Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Для конного отряда нужны были люди, умевшие ездить верхом, таких набралось 9 человек, и среди них Борис Алёшкин. Ему пришлось расстаться с Шошем, но зато он вооружился отличным японским карабином.

Жак заметил:

– Ведь бандитов всего пятеро, как нам сообщили, неужели мы вдевятером с ними не справимся?

Лошадей взяли в ГПУ, в милиции, и у местных крестьян. Боре достался невысокий ладный гнедой меринок.

Часам к семи вечера конный отряд находился уже менее чем в двух верстах от Сицы. Село это получило название от речки, возле которой оно было расположено.

В центре села имелась маленькая церковь с невысокой колоколенкой, а на противоположной стороне площади стояла школа. Остановившись на небольшой поляне, окружённой орешником, боярышником, дикими яблонями и зарослями смородины, Жак подозвал к себе Бориса и сказал:

– Нужно разведать, что сейчас делают бандиты. Я решил послать в разведку тебя, не боишься?

Борис так возмущённо посмотрел на своего командира, что тот невольно улыбнулся:

– Ну-ну, не обижайся, я ведь это так, на всякий случай спросил, уж больно ты молод. Так вот, слушай: помнишь, что нам встреченный по дороге кореец рассказывал? Будь поосторожней, в деревню на лошади не заезжай, привяжи её где-нибудь неподалеку от околицы, а сам пешком в село проберись, посмотри, где бандиты расположились, все ли они вместе и не выставили ли какую-нибудь охрану. Да, отдай-ка мне карабин, а себе возьми вот это, спрячь за пазуху – его не видно, а вещь надёжная. Да, на-ка ещё запасную обойму.

С этими словами Жак протянул Боре браунинг, который тот смущённо засунул за пазуху. Обойму положил в карман штанов. С большой неохотой отдавал он свой карабин: из него, как и из винтовки, он умел стрелять неплохо, ведь этой стрельбе его обучали. Умел он теперь стрелять из ручного пулемёта, пробовал раза два стрелять из нагана, ему давал Шунайлов, а вот как обращаться с браунингом, Борис не знал. Но он не сомневался, что стоит ему об этом сказать Жаку, как тот его, конечно, ни в какую разведку не пошлёт, а Борис так гордился этим первым самостоятельным боевым заданием! И вдруг от него отказаться из-за такого пустяка – ни в коем случае!

Затем Жак и Алёшкин вернулись к стоявшему шагах в двадцати от них отряду и, уже не спеша, шагом, стараясь не шуметь, переправились на противоположный берег и подобрались к селу, почти вплотную к околице. Как потом стало известно, они находились от неё не более чем в полуверсте.

Село Сица не совсем правильно называлось селом, скорее всего, это была небольшая группа хуторов, куда заселились в своё время молодые жители из Новой Москвы и Многоудобного. Расположившись на берегу быстрой и бурной речки Сица, в глубине пади, по которой эта речка текла, село было окружено с трёх сторон сопками, поэтому туда не проникали ни северный ветер, дувший с Сихотэ-Алиньского хребта, ни вредные туманы, ползущие из Шкотовской бухты. Именно поэтому почти все жители села занимались пчеловодством, ну а там, где пчёлы, там, конечно, и плодовые насаждения. Так что жители Сицы имели прекрасные, пожалуй, единственные в этом районе сады. Пробираясь через них, Борис в наступающих сумерках не спеша подходил к центральной, да, собственно, и единственной площади села.

Оглядываясь настороженно вокруг и прислушиваясь к громкому пьяному пению и визгам девчат, раздававшимся откуда-то из центра села, Борис заметил, что на невысокой колокольне стоит человек. Пристально всмотревшись, несмотря на сгущавшуюся темноту, Борис заметил в руках у него винтовку. «Вот оно что, они часового на церковь поставили, – подумал он, – а где же они сами? Их ведь было пятеро, значит четверо где-то внизу».

Борис решился выйти из сада и направиться к центру села. Его, конечно, заметил часовой, но паренёк в обычной одежде, с пустыми руками, шёл не из села, а медленно брёл по селу, потому не возбудил подозрения, и тот решил, что это кто-нибудь из местных жителей, возможно, один из тех парней, чью девушку сейчас бандиты затащили в школу. Бандит нахально крикнул:

– Не грусти паря, и на твою долю останется! – и захохотал.

Борис не понял, почему смеётся часовой, но, догадавшись, что он не раскрыт, так же понуро продолжал брести по площади, внимательно присматриваясь к освещённым открытым окнам школы, откуда продолжали нестись пьяные песни мужчин и взвизгивания девчат.

Он узнал всё, что было нужно: бандиты – все, кроме одного, часового – в школе, взять их будет нетрудно, они все перепились. «Самое главное, первым же выстрелом надо снять часового. Вот когда Ким должен показать свою меткость», – думал Борис.

Потоптавшись немного на площади, он так же медленно побрёл назад, а зайдя в первый же сад, почти бегом направился к околице, где в кустах была привязана его лошадь.

Отвязать лошадь, вывести её на тропку, вскочить в седло и помчаться к отряду было делом нескольких минут, но как раз здесь-то и случилось несчастье.

Стоявший на колокольне часовой услышал топот скачущей лошади, и при свете выглянувшего из-за тучи месяца заметил силуэт скачущего всадника. Он вспомнил паренька, бродившего несколько минут тому назад по площади, и решил, что это один из местных «комсомолов» поскакал сообщать властям о непрошенных гостях. Эти соображения отняли у бандита не более минуты, а в следующую он открыл стрельбу по мелькавшему в кустах всаднику.

Борис слышал свист пуль, пролетавших недалеко от него, сшибавших ветки и листья орешника, но так как с каждым мгновением он удалялся от стрелявшего, кроме того, тропинка, по которой он скакал, всё время извивалась, то он надеялся, что проскочит благополучно.

Уже через несколько минут он был в этом уверен настолько, что даже не обратил внимание на внезапный удар по левой ноге внизу икры, подумал только: «Вот чёрт, сучок подвернулся, ногу ушиб, теперь с неделю хромать буду. Дёрнуло же тебя тут торчать!»

Не обращая внимания на боль в ноге, он продолжал петлять по тропинке, не уменьшая скорости. Вскоре выстрелы прекратились. Очевидно, часовой перестал видеть всадника и решил бесполезную стрельбу прекратить.

Прошло ещё несколько минут, боль в ноге не уменьшалась и к ней прибавилась какая-то непонятная слабость, начавшая разливаться по всему телу. Борис остановил лошадь и, нагнувшись, рукой тронул болевшее место: под пальцами в голенище сапога он нащупал дырку и вокруг неё какую-то липкую тёплую жидкость, он понял, что это кровь.

– Вот чёрт, – вполголоса выругался он, – сук-то, наверно, был острый, ишь, как сапог-то пропорол, и ногу-то, кажется, здорово рассадил…

Он уже хотел слезть, чтобы осмотреть свою рану и, если нужно, перевязать её, как вдруг услышал топот нескольких лошадей, скачущих к нему навстречу. Он подумал: «Теперь этот бандюга своей стрельбой остальных, поди, переполошил. Удерут, пожалуй. Эх, не справился я с заданием», – и поскакал дальше.

Не успел он проехать и несколько шагов, как навстречу ему выскочил Жак, а за ним гуськом и остальной отряд.

Встретившись с Алёшкиным, Жак встревоженно спросил:

– Ну что? Цел? Где бандиты?

– Они собрались в школе, пьянствуют… Часовой на церкви…

Едва закончив фразу, парнишка вдруг припал к шее своего коня и начал медленно сползать на бок.

– Э, да он, кажется, ранен! Ну-ка, кто-нибудь, помогите ему!

Борис действительно потерял сознание. Это произошло не от тяжести раны, она, к счастью, оказалась несерьёзной: пуля, пробив сапог, порвала кожу, и, зацепив мышцы икры, уткнулась в противоположную сторону голенища, где и застряла. Очевидно, она была на излёте. Но продолжавшаяся скачка вызвала довольно обильное непрекращающееся кровотечение, и за эти 20 минут, которые он проехал до встречи с отрядом, он потерял порядочно крови. Вот это и вызвало кратковременную потерю сознания.

Но уже вскоре после того, как его уложили на землю под кустиком, а один из бойцов принёс холодной родниковой воды из протекавшей рядом Сицы и, смочив голову и грудь раненого, дал ему и напиться, тот совсем пришёл в себя. Другой боец в это время снял с раненой ноги сапог и перебинтовал рану.

После этого Алёшкин смог довольно связно рассказать Жаку, в нетерпении прохаживавшемуся невдалеке, обо всём увиденном.

Отряд, спешившись, окружил Бориса и ждал решения командира, а тот, подумав, приказал:

– Ослабьте подпруги и разнуздайте лошадей, отведите их на поляну, – он указал рукой на небольшую лужайку почти на самом берегу речки, покрытую высокой сочной травой, – пусть они подкрепятся. Вы двое, – повернулся он к двум пожилым бойцам, – останетесь с лошадями, помогите туда же перебраться и Алёшкину, а мы пойдём пешком в село. Бандиты, если они испугались, ушли далеко, и нам их всё равно не догнать. Но мне кажется, что они не должны особенно встревожиться. Что увидел часовой? Парнишку из села. Если он даже и сообщать о бандитах отправился, то всё равно раньше утра никто не успеет сюда приехать. Так, наверно, они рассудили и решили отдохнуть до утра, а на рассвете двинуться дальше. Но сейчас нам трогаться нельзя, вон как ярко месяц светит – часовой нас обязательно заметит, поднимет тревогу, и они приготовятся нас встретить или постараются скрыться. Подождём часа полтора, месяц зайдёт, в темноте тихонько и войдём в село. Нам с нашим вооружением ввязываться в открытый бой с этими бандитами не стоит. Ну а если мы их сонных захватим, тогда другое дело.

– Ты, Борис, давай поспи. Сон в таком деле – самое лучшее лекарство, – обратился Жак к парнишке, укрывая его своей кавалерийской шинелью.

А Бориса и на самом деле всё время клонило в сон, сказывалась кровопотеря, и он, согревшись на подостланном кем-то ватнике и укрывшись шинелью Жака, действительно вскоре крепко заснул. Так и проспал весь бой, который произошёл в Сице.

А там события развивались таким образом. Стрельба, поднятая часовым, действительно вначале всполошила пировавших бандитов, они отпустили визжащих девушек, насильно захваченных ими в ближайших к школе домах, выскочили на улицу и залегли за брёвнами, валявшимися недалеко от школы. И если бы в это время на них попытались напасть, то они не только смогли бы отбиться, но и полностью уничтожили бы маленький отряд Жака. Главарь банды залез на колокольню, расспросил часового о причинах стрельбы, успокоился и разозлился: надежды на приятное времяпровождение с сельскими девчатами рухнули. Затевать всё сначала не имело смысла, до рассвета оставалось немного времени. Дорога предстояла длинная, нужно было отдохнуть.

– Дурак! – обрушился он на часового, – чего панику поднял? Ну, подумаешь, парнишка из села поскакал, мало ли, куда он поехал? Да если бы и о нас он сообщать вздумал, так пока он до Шкотова доедет, пока тамошних начальников разыщет, пока те людей соберут, мы во-он уж где будем! Ну, выстрелил раз, ну два, не попал – и чёрт с ним, а то ведь такую пальбу открыл, что я думал, что на село рота солдат идёт! Будешь за это до утра тут сидеть! Хотя нет, впрочем, тебя тут оставлять нельзя: ты кошку увидишь и опять стрельбу поднимешь, а нам отдохнуть надо. Будешь на крыльце у школы сидеть!

По приказанию главаря бандиты вернулись в школу, наскоро допили остававшийся самогон и разлеглись прямо на полу занятого ими класса. Парты в нём они ещё раньше сдвинули к одной из стен, а к другой натащили сена, на котором сейчас и улеглись. Правда, кое-кто хотел было снова отправиться за девушками, но главарь, которого все, очевидно, сильно побаивались, сердито запретил:

– И так достаточно глупого шума наделали. Хотите, чтобы всё село в конце концов всполошилось? Они нас на вилы поднимут, да и винтовки здесь почти в каждом доме есть. Коли они додумаются на нас напасть, так нам полученное задание не выполнить, ну а значит, и денег, обещанных за него, не видать. Ложитесь спать, а на рассвете нужно так тихо уйти, чтобы нас не заметила ни одна собака.

Вскоре в школе всё затихло.

Часа через два, когда после захода месяца наступила обычная приморская темнота, а до рассвета оставалось часа полтора, на площади промелькнуло несколько молчаливых тёмных фигур, окруживших школу и разместившихся за теми же самыми брёвнами, где совсем недавно лежали бандиты, только с противоположной стороны.

Жак тихонько проник во двор попа, почти вплотную примыкавшего к школе. Там он увидел двух хороших лошадей, навьюченных какими-то тюками. Пощупав один из них, он определил, что это мануфактура, и сообразил, что в тюках товары, взятые бандитами из кооперативной лавки. Он подумал: «Наверно, с собой повезут, те же деньги. Вот на этом-то мы их и поймаем!» И у него созрел новый план: «Если мы сейчас нападём на бандитов, то пока взломаем дверь школы, они наших несколько человек уложат. Да и не хватит у меня бойцов, чтобы все окна перекрыть, повыскакивают и в темноте удерут. Сделаем по-другому».

И он, выйдя на площадь и тихонько обойдя притаившихся за брёвнами членов своего отряда, рассказал им о своём плане.

После этого на улице снова наступила полная тишина и неподвижность, казалось, что на ней нет ни одного человека. Кстати сказать, часовой не остался сидеть на крыльце школы, а зашёл в сени, запер за собой дверь и, конечно, заснул почти моментально.

Лишь только забрезжил рассвет, главарь банды вышел из школы, направился к поповскому дому, зашёл в него. Очевидно, он хотел договориться с попом об оставляемом ими имуществе, похищенном из лавки, – на лошадей удалось навьючить далеко не всё. Как потом выяснилось, большая часть награбленного была спрятана в сарае у попа. Наверно, главарь, кроме того, договаривался с попом и об оплате за угощение, полученное вчера, а может быть, решил на дорогу и подкрепиться. Он задержался там, наверно, на полчаса. Тем временем все остальные бандиты вышли из школы, вывели из поповского двора лошадей, навьюченных товарами, закинули за плечи винчестеры, которыми они были вооружены, и, собравшись в кучку, стали закуривать в ожидании своего командира. В этот момент из-за большого дерева, стоявшего напротив школьных дверей, вышел Жак и, направив на бандитов маузер, громко скомандовал:

– Бросай оружие! С места не сходить! Руки вверх! Вы окружены!

После этих слов из-за каждого бревна, лежащего на площади, выглянули дула винтовок, и захваченные врасплох бандиты, оглянувшись на них, сбросили висевшие на ремнях на их плечах винчестеры на землю, покорно подняли руки вверх.

Через несколько минут они, связанные, обысканные и обезоруженные, находясь под конвоем нескольких бойцов отряда, уже двигались вслед за навьюченными лошадями к выходу из села. Некоторые из них оглянулись на поповский дом, видимо, надеясь на помощь своего главаря, но тот в это время думал не о них.

Как только эта группа бандитов, а было их четверо, отправилась в путь, Жак с оставшимися в его распоряжении бойцами, осторожно прячась за возможными укрытиями, стал подбираться к дому попа. Он опасался, что находившийся там главарь банды окажет сопротивление, но этого не случилось.

Бандит и поп находились в комнате, выходящей окнами в сад, поэтому не видели и не слышали того, что происходило на площади около школы. Но попадья всё это видела. Она перепугалась, и не сразу сообразила, что после захвата бандитов отряд будет искать и их главаря. А когда додумалась, то бросилась в столовую, где поп и бандит распивали дорожную чарку, и перепуганным голосом сообщила об увиденном. Со страху она в несколько раз преувеличила численность отряда чекистов.

Бандиту некогда было проверять её рассказ. Он понимал, что раз его подчинённые захвачены, то ему даже с небольшим отрядом не справиться, и счёл за лучшее как можно скорее ретироваться. Выскочил в сад и по указанию попа через огород скрылся в кустах, а затем и в ближайших сопках.

Когда Жак и сопровождавшие его люди ворвались во двор, а затем и в дом попа, то, кроме перепуганной насмерть попадьи и сумрачного попа, они там не застали никого.

Преследовать сбежавшего бандита Жак не решился – куда тот убежал, где его искать? И Жак постарался побыстрее догнать своих людей, сопровождавших бандитов. Те к этому времени уже подошли к поляне, где лежал Борис и паслись лошади.

Часов через пять отряд вернулся в Шкотово. Бандитов сдали в ГПУ, где при допросе и выяснились цели и задачи их отряда. Впоследствии бандитов переправили во Владивосток.

Бориса же положили в больницу. В то время в Шкотове была небольшая волостная больничка всего на полтора десятка коек. В этом же доме находилась и амбулатория. Дом находился почти в самом центре села и принадлежал до революции местному лесопромышленнику Михаилу Пашкевичу, сбежавшему за год до прихода Красной армии на Дальний Восток куда-то на север.

Борис уже имел случай познакомиться с шкотовской амбулаторией. Ещё в 1923 году он наступил на стекло в одной из казарм, и застрявший осколок вынимали, конечно, без всякого обезболивания. Операция ему запомнилась, так как была сильно болезненной, и он основательно поорал. Операцию проводила единственная врач, имевшаяся в селе, – Валентина Михайловна Степанова. К ней попал Борис и в этот раз.

Несмотря на ранение, Алёшкин ехал верхом на своей лошади. Ехали шагом, бандиты шли пешком. Когда Жак, провожавший Бориса, остановился около больницы, последний, вспоминая невесёлые часы, проведённые здесь при удалении стекла, сперва отказался было туда заходить, уверяя, что на нём всё заживает, как на собаке, и эта рана через неделю заживёт. Но Жак остался непреклонен, тем более что дорога очень утомила ослабевшего парня. Не обращая внимания на протесты Бориса, чуть ли не на руках внёс его в приёмную комнатку больницы.

Валентина Михайловна находилась там, она вспомнила своего довольно-таки беспокойного пациента, которого ей пришлось лечить после удаления стекла дольше двух недель, и каждая перевязка сопровождалась его стонами и повизгиванием. А теперь, узнав от Жака о том, что этот мальчишка ранен пулей, она, конечно, оставила его в больнице, где он и пролежал 10 дней.

После обработки в рану пришлось вставить дренаж, что производилось опять-таки без обезболивания и доставило раненому немало неприятных минут. Но теперь он держал себя более достойно и во время обработки раны только покряхтывал.

Закончив операцию, конца которой в приёмной ожидал Жак, Валентина Михайловна сказала:

– Я думаю, обойдётся без осложнений, рана сквозная, довольно чистая, не беспокойтесь. Но, конечно, придётся ему пока в больнице полежать.

Время, проведённое Борисом в больнице, запомнилось ему только тем, что почти ежедневно к нему в палату приходил кто-нибудь из его товарищей, от которых он и узнал всё, что нами описано раньше и чему он свидетелем не был.

Приходили к нему и его друзья-комсомольцы: и Володька Кочергин, и Нюська Цион, и другие. Они рассказывали о комсомольских новостях, о том, что IV съезд РКСМ, проходивший в июле в Москве, осудил троцкизм, без колебания поддержал генеральную линию партии на строительство социализма в СССР, что главным руководителем партии, борющейся с Троцким, теперь стал Сталин.

Узнал Борис и о том, что на этом съезде принято решение комсомол, в честь умершего Владимира Ильича Ленина, называть Ленинским и что, следовательно, теперь он будет называться не РКСМ, а РЛКСМ.

Через восемь дней рана зарубцевалась, и Алёшкин собирался продолжать свою службу в отряде, тем более что наконец-то решился вопрос с жалованием для бойцов, его установили в 30 рублей в месяц. Но его чаяния не сбылись.

Провожая Бориса из больницы, врач сказала встречавшему его Жаку, что пареньку нельзя будет совершать длительные переходы, по крайней мере, в течение двух месяцев, а то рана может открыться. Конечно, после этого пребывание его в отряде становилось бесполезным, он это понял и сам. Хоть и горько ему было расставаться с товарищами, но пришлось.

Через несколько дней после выхода из больницы, получив довольно солидную сумму денег (что-то около 60 рублей), Борис решил поехать во Владивосток, надеясь найти какую-нибудь работу там. В Шкотове никакой службы не было.

Глава седьмая

Добравшись до Владивостока без особых приключений, наняв для переноски своего немудрёного багажа рогульку, который явился одновременно и проводником пo городу, Борис совершенно неожиданно для своих появился на квартире отца.

Поясним для тех, кто не жил на Дальнем Востоке, что такое рогулька. Так называли грузчиков-китайцев, являвшихся основной самой дешевой силой, переносившей любые, иногда достаточно тяжёлые и громоздкие, грузы по всему Владивостоку. Называли их так потому, что на спине у них находилось особое деревянное приспособление, укреплённое брезентовыми лямками на плечах. На это приспособление и грузился переносимый ими груз. Кто-то, ещё, кажется, в прошлом веке, назвал это приспособление рогулькой, с тех пор и сами грузчики получили такое название.

Когда Боря появился дома, взрослых не было. Ребятишки, особенно братья, встретили его появление восторженным криком, и даже довольно флегматичная Люся одарила его обрадованным взглядом.

Через час пришла мать – Анна Николаевна, она тоже обрадовалась появлению Бори, ну и, конечно, первым делом принялась готовить какую-то еду пришельцу. Часа через два появился дома и Яков Матвеевич. Борис до этого всегда видел отца только в военной форме – с красными петлицами на воротнике, с большими ярко-красными клапанами, идущими через всю грудь, с нашивкой на рукаве, на которой находилось три красных матерчатых кубика.

Сейчас отец, одетый в серенький пиджак, такие же брюки, белую рубашку и даже с галстуком, производил на него какое-то странное впечатление. Почему-то ему сделалось жалко отца. Теперь в военном костюме, основательно поношенном, без петлиц и галунов, был только один Борис.

После обеда он рассказал о том, как и почему он ушёл от страхового агента Сахарова, о службе у которого он им писал раньше. Рассказал и о своей службе в отряде при ГПУ по борьбе с бандитизмом, скрыл он только своё ранение. Свой уход из него он объяснил тем, что отряд этот временный и что скоро он прекратит своё существование, придётся искать новую службу, а в Шкотове найти её просто невозможно. Так как у него скопилось немного денег, он и решил приехать в город, чтобы попытаться найти работу здесь.

Узнав, какой значительной по тому времени суммой Борис располагает, Яков Матвеевич сказал, что первое, что нужно сделать, это как следует одеться, его поддержала и мать.

Отец заметил:

– Теперь без приличного костюма ни в одном учреждении и показываться нельзя, с тобой и разговаривать не станут. Кроме того, ходить просто так – бесполезно, нужно с завтрашнего же дня записаться на бирже труда, встать на очередь.

Борису не особенно были понятны такие взгляды на одежду. До сих пор в их семье об одежде как-то никто не говорил: было бы целое, чистое, а что за одежда – не всё ли равно? Непонятной ему казалась и биржа труда. Но, тем не менее, на следующий день, когда отец пошёл на службу, вместе с ним отправился и Борис. Отец объяснил ему, где находится биржа труда, и после нескольких расспросов у встречных людей парень, наконец, нашёл это учреждение. Оно помещалось в довольно большом доме около так называемого Мальцевского базара, совсем в противоположной стороне города, и занимало весь нижний этаж этого дома.

Войдя в дверь, над которой висела вывеска «Биржа труда», Борис очутился в большом, похожем на вокзальный, зале, в котором толпилось порядочно народу. Зал с одной стороны был отгорожен тонкой фанерной стенкой с прорезанными окошечками. Над каждым окошечком была надпись на картонке о том, когда оно работает и обозначение того, что в нём производится. Над одним было написано: «Учёт вновь прибывших», на другом: «Направление на работу разнорабочих», на третьем: «Направление на работу шахтёров», на четвертом: «Направление на работу работников конторского труда» и т. д., таких окошечек было штук восемь. Борис не стал знакомиться со всеми надписями, он понял, что ему, как говорил отец, надо встать на учёт, поэтому он и подошёл к соответствующему окошечку.

До него стояло человек пять, и поэтому он сравнительно быстро добрался до самого окошечка. Заглянув внутрь, он увидел девушку, которая довольно приветливо спросила его, что ему нужно. Борис ответил, что он окончил школу II ступени и приехал искать во Владивостоке работу. Девушка сокрушённо покачала головой и заметила:

– Значит вы работник конторского труда, это плохо. Вам, вероятно, придётся долго ждать, сейчас и таких, которые знают этот труд, на учёте много без работы, а их ведь берут в первую очередь. Вас надо ведь учеником посылать.

– А какую работу можно быстро получить? – спросил Борис.

– Вот шахтёров нужно, да и разнорабочим можно быстро устроиться, но вас же не разрешат на такую работу посылать, ведь у вас среднее образование. Ну ладно, регистрируйтесь, походите, а там, может быть, что-нибудь и подвернётся. Сейчас стало много частных фирм открываться, может быть, в какую-нибудь из них устроим, – и она протянула Борису кусочек картона, на котором, как он понял, он должен был написать свою фамилию, адрес и возраст.