Откровение в Галисии

– Это из-за жары и влажности, – объяснил Висенте. – Такое уже случалось. Разница в температурах внутри и снаружи как минимум двенадцать градусов, а в оранжерее сложно дышать из-за сырого воздуха, особенно если у вас проблемы с давлением, плюс еще и цветочный аромат…

Сгорая от стыда, обессилевший Мануэль позволил спутникам поднять себя с пола и отряхнул песок с и без того печально выглядящей одежды. Ну и жалкий у него сейчас, должно быть, вид…

– Что вы ели на завтрак? – спросил Гриньян.

– Пил кофе.

– Кофе? – повторил юрист, покачав головой, словно удивляясь нелепости ответа. – Пойдемте на кухню, Эрминия вас чем-нибудь покормит. – Он подтолкнул писателя к выходу, поддерживая его под руку.

Фасад главного здания украшали две арки. Одна служила парадным входом; через другую, как предположил Ортигоса, экипажи некогда попадали во внутренний двор. Позже ее заложили. Рядом находилась голландская дверь с открытой верхней частью, и около нее рыскал упитанный черный кот, несомненно привлеченный ароматами готовящейся еды. Похоже, Гриньян был прав, настаивая на походе на кухню. Там, около современной плиты, хозяйничали две женщины – одна постарше, другая помоложе. Как ни странно, центральное место в комнате занимала дровяная печь.

– Доброе утро! – обратился юрист к поварихам из-за двери. Они повернулись и выжидающе уставились на него. – Не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить для нашего гостя? Он того и гляди упадет в обморок.

Вытирая руки о передник, Эрминия подошла к двери и открыла ее полностью, с улыбкой рассматривая Мануэля. Он ее помнил: на похоронах экономка безутешно рыдала вместе с несколькими другими женщинами. Она взяла писателя за руку, повела внутрь и усадила за широкий деревянный стол, не обращая внимания на юриста и поглядывая то на Ортигосу, то на свою молодую помощницу.

– Милый ты наш, мы только о тебе и говорили в последнее время. Просто ужасно, через что тебе пришлось пройти… Сарита, убери со стола и принеси Мануэлю бокал вина. А ты, дорогой мой, садись здесь и дай мне свою куртку. – Эрминия повесила одежду на спинку стула. – Сейчас мы о тебе позаботимся. Сарита, отрежь-ка сеньору кусок пирога c кукурузой.

Ошарашенный таким вниманием к своей персоне, писатель не сопротивлялся, лишь бросил взгляд через плечо на Гриньяна, который шутливо произнес:

– Эрминия, я буду ревновать. Ты совсем обо мне забыла.

– Не обращай на него внимания, – сказала экономка Мануэлю. – Такой же проходимец и льстец, как тот толстый кот. Да и повадки те же: стоит мне отвернуться, а он уже на кухне и поедает все, что найдет… Сарита, угости и сеньора Гриньяна.

Молодая помощница положила на стол огромный пирог размером с поднос и принялась резать его под пристальным взглядом Эрминии.

– Да побольше же! – Экономка отобрала у девушки нож и закончила работу сама, поставив перед мужчинами две белые фаянсовые тарелки с угощением.

Мануэль откусил кусочек. На подушке из лука покоилось нежное мясо, а кукурузное тесто придавало кушанью особый аромат.

– Нравится? Ешь, возьми добавки. – Эрминия положила на тарелку писателя еще один огромный кусок. Затем повернулась к юристу и сказала приглушенным голосом и совсем другим тоном: – Сарита собиралась вам кое-что сообщить. Детка, что ты хотела сказать сеньору Гриньяну?

– Вас хочет видеть старая маркиза. Она просила немедленно уведомить вас об этом, как только вы появитесь, – робко ответила девушка.

Юрист выпрямился на стуле и бросил полный сожаления взгляд на румяный и еще горячий пирог и мясную начинку.

– Ну что ж, долг прежде всего, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Эрминия, смотри, чтобы мой кусок пирога не слопал кот. – И Адольфо направился к двери, которая вела на лестницу.

В тот же момент в кухню ворвался маленький Самуэль. Он подбежал к экономке и обнял ее за ноги. Следом появилась мама малыша.

– И кто это у нас здесь? – воскликнула Эрминия. – Никак его величество король пожаловали!

Она хотела взять мальчика на руки. Но тот заметил писателя, застеснялся и спрятался за спиной Элисы, которая довольно улыбалась.

– Мама… – заныл малыш.

– Что случилось, детка? Разве ты не знаешь, кто это?

– Это дядя Мануэль.

– Значит, нужно с ним поздороваться.

– Здравствуй, дядя, – улыбнулся мальчик.

– Здравствуй, Самуэль, – ответил Ортигоса. Непривычное обращение словно придавило его своей тяжестью.

Малыш бросился бегом к двери.

– У него сегодня столько энергии… Посмотрим, иссякнут ли ее запасы, – бросила Элиса и поспешно вышла из кухни вслед за сыном.

Эрминия проводила их взглядом, а затем повернулась к Мануэлю.

– Элиса – отличная девушка и прекрасная мать. Она собиралась замуж за Франа, младшего брата Альваро. Когда он умер, она была беременна.

Писатель вспомнил, что рассказывал ему юрист: передозировка наркотиков.

– Фран так и не увидел своего сына. С тех пор Элиса живет здесь. А что до Самуэля… – Экономка улыбнулась. – Ты сам видел. Он похож на солнечный лучик, что освещает этот дом. А ведь нам так этого не хватало. – На лицо ее набежала тень.

Сарита вздохнула и положила руку на плечо Эрминии. Та накрыла ее ладонью и склонила голову в знак признательности и благодарности.

Вернулся Гриньян. Лицо его было крайне серьезным. К пирогу юрист даже не притронулся, лишь сделал маленький глоток вина и бросил взгляд на экран мобильного телефона.

– Ну надо же… Мануэль, мне очень жаль, но в офисе произошло нечто непредвиденное, и мне надо возвращаться в Луго. – Юрист врал так неумело, что женщины отвели взгляд и принялись делать вид, будто у них срочно образовались какие-то дела на кухне.

– Не волнуйтесь, мне все равно пора, – солгал писатель.

Он встал, взял куртку со стула и хотел было попрощаться, когда экономка заключила его в объятия. Ортигоса вынужден был наклониться и, постояв немного и ощущая неловкость из-за столь бурных проявлений чувств, тоже положил руки ей на спину.

– Заглядывай к нам, – шепнула ему Эрминия.

Мануэль надел куртку и догнал Гриньяна, который ждал его снаружи.

– Дядя! – послышался сзади высокий голос мальчика.

Писатель повернулся и увидел Самуэля, который бежал к нему со свойственной малышам неуклюжестью, когда кажется, что ребенок вот-вот распластается на земле. Щеки мальчика раскраснелись от утренней прохлады, а распахнутые, готовые к объятиям руки вызвали у Мануэля улыбку. Он нагнулся, чтобы подхватить ребенка, и под влиянием эмоций поднял его высоко в воздух. У писателя возникло ощущение, будто он держит в руках огромную, не прекращающую извиваться рыбу. Руки мальчика обвили его шею, словно виноградные лозы. Малыш поцеловал Ортигосу в щеку, и тот почувствовал холод на месте оставшегося влажного следа. Мануэль держал Самуэля, не зная, что делать дальше, и поджидал Элису, которая едва поспевала за сыном.

– Надо же, я, видимо, не в форме, – весело сказала молодая женщина, пытаясь восстановить дыхание. Мальчик спрыгнул с рук писателя и бросился к матери, которая заключила его в объятия. – Заезжайте к нам еще. Мы с Самуэлем будем рады.

Ортигоса кивнул и догнал Гриньяна. Они молча дошли до припаркованного автомобиля. Писатель обернулся и увидел, что мать с сыном смотрят ему вслед. Он помахал им рукой, и они ответили тем же.

«Славные подвиги»

Гвардейцы уже ждали Мануэля. Как только тот назвал имя Альваро Муньиса де Давилы, его сразу же проводили в кабинет капитана, где писатель первым делом заметил на столе один из своих романов. Ортигоса скрыл удивление и пожал протянутую руку. Капитан еще раз принес соболезнования, а затем поставил на стол картонную коробку и начал перечислять лежавшие в ней предметы, сверяясь со списком.

– Бумажник, восемьдесят евро наличными, две связки ключей, документы, два мобильных телефона и пакет с одеждой, ремнем и обувью, которые были на Альваро, когда его… – капитан откашлялся, – привезли в морг.

– Два телефона? – уточнил удивленный Мануэль.

– Что-то не так?

– Наверное, так… – Что ж, Ногейра, судя по всему, прав: две связки ключей, два телефона, две разные жизни… Все логично.

– Сожалею, но обручальное кольцо мы не нашли.

Ортигоса кивнул, не зная, что сказать, и поднялся со стула.

– Мне также нужны ключи от машины.

– Конечно. Подпишите вот этот документ, таков порядок при передаче имущества. – Капитан подвинул к писателю лист бумаги и нашел ручку.

Мануэль нацарапал свое имя, и гвардеец протянул ему ключи, но не торопился их отдавать, зажав в руке.

– Сеньор Ортигоса, оставите автограф для моей жены? – Страж порядка указал на книгу. Он явно нервничал, хотя до этой минуты держался весьма уверенно.

Писатель взглянул на обложку и вспомнил, что издатель предложил два варианта оформления и они с Альваро выбрали этот. В то время они отмечали с шампанским каждую новую книгу, каждый перевод на очередной иностранный язык. Капитан рассыпался в извинениях и вернул Мануэля из прошлого.

– Понимаю, момент не самый подходящий… Если вы против… Наверное, не стоило об этом просить.

– Разумеется, я подпишу, – сказал Ортигоса, убирая ключи в карман и беря книгу. – Как зовут вашу жену?

* * *

Оба телефона Мануэль положил в карман, а коробку поставил в багажник. Вечером он встретится с Ногейрой, и тот передаст судмедэксперту одежду на исследование. Писатель пошел по парковке в поисках машины Альваро и обнаружил ее в глубине, между двумя патрульными автомобилями. Издалека никаких следов ДТП видно не было. Забрать машину сейчас он не сможет, ведь тогда ему придется оставить здесь свой «БМВ» – об этом Ортигоса не подумал. Он подошел поближе и заглянул в салон. Внутри, как обычно, царили чистота и порядок, только на сиденье и руле виднелись пятна засохшей крови. Мануэль нажал на кнопку брелка и открыл автомобиль. И сразу почувствовал присутствие Альваро, как будто тот стоит рядом: запах его кожи, явный оставленный им след… Ощущение было настолько реальным, словно его призрак вот-вот появится или, наоборот, только что исчез.

Писатель отпрянул от неожиданности. От родного аромата закружилась голова, сердце забилось быстрее, глаза наполнились слезами, а колени подогнулись. Мануэль отступил и оперся спиной о патрульную машину. Запах, сохранившийся в тесном автомобильном салоне, напугал его своей интенсивностью: было ощущение, словно там разбили флакон стойких духов. Ортигоса закрыл глаза и постарался уловить каждую молекулу этого аромата, но тот быстро смешивался с царящими вокруг вульгарными испарениями. Внезапно возникший образ Альваро таял на глазах. Опечаленный, Мануэль покачал головой, мысленно проклиная выпавшие на его долю страдания. В отчаянной попытке еще немного побыть с Альваро, удержать ту малую часть его, что еще осталась, он захлопнул дверь автомобиля и сел на землю, сиротливо ощущая пустоту, с выступившими от злости слезами на глазах. И тут заметил, что за ним наблюдает молодой гвардеец, который, впрочем, не осмеливался подойти ближе.

– Сеньор, все хорошо? – осведомился наконец тот официальным тоном.

Ортигоса взглянул на него и чуть не рассмеялся. Он сидит на земле, облокотившись о патрульную машину, и рыдает от отчаяния, а этот юноша интересуется, все ли у него хорошо… Лучше некуда, черт возьми.

Писатель ощупал карманы в поисках носового платка, хотя прекрасно знал, что его там нет, и наткнулся на второй телефон, свидетельство неизвестной ему жизни. И этого было достаточно, чтобы изгнать из памяти Альваро, чье место занял незнакомец. Слезы высохли, словно по волшебству. Ортигоса перевел взгляд на дверцу автомобиля, запер машину с пульта и поднялся на ноги, отряхивая одежду.

– Не беспокойтесь, всё в порядке. Просто голова закружилась.

Молодой гвардеец ничего не ответил, только поджал губы и кивнул.

Писатель уселся за руль «БМВ». Он слишком устал, чтобы вести машину, слишком сбит с толку, чтобы принять какое-то решение. На ладони лежал новенький айфон последней модели, который Мануэль видел впервые. Блестящий черный аппарат напоминал мерзкого жука, который тем не менее хранит какой-то суперважный для человечества секрет. Ортигоса включил телефон и увидел уведомление, что батарея почти разрядилась. Он подсоединил к смартфону автомобильное зарядное устройство, взял свой сотовый и набрал номер Мей.

– Мануэль?

– У Альваро был рабочий телефон, которого я никогда не видел…

Секретарь медлила с ответом, и писатель взорвался:

– Господи боже, это не вопрос. Я держу его в руках. Альваро мертв, хватит уже покрывать его.

– Прости, Мануэль, дело не в этом. Я до сих пор не могу привыкнуть… Да, у него был еще один телефон.

– Счета за мобильную связь, я полагаю, приходили в офис, раз я даже не знал о существовании этого сотового?

– Верно. Расходы оплачивала компания.

– Мне нужны детализированные счета по данному номеру.

– Раз мобильник у тебя, ты можешь сам посмотреть информацию в приложении. Но, если хочешь, могу прислать, это не проблема. Диктуй адрес.

– Я остановился в гостинице. Как только закончим разговор, отправлю тебе координаты. Мне также нужен ежедневник Альваро, где отмечено, с кем он встречался и куда ездил.

– Эта информация тоже есть в айфоне, но я подготовлю для тебя и физическую копию.

Мануэль взял телефон Альваро и поискал среди иконок календарь. В нем оказалась куча заметок, обозначенных разными цветами сроков, задач и встреч. Сбивающая с толку путаница. А он-то надеялся найти ключ к разгадке…

– Мей, мне нужна твоя помощь. Как среди этого изобилия данных выделить определенную информацию?

– Не знаю. А что ты ищешь?

– Поездки в Галисию. Юрист Альваро сообщил, что тот регулярно сюда наведывался, так что в календаре должны быть записи.

– Сеньор де Давила ездил туда раз в два месяца, – сообщила секретарь. По голосу было ясно: она ожидает, что Мануэль рассердится.

Писателю нравилась Мей, и он знал, что его симпатия взаимна. Теперь, когда гнев и удивление, которые он сначала испытывал, испарились, Ортигоса понимал: на месте секретаря он тоже сделал бы то, о чем просит начальник. Он знал, что ей сейчас нелегко, и все-таки обида была слишком велика, чтобы допустить мысль о прощении. Мануэль постарался сделать свой тон нейтральным.

– Я не вижу соответствующих записей в календаре.

– Ищи встречи с представителями организации «Славные подвиги».

«Славные подвиги» – один из основных клиентов компании Альваро. Ортигоса не помнил, чем они занимались; ему казалось, что их деятельность связана с химической промышленностью. Но название фирмы было таким странным, что врезалось в память. В календаре действительно нашлись соответствующие записи: встречи проходили раз в два месяца и продолжались по 2–3 дня.

– Альваро ездил в Галисию, прикрываясь делами с представителями этой компании?

– Мануэль, «Славные подвиги» принадлежат ему.

– Ты хочешь сказать, что…

– Это его фирма.

Писатель почувствовал себя униженным, лицо его вспыхнуло. На глаза навернулись было слезы, но стыд заставил их закипеть и испариться. С огромным трудом взяв себя в руки, Ортигоса прошептал:

– И чем же она занимается?

– Это материнская компания, у нее есть дочерние предприятия. В основном деятельность связана с производством и экспортом вина.

* * *

Душевая была настолько тесной, что Мануэль едва мог двигаться. Низ плотной клеенчатой шторки с рисунком в виде квадратов поразил грибок, придавая ей схожесть с испачканным подолом платья. Преодолевая отвращение, писатель намочил ее и прилепил к стене, чтобы ненароком не коснуться этой черной субстанции. Из душевой насадки била только мощная струя, и писателю приходилось вертеться, чтобы облиться полностью. От такого напора тело болело, но Ортигоса открыл кран до упора, зажмурил глаза и позволил горячей воде стекать по уставшим мышцам. Возникло ощущение, будто кто-то бьет его кулаками по плечам, и, как ни странно, это успокаивало. Руки и ноги ломило от боли, поясница горела, перед глазами стояли красные пятна. Мануэль чувствовал себя так, словно заболевает, и понимал, что лишь одно заставляет его двигаться: ярость. Он ощущал, как она медленно кипит внутри, оставляя осадок из горечи. Словно в результате химической реакции в стеклянной колбе по капле собирается яд, которым и будет питаться в дальнейшем его душа.

Гнев был нужен ему, чтобы не сбежать, не прыгнуть в машину и не уехать подальше от этого места, от лжи, боли и нелепого соглашения с каким-то гвардейцем, который его презирал.

Если не считать душевой, номер выглядел вполне прилично: чистые полотенца и простыни, немногочисленная старомодная мебель, скрипучий деревянный пол. В одной из стен была запертая дверь, ведущая в соседнюю комнату, а рядом стояла узкая железная кровать, которую Мануэль считал отвратительной. На ней лежал матрас настолько тонкий, что виднелись очертания каркаса. Это «ложе» было слишком похоже на то, на котором писатель в детстве провел много бессонных, полных отчаяния ночей в доме тетушки. Сейчас койка была завалена пакетами с одеждой, которую он купил перед визитом в участок: два пиджака, три пары брюк, полдюжины рубашек, носки, нижнее белье. Ортигоса выбрал то, что наденет сегодня, а остальное убрал в шкаф. На столик у кровати он положил купленную в том же торговом центре книгу. Вообще-то Мануэль предпочитал приобретать печатную продукцию в книжных магазинах, но сейчас ему не хотелось, чтобы продавец его узнал. Писатель не был настроен на светские беседы, поэтому сделал выбор в пользу ассистента в супермаркете, которого вряд ли заинтересовал бы кто-то, кроме блогеров, и нашел нужный отдел. Ассортимент был скудным. Ортигоса решил, что на роман или повесть у него сил не хватит, и остановил свой выбор на экземпляре, который таинственным образом оказался в торговом центре. Мануэль уже читал эту книгу – избранное Эдгара По в мини-формате, в том числе «Сердце-обличитель», «Черный кот» и «Ворон».

Однако Ортигоса приобрел и кое-что еще и машинально положил эти покупки на темный письменный стол, что, впрочем, было вполне логично. Две пачки бумаги и упаковка шариковых ручек. Пока писатель разбирал пакеты и решал, что сегодня надеть, он упорно не смотрел в ту сторону.

Вскоре после публикации первого романа, когда количество проданных экземпляров начало приближаться к полумиллиону копий, издатели известного литературного журнала уговорили Мануэля разместить статью о профессии писателя, приоткрыть завесу тайны и познакомить читателей с секретами мастерства. Свое эссе он назвал «Две пачки бумаги и упаковка ручек» – ведь это все, что нужно, чтобы создать роман. Ортигоса твердо верил в это и опирался на собственный опыт. Он знал, что желание творить продиктовано человеческой природой, потребностью души, внутренним голодом, который можно утолить, пусть и на время, только излив слова на бумагу. Но Мануэль столкнулся с жесткой критикой со стороны коллег-писателей. Как осмелился этот новичок, случайно попавший в профессию, давать советы? Разве количество проданных экземпляров не говорит о том, что он способен только на то, чтобы штамповать дешевые романы?

Уже позже, написав несколько книг и дав множество интервью, Ортигоса создал собственную творческую обстановку: комната с белыми стенами, уставленная книжными шкафами, стеклянный стол, на который падает свет из откидного окна и где стоит ваза с белыми орхидеями, тишина. Он окружил свою деятельность искусственным ореолом, прославляющим худшие пороки, помогающие писателю творить: алкоголь, наркотики, жестокость, разного рода эксперименты и неподобающее поведение.

На самом деле Мануэль верил в то, что неиссякающие источники, подпитывающие литераторов, – это беззащитность, порождающая уверенность, невзгоды, высекающие искру вдохновения, и презрительное отношение, дающее всходы в виде гордости. Но они работают лишь в том случае, если остаются скрытыми. Именно эти невидимые подземные реки или потоки бурлящей лавы заставляют писателя творить. Но они остаются тайными, а говорить о них вслух так же оскорбительно, как делать вид, будто автору нужен всего лишь хорошо освещенный рабочий кабинет, компьютер да совет доктора филологии.

Мануэль вынужден был признать, что вел себя как султан: занимал лучшую комнату в доме, работал за красивым, прекрасно освещенным столом, постоянно любовался орхидеями. А еще ощущал поддержку Альваро, который молча сидел и читал, пока Ортигоса работал. Идеальная счастливая атмосфера, которая сбивала с настроя и лишала вдохновения, стоило писателю оторвать взгляд от экрана и посмотреть вокруг. И все же он понимал, что без всего этого можно обойтись.

Мануэль смотрел на белые листы бумаги и спрашивал себя, когда он успел забыть, что пищей для творчества становятся страдания, боль, невысказанные секреты. Искусство рождается, если ты способен чувствовать, но не демонстрировать свои эмоции другим, обнажать душу и не казаться при этом вульгарным.

Ортигоса подошел к столу. Тело быстро теряло тепло после душа, и полотенце, в которое он завернулся, уже становилось прохладным. Писатель вытянул руку и дотронулся кончиками пальцев до гладкой поверхности упаковок. Две пачки бумаги и ручка, больше ничего не нужно… Он вздохнул и отошел прочь.

Затем вытер запотевшее зеркало в ванной полотенцем и застегнул рубашку. Пора выходить. Мануэль надел один из новых пиджаков и уменьшил звук на телевизоре, который по привычке оставил включенным. Затем взял испачканную куртку, чтобы вытащить бумажник и два телефона. В кармане оказалось еще что-то. И хотя писатель, едва притронувшись, понял, что это, но решил убедиться. Лепестки даже сейчас оставались гладкими и крепкими и распространяли сильный, довольно резкий аромат. Гардения. Мануэль смотрел на нее и на куртку, пытаясь понять, как цветок попал в карман. В замешательстве он открыл ящик тумбочки и убедился, что первая сорванная им ветка, уже увядшая, на месте. Ортигоса положил обе гардении рядом и начал их изучать. Наконец он решил, что виной всему его плохое самочувствие в оранжерее. Он любовался растениями, потом начал падать и, возможно… Да нет, это какой-то бред, цветы там почти в два раза больше, чем этот. И все же… сегодня был странный день, да и вчерашний не лучше. Все казалось нереальным, его жизнь превратилась в хаос, и было сложно восстановить последовательность событий. Вероятно, Мануэль машинально сорвал гардению и засунул в карман.

Стук в дверь заставил его вздрогнуть. Писатель открыл, ожидая увидеть на пороге жену хозяина отеля. Она заглядывала время от времени: предлагала что-нибудь поесть, приносила чистые полотенца или сообщала, что по телевизору показывают футбол, хотя Ортигоса говорил ей, что не особенно им интересуется. Видимо, женщина боялась, что гостю скучно. Но на пороге стояла Мей Лю с непривычным выражением – не то извиняющимся, не то испуганным – на усталом лице.

– Мей?

В голосе его не было упрека, лишь смирение и искреннее удивление. Мануэль распахнул объятия и прижал к себе секретаря, которая разразилась рыданиями. Злость мгновенно улетучилась, хотя он знал, что скоро она вернется и усилится. Но сейчас теплота тела Мей неожиданно успокоила писателя, и он понял, чего ему не хватало: с момента отъезда Альваро он никого не обнимал, за исключением Самуэля.

Понадобилось некоторое время и несколько бумажных платков, чтобы Мей наконец успокоилась. Она окинула взглядом номер, который, должно быть, показался ей пустым и мрачным, и печально спросила:

– Мануэль, что ты тут делаешь?

– Я выполняю свой долг, а ты?

Мей выскользнула из его объятий, сняла плащ и подошла к окну. Затем повернулась и снова осмотрела комнату. Ортигоса заметил, что ее взгляд задержался на пачках бумаги на обшарпанном столе. Несколько секунд секретарь молча смотрела на них, словно подбирая слова, которые намеревалась произнести.

– Я помню, что ты сказал мне не приезжать, и я уважаю твои желания, но… Я не жду, что ты простишь меня, но хотела бы объясниться. Как только Альваро был вынужден заняться семейными делами, то сразу же попросил вести их отдельно. У меня и мысли не было, что тебя так это ранит. Мне казалось, что шеф занят решением исключительно деловых вопросов и просто не хочет тебя нагружать.

– Ты права, Мей. Ты ни в чем не виновата, и когда-нибудь я смогу тебя понять. Но это мы обсуждали по телефону. Зачем ты приехала?

Секретарь кивнула и даже слегка улыбнулась:

– Потому что я должна кое-что тебе рассказать. Я вспомнила об этом, когда ты позвонил, чтобы спросить про второй телефон Альваро.

Мануэль с интересом посмотрел на нее.

– Он обычно лежал у шефа на столе. Звонки поступали редко, и, как правило, отвечал сам Альваро, но иногда трубку брала я. И общалась всегда с одним и тем же человеком, который прекрасно говорил по-кастильски, но с сильным галисийским акцентом. Очень вежливый и образованный мужчина, сеньор Гриньян. Думаю, ты с ним уже знаком.