Демон из Стеклянной Башни

– И что же случилось с отцом этой несчастной девушки? – с заметным сарказмом спросил Винстон. Он ни на йоту не поверил Хильштейну. Тем не менее, он с каким-то чудовищным злорадством наблюдал, как сотрудник Центра старается изворачиваться, на ходу сочиняя свою небылицу.

– Так вот, эта девушка, эта молодая особа, обратилась ко мне в частном порядке – голос доктора продолжал дрожать и периодически выдавать «петуха». – Обратилась она по поводу своего отца, который совершенно неожиданно занемог. В одночасье. У него стало болеть все тело, все внутренности. Я, конечно же, сразу осмотрел мужчину, назначил ему сделать все необходимые анализы, но не нашел ничего такого, что бы могло вызвать такой эффект. А самое главное, что результаты анализов не показали никаких воспалительных процессов в организме и, соответственно, невозможно было выявить очаг заболевания. Из всего этого я сделал обоснованный вывод о том, что отец девушки ничем физически не болен, а проблема могла быть в его психологическом состоянии.

– Вы хотите сказать, что этот мужчина был психически болен? – Джек уже пожалел, что рано отключил диктофон. Хотя, формально, тема разговора не относилась к цели его посещения Центра Скорби, Винстон нутром чуял, что здесь что-то не так и возможно сейчас он попутно сможет раскрыть еще какое-нибудь, не зарегистрированное, преступление.

– Не совсем так, мистер Винстон. Я этого не говорил. Строго говоря, это могло быть и не психическое расстройство в том виде, которое вы себе представляете. Это мог бы быть, так скажем, эффект плацебо. Когда человек, ни с того ни с сего, внушает себе, что он неизлечимо болен. Его мозг дает сигнал всему организму. Человек начинает чувствовать боли там, где нет никакого видимого источника для подобного состояния. Человек, не понимая, что сам себе вредит, продолжает через свой мозг генерировать псевдосигналы какой-то неведомой неизлечимой болезни для всего организма. В конце концов, со временем человек заболевает по-настоящему.

– Именно это и произошло в данном случае? – не унимался Винстон, продолжая издеваться над бедным доктором.

– Думаю, да – более твердым голосом ответ Хильштейн.

– И что же произошло с отцом девушки?

– Он умер. Через пару месяцев после моего обследования.

– Но вы же сказали, что болезнь может развиться со временем? А здесь прошел достаточно небольшой промежуток времени.

– И опять же, не совсем так, ведь мы не знаем, когда мужчина внушил себе мысль о неизлечимой болезни. Может за несколько месяцев, а может быть и за год до обращения ко мне. Поэтому я думаю, да что там думаю, я уверен, что это, так называемый синдром Мюнхгаузена – психо-соматический синдром.

– Вы прописывали ему какие-нибудь лекарства?

– Да, конечно. Но мне кажется, что ни отец, ни его дочь сразу же не поверили моему диагнозу, поэтому я не уверен, что мужчина принимал прописанные лекарства.

– А разве вы можете выписывать лекарства, ведь у вас нет своей стабильной практики? – поинтересовался Винстон, сверля своего собеседника глазами.

Хильштейн буквально подпрыгнул в кресле. Взор его стал еще более мрачным, чем был, когда Джек допрашивал его по поводу Теодора Милтона.

– Понимаете, господин инспектор, – осторожно начал доктор, наперед зная, что с головой выдаст все свои секреты, все, что было наработано годами. – Я по-прежнему числюсь практикующим врачом во всех официальных реестрах Штатов, никто не лишал меня медицинской лицензии. Кроме того, у меня есть знакомый врач в Вурджвилле. Я пользуюсь его услугами, когда выписываю рецепты своим больным. Он выдает мне свои бланки.

– А подпись. Ведь подпись на них не его – Винстон по-настоящему заинтересовался неожиданно нарисовавшимся из ниоткуда криминальным делом.

– Стараюсь подделать подпись под его – совсем уже упавшим голосом с мелкой дрожью ответил Хильштейн.

– А как имя вашего «друга»? – задал Джек вполне логичный в данной ситуации вопрос, загадочно прищурив глаза.

– Не скажу – севшим с хрипотцой голосом парировал горе-доктор. – Ни за что. И вообще, у вас нет ордера на мой допрос по этому поводу.

Хильштейн, наконец-таки, вспомнил все свои права гражданина США и попытался пойти на штурм.

– Хорошо, хорошо – как можно вежливее ответил Джек, тоже вспомнив закон о неприкосновенности личности, и решил свернуть зашедший не в то русло разговор. – На этом, я думаю, наш разговор можно считать оконченным. Еще раз спасибо. До встречи.

Винстон встал со своего стула и добродушно протянул руку для рукопожатия, мысленно представляя снова потную ладонь доктора, отчего его даже передернуло.

Старший медицинский сотрудник (оказавшийся к тому же еще и практикующим врачом) Хильштейн довольным тем, что его экзекуция окончена, тоже встал и с неподдельным удовольствием пожал протянутую Джеком руку. Как и ожидал Винстон, рука оказалась донельзя мокрой, липкой и сколькой.

«Вот мерзкий слизняк!» – с неподдельным раздражением и тошнотворным чувством подумал Джек.

Уходя из лаборатории, Винстон в очередной раз задел какие-то колбочки, баночки, штативчики и, конечно же, свой любимый прибор в центре комнаты, который издал свои громогласные, устрашающие звуки и, как-то на полуслове, полузвуке, подозрительно замолк. Джек не на шутку испугался, что, в конце концов, окончательно повредил прибор (а стоить он мог, по прикидкам самого Винстона, несколько его годовых содержаний и выплачивать ущерб ему ой как не хотелось). По пути к двери он пару раз обернулся, чтобы убедиться, что прибор «ожил», но до самого выхода приборная панель устройства была темной, без каких бы то ни было признаков жизни. И этот факт окончательно расстроил инспектора. И задание «тухлое», и место мрачное, да еще и приобрел здесь кучу проблем напоследок.

Тем не менее, уже стоя в дверях, Винстон еще раз круто повернулся на каблуках, вперился взглядом в Хильштейна и сказал.

– А по поводу поддельных рецептов я еще загляну сюда, но уже со всеми положенными документами и полномочиями – и, не дожидаясь ответа остолбеневшего Хильштейна, Винстон вышел прочь из лаборатории.

Весь обратный путь до своего авто Джек думал о той незнакомке, которую так бесцеремонно вытолкал из кабинета этот «слизняк» в белом халате. Несмотря на всю внешнюю привлекательность девушки, его занимало совсем другое. Зачем она приходила сюда? Что хотела от медицинского сотрудника Центра, в чьи обязанности входит лишь осмотр трупов, трупов, а не живых людей? Что она планировала получить от него? В то, что Хильштейн лечил когда-то ее тяжело больного отца и поставил ему неправильный диагноз, Джек не верил, как и во всю рассказанную им историю от начала и до конца. Здесь явно была какая-то загадка, ответ на которую мог быть весьма неожиданным. В этом он ни капельки не сомневался. Джек уже и забыл основную цель своего визита в Центр Скорби, полностью сосредоточившись на таинственной незнакомке. Наконец, Джек вспомнил, зачем сюда приезжал, соединил все это с разыгравшейся на его глазах картиной, и у него возник резонный вопрос.

«Интересно, а стоит ли говорить об этом инциденте с незнакомкой комиссару?» – задал сам себе этот вопрос Винстон. Ведь формально инцидент не был связан с допросом Хильштейна по поводу причины смерти Теодора Милтона. Но с другой стороны, он точно связан с личностью самого доктора. Поэтому Винстон пришел к логическому выводу, что обо всем здесь увиденном, услышанном и, самое главное, подмеченном, необходимо было доложить комиссару Стэмпу.

Всю дорогу, пока его трудяга «шевроле» со скрипом преодолевал колдобины подъездного пути, Винстон продолжал обдумывать ситуацию вокруг муниципального Центра Скорби. В особенности, отдельного его сотрудника. Изредка Джек разражался тирадой из нецензурных выражений в адрес всей этой чертовой дороги и всех ее строителей, когда машина в очередной раз ухала в какую-нибудь чрезмерно большую яму или переползала через высокий ухаб. Наконец, «шевроле» выехал на ровную автостраду и неспешно покатил в сторону полицейского участка.

Прибыв в участок, Винстон тут же направился в кабинет комиссара, чтобы передать ему копию диктофонной записи допроса Хильштейна, а также доложить обо всем случившемся в Центре. Но, к его великому сожалению, начальника не оказалось на рабочем месте. Тогда Джек вернулся к себе (выяснилось, что кабинет инспекторов был пуст) и, запустив компьютер, вновь погрузился с головой в файлы по делу о «домашних роботах», полностью отключившись от всех пережитых сегодня в Центре Скорби эмоциях и мыслях, словно всего этого и не было, что все это было кошмарным, глупым сном. От этого ему даже как-то чисто физически полегчало, словно бы он, как совсем недавно допрашиваемый им самим Хильштейн после допроса, сбросил со своих плеч непреподъемный груз, состоящий из смеси мерзости, тошнотворности и ощущения какой-то неприятной интимности от всего увиденного и пережитого.

…

Вернувшись из кабинета комиссара, Йенс был крайне взбудоражен и продолжал свой воображаемый спор с комиссаром, пытаясь на пальцах тому объяснить, что с его поручением справится даже сопливый школьник, а что уж говорить про Саммервуд. Войдя, даже не так, влетев в кабинет инспекторов, Николас, весь красный от праведного гнева и недавнего спора с комиссаром, тут же бросился к столу Ван Гистона, который в это время что-то щелкал на клавиатуре своего компьютера.

Йенс, высокий, угловатый и от этого выглядящий очень неуклюже, с невообразимым азартом и каким-то особым пылом схватил свой стул, стоявший возле его стола, одним махом придвинул его к столу Ван Гистона и тут же с таким же азартом плюхнулся на него. Некоторое время он продолжал что-то бубнить и причитать, не обращаясь ни к кому, и только наблюдая, как Рубен работает со своим компьютером. Немного успокоившись, Николас принялся приставать к старшему инспектору юстиции, пытаясь хотя бы ему доказать свою правоту, используя и те доводы, которые только что высказывал в кабинете комиссара, и новые, придуманные им уже по пути сюда. Ван Гистон слушал своего приятеля вполуха, невпопад кивая ему, но все же не отвлекаясь от своего занятия. Йенс усердно, методично втолковывал Рубену, что он был бы полезнее скорее ему, Ван Гистону, поскольку считает именно его поручение очень трудным и опасным, и в то же время, очень перспективным в расследовании исчезновения тела Теодора Милтона. Все эти словесные пируэты сопровождались обильным слюноотделением, отчего Ван Гистону приходилось периодически вытирать свое лицо носовым платком (но тот ни словом, ни жестом не подавал вида, что это ему неприятно, ведь путь к креслу комиссара лежал именно через таких вот «Йенсов», слюнявых, кричащих, а может быть, и просто нудных, но таких нужных и необходимых в определенные моменты). Излив все аргументы в пользу своей версии, и, разбив в пух и прах все контраргументы комиссара, Николас принялся с оживлением расспрашивать самого Рубена по поводу его задания. Ему было интересно с чего тот начнет, что будет делать дальше, с кем из агентов будет встречаться. Рубен отвечал нехотя, при этом растягивая каждое слово, словно информацию из него тащили клещами, обходя стороной опасные темы и сглаживая острые углы.

Наконец, после почти получасовой трепотни ни о чем с Ван Гистоном и, к своему изумлению, поняв, что поручение комиссара никуда не денется и его придется-таки выполнять в любом случае, Йенс твердо решил разделаться с ненавистным поручением в максимально короткие сроки. А для этого надо было спешить.

Николас также расторопно, как и по прибытии в кабинет, встал со стула, вернул его на место, и, впопыхах пожелав удачи Ван Гистону, сел за свой рабочий стол и включил свой компьютер. Доступ к полицейскому архиву был у него на рабочем столе, поэтому он решил начать именно с него и начать именно с патологоанатомов, живших в Вурджвилле или когда-либо посещавших город в последние десять лет.

Задав параметры поиска, Йенс откинулся на спинку стула и принялся ждать ответа машины. Сверхбыстрая махина почти мгновенно выдала ему результаты поиска.

Оказалось, что кроме уже упомянутых в докладе Редлиффа Криса Монтье – нынешнего муниципального патологоанатома городской больницы и Джона Ватерсона, его предшественника, в Вурджвилле проживал еще добрый десяток людей с медицинским образованием и когда-то работавших по специальности. Некоторые совсем недолгое время, а некоторые, и вовсе, познавали премудрости судебной хирургии только во время обязательной медицинской практики. Между тем, даже такие сравнительно небольшие познания в области строения человеческого организма и опыт по вскрытию живой плоти, могли дать им всем возможность совершить данное преступление. Похитить тело Милтона, а в дальнейшем его расчленить, чтобы получить необходимые человеческие органы и передать полученные биоматериалы заказчикам преступления. И это были только те люди, которые в настоящее время жили непосредственно в городе, а еще почти тридцать с лишним человек покинули родные края и разъехались по всем концам страны.

Прямо с ходу Йенс накопал больше десятка фамилий местных жителей, имеющих медицинское образование, сопряженное с судебной медициной. А ведь еще были и обычные медики, которые также проходили практику по прикладной анатомии. А еще ветеринары, фармацевтические работники, биоинженеры и так далее. Николас был поражен размахом выпавшего ему поручения. Он и не представлял себе, какой здесь огромный фронт работы.

«Да, это тебе не в носу ковыряться. Саммервуд здесь бы, наверняка, не справилась. Правильно, все-таки, комиссар сделал, что поручил это задание мне. Хотя… Все равно, не мое это, не мое. Но, ничего не попишешь. Поручили мне – значит надо исполнять» – вздохнул Йенс и принялся настукивать по клавиатуре.

Он задавал все новые и новые параметры поиска, а машина каждый раз выплевывала новые имена, адреса, семейные положения, места работы всех потенциальных подозреваемых. Под конец, когда Николас уже исчерпал весь свой запас фантазии для того, чтобы придумывать для извлечения из архивных данных новых специальностей, имеющих хоть малейшее отношение к практической медицине, у него в распечатанных бумагах числилось порядка ста пятидесяти имен людей, возможно имеющих отношение к расследованию дела.

Переворошив всю стопку бумаг и бегло окинув их печальным взглядом, Николас еще раз вздохнул, представляя себе весь фронт работы и уже потихоньку смиряясь с мыслью, что быстро выполнить это задание ему никак не удастся. Затем он убрал документы в стол, с силой захлопнул дверцу ящика и собрался отправиться в городской архив, чтобы уже в их недрах накопать еще такое же количество фамилий людей с медицинским или около медицинским образованием, способных совершить либо быть причастными к совершению преступления по похищению трупа Милтона.

Сейчас Николаса смущал только один факт – чтобы прорваться в городской архив и поработать там с личными данными горожан, а особенно приезжих, был необходим именной допуск к работе с личной информацией. Ему это доходчиво вдолбили еще во времена его учебы в полицейской академии. Пресловутая поправка к Конституции Санди-Вендика от 20** года о неприкосновенности личности и защите конфиденциальной информации каждого добропорядочного гражданина. Благодаря именно этой поправке все личные данные всех граждан США были глубоко засекречены. И доступ к ним был возможен только по спецдопуску. На закате президентских правлений Джорджа Буша-младшего и Барака Обамы, эпохи так называемого «мирового терроризма», а попросту говоря, эпохи глобальной слежки за всеми гражданами США и, в особенности, за приезжими чужаками, начавшейся после терактов 11 сентября 2001, когда два авиалайнера врезались в башни-близнецы в Нью-Йорке и разрушили их, а третий протаранил здание Пентагона (конечно же, все произошло не без помощи политической верхушки США и руководства его главных разведывательных и контрразведывательных управлений), когда все основные права и свободы, гарантированные Конституцией и Биллем о правах были растоптаны и почти стерты, граждане США в лице их представительных органов управления стали потихоньку задумываться над дальнейшей судьбой страны и ее граждан. В это самое время на свет и появилась знаменитая поправка Санди-Вендика, гарантировавшая всем жителям Соединенных Штатов свободу от несанкционированной слежки за ними со стороны спецслужб и ограничении их прав и основных свобод. В распоряжении полицейских оставалась только оперативная информация, но этого, обычно, хватало, чтобы навести справки об очередном негодяе, появившемся на просторах Вурджвилля. Но в данной ситуации отделаться такой скудной информацией не представлялось возможным. Поэтому нужен был спецдопуск. Этот допуск выписывал лично окружной шериф по ходатайству шефа полиции. Субботний день был для шерифа выходным днем, да и начальник полицейского участка тоже отдыхал дома. И, если вопрос с ходатайством начальника участка можно было хоть как-то урегулировать (снова отправиться к комиссару, бить ему челом, чтобы тот позвонил начальнику и договорился о личной встрече с Йенсом), то с окружным шерифом было гораздо сложнее.

«Хотя» – весело подумал Николас. – «Ведь Стэмп знаком еще и с мэром, ну а тот уж как-нибудь закроет эту тему. Тем более, как только что сообщил сам комиссар, власти тоже кровно заинтересованы в раскрытии этого дела. Но все же следует поспешить, время поджимает».

Перед тем, как отправиться к комиссару, выйдя из кабинета инспекторов, Йенс посмотрел на часы в своем смартфоне. Оказалось, что за всей словесной трепотней с Ван Гистоном, за поиском и распечатыванием данных полицейского архива прошло больше двух часов. Сегодня была суббота, и Николас не был уверен, что городской архив вообще работает, а если и работает, то, наверняка, по сокращенному рабочему графику. В очередной раз, тяжело вздохнув и мысленно проклиная полученное задание, он вернулся в кабинет, нашел в справочнике номер телефона городского архива и набрал номер. Перед тем как на другом конце провода сняли трубку, прошла добрая минута, и Йенс уже отчаялся попасть сегодня в архив. Но, к его неожиданной радости на звонок ответил женский голос. Голос был сонным и каким-то потрепанным, как показалось Николасу.

– Городской архив Вурджвилля, слушаю вас – женщина, говорившая с сильным азиатским акцентом, растягивала каждое слово, чем очень взбесила Йенса.

– Здравствуйте, меня зовут Николас Йенс – младший инспектор юстиции отдела уголовного преследования полицейского участка Вурджвилля – протараторил Николас, стараясь как можно быстрее изложить суть разговора и, по возможности, договориться о посещении.

– Очень приятно – съязвила женщина из архива. – И чем могу быть полезна?

– Мне хотелось поинтересоваться у вас, до какого часа вы работаете? Мне позарез нужно поработать с вашим архивом личных данных граждан.

Едва заслышав о личных данных граждан, архивариус, как будто бы оживилась.

– А вам известно, молодой человек, что для работы с этими данными требуется специальный допуск, согласованный шерифом?

Сильный акцент собеседницы и ее навязчивое стремление затянуть разговор как можно дольше ужасно раздражали Йенса, который начал терять самообладание, но вовремя спохватился.

– Да, миссис… – начал Николас и тут же осекся.

– Ван – невозмутимым голосом поправила его женщина-архивариус.

– Миссис Ван. Я прекрасно проинформирован об этом. Я только хотел спросить у вас, сколько времени у меня еще есть в запасе. Когда закрывается архив?

На другом конце молчали, видимо, обдумывая ответ или просто совещаясь с кем-то, потому что младший инспектор в трубке слышал возню и тихие переливы внутреннего телефона. Наконец, миссис Ван соизволила ответить Йенсу на его вопрос.

– Я поняла вас, мистер Йенс, – Николас был весьма удивлен тем, что женщина с ходу запомнила его имя, но голос женщины стал более собранным и весьма сдержанным. – Сегодня, и только для вас, мы работаем до того момента, пока вы сами не закончите.

Николас не поверил своим ушам. Городской архив, такая неповоротливая, упертая громада, будет работать столько, сколько ему это будет нужно. Признаться честно, поначалу он был польщен этим обстоятельством. Но вскоре догадался, что комиссар уже проработал этот вопрос и договорился с кем надо, чтобы дать ему, Йенсу, возможность сегодня же довести свое поручение до конца.

– Я понял вас. Спасибо. До встречи. – коротко, словно автоматной очередью, попрощался Николас со своей собеседницей и повесил трубку.

Пулей вылетев из кабинета, Йенс прямиком направился в кабинет комиссара. Но его ждало разочарование. Стэмпа уже не было на рабочем месте.

«Проклятье» – в горячках с досадой подумал Николас. – «Опоздал. Что делать? Надо срочно звонить Стэмпу».

Именно так он и поступил. Ждать, тем не менее, ему пришлось довольно долго. Наконец, комиссар соизволил ответить. Как показалось Йенсу, начальник был чем-то весьма озабочен. Только со второй попытки он понял, о чем его спрашивает младший инспектор. Зато поняв, быстро решил эту проблему, направив Николаса прямиком в контору шерифа, где уже лежал именной допуск для работы с личными данными горожан в городском архиве, выписанный на имя Йенса.

«Вот ведь, старый чертяка, – весело подумал Николас. – И тут он уже все решил. Когда же это он все успевает? Ведь посмотришь на него – ну увалень увальнем».

Младший инспектор Йенс, совсем недавно окончивший полицейскую академию и устроившийся в отдел уголовного преследования, еще не обзавелся своим собственным железным конем. Вернее будет сказать так, у него, еще во времена учебы, был старый-престарый «мустанг», времен «маскл-каров», который Николас купил на собственные деньги, заработанные им во время летних каникул в автомастерской у своего дяди. Работал он с невероятным для себя рвением, даже с каким-то упертым ожесточением. Ему так хотелось купить себе машину, что он работал в две смены. За месяц работы Николас совсем похудел, даже родные с трудом узнавали его. Но он, все-таки, сделал это. Правда, приобретенная машина оказалась далека от того мускулистого агрегата, который рисовал в своем воображении сам Николас. Битый, очень проржавевший местами кузов с бесчисленным количеством сколов разных размеров и степени трухлявости, прокуренный салон автомобиля с полуистлевшими креслами и с полностью неисправными приборами на панели, да и фары были не все. Особенно выделялась одна – она буквально вываливалась из своего крепления, держась исключительно на электрических проводах, придавая автомобилю вид неведомого зверя, подбитого в схватке с еще более сильным и злым противником. Но каков был силовой агрегат. О, это было просто чудо! Работал как часы, извергая из своих необъятных многолитровых недр густой басовитый рык. Именно это и подкупило молодого Николаса. Но первый опыт Йенса оказался провальным. Его «мустанг» не продержался и года. Несмотря на все титанические усилия своего хозяина восстановить автомобиль до более менее приличного состояния, машина упорно продолжала ломаться с еще большим усилием, чем Николас ее воссоздавал. Подводил даже безупречный мотор. В конце концов, Йенсу уже нечего было восстанавливать – «мустанг» устал от своей долгой жизни и поломался окончательно. Николасу не оставалось ничего другого, как продать свою рухлядь на металлолом. И теперь он передвигался по Вурджвиллю по большей части пешком, хотя не брезговал поклянчить у своих коллег, чтобы те его подкинули до нужного места. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что это получалось у него плохо и Николасу, чтобы куда-то добраться, приходилось идти пешком, изредка пользуясь услугами общественного транспорта.

Сегодня он решил прогуляться по весеннему городу пешком, благо контора шерифа находилась неподалеку. Выйдя из полицейского участка, Николас полной грудью вдохнул морозный, влажный городской воздух, вспомнил запахи детства и прямиком отправился к шерифу. Своими длинными ногами Йенс с каждым шагом отмерял довольно приличное расстояние, лавируя между многочисленными лужами на асфальте. Со стороны это напоминало игру ребенка с циркулем, когда дитя, развлекаясь, по чистому листу бумаги поочередно переставляет концы прибора. Действительно, долговязая шпалообразная фигура младшего инспектора издали была чертовски похожа на этот чертежный инструмент.

Через десять минут, миновав глухую оборону миссис О`Саливан, пожилой седовласой негритянки, помощника шерифа, по большей части по бумажным делам, но по ее сугубо личному убеждению самого главного помощника, стоя на крыльце конторы шерифа Николас радостно сжимал в руках свой именной спецдопуск к работе с личными данными горожан, подписанный лично окружным шерифом Вурджвилля. Он тяжело перевел дыхание, сбившееся в неравном бою с миссис О`Саливан, и направился в городской архив. Теперь же он решил воспользоваться услугами муниципального транспорта. Во-первых, чтобы сократить время на дорогу (ведь расстояние до здания архива было немалым), а, во-вторых, чтобы подольше поработать в самом архиве и надолго не задерживать его служащих, которым и так в сокращенный рабочий день выпало такое «счастье» в виде сверхурочной работы. Ему уже сейчас было невыносимо стыдно и за свою проклятую работу, принесшую его сюда по долгу службы, и за свое никчемное, мелкое, никому не нужное поручение.