Тридцать один. Часть I. Ученик

– У оборотней нет хвостов, – не удержался Евлампий.

– Заткнись, булыжник. Без тебя тошно, – рявкнул хранитель вкуса.

Мы уже взобрались на два пролёта.

– Что с тобой теперь делать? – пыхтел Оливье.

Я не ответил, едва сдерживая ярость.

– Пощадить! – подсказал голем.

Хранитель вкуса невольно потянулся рукой к поясу, но, вспомнив про отобранный кошель, ещё сильнее надулся:

– Желчи на тебя нет!

– Не переживайте, как говорил Стародольский король воров: «Надейтесь, и вам всё вернётся», – встрял архивариус.

Бросив на него уничтожающий взгляд, Оливье вскарабкался дальше по лестнице.

– Сговорились, пираты Семисветские, – прошипел он. – Грабьте меня, раздевайте до нитки…

Пролёты вылетали из-под ног. Дыхание сбивалось. Силы кончались, и ворчание хранителя прекратилось само собой. Перила закручивались бесконечной спиралью, а лестница тянулась в другие миры. Я дышал два вдоха один выдох и смотрел под ноги, пока не упёрся взглядом в сапоги.

– Ложа! – остановил нас стражник арены, перегородив забранный тяжёлой портьерой проход.

Оливье грубо ткнул значок виктатлона в лицо.

– Выкуси! – зло прохрипел он, задыхаясь.

Стражник невозмутимо отступил.

Оливье толкнул его плечом, запутался в портьере и кляня на чём свет стоит коменданта арены протолкнулся на новые ступени. Здесь лестница была ещё круче и уже предыдущей. Когда мы долезли до нашего балкона, тяжело дышал даже я, а хранитель вкуса едва шевелился. Он еле дошёл до сидений, и рухнул в кресло. Мы, с облегчением, сели рядом.

– Вот это обзор! Мы в королевской ложе? – обрадовался архивариус.

Он то не устал, он же гомункул. А я хрипел, как испорченный огневой пень, и восторга не разделял. Отвалившись на сиденье, я отдувался, как директор академии после фигурного катания.

– И «лагерь» и «побоище», как на ладони! – восхищался Мровкуб.

Я искоса посмотрел на хранителя вкуса. Он откинулся, запрокинув голову. По раскрасневшемуся лицу стекали ручьи пота. Оливье шипел сквозь зубы, проклиная главу тайной канцелярии и виктатлон.

– Отомстил, Сычара, – бормотал он.

Отдышавшись, я наклонился и заглянул через парапет. Балкон нависал над трибунами и выступал далеко над лестницей. Что если столкнуть его вниз? Метров пятнадцать будет. Разобьется, даже пикнуть не успеет.

– Дождись начала гонок, – разгадав мои мысли, подсказал голем.

Я кивнул. Потерплю немного. Чего спешить, куда он денется. Опустившись на сиденье, я покосился на хранителя вкуса. Оливье больше не задыхался, а, подперев руками подбородок, смотрел перед собой.

– Правила, – задумчиво протянул он. – Выгодны только тому, кто их придумывает.

– Зря… – встрял Евлампий.

– А хотелось втихаря, – грустно закивал Оливье.

Архивариус тоже задумался, перестав ахать, да охать надо всем подряд.

Арену заполняли болельщики. Синие рассаживались на трибуны справа, а жёлто-чёрные слева, продолжая махать трубами, обручами, флагами и вопить кричалки.

Я снова перегнулся через парапет. Облизал губы. Высоко. Точно разобьется, а Слово выкрикнуть успеет? Рисковать или нет. Я вздохнул.

Оливье склонился ко мне.

– Тяжело решиться, правда? – прошептал он.

– На что? – похолодел я.

– Убить, – пояснил хранитель вкуса. – Думаешь, как меня прикончить? Зря. Дерзости не хватит, шавка, а я восемь букв выпалю, и ты мертвяк. Ясно? – Его шепот стал зловещим. – Сиди и не дергайся. Ты всё равно умрешь! Разозлишь меня, сдохнешь сейчас. Понял?

– Нет, – выкрикнул я, отпрянув.

– Осмелела собачонка? – шикнул Оливье. – На хозяина гавкаешь? «В», – медленно потянул он. – «О», – и через паузу затараторил. – «Л», «Ч», «О» …

Оставалось три буквы – «НОК». У меня похолодела спина. Внутренности сжались, а кости размякли. Я растёкся по креслу, не в силах даже ресницами махнуть.

– Не надо, – жалобно попросил я.

Мне ответил оглушительный рёв. Болельщики дружно повскакивали с мест и заорали:

– Виктатлон!

Оливье показал все золотые зубы в подобие улыбки и надменно кивнул.

– Живи, пока.

Я облегчённо выдохнул и вжался в сиденье. Трясло так, что не мог закрыть рот. Смерть схватила за ногу и уже тащила в бездну. Я чувствовал могильный холод, сковавший ступню. Ещё чуть-чуть, и меня не стало бы.

Внутри прозрачного шара заклинатики чадили разноцветным дымом на вершинах склонов, а после второго рёва понеслись вниз. Вперёд вырвались длинные и узкие кареты, «шустрики», заскользив к сверкающим «наговорам». Жёлто-чёрный с разворота втянул крутящийся белый вихрь с осенними листьями, а синий поддел на крыло огромный голубой щит со знаком гильдии Водолюбов. Исхитрившись, они нанизали ещё по два «наговора»: пару ослепительных молний, кулак голема и огненный шар, и выскочив из отмеченного флажками с палатками «лагеря», развернулись. К ним уже спешили «бокаломы» и «очарователи». Горящие искрами «наговоры» разлетелись по заклинатикам, и они затрубили сигнал к бою. Болельщики лихо загудели в ответ.

Меня ещё трясло. Я то и дело оглядывался на Оливье, боясь увидеть, как шевелятся губы и прочитать по ним последние три буквы, но он увлёкся виктатлоном, и молчал.

– Пытайся, – зашептал в ухо голем.

Я затряс головой. Ни за что. Когда хранитель вкуса произносил страшные буквы, я чуть не рехнулся от ужаса. Чувствовал, как душа отделяется от тела и уносится в мрачную тёмную пустоту междумирья. Меня передёрнуло. Попытаться? Да я теперь шею боюсь вытянуть, не то, что взглянуть за парапет.

За флажками с мечом ходу прибавили «бокаломы». Синие кареты, как хищные фрегаты, поднимали тучу перламутровых брызг, а чёрно-желтые зажгли неистово бьющееся пламя на крыльях. Опять надувательство, но болельщики шалели. Трибуны гудели в одном разрушительном ритме, пока ещё не разделённые чьим-то успехом. Заклинатики отчаянно сшиблись. Синий «бокалом» в последний миг накрыло волной ослепительных сапфировых капель, сложившихся в водяной щит. Он, с оглушительным хрустом, влетел между соперников, разбросав в стороны чёрно-желтые кареты. Не дав врагам опомниться, синий «очарователь» засиял, окутался сетью сверкающих искр и громовым грохотом выплюнул разрезавшую «побоище» молнию. Разогнавшийся «шустрик» проскочил между чёрно-желтыми «бокаломами» и понёсся к «лагерю» соперников.

– Если взберётся на склон, они победили! – заорал архивариус.

Он то и дело подскакивал с сиденья и прыгал у пандуса.

Чёрно-желтый «очарователь» надулся, загрохотав своей молнией, но один из синих «бокаломов» протаранил его в борт, развернул и вся мощь режущего глаза́ росчерка впилась в него. Лопнувшие фонари разметало в стороны, нос кареты треснул и вспыхнул побелевшим от негодования пламенем. Синего «бокалома» подкинуло в воздух, пронесло через шар и размазало по прозрачной стене.

Трибуны остервенело взвыли. Протестующе заголосили дудки. Синие болельщики ревели, как шторм. Чёрно-желтые радостно кидали над головами огненные обручи, исходящие огнём и золотистым дымом.

«Шустрики» с пламенем на крыльях, объехав свалку в центре «побоища», тоже ринулись к вражескому «лагерю», но перегнать соперника уже никак не могли. Длинный синий заклинатик, отчаянным виражом ушёл от огненного шара и взлетел над склоном. Карету опоясали кольца из капель, выстреливших в прозрачный купол переливающимся салютом.

– Успех! – голосил Мровкуб.

– Первый наш! Первый наш! – скандировали синие трибуны.

Из распахнутых клеток вылетели птицы и пронеслись под куполом, победно клокоча.

Архивариус повернулся ко мне.

– Один ноль! Ещё два очка и синих не остановить…

Он осёкся на полуслове. Счастливое лицо потускнело, седая борода, только что бодро топорщившаяся, сникла. Мровкуб сочувственно посмотрел на меня и сел. А я отвел глаза. Чего уставился? Мне его жалость не нужна. Помог бы лучше, но нет, он выше этого. Чистоплюй! Мы хуже Оливье, а он лучше.

Я покосился на хранителя вкуса. Он уже не следил за гонками, а вперился в меня.

– Растаяла решимость, – утвердительно протянул он. – У самого кишка тонка, так хочешь подрядить гомункула?

– Нет! – закричал я.

Оливье наотмашь ударил меня по лицу.

– Заткнись! Насквозь тебя вижу! – заорал он в ответ.

– Что вы себе позволяете? – встрял Евлампий.

Хранитель вкуса скривился.

– Предупреждал! Но вы двое… – он сплюнул за парапет.

Я всё понял и сжался от страха. Убьёт меня!

– Вы не можете так поступить! – вмешался архивариус.

– Тебе кто разрешил вякать? – завопил Оливье. – Ты кто? Кусок мяса? Нет. Даже не мяса! Магопшик, возомнивший себя живым!

Мровкуб резко вскочил. Его бледное лицо побелело. Глаза расширились.

– Хозяева узнали про гомункула! Я должен вас покинуть! – закричал он.

– Прощай! – пробормотал я.

Он испугался. Честно говоря, я на его смелость и не рассчитывал.

– Вали, бумажный червяк! – крикнул Оливье.

Что-то дрогнуло в лице Мровкуба. Он перевёл взгляд с меня на хранителя вкуса.

– Придётся уничтожить это тело, иначе вас выследят! – закричал архивариус, перекрывая шум толпы.

Он взглянул на меня.

– Уничтожай! – нетерпеливо крикнул Оливье.

Я закусил губу, сдерживая дрожь.

– Сражайся, – попросил Евлампий.

Меня передёрнуло. Никогда не слышал у голема такого голоса. Вымученного, страдальческого. Ещё секунда, и из каменных глаз брызнут самые настоящие слезы.

– Пожалуйста, – простонал он.

Я изжевал губу. Надо решиться. Нельзя позволить Оливье лишить меня единственного, что ещё осталось. Выбора!

Я кивнул. Когда архивариус исчезнет, и хранитель вкуса произнесёт заветное слово, я прыгну с парапета. Пусть эта тварь переселяется в моё мёртвое тело. Посмотрим, как ему понравится.

Решившись, я поднял глаза на стоящего надо мной гомункула.

– Ты спас меня! – прокричал Мровкуб. – А я спасу тебя.

Он ловко перепрыгнул мои ноги и впился в Оливье. Пытаясь сбросить архивариуса, хранитель вкуса вскочил с сиденья. Кружась и пошатываясь, как пьяные танцоры, они вывалились в проход между трибунами.

– Ещё встретимся! – попрощался архивариус.

Следом за словами изо рта вырвалось пламя. Огонь жадно перекинулся на тело. Поджег ноги с руками. Победоносно заревел, будто в отместку за проигрыш чёрно-желтой команды и набросился на дядю. От жара задымился и вспыхнул зелёный камзол Оливье. Хранитель вкуса взвыл, отчаянно колотя ругами и ногами, но гомункул не чувствовал боли. Вцепившись в дядю, Мровкуб зажал ему рот. Щеки архивариуса вспухли, и он задул, как ураган, сильнее разжигая огонь.

Пламя ревело, как сумасшедшее. Языки огня уже прожорливо лизали блестящие сапоги.

– Спасибо, – прошептал я, сглатывая слезы.

Трибуны рыдали и вопили. Птицы носились над прозрачным шаром, уворачиваясь от огненных обручей. Заклинатики выстроились на второй забег. Но я смотрел только на живой факел под ногами. Они ещё катались по полу, но уже не трепыхались. Пламя спало, но дымило по-прежнему. У Оливье обгорели усы, а кожа на лице вздулась белёсыми пузырями. Гомункула уже нельзя было отличить от обожженной головешки. Его ослабевшая рука сползла с изуродованного лица хранителя вкуса, и я поймал торжествующий взгляд. Вместо единственного глаза таращилось красное пятно. Без радужки, без склеры, без зрачка.

Бледные губы Оливье вздрогнули и сложились в протяжное «НОК».

Вскрикнув, я подскочил.

– Борись! – завопил Евлампий.

Шум арены пропал, трибуны потемнели. Между ними проскочило зелёное свечение. За сцепившимися в огненных объятиях фигурами, проступил каменный гриб. Он пульсировал, сияя ожившим изумрудом.

Я бросился вперёд в безумной попытке дотянуться до них.

– Гад! Я жить хочу! – дико заорал я.

Меня пронзила жгучая боль. Внутри лопалось и горело. Хотелось рвать на себе одежду, кожу, чтобы добраться до источника мук и вырвать его. Я так голосил, что прозрачный шар арены, должен был разлететься на куски. Каждая новая секунда несла ещё более нестерпимые страдания. Скрючившись, я вцепился в парапет, под пальцами крошился камень. Сердце грохотало так, что должно было взорваться, разбросав меня кусками по трибунам. А в ушах звучал мой собственный голос:

– Клянусь хранить знания и умения, переданные учителем. Обогащать их! Беру в свидетели своего учителя и присутствующих духов, клянусь не раскрывать полученных знаний. Ставлю свою жизнь, свой дух и всё, чем являюсь, на службу искусству вкуса! Соединяю свою жизнь и дух с духом учителя! Мы станем неразделимы! Его жизнь – моя жизнь. Его дух – мой дух! На веки вечные! Нас разделяет одно слово. Когда учитель позовет «Волчонка», я навсегда уйду в междумирье, а он станет мною.

С каждым словом, обезумевший, горячий, как тысяча огненных шаров, как самое сильное заклятье гильдии Огневиков пламя сваривало мою шею. Я проваливался в темноту и падал, падал, пролетая сквозь стенки миров…

Открыв глаза, я удивленно кашлянул сквозь искусанные губы. Ещё жив и корчусь в своём собственном теле. Шея горит и шипит от боли. Саднит распухший лоб. Приподнявшись на локте, я огляделся.

Валяюсь под парапетом у дядиного сидения. Голова упирается в стенку балкона. Тронув лоб, я заскулил, потирая окровавленную ладонь.

– Ты ударился, когда падал, – подсказал Евлампий

– Где? Кто? Почему? – еле выговорил я.

В проходе у лестницы ещё дымились два обгоревших тела.

– Всё перепуталось, – неуверенно проговорил голем. – Вышло не так, как…

– А как? – потребовал я.

Евлампий замялся, но всё же мотнул подбородком.

– Слева, – подсказал он.

Я повернул голову. На моём левом плече, прицепленный к чёрной цепи сидел сморщенный карлик. Такой же уродливый как кощей, только с толстым брюхом.

– Что уставился, крысёныш! – злобно запищал он.

Я зажмурился. Не может быть! Этого не может быть!

– Главное, что мы победили! – воодушевленно лопотал голем, успокоительно похлопывая меня по шее. – Имущество Оливье теперь наше! У тебя есть символ свободы!

– И что? – чуть не плача, простонал я.

– Мы выиграли! Мы освободим оборотней и спасём тридцать миров, и никакой бессмертный дух нам больше не помешает! – закричал Евлампий.

Заключение

Она перескочила через камень и бодро зашагала по тонкой тропке, поднимающейся на холм. Заходить через главные ворота не хотелось. Слишком много посторонних глаз. Магистрат, наверняка, разослал миньонов повсюду, и они не успокоятся, пока не вернут ключ.

– Только это вряд ли, – пообещала Оксана.

Защитница чувствовала, как сжимается кольцо, но через резиденцию Ордена самая короткая дорога. По-другому пробраться в схрон чистилища не удастся. Схватят раньше, чем она пересечет зал ожидания.

У старой, замшелой стены Оксана с трудом проглотила вставший в горле ком. Слишком много воспоминаний хранила обитель защитников. Трогательных, нежных, чистых. Дядя Антуан заменил родителей, вырастил, обогрел, открыл глаза на алчность волшебников. Они высосали источник магии до суха и тянули тридцать миров в бездонную пропасть. Этому пора положить конец!

Пройдясь вдоль каменной стены, защитница нащупала неприметный выступ и, просунув пальцы, прошептала:

– Пусти глупую странницу, старый привратник.

Глыбы заволновались рябью. Руку мягко пожало и выплюнуло наружу. Камни выдвинулись и ткнулись в колени защитницы. Мягко, но неживой силы хватило, чтобы отпихнуть её от резиденции.

Потайной ход не открылся.

– Ты рад, но не разрешаешь войти? – удивленно спросила она. – Кто запретил?

Засохший между древних булыжников раствор вспучило. Он покрылся жёлтыми пузырями, и потёк густой жижей, пока не изогнулся в кривую, перекошенную улыбку.

– Так, – протянула Оксана, оглядываясь.

У подножия холма выстроились тёмные фигуры в капюшонах. Значит выследили, догнали и думают, что ловушка захлопнулась.

– Я ведь войду! – громко крикнула она.

Раствор втянуло в кладку, и стена потемнела, забугрилась острыми глыбами.

Защитница покачала головой.

– Есть другие пути, – прошептала она, складывая перекрещенные руки перед лицом.

Резиденция почернела ещё больше. Оксана вгляделась в сверкающее голубое небо через растопыренные пальцы. Осеннее солнце устало пекло побелевшими лучами. Уже не грело, но раскидывала кривые тени. От стены тоже тянулось серое пятно, растворяясь в мохнатом боку холма.

Защитница опустила руки. Колдуны в капюшонах цепью двинулись на неё.

– Думаете, если вас больше, – прошептала Оксана. – Вам всё можно? Нетушки.

Она поправила сползшую на глаза чёлку и крикнула:

– Я никогда не была послушной девочкой!

Чёрные капюшоны не ответили, поднимаясь всё выше.

– Архимаг с вами, – проворчала защитница.

Взмахнула руками и потянула к себе тень. Серое пятно изогнулось, смялось, как небрежно сложенное покрывало. Оксана сжала кулаки. Давай, ещё немного, не противься. Тень удлинилась, пошла волнами и набухла, окаменела, превратившись в угольную лестницу, обрывающуюся во тьму.

Оксана наклонилась над жутким провалом и, помахав колдунам, безбоязненно упала в тень от стены и пропала.

Кладка задёргалась, словно удивлённо заморгал каменный великан, и посветлела.

Чёрные капюшоны остановились и застыли.

Оксана торопилась. В тени долго не поторчишь, тут не постоялый двор. Мёртвая тишина сковывала холодом и высасывала магию. Любой неверный шаг, стоил жизни. Сбежав по ступеням, защитница перепрыгнула тьму провала, так отразилась в тени стена резиденции, и пошла вверх по ступеням. Движения давались нелегко. Ноги еле отрывались от лестницы, и тянули, тянули к чёрной земле. Оксана отдирала сапоги от ступеней, каждый был из чугуна и весил по пуду, и тянула, тянула вверх. Колени не хотели гнуться, а спина, наоборот, с каждым шагом скрючивалась, клонясь вниз. Тёмное отражение не отпускало жертву.

– Какая прожорливая, – пропыхтела защитница, кряхтя переставив ногу.

Каблук съехал по ступени и соскользнул с лестницы. Оксана качнулась назад. Рука сама дёрнулась к угольным перилам. Одно прикосновение, и она останется здесь навсегда. Растворится в мёртвой тени.

Защитница почти коснулась чёрного отражения, когда её потащило вверх, сквозь каменные плиты пола. Втянуло в сводчатый зал, встряхнуло и мягко поставило на ноги.

– Тебе не стоило приходить. Резиденция оцеплена.

Глава Ордена замер перед овальным витражом в четверть стены. На багровых стёклах за его спиной отпечатались перекрещенные мечи, символ братства защитников. В канделябрах курились толстые красные свечи, и дым сизыми струями тянулся к высоким сводам с героической мозаикой. Чародеи, извергая огонь, воду, смерчи и камни, сметали армию поглотителей с висящих в чистом голубом небе островов, и рогатые туши сыпались на землю, ревя от ужаса и разбиваясь на острых скалах далеко внизу. У подножий сотен колонн застыли приклонённые изваяния защитников. Самые достойные последователи Ордена, когда-то смиренно защищавшие тридцать миров от всех напастей, не прося наград и почестей. Они отдали жизни за всемирное счастье, и навеки остались в этих стенах, чтобы живые всегда помнили об их доблести и отваге.

– Знаю, – отрезала Оксана. – Но попасть туда по-другому я не могу. Я очень рада тебя видеть, дядя!

В её глазах отразился седой мужчина. Когда-то мужественное, гордое лицо исковеркали морщины и косой шрам от губы до виска. Опущенные плечи, напряженная спина, сцепленные на груди руки, застывший, потухший взгляд, во всём сквозила обречённость. Однажды, защитница уже видела эту сковавшую изнутри муку. Тогда, ещё молодой Антуан, боясь встретиться с маленькой племянницей глазами, сказал, что её родителей больше не освещает источник магии и прижал к пахнущей дымом мантии. Прижал и много лет не отпускал. Пока испуганная светлоглазая чародеюшка не превратилась в грозного боевого мага.

– Я тоже, – уставившись в плитку пола с теми же багровыми мечами, выдавил глава Ордена. – Очень тебя люблю, девочка! Беги скорее! Они ждали только тебя…

– Догадалась, – оборвала Оксана. – Хотели сграбастать у стены. Не вышло. Маг мага не поборет. Придержи их, дядюш. Проход исчезнет, как только я уйду. Пусть потом рыскают, всё равно ничего не найдут. Куда им против главы Ордена, ищейкам. Пора магистрату понять, что они не всесильны!

Главный защитник закивал.

– Скорее, милая! Ты должна успеть!

– Ну что ты ворчишь, – усмехнулась Оксана. – Кто тебе настроение испортил? Опять молодняк бурю в подвале устроил?

– Нет-нет! Иди скорее, девочка! – пробормотал глава Ордена. – Буря будет здесь…

Защитница шагнула навстречу, собираясь обнять дядю Антуана перед уходом, но тонкий свист, пронзивший мир Летающих городов, заставил её остановиться.

Удивленно озираясь, она уставилась на главу Ордена. Он поднял побелевшее лицо с предательски блестящими глазами и надрывно закричал:

– Беги!

Она сделала шаг, но остановилась. Свист стих. В полутьме резиденции защитников вспыхнули красные свечи, и Оксана увидела, как в бездне мировых глубин застыл разъярённый огонь. В невообразимой вышине остановился вечно бушующий ветер. Разгладились непримиримые волны бескрайнего океана. Даже окоченевшая каменная твердь сжалась сильнее обычного.

Оксана невольно встряхнула головой, вернее, попыталась. Тело подчинялось, но вяло, заторможено. Глаза с трудом скосились на главу Ордена. Правда, сначала защитница увидела лишь потрескавшуюся стену. Потом – оцепенелые пылинки в закостеневших отблесках свечей. Затем треснул витраж, и осколки сонно поплыли по воздуху, покачиваясь над полом. Один из острых обломков зацепился за плечо главного защитника и, сбитый с пути, завертелся вдоль руки. Столкнулся с оранжевым лучом и рассыпался в сияющую пыль.

Оксана сощурилась. У главы Ордена бились сполохи рыжего пламени. Бесформенные завитушки изгибались буквами. Знакомыми и незнакомыми одновременно. Защитница напрягла непослушное зрение, и вялый разум с запозданием признал, что это – волшебные руны.

Знаки светились, переливаясь от апельсинового до кровавого и, как пойманные в сети, плыли к главе Ордена. Липли друг к другу, смешивались в слова и предложения. Пока неясные, но уже читаемые. Собирались, и множились, множились, множились, оборачивая главу Ордена сверкающими письменами. Защитница складывала их в голове, пока пылающие буквы не превратились в магическую формулу.

Оксана с трудом сглотнула. Не может быть! Заклинание обратного времени невозможно прочитать. Даже безумный волшебник, сотни лет назад придумавший пагубные чары, не смог. Для их заклятия нужны тридцать колдунов, которые будут ворожить одновременно, буква к букве, только это спасло миры от разрушения. Оксана не верила глазам, магистрату удалось невозможное. Пагубные чары заставляли все, когда-либо наложенные, заклятья измениться на противоположные.

Не в силах перебороть заклинание обратного времени, глава Ордена тащил его к себе. Пагубные чары медленно поддавались. Они всё равно разрушали резиденцию Ордена, но не так быстро, как должны были. Рассыпалась сложенная волшебством мозаика. Распадались в прах сотканные колдовством гобелены. Трескались и крошились величественные колонны. Искривляясь, никли канделябры, а свечи оплывали лужами и испарялись. Лопались плитки на полу. Даже пыль разваливалась на ничтожные частицы и исчезала. Всё сотворенное ворожбой превращалось в ничто.

Оксана неимоверным усилием сдвинула ногу и переставила вторую, сделав крошечный шажок. Бесполезно. Так из ловушки не выбраться. Она вспомнила своё бахвальство у стены. Хотелось кричать, орать, реветь в голос, но она не могла выдавить ни одной слезинки. Само время удивленно застыло, запретив не то, что колдовать, а даже шевелиться.

Должны были примчаться страх, обида и уныние, но их смело удивление. Защитница смотрела, как резиденция Ордена превращается в прах, и не могла повести мизинцем. Всё закончится так? Магистрат будет вечно царствовать в тридцати мирах? А как же её планы? Длинная счастливая жизнь, любимый муж, здоровые дети. Как же они?

Взорвался расписной свод, и трещины поползли по стенам, вгрызлись в пол, круша и разрывая каменные плиты. Вместе с залом рассыпало́сь изумление, а на его место вползал запоздалый ужас. Из глаз лениво потекли слезы отчаяния.

Грохот неожиданно стих. Облако золотых рун, окружавшее главного защитника, затрепетало. Тесно собранные буквы раздались, и Оксана увидела дядю Антуана. На перекошенном лице выделялись лишь потемневшие глаза. Вваленные щеки вздрогнули, подбородок едва заметно дёрнулся, и губы растянулись в ободряющей улыбке.

– «Беги»! – бесшумно произнес он.

Формула пагубных чар растеряла золотой блеск и потемнела. Тяжкое давление обратного времени ослабло. Оксана сдвинула негнущиеся ноги, и бросилась к главе Ордена. Из-под жадно подёргивающихся букв прилетел отчаянный вопль:

– Нет!

Она остановилась, поджав дрожащие губы. Ей не надо было объяснять. В тусклых рунах защитница всё видела сама. Дядя не мог защититься. Не мог напасть. Не мог остановить заклинание. Даже сдержать. Чтобы спасти её, дать несколько лишний мгновений, он направил пагубные чары на себя. Все заклятья, произнесенные им за долгую жизнь, обернулись против него. И пока они яростно рвали, жгли и кромсали его умирающее тело, его любимая девочка могла убежать.