Тень Голема

Так начинался церковный Собор, созванный, по мнению сведущих лиц, исключительно для суда над почитаемым в народе архимандритом Троице-Сергиевой лавры Дионисием Зобниновским и двумя его ближайшими помощниками. Загадочной оставалась лишь причина расправы над безобидными монахами, потому что в предполагаемую ересь преподобного никто в Москве не верил.

В патриаршей престольной за широким столом, покрытым сиреневым алтабасом[22], расшитым золотой волоченой нитью, сидел местоблюститель Патриаршего престола митрополит Крутицкий Иона Архангельский. Отстраненным взглядом белесых старческих глаз взирал он на участников Собора, солидно и неспешно рассаживавшихся по лавкам, стоявшим вдоль стен. Терпеливо дождавшись тишины в престольной, он безучастно произнес сонным голосом:

– Ну что, братья мои во Христе? С миром помолясь, положим мы Собор наш открытым считать!

Услышав одобрительный гул с мест, он кряхтя поднялся с кресла и, повернувшись к иконостасу в красном углу, прочел со всем синклитом «Отче наш», после чего, громко хрустя суставами, уселся обратно.

– Все мы знаем, зачем собрались, – заметил он, между делом разматывая столбец допросных листов, – посему предлагаю лишнего не обсуждать, а сразу звать провинившихся правщиков.

И на этот раз, услышав одобрительные возгласы собравшихся пресвитеров и архиереев, Иона вяло махнул рукой двум здоровым, как платяные сундуки, архидьяконам, стоявшим у дверей. Монахи распахнули двери в переднюю и почти волоком втащили в зал трех сильно избитых мужчин в рваных подрясниках, которые и не думали сопротивляться насилию, чинимому над ними. Первым шел, едва волоча ноги, архимандрит Дионисий, за ним неотступно следовали старец Арсений и священник Иоанн.

Всех троих без лишних церемоний монахи жестко поставили на колени посередине зала, даже не дав им толком помолиться на иконы. В ответ на столь суровое обращение Дионисий только грустно покачал головой. Обернувшись на икону Спаса, он размашисто перекрестился и печально выговорил:

– Ты, Господи Владыко, все ведаешь; прости меня грешного, ибо я согрешил перед тобою, а не они!

Иона смерил Дионисия бесчувственным взглядом и насмешливо проронил:

– Значит, признаёшь за собой грех, отче? Это хорошо! Кайся, что за беда?

– Беда? Нет никакой беды! С чего ты взял это, Владыко?

Дионисий посмотрел на своих удрученных помощников и ободряюще улыбнулся.

– Господь смиряет меня по делам моим, чтобы не был я горд. Такие беды и напасти – милость Божия! Беда – если придется гореть в геенском огне; да избавит нас от сего Создатель!

Митрополит нахмурился.

– Упорствуешь, Дионисий? Ведомо ли, что обвиняешься ты в ереси, заключенной в злонамеренном искажении Святого Писания? Велел ты имя Святой Троицы в книгах марать и Духа Святого не исповедовать, яко огонь есть? Так ли сие?

– Помилуй, Владыко, – всплеснул руками Дионисий и кротким взором окинул Собор, очевидно настроенный к нему враждебно. –  В чем ересь моя? В том, что очищал церковные книги от грубых ошибок, которые вкрались от времени? Изучили мы с братьями много старых книг, и, не знаем почему, в Московском служебнике напечатано, что крестят Духом Святым и огнем, ибо нигде более такого нет! Сам евангелист Лука писал, что крестятся Духом Святым, и ничего про огонь! Да и Книга Деяний не определяет, в каком виде снисходит Дух Святой на крещающихся!

После этих слов, сказанных мягким, укоризненным голосом, синклит церковных иерархов загудел, как растревоженный улей, раздались возгласы:

– Еретик… богохульник!

– Заточить в острог… лишить сана!

– На костер его!

Терпеливо дождавшись тишины, Иона обратил свой взор на другого правщика, стоявшего на коленях за спиной Дионисия.

– А ты, старец Арсений, что скажешь?

– А что сказать? – скривил старец в усмешке в кровь разбитые губы. – Не мы взвалили на себя это бремя! Мы лишь несли его! Царь Михаил Федорович, ведая благочестие и ученость архимандрита Дионисия, поручил ему исправить требник! На то у нас и грамота от него имеется!

– Ты об этом? – Иона поднял лежащий на столе столбец. –  Царская грамота, – добавил он небрежно, – это не отпущение будущих грехов, а только оценка прошлых заслуг! Собор считает правку требника злоумышленной ересью, которую следует искоренять самым решительным образом.

Иереи, собравшиеся в престольной, дружно загудели, одобрительно кивая головами и оглаживая окладистые бороды. Стало очевидно, что для себя они уже все решили еще до суда.

– Владыко, – развел руками старец Арсений, метнув на собравшихся взгляд, полный пренебрежения, – о возводящих на нас неправду смею сказать, что не знают они ни православия, ни кривославия. Как школяры неразумные, проходят Священное Писание по буквам и не стремятся понимать их смысл!

Старец не успел даже договорить, как патриаршие палаты в очередной раз потрясли вопли горящих праведным гневом служителей Божьих. Возмущению духовных пастырей не было предела. Они кричали, топали ногами, яростно плевали в сторону еретиков и даже порывались прямо с места достать наглецов архиерейскими жезлами! Однако на все душевные переживания и пылкие проявления излишней горячности духовных особ митрополит Иона не обратил ровным счетом никакого внимания. Бесстрастно взирая вокруг себя водянистыми старческими глазами, он спокойно дождался тишины и томным голосом старого банщика спросил у третьего обвиняемого:

– Ну а ты, отец Иоанн, не желаешь исповедоваться в грехах перед церковным Собором?

Отец Иоанн отрицательно покачал головой:

– Владыко! Грешен – каюсь, но ереси нет в моем синодике!

– Так, может, исповедуешься в грехах своих товарищей? Приму как покаяние!

Священник язвительно улыбнулся.

– Полагаю, исповедь в чужих грехах называют доносом?

Митрополит поморщился и вяло погрозил священнику пальцем.

– Не дерзи. Есть что добавить?

– Есть, Владыко! Просьба! В сенях сидят два монаха Троице-Сергиевой лавры. Отец Феона и отец Афанасий. Расспросите их, они подтвердят, что все нападки – это наветы врагов наших.

К удивлению собравшихся, митрополит в очередной раз проявил головокружительную снисходительность к обвиняемым, чем вызвал неприкрытый зубовный скрежет у некоторых членов Собора. Впрочем, опасались они напрасно.

– Спросим, коли настаиваешь! – лениво произнес Иона и, сделав рукой разрешительный жест, глубоко откинулся в кресле, прикрывая глаза от яркого солнечного света, льющегося из настежь распахнутых окон.

Афанасий был явно смущен количеством церковных чиновников высокого звания, забившихся, в общем-то, в небольшое помещение престольной и настороженно взиравших на него. Чего нельзя было сказать об отце Феоне, давно не испытывавшем робости перед высшими сановниками государства. Войдя в помещение, он демонстративно встал на колени перед архимандритом Дионисием и попросил у него благословения, а получив, встал и обратился к митрополиту Ионе, с интересом за ним наблюдавшему:

– Владыко! Негоже так с духовными лицами! Вели их посадить!

– Преступники должны стоять перед судом на коленях! – раздался с места возмущенный голос келаря Троице-Сергиевой лавры, старца Александра Булатникова, являвшегося одним из самых последовательных и жестоких хулителей архимандрита Дионисия.

– Разве вынесен приговор? – осадил его отец Феона, смерив мрачным взглядом, не обещавшим келарю ничего хорошего.

– Смилуйся, Владыко!

Митрополит Иона, слегка распалившись, заерзал на кресле.

– Я помню тебя, чернец! – улыбнулся он в седую бороду. – Всегда был дерзким, и постриг тебя не усмирил!

Он скользнул холодным взглядом на Дионисия и его помощников.

– Посадите их! – кивнул он архидьяконам под неодобрительный гул Собора, после чего с хитрым прищуром посмотрел на отца Феону.

– Думаешь, позвал и буду слушать рассказ о праведной жизни отца Дионисия? Ошибаешься! Спрошу тебя о другом, чернец. Когда патриарх Иерусалимский Феофан приезжал в Лавру, не возлагал ли он клобук свой на голову Дионисия со словами: «Будешь первый в старейшинстве по благословению нашему»?

– Истинная правда, Владыко, благословил с молитвой и целовал в уста…

– Так! – нахмурился Иона, обведя взглядом притихший Собор. – Скажи, чернец, а не велел ли патриарх Феофан петь на обоих клиросах: «Спаси, Христе Боже, отца нашего архимандрита Дионисия»?

– Было сие! – согласно кивнул Феона. – Сказал патриарх братии: «Запишите себе, что совершил я над архимандритом, пусть ведомо будет изволение наше грядущим родам!»

– Значит, ты подтверждаешь предерзостное желание архимандрита Дионисия взойти на Патриарший престол? – торжественно заключил митрополит Крутицкий и, не сдержавшись, удовлетворенно хлопнул ладонью по краю стола.

Феона от негодования едва не потерял дара речи, но быстро взял себя в руки.

– Я такого не говорил! – сдержанно ответил он, не обращая внимания на галдеж собравшихся. – Сие обвинение вызвано клеветой и злобными наветами бесчестных людей!

Митрополит криво усмехнулся в седую бороду и поднял со стола несколько писем.

– Тайные грамоты показать? Смотри вот!

На этот раз ответить митрополиту Феона не успел.

– Всё вранье! – раздался за его спиной полный возмущения голос Афанасия, не сдержавшего переполнявших его чувств. – Доносы – дело рук келаря Алексашки Булатникова, который давно на архимандрита зуб точит.

Афанасий погрозил опешившему от неожиданности келарю огромным крестьянским кулаком.

– Менял, поганец, пустые вотчины на жилые монастырские, на чем и пойман был. Дионисий тогда Алексашку пожалел, не сообщил царю, а келарь отблагодарил его изветом подлым!

– Ты чего брешешь, облом сиволапый? Плетей захотел? – заревел обиженный келарь, вскакивая с места с поднятым над головой посохом, но, рассудительно глядя на увесистые, покрытые редкой рыжей щетиной кулаки инока Афанасия, никаких действий не предпринял.

Даже его верные прислужники, троицкие иноки головщик[23] Лонгин и уставщик[24] Филарет, отличавшиеся среди остальной братии особой дерзостью, невежеством и необузданностью нрава, ограничились потоком злобных ругательств в адрес строптивого чернеца. Тем временем Афанасий, не на шутку закусивший удила, успокаиваться тоже не собирался.

– Нечего меня пугать, – грозно рычал он на келаря и его людей. – У меня на голове две росписи от латынянских сабель да в теле шесть свинцовых памяток от мушкетов. Пока вы, пердуны толстобрюхие, на Соловках отсиживались, я на войне кровь проливал!

– Ах ты, лапотник! – вышел из себя несдержанный Лонгин, запустив в Афанасия скомканной скуфейкой. – Ты на кого, пес, свой хвост линялый поднял? Старец Александр с самим государем близок!

Брызжа слюной ярости, взвился с места и уставщик Филарет.

– Ах ты, заячья кровь, ты кого трусом назвал? – вопил он, громко стуча посохом о дубовые доски пола. – Я самого грозного государя Иоанна Васильевича не боялся!

Митрополит Иона, чувствуя, что бразды правления Собором стремительно ускользают из его старческих рук, попытался восстановить порядок в гудящей, как пчелиный улей, патриаршей престольной, но было уже поздно.

Лонгин, скроив зверское выражение лица, подбежал к стоявшим посередине зала монахам, но вместо того чтобы ударить спорившего с ним Афанасия, почему-то напал на молчаливого отца Феону. Кулак распевщика пришелся в пустоту, зато последовавший за этим легкий шлепок Феоны открытой ладонью по щеке глубоко потряс и свалил задиру на пол, словно обычную тряпичную куклу.

В это же время уставщик Филарет попытался сзади ударить Афанасия посохом, но, получив от того кулаком в лоб, тихо сомлел у ног сурового воина. Не останавливаясь на достигнутом, отец Афанасий переломил пополам трость Филарета и с торжествующим восклицанием половиной ее наотмашь огрел поднимавшегося на ноги Лонгина.

– Афонька, аспид! – слезно завыл головщик, выплевывая окровавленные зубы. – Чем я теперь на клиросе распевать буду?

– Не моя забота! – злорадно прорычал Афанасий и швырнул вторую половину посоха в троицкого келаря. Старец Александр, видимо ожидавший такого подвоха, с невероятной прытью увернулся от летящей палки, которая по пути сбила клобук с головы митрополита Казанского и Свияжского владыки Матфея. К чести своей, деятельный и твердый архипастырь не стал разбираться, кто прав, кто виноват, а притянув Булатникова за грудки, огрел его наперсным крестом поперек лба, приведя последнего в состояние полного изумления.

Следом произошла полная неразбериха. Послышались крики:

– Смерть еретикам!

И уж совсем непонятное в данных обстоятельствах:

– Наших бьют!

После чего началась обычная русская драка «всех на всех». Настоятель Валаамской обители архимандрит Феодорит III, оседлав валдайского викария Савватия, лупцевал его требником по причинному месту, а епископ Ржевский Киприан вместе с двумя протодьяконами, изорвав до исподнего одежду Торжокского благочинного протоирея Николая, зачем-то вязал его веревками, а благочинный в ответ злобно плевался, смешно дрыгал ногами и, обливаясь слезами бессильной ярости, кричал на них:

– Изыди, Сатано!

Появление в престольной дворцовой охраны порядка не принесло. Скорее, наоборот – раззадорило святых отцов пуще прежнего, ибо пришедших стали бить уже вместе. Среди общей неразберихи и хаоса отсутствие суеты наблюдалось только возле троицких монахов Феоны и Афанасия. Как и положено опытным воинам, они, встав спина к спине, спокойно отражали атаки на себя как лиц духовного звания, так и сторожей, пришедших успокоить дерущихся. Вероятно, столь незамысловатым образом они бы в скором времени и сами могли навести порядок, по очереди угомонив всех присутствующих на Соборе, но вошедший в престольную вооруженный до зубов стрелецкий полк Ерофея Полтева во главе со стольниками Федором Суровцевым и Семеном Захарьиным имел на этот счет свое мнение. Порядок кое-как был восстановлен, а виновные, коими оказались именно чернецы Феона и Афанасий, под усиленным конвоем были отправлены на съезжий двор до выяснения всех обстоятельств произошедшего.

Глава 8

На Варварке, за Знаменским монастырем, рядом с торговыми рядами уже лет сто стоял добротный белокаменный особняк с подворьем, где помимо дома был разбит фруктовый сад и построены многочисленные подсобные здания. Некогда принадлежало все это хозяйство внуку знаменитого московского зодчего Василия Дмитриевича Ермолина, царскому постельничему[25] и печатнику[26] Юшке Бобрищеву. Московские старожилы сказывали, что строил ему дом знаменитый итальянский мастер Алевиз, работавший в те времена в Кремле. Не поясняя, впрочем, кого из двух Алевизов, Нового или Старого, имели в виду!

Время шло, не стало итальянских архитекторов, почил бездетным и сам Юшка, а выморочный[27] дом его отошел казне и какое-то время пустовал, пока в 7064[28] году от сотворения мира не был он передан царем Иваном Васильевичем в качестве помещения для московской конторы английским купцам, в коих великий и грозный государь большую пользу для державы своей видел. Торговый двор быстро приобрел положение Английского посольского дома и пребывал в нем непрестанно долгие десятилетия, невзирая на смену правителей и династий в обоих государствах.

Значение посольства было столь велико, что на содержание свое ежедневно получало от русской казны четверть быка, четырех баранов, двенадцать кур, двух гусей, одного зайца или тетерева, шестьдесят два хлебных каравая, пятьдесят яиц, четверть ведра «фряжского» средиземноморского вина, три четверти ведра хмельного пива, полведра водки и два ведра меда! Живи не хочу! Но все меняется в этом мире, и вот уже пробежал между державами холодок недоверия, рожденный накопившимися за годы разногласиями и несовпадениями в мыслях по многим торговым и политическим вопросам. Положение это после необъяснимого и вызывающе наглого бегства посла Дадли Диггеса осложнилось настолько, что разговор уже не шел об упрочении позиций английской короны в пределах Русского государства. Тут надлежало спасать хотя бы то, что еще спасти было возможно. Именно за этим, как только королевский флот нашел деньги для оплаты экипажа 30-пушечного линкора «Convertive», прибыл в Москву самый успешный английский посол в России – сэр Джон Мейрик. Опытному дипломату хватило несколько дней, чтобы понять – за полтора года его отсутствия Москва сильно изменилась!

Мейрик сидел в казенной палате английского посольства за большим дубовым столом и пытливым взглядом изучал двух загадочных гостей, прибывших к нему с рекомендательными письмами от сэра Тоби Мэтью. В письме содержалась просьба: оказать всяческое содействие двум странствующим адептам – достославному метру Артуру Ди и его компаньону Эдварду Келли – при дворе московского государя. Поскольку для старого дипломата не было секретом, что сэр Тоби являлся давним шпионом короля и самым близким другом лорда-канцлера, Мейрик догадывался, от кого на самом деле прибыли в Москву эти люди. Но годами устоявшаяся привычка ничего не принимать на веру побуждала сомневаться в каждом новом лице, появлявшемся в его окружении.

Мейрик радушно улыбнулся гостям и, отложив в сторону рекомендательное письмо, учтиво спросил:

– Слышал, Тобиас вернулся из ссылки?

– Вы абсолютно правы, сэр, король лично даровал ему прощение, – степенно кивнул головой старший из посетителей, называвший себя Артуром Ди, рано поседевший благообразный мужчина лет тридцати пяти, одетый в темно-бордовую докторскую мантию с магистерским капюшоном, вшитым вместо обычного воротника. – Он уже в Лондоне и весьма благосклонно принят его величеством, пожаловавшим ему рыцарское достоинство!

– Отрадно слышать, – холодно улыбнулся Мейрик. – Однако сэр Мэтью просит оказать вам содействие при русском дворе, но не поясняет, что я должен сделать? Судя по письму, вы – странствующие алхимики?

Артур Ди поморщился и сухо произнес, оглаживая аккуратную, клинышком стриженную бороду:

– При всем моем уважении, сэр, должен заметить вам, что такого ремесла в природе не существует. Мы предпочитаем называться философами или, на худой конец, просто адептами.

– Ах, оставьте свою игру смыслами, – устало пожал плечами Мейрик, оставив без внимания очевидное недовольство собеседника. – Как ни называй, данная область натурфилософии не приветствуется при дворе нынешнего царя.

– Это все следствие отсталости и дикости нравов местного народа, – скривил в презрительной гримасе по-девичьи смазливое лицо спутник Артура Ди, представившийся как Эдвард Келли.

Мейрик бросил колючий взгляд на весьма развязного и подозрительно изнеженного молодого человека с бриллиантовой серьгой в правом ухе, которому едва ли исполнилось больше двадцати пяти лет.

– С такими мыслями, юноша, здесь вам тем более не снискать себе ни славы, ни денег! Не лучше ли забыть о «дремучих москалях» и вернуться в уютную Европу?

Услышав подобную отповедь, произнесенную к тому же совершенно бесстрастным голосом, Келли заметно смутился и глазами, полными растерянности, призвал своего старшего товарища на помощь.

– Мой секретарь, – с ядовитой учтивостью произнес Ди, – своим неловким высказыванием никоим образом не желал оскорбить благородные чувства русской аристократии и царского двора, коим вы, сэр, кажется, весьма благоволите?

Он почтительно поклонился послу, слегка приподнявшись с места, после чего, погрузившись в размышления, неожиданно добавил:

– Если вам интересно мое мнение, в целом я не чувствую неприязни ни к кому, и, если бы я стал утверждать, что ненавижу кого-либо, кроме дьявола, моя совесть изобличила бы меня. Если среди всеобщих объектов ненависти существует нечто, что я осуждаю и презираю, то это враг разума, веры и добродетели – чернь: чудовищная толпа, в которой каждый по отдельности представляется человеком и разумным созданием Божьим, а смешавшись вместе, они превращаются в единого огромного зверя, более чудовищного, чем Гидра!

– Ну, если подумать, все мы немного чудовища – и человек, и зверь, заключенные в одном бренном теле! – язвительно парировал Мейрик.

Ди улыбнулся в ответ и потупил взгляд.

– Человек – благородное животное, изысканное в прахе своем! Единственное, что удерживает его от окончательного падения в пропасть, – это вера. Вы согласны, сэр?

– Смотря что вкладывать в это понятие. То, что для одного – вера, для другого – безумие.

– Конечно, я имею в виду веру в Бога! Герметическое искусство никоим образом не противоречит христианской религии. Людская молва подчас обвиняет нас во всех грехах, включая черную магию и безбожие, но в этих наветах нет ни капли правды! Тайну Magnus Opus[29] люди получили от самого Господа! Философ, если он, конечно, настоящий адепт, а не презренный суфлер, осведомлен во всех областях знания: теологии, медицине, математике, механике, оптике и химии!

– Именно об этом я говорил, – неожиданно подал свой голос женоподобный Келли, обиженно надув и без того пухлые губы. – В просвещенной Европе не найти ни одного монарха, не желавшего найти Великий магистерий[30]. Адепты работают при многих сиятельных дворах, принося немалую выгоду своим покровителям. Почему бы русскому царю не воспользоваться услугами таких прославленных адептов, как мы, тем более что хозяйство его после войны находится в бедственном положении?

– Что же вы, господа, намерены сделать? Провести сеанс алхимической трансмутации и пополнить кладовые царя философским золотом? Или, может, поделиться секретом Эликсира жизни или, на худой конец, жемчужной тинктурой? Думаю, это имело бы успех при царе Борисе, но при Михаиле Романове царствует мать-монахиня, для которой люди вашего ремесла – слуги дьявола, использующие для бесовских целей кровь убиенных младенцев.

– Вы смеетесь над нами? – растерянно озираясь, спросил Келли. – Мой патрон сведущ во всех областях передового знания, в том числе в астрологии, ботанике и медицине. И, конечно, никто лучше него не может предсказывать будущее, ибо ему благоволят ангелы, которые и открыли ему тайну философского камня!

– Я должен в это поверить?

Мейрик громко рассмеялся, с откровенной иронией глядя на своих гостей. Прожженный английский дипломат, как любой здравомыслящий человек, не верил ни в мистику, ни в оккультные науки, а как опытный негоциант допускал, что собеседник – законченный пройдоха, именно в этот момент пытающийся его одурачить. – В юности мне довелось встретиться со знаменитым тогда адептом-алхимиком, имени которого уже не помню. Сей славный муж пообещал одному богатому лорду улучшить качество его золота посредством погребения в землю и полива тайными субстанциями. Восемьдесят золотых дукатов были закопаны в саду и исправно поливались предписанными отварами до тех пор, пока адепт не исчез вместе с деньгами.

– Понимаю, сэр, вам нужны доказательства моего искусства! – мрачно кивнул головой Артур Ди и достал из поясной сумки небольшой футляр из слоновой кости. Осторожно открыв его, он показал Мейрику черный, до блеска отполированный кристалл, лежавший на подложке из красного бархата.

– Знаете, что это?

– Господь с вами! Откуда?

– Это «глазок». Магический кристалл, подаренный мне ангелом Уриилом. С его помощью можно поддерживать связь с духами, обитающими за пределами человеческого мира! Хотите узнать свое будущее прямо сейчас?

– Сделайте милость!

Ди встал, вынул кристалл из футляра и с таинственным видом водрузил его посередине стола на восковую печать-пентакль. Оставшись стоять, он движением руки предложил Келли занять свое место в кресле. Келли уселся напротив чудесного артефакта. Пристально вглядываясь в него, он уже скоро впал в глубокий транс и принялся спазматическими гортанными звуками изрекать некие послания, полученные от потусторонних созданий. На первый взгляд это был бессмысленный набор цифр и произвольная комбинация букв, складывавшихся в слова неизвестного языка. Ди, стоявший за спиной Келли, изобразив на лице благоговение и экстаз, расшифровывал эти послания на человеческий язык. Очень скоро выяснилось, что на магический сеанс к адептам пришел целый консилиум потусторонних духов, представившихся ангелами Гальве и Рафаэлем и девочкой-эльфом Мадиной, битый час, по мнению посла, моловших неописуемую чепуху из мешанины полного абсурда и несусветной глупости.

В результате этого сеанса Мейрик вдруг узнал, что все у него сложится хорошо. Деньги, слава, расположение короля! Но чтобы предсказание свершилось в будущем, сейчас ему необходимо не спускать глаз со своего окружения. После смутных и загадочных посланий, более похожих на причудливый бред душевнобольного человека, невероятная болтушка Мадина пояснила на хорошем греческом языке, что «ангелы» имели в виду. По ее словам, один из секретарей посольства, Ричард Свифт, подкуплен голландским дипломатом Исааком Массой. Собственно, на этом сеанс и закончился. Явившийся с опозданием ангел Габриэль еще пытался отправить людям свои духовные послания, но тонкая связующая нить между мирами резко оборвалась. Исчезли ангельские голоса, пропали их колышущиеся в чистых гранях кристалла образы.