Тегеран-82. Мир

Главным блюдом был иранский плов с курицей и сухофруктами. Не знаю, как это им удалось, но огромная гора плова оказалась завернутой в лаваш. Его так и подали – в виде огромного хлебного шара, а развернули уже на блюде и порезали на куски, как пирог. Ближе к лавашу шафрановый рис с курагой запекся в сладкую корочку, вкуснее которой я в жизни ничего не ела.

Пока мы кушали, видео показывало нам на большом телевизоре концерт турецкой певицы Ажды Пеккан. Через песню турчанка появлялась в новом обтягивающем платье – то в золотом, то в серебряном. В каждом наряде плечи и спина у нее оставались совершенно голыми, и я задавалась вопросом, как платье вообще на ней держится?!

Каждый ее выход хаджи Рухи качал головой и приговаривал:

– Какая красивая женщина! И поет, как соловей!

Скажи это мой папа, моя бы мама точно заметила, что петь и плясать – не мешки ворочать, и наверняка у этой Ажды заботливый муж, который взял на себя все хлопоты по хозяйству, не то, что некоторые…

Но Марьям-ханум только улыбалась и интересовалась главным образом мной. А вот Ромина прокомментировала:

– А вот вы бы, хаджи, вместо того, чтобы женщин разглядывать, лучше бы кушали, а то вам завтра рано вставать и весь день нас возить.

Все за столом засмеялись.

Я подумала, что если бы такое заявила в 12 лет советская девочка своему советскому папе, то вышел бы конфуз. В семье Рухи не было привычного мне общения, когда старшие указывают младшим и без конца одергивают их из серии: «Не перебивай!», «Сядь прямо!», «Кушай, а не отвлекайся!» и отпускают прочие замечания, призванные показать, что твое мнение тут никому не важно. Твое дело сидеть прямо, красиво кушать и не возникать. При этом мои подружки и их брат, не дожидаясь отдельных просьб, помогали матери и отцу. Такое впечатление, что здесь были не хозяева дома и их дети, а пятеро хозяев этой просторной красивой квартиры, двое больших и трое поменьше.

Пока все доедали плов, брат Рои и Ромины раcкочегарил самовар – пузатый и блестящий, как в тульском краеведческом музее. Я вслух предположила, что русский самовар Рухишкам подарил кто-то из нашего госпиталя.

Все присутствующие очень удивились, услышав, что я считаю самовар русским изобретением. Выяснилось, что персы пьют чай из самовара с самых древних времен и русские могли только позаимствовать у них эту привычку. Спорить я не стала, решив сначала уточнить у папы, кто же изобрел самовар первым – мы или персы?

Чай разлили в пиалушки, к нему подали свежие пирожные из соседней армянской кондитерской при церкви, туда ходил весь наш квартал. Еще фисташки, фрукты мою любимую кукурузу в карамели.

– О, пуль фарда! – обрадовалась я, увидев знакомое лакомство из магазинчика Рухи.

Хамид закрыл лицо руками, шутливо показывая, как ему стыдно, что он тогда меня сдал. Я ответила в полном соответствии со втыком, полученным тогда от родителей: что я ему благодарна, потому что и сладостей поела, и поняла, что дело не в том, что кому-то их жалко – господину Рухи, Хамиду или моему папе – а в том, что я поставила в неловкое положение сразу троих людей. И уж тем более себя, потому что действовала при помощи лжи.

Услышав такую тираду, хаджи Рухи приложил правую руку к левой груди, где сердце (этот жест у иранцев значит что-то вроде «от души») и заявил, что рассуждаю я с мудростью, достойной Саади, и не зря во мне наполовину восточная кровь.

Ходжи предложил мне освоить еще одну удобную фразу на фарси – «Иншалла фарда!». В буквально смысле она означает: «Бог даст, завтра!» А в переносном – это вежливая форма отказа, если вас просят сделать нечто, чего делать вы не собираетесь. Но и просителя обижать не хотите.

Я даже сразу представила, в каких случаях эта фраза может оказаться мне полезной. К примеру, мама задает мне свой фирменный риторический вопрос: «Ты когда-нибудь станешь нормальной девочкой?!» А я ей: «Иншалла фарда!»

После чая к нам прибежали дети семьи, занимающей второй этаж – одноклассница Ромины со своим младшим братом. Я еще подумала, как это классно – жить с подружкой практически вместе. Еще я решила бы, что это не девочка, а симпатичный мальчик, не успей Ромина рассказать мне, что все девчонки в их классе сделали себе «гарсон» – стрижку под мальчика.

– Жанет! – представилась соседка.

– Ух ты, французское имя! – восхитилась я.

Все присутствующие снова удивились – не меньше, чем тому, что самовар русский.

– Janet – это распространенное в Иране имя, означает «сады Эдема», – пояснил хаджи Рухи так же терпеливо, как и мой папа (см. сноску-6 внизу). – Жанет у нас не просто хорошая девочка, а райские кущи!

Жанет была такая же подвижная и смешливая, как Роя и Ромина. Она щебетала, как птичка, вилась вокруг Марьям-ханум и что-то возбужденно ей рассказывала, показывая на стол.

Младшего братика Жанет звали Икрам, он был примерно моего возраста. Его сразу усадили на диван, включили диснеевский мультик и принесли фисташкового мороженого.

Марьям-ханум кивала, потом погладила Жанет по голове и, видимо, попросила ее перейти на английский, чтобы я тоже понимала, что происходит.

Мне объяснили, что сейчас нам раздадут чадры и железные миски и ложки, с ними мы пойдем по соседним домам на нашей улице. Считается, что в ночь на Чахаршанбе-сури пробуждается Аша Вахишта – святой дух Огня – и посылает своих гонцов по домам. В те дома, где этих гонцов встретят ласково и угостят вкусным, Аша пошлет достаток и счастье. А тем, кто гонцов обидит, творец Огня придумает наказание. «Гонцами Аша Вахишта» в праздничную ночь обычно выступают дети. А поскольку традицию все знают, и с духом Огня ссориться никто не хочет, то нам везде будут рады. Хотя сначала и сделают вид, что испугались, так уж положено.

Я вспомнила рождественские колядки в исполнении Гоголя, потому что в реальности никогда их не наблюдала. А про существование Хэллоуина тогда еще не знала.

Марьям-ханум вынесла шесть бело-сиреневых чадор – для своих троих детей, двоих соседских и меня.

Хаджи Рухи предположил, что это ее «девичий гардероб», так как светлые обычно носят незамужние. Всего год назад Марьям-ханум вообще не носила никакую чадру и даже платок, поэтому про «девические чадры» всем было смешно, даже мне.

Маленький Икрамчик первым схватил чадор и сразу же ловко в нее завернулся, будто делал это каждый день. А старший брат Рои и Ромины Хамид заявил, что чадру не наденет и вообще никуда не пойдет. Сказал, что лучше ляжет пораньше спать, ведь завтра у него ответственный день. Он будет сменять отца за рулем, потому что у нас дальняя и обширная программа. Нас тоже разбудят рано, и на нашем месте он бы не гулял до рассвета.

На это хаджи Рухи заявил, что Хамид стал таким ответственным лишь потому что по соседству нет девчонок, которые ему бы нравились:

– А живи тут рядом Лейла, он бы побежал к ней в чадре, стуча в кастрюлю, как миленький!

Все захохотали, а Хамид покраснел. Видно, ему и впрямь нравилась какая-то Лейла.

А мне ужасно нравилось, что в семье Рухишек все общаются на равных, много смеются и взрослые на полном серьезе принимают участие в подготовке нашего похода по соседям, который моя мама назвала бы «безобразием».

Для нас с Икрамчиком покрывала оказались слишком длинными. Я завернулась и попробовала пойти, но споткнулась о подол и чуть не упала.

– Ты зубами придерживай! – подсказала мне Ромина. – А еще говорят, что мы сами просим чадру!

Все опять засмеялись. Персиянки и впрямь вынуждены иногда закусывать чадор зубами, если им нужно что-то сделать руками. Чадра же никак не прикреплена к телу и если ее не держать, сразу спадает.

Моя мама как-то обратила внимание на прогулку местного семейства по магазинам улицы Моссадык. Жена шла впереди, придерживая чадру унизанной золотыми перстнями, рукой, а муж тащил за ней на себе кучу сумок, пакетов и детей.

– А неплохо персиянки устроились! – прокомментировала моя мама. – С этой чадрой никакую сумку не понесешь, разве что кошелек! А наши женщины, хоть и без чадры, зато увешаны авоськами так, что за ними половую принадлежность не разглядишь! Советская хозяйственная сумка лишает женственности похлеще этой тряпки, а еще и потяжелее будет!

Роя притащила с кухни три металлические салатницы, две кастрюли и набор половников разной величины. И снова все хохотали, что самый маленький Икрамчик выхватил самый большой половник, а с чадрой он управляется ловчее любой искушенной ханум.

Мне досталась маленькая кастрюлька, в такой моя мама варила «Доктора Квакера», и средней величины половник.

Марьям-ханум давала нам какие-то наставления по фарси.

– Волнуется, – коротко перевела мне Ромина. – Пошли!

Мы вышли на ночную улицу. Для меня это было захватывающим приключением! До этого я никогда не гуляла по ночным улицам без взрослых – ни в Москве, ни в Тегеране. А уж тем более в чадре. Больше всего я боялась споткнуться о ее подол и свалиться, громыхая своей кастрюлей с половником.

Мы пошли не в сторону Каримхана, где была оживленная магистраль, а свернули в ближайший переулок, ведущий вглубь квартала. Узкая улочка поднималась на север, потому что впереди замаячили глыбы гор, в ночи похожие на жирные кляксы. По обе стороны переулка вплотную стояли белые двухэтажные дома, похожие на дом Рухишек. Если бы меня в тот момент оставили одну, я бы точно запуталась, в каком именно из этих домов я в гостях.

В свете ночных фонарей улочка казалась таинственной. Ни машин, ни пешеходов в такое время внутри жилого квартала не было. Но из окон домов то и дело доносились возбужденные голоса и смех.

– Сюда не пойдем, ну их! – махнула рукой Ромина на первые два дома в ряду.

У входа в третий мы остановились.

– Запоминай, – шепнула мне Ромина, – как только войдем, начинай как можно громче стучать ложкой по кастрюле и подвывать вот так: «Зарди-йе ман аз то, сорхи-йе то аз ман!»

– Подожди, – испугалась я, – я не запомнила!

– Не беда, – отмахнулась Ромина, – просто повторяй за мной! Так просят духа Огня о всяком приятном – близким здоровья, тебе подарков… Только загадай заранее, чего ты хочешь!

– Парня тоже можно загадать, – вставила Жанет, – если тебе какой-нибудь нравится.

– Все бы тебе парней! – шутливо осадила ее Роя на правах старшего товарища. – Загадай лучше, чтобы тебя отпустили с нами на Каспий на Новруз!

– Никто ее не отпустит! – заявил маленький Икрамчик. Оказывается, он тоже говорил по-английски. До этого он все время молчал, и я подумала, что он просто не понимает, о чем мы говорим.

– А ты стесняйся дальше! – буркнула брату Жанет и на секунду приуныла. Видимо, родители и впрямь ее не отпускали.

– Она не сдала тест по математике за полугодие, – пояснила Роя.

В моей школе тесты были только по инглишу, но я догадалась, что иранские подружки так называют итоговую контрольную.

– А мы всей семьей поедем на берег Каспийского моря, – похвасталась Ромина. – Там у нас дом. Жанет мы бы тоже взяли. И тебя тоже можем взять, – обратилась она ко мне. – Тебя отпустят?

Я вспомнила свою маму и ответила, что вряд ли.

Ромина нажала на кнопку интеркома.

– Бале! («Да!» – перс) – отозвался женский голос.

– Зарди-йе ман аз то, сорхи-йе то аз ман! – протрубила Ромина в микрофон утробным голосом, как заправское привидение.

Интерком тут же пискнул, а входная дверь щелкнула.

Ромина потянула за ручку и мы вошли в подъезд. Он, как и в доме Рухи, был не подъездом в московском смысле этого слова, а скорее, прихожей. В ней стоял диван и кресла, на полу ковер и кадки с цветами, а дальше еще одна дверь. Из этого входа можно было войти только в апартаменты первого этажа. У жильцов второго этажа был свой вход. Правда, в квартире Рухи была внутренняя лестница на второй этаж, где жила семья Жанет. Ромина мне ее показала и сказала, что они дружат семьями, поэтому этот вход открыт. Но есть и такие соседи, которые вешают на внутренних лестницах друг от друга замок. Сказала это она таким тоном, что я постеснялась рассказать, что в Москве все запираются друг от друга на три замка и часто не знают, как зовут соседей по лестничной клетке.

Ромина приложила палец ко рту и, словно дирижер, жестами показала, чтобы мы построились гуськом друг за другом и приготовили свои кастрюли. И одновременно ударили в них, когда она откроет внутреннюю дверь.

Едва Ромина коснулась дверной ручки, как мы разом грохнули по своим кастрюлям и послушным зычным хором свое прошение к духу Огня.

Из-за двери показалась какая-то ханум в длинном шелковом халате и тюрбане на голове, всплеснула руками, закрыла лицо, будто от ужаса, и убежала куда-то вглубь квартиры.

За ней выскочил какой-то господин, увидев нас, запричитал «О, Аллах, Аллах!», и тоже убежал. Потом один за другим выбежали разные дети, большие и маленькие, они показывали на нас пальцами и что-то кричали на фарси.

В какой-то момент мне показалось, что, несмотря на заверения семьи Рухи, эти люди не в курсе традиции про пришествие гонцов духа Огня, испугались всерьез и сейчас вызовут полицию.

Но тут снова появилась ханум в шелковом халате с пятью пакетами в руках. Когда она успела их собрать, одному Аллаху известно, но каждый был полон угощений.

С первого взгляда мне показалось, что там только сладости и фрукты, но дома выяснилось, что там еще и «цепляющиеся» игрушки – несбыточная мечта каждого советского ребенка того времени. Куклы и игрушечные животные, которых при помощи приделанных к ним липучек можно было прицеплять к мягкой мебели, занавескам и даже к спине другого человека. Мне досталась липучая длинноногая Линда из породы Барби в розовом купальнике и длинная плюшевая собака, похожая на желтую сосиску с коричневыми ушами.

После вручения подарков ханум, ее муж и их дети перестали нас бояться, расцеловали всех пятерых и стали что-то оживленно говорить на фарси, хватая Рою и Ромину за руки.

Мои подружки по очереди твердили «Хейли мамнун!», прикладывая правую руку к левой груди, и мотали головой. Я знала это выражение, его часто употреблял мой папа, и я запомнила, что оно значит «Очень вам признателен!» А если к нему прибавить «Бебахшид!» («Извините!» – перс) оно значит вежливый отказ. И когда мои подружки произнесли и это слово, я поняла, что нас всячески приглашают в дом, а мы вежливо, но упрямо отказываемся.

Наконец мы снова вышли на улицу.

– Если к Зухра-ханум зайти, то она будет угощать до утра, больше никуда не попадем! А у нас еще два дома в плане, – пояснила Роя.

– У Зухры-ханум всегда вкусное мороженое, она сама его делает в специальной мороженице! – вспомнила Жанет и причмокнула.

– Не напоминай мне про мороженое! – взмолилась Ромина. – А то я сейчас вернусь к ней и мы больше никуда не пойдем!

– Дальше будет еще вкуснее! – важно заявил Икрамчик.

Мне было ужасно весело в их компании! Ничего подобного раньше я не делала и не видела.

Потом мы зашли на второй этаж того же дома. Нам тоже сразу открыли, сделали вид, что испугались, когда мы забарабанили в свои кастрюли, но тут Роя с Роминой дали знак, что заходим. Там была большая семья, но у меня в голове уже все настолько смешалось, что я не запомнила, как кого зовут. В большом зале горел камин, и все домочадцы сидели вокруг него и любовались пламенем.

Нас усадили туда же, хозяйка принесла кучу угощений, а потом тоже пакеты с подарками каждому из нас. Тут говорили по-английски только дети. Симпатичный мальчик лет 13 перевел мне, что говорит его отец:

– Раньше в эту ночь костры жгли на улице до самого утра, мужчины прыгали через них, а девушки водили хороводы. Но теперь это нельзя. Но на живой огонь все равно надо смотреть на Чахаршанбе-сури, он приносит счастье! – и хозяин дома указал на красивые языки пламени в камине.

– У нас тоже есть похожий обычай, только летом, в ночь на Ивана Купалу, – важно поддержала я обмен культурными ценностями.

Про Ивана Купалу я тоже вычитала, кажется, у Гоголя.

В третьем доме все повторилось – притворный испуг, угощения, подарки.

Опытная Ромина надела на себя под чадру школьный рюкзак, иначе бы мы не смогли утащить все мешки со своими подарками.

В четвертом доме мои глаза уже слипались от усталости, избытка впечатлений и необходимости говорить и понимать на английском.

Мои подружки, кажется, это заметили. Во всяком случае, меня перестали дергать бесконечными рассказами, усадили в кресло перед очередным столиком с угощениями, и на какое-то время оставили в покое.

В этом доме были две дочки постарше Рои и Ромины. На вид им было лет 17-18, обе показались мне очень красивыми. Я поняла, что здесь живут какие-то родственники семьи Жанет и Икрама.

Маленький Икрамчик только в этих гостях перестал быть серьезным и даже позволил ханум, которая тут хозяйничала, взять себя на руки и потискать.

Тем временем сестры, у которых мы гостили, Роя, Ромина и Жанет почему-то стали высовываться в окно и к чему-то прислушиваться. Каждый раз, вывесившись в окно по пояс, они на секунду замолкали, а потом раздавался взрыв хохота.

Я вспомнила, что аналогичный смех я слышала из разных окон, пока мы шли по улице. Видно, не только мои подружки так делали.

Ханум-хозяйка, отпустив Икрамчика, тоже вдруг вылезла в окно и через секунду громко расхохоталась.

– Эй, мама, у тебя уже есть муж! – крикнул ей по-английски хозяин дома.

Мне стало любопытно.

– Что там такое смешное происходит на улице? – спросила я Икрамчика.

Вместо него ответила возвратившаяся от окна хохочущая ханум:

– Это старинный обычай «фаль-гуши»: загадываешь желание и подслушиваешь, о чем говорят соседи. Первое, что услышишь, это ответ на твой вопрос. На нашей крыше сейчас парни собрались, гостят у соседского сына и девушек громко обсуждают, все слышно, поэтому и смешно. Я спросила, будут ли у меня деньги в этом году? А сверху донеслось: «Нет, она слишком толстая!»

Прибежала разрумянившаяся от смеха Ромина и сообщила, что не ее вопрос, какой у нее будет муж, «дух Огня» в лице мальчишек сверху ответил: «Этот Хоссейн такой жадный, даже кошка от него ушла к соседям».

Зато хозяйские дочки таинственно сообщили, что им сверху пришел хороший знак. Обеих в новом году ждет большая любовь. Но пояснить, что именно в мужском разговоре на крыше навело их на такую мысль, отказались.

Последней от окна вернулась Жанет. Вид у нее был обескураженный.

– Три раза спросила дух Огня, как мне сдать тест по математике! И три раза мне ответили, что какая-то Бехназ обязательно поцелует какого-то Бехруза!

– А как зовут твоего учителя по математике? – осведомился маленький Икрамчик. – Случайно не Бехруз?

– Но я же все равно не Бехназ! – резонно возразила брату Жанет.

– В общем, ты сдашь математику, если Бехназ поцелует Бехруза, – заключила Роя. – Найди двоих с такими именами и заставь их целоваться, чтобы тебя отпустили с нами на Каспий!

Я уже устала смеяться!

На прощанье нам снова выдали мешки с подарками.

К дому Рухи мы явились часа в три ночи. С Жанет и Икрамчиком расцеловались возле их входа.

Марьям-ханум ждала нас в зале, господин Рухи и Хамид уже отдыхали.

Мама подружек расцеловала каждую из нас и сказала, что уже постелила мне в комнате Ромины. На постели меня ждала красивая ночнушка, похожая на «платье», которое мы с мамой купили в «Куроше».

Когда мы с Роминой переоделись, Роя и Марьям-ханум зашли к нам пожелать спокойной ночи. Мама Ромины принесла нам уютный глиняный кувшинчик и сказала, что в нем айран, если ночью нам захочется пить. А Роя вручила мне новую зубную щетку в красивой упаковке. Она была до того красивая, что я подумала: интересно, а можно ли будет забрать ее с собой?! Но спросить постеснялась.

Я умылась и приготовилась вырубиться, чувствуя, что впечатления меня переполняют и надо их «переварить», разложить по полочкам. А это утром, потому что сейчас уже нет сил.

Только я улеглась, как Ромина прошептала:

– Подожди спать! У нас еще есть дело в эту ночь! Надо только дождаться, пока все уснут!

Любопытство заставило меня разлепить веки. По знаку Ромины мы минут 15 полежали в полной тишине, потом она встала, приоткрыла дверь в коридор и прислушалась!

– Спят! – удостоверилась подружка и достала откуда-то из-под кровати запасенную кастрюлю, в которую стучала, пока мы ходили по гостям.

– Это зачем? – удивилась я.

– Увидишь! – загадочно отозвалась Ромина.

Она перелила в кастрюлю айран из принесенного ее мамой кувшина, ополоснула его под раковиной и жестом пригласила меня к окну, выходящему на задний двор. Там, на маленькой забетонированной площадке торчал гигантский радиатор кондиционера, из которого тихо капала вода. В то время такие в Тегеране были повсюду и мне они очень нравились. Если под него засыпать, кажется, что на улице идет дождь. Дождей в Тегеране почти не было и, в отличие от зимы и снега, по дождичкам я немного скучала.

Ромина схватила кувшин, размахнулась и с силой швырнула его на бетонную площадку. Раздался треск, это кувшин разлетелся вдребезги.

– Что ты делаешь??? – ужаснулась я. – Тебе же попадет!

– Попадет! – удовлетворенно улыбнулась подружка. – Но это будет завтра. А сейчас дело сделано!

Она сообщила мне, что специально выпросила у мамы на ночь айран, зная, что она нальет его в глиняный кувшин, так положено. И припрятала кастрюльку, потому кувшин нужен для «кузе-шекани». Это примета такая на Чахаршанбе-сури. Если в ночь на последний четверг старого года выбросить в окно старый кувшин, в новом году в дом придет богатство.

– Утром мама, конечно, будет ругаться, – серьезно пояснила подружка, – но когда придет богатство, еще спасибо мне скажет! Подумаешь, кувшин!

«Какое ей еще богатство?! – думала я, засыпая. – У нее и так все есть, даже собственная ванная!»

Наутро Роя разбудила нас в семь и сказала, что ничего, выспимся в новогодние каникулы.

Мне очень хотелось спать и я чуть не сказала, что у меня-то на Новруз нет никаких новогодних каникул! Но потом вспомнила, что у меня и школы-то нет!

Стол был уже накрыт к завтраку: омлет с сабзи, тосты с моим любимым плавленым сыром панир-хомэи, похожим на очень густые сливки, и чай со свежими ширини, уже принесенными Хамидом из армянской пекарни.

За столом Марьям-ханум качала головой и что-то тихонько втолковывала Ромине на фарси. В ответ Ромина только улыбалась и разводила руками – мол, ну что теперь поделаешь?! Я догадалась, что мама отчитывает ее за кувшин.

И я снова подумала, какие все же славные эти Рухи! Если бы я нарочно разбила дома кувшин, моя мама ругалась бы куда громче. И едва ли я могла бы беспечно улыбаться, как Ромина, выслушивая то, что она обо мне думает.

Хаджи Рухи объявил, что на сегодня у нас большие планы. Сначала мы поедем в загородный клуб кататься на лошадях.

– Ты ездишь верхом? – спросил меня Хамид.

Для меня это прозвучала как в кино про жизнь аристократов: «Кстати, вы играете в теннис?»

Мое знакомство с лошадьми на тот момент сводилось к тому, что однажды, гуляя со мной по парку Сокольники, папа завел меня на территорию спортивного общества «Урожай», где мы немного поглазели на занимающихся в манеже всадников. Запомнился острый конский запах, щелчки хлыста и резкость тренера, которая уже ассоциировалась у меня с любым «большим» спортом. Если тренер не кричит и не ругается, значит, это не серьезные занятия, а так – группа здоровья. На «Урожае» все было серьезно. Хотя бы потому что нас с папой вскоре выгнали, сказав, что посторонним на тренировки нельзя. А если мы желаем сами скакать, то по воскресеньям с утра работают группы проката для «чайников».

Вспомнив все это, на вопрос Хамида я просто отрицательно помотала головой.

– Наши лошадки – полностью заслуга Хамида! – сказал хаджи. – Он их навещает и выгуливает. Благодаря ему, они ухоженные красавицы.

При этих словах отца Хамид заметно приосанился. Уход за лошадьми явно был его гордостью. Наверное, он ходит в секцию верховой езды. На «Урожае» нам с папой тоже объяснили, что, помимо непосредственно катания, каждый всадник должен уметь ухаживать за лошадью – почистить, оседлать, покормить. Правда, я не поняла, при чем тут хаджи Рухи и почему он говорит про лошадей «наши»? От любопытства я даже напряглась и вспомнила, как будет по-английски «оседлать».

– Ааааа, он их чистит, кормит и седлает? – догадалась я.

– Да, он все это умеет, – не без гордости признал господин Рухи. – Но, конечно, каждый день это делает конюх, шорник и берейтор, потому что Хамид учится и помогает мне в магазине.

Хамид снова приосанился.

– Но сын каждую неделю навещает наших любимиц, – продолжил отец семейства, – проверяет, все ли нормально и забирает каждую на длительную прогулку в поля, чтобы они побегали на воле. Все выходные там проводит! – добавил хаджи, глядя на сына с одобрением.

Марьям-ханум тоже закивала головой в знак восхищения сыном. Хамид весь сиял.