух… А с Моцартом и правда нехорошо получилось. Но что делать, тут не до «Эдема». Да ведь Сергей и не знает, что я в первом секторе… Вот пусть Ратников ему и разъяснит, что да как. Но заглянуть в пятый надо, хоть на минуту.

– Привет, Палыч. Ты с чего таким растерянным стал? – встретил меня Сергей.

– Привет. Слушай, за винил извини, уже подчистил. Там и другие артефакты всплыли… В общем, теперь всё нормально. Понимаешь, меня Ратников пристегнул…

– …К атомным делам. Я в курсе. Вопрос об активном участии пятого сектора в расследовании почти решён, но пока… Ещё какие‑то новости?

– Я с Мишаней встречался. Помнишь, «Ноев ковчег», контрольная группа?

– Ну как же – Мишаня! А сколько же ему, он не…

– Нет, и в этом проблема. Социальную десятку профукал. В отличие от супруги, Татьяны.

Сергей кивнул.

– Теперь на весь мир обижен, даже в ликвидаторы податься готов, – продолжил я. – Бессмертных ненавидит, лишь для меня сделал исключение.

– А ты знаешь, Мишаня где‑то прав. – Сергей почесал аристократический нос. – Шансы на вечную жизнь захватили мир врасплох, люди не успели подготовиться.

– В смысле? Учитель, я не…

– Тебе и не понять, ибо сытый голодного не разумеет. Эликсир бессмертия победил многих. Что не удалось доллару, довершили витабаксы.

– Подожди, но ведь глобальный референдум… Люди осознали, что прогресс невозможен без…

– Никакое процветание не стоит единства общества.

Иногда Сергей перебивал собеседника, но грубым это не казалось: он ухватывал чужие мысли на лету.

– Одна планета – цельное человечество. – Сергея хлебом не корми – дай пофилософствовать. – В ядерный век это категорический императив. А теперь скажи, что в твоём понимании означает прогресс?

– Завтра должно быть лучше, чем вчера.

– Умница! – ехидно улыбнулся он. – Моя школа. Но лучше – чем? И – кому? А главное – зачем?

– Так вот я и спрашиваю: в нашем случае «лучше» – это что? Витабаксов побольше? Эликсир для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным? Но ведь не получится. Не могут все‑все жить вечно. Согласись, Сергей, мы упрёмся, хоть и в ту же экологию.

– Ты прав. Развитие, по Линкольну, оправдано лишь тогда, когда оно приносит пользу людям.

– А оценить…

– Сразу не получится. Только время покажет. И прогресс нельзя подстёгивать, он должен быть органичным. Вот пример опережающего развития – атом. Злобному питекантропу – речь о подкорке, не о разуме – дали силу богов. И что? Судьба мира висит на волоске.

– Но в прошлом-то веке обошлось, слава богу, – возразил я.

– Неужели? А тебе не приходило в голову, что это счастливая случайность? Или ты решил, что сегодня на земле‑матушке стало безопаснее?

– Да уж… – вспомнились Часы Войны.

– Не должно грядущее зависеть от пустяков. Зацепится, скажем, Александр Павлович ногой за балясину или заскользит вниз по лестнице…

Заметив мой изумлённый взгляд, Сергей добавил:

– Скажу больше. Ратников прав, тут существует связь.

– Катастроф и эликсира?

Он снова кивнул.

– Доказать не могу, но чувствую. Надеюсь, ты догадался, к чему всё это говорено? Прогресс и всякое такое?

– Да, Учитель. Прогресс не должен быть агрессивным, и его цель вовсе не витабаксы.

– Разумеется. А?..

– Просто вита. Жизнь. Уверенность и безопасность. Для всех людей.

– Молодец! Именно этим и должны мы заниматься.

Подхожу к лифту – оттуда выходит крепкий черноусый мужчина. Скользнув по мне взглядом, незнакомец упругой походкой шагает мимо.

Странный тип, первый раз встречаю подобного у нас, в пятом. Интересно, что этому чужаку здесь понадобилось? Вот у Ратникова, в первом, там бы – да.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Материк – так в Академии метанаук называют внешний мир за её пределами.

2

Витабаксы – мировая валюта высшей категории; эликсир бессмертия можно приобрести исключительно за витабаксы.

3

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Гадкие лебеди.

4

Андрей Санников. Луна сломалась. Лёгкие стихи

5

Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита

6

Биохрон‑индекс, БХИ (в просторечии – биохрон) – коэффициент, отражающий темпы старения организма. При естественном старении и отсутствии факторов риска биохрон равен единице. При БХИ, равном двум, старение замедляется в два раза, при десяти – соответственно в десять. Факторы риска (стрессы, вредные привычки и другие) приводят к агрессивному старению. При этом биохрон может оказаться и меньше единицы. Ожидаемая продолжительность жизни связана с БХИ сложной формулой. Имеет значение не только доза эликсира бессмертия, но и возраст начала приёма препарата, факторы риска или, наоборот, плюсующие факторы.

7

Артур Конан Дойл. Второе пятно