Сыщики из третьей гимназии и Секрет медальонов

Нет, ныне, когда волосы обросли, да ещё борода прибавилась, Дерзкого узнать не должны.

– Да и кличку мне не просто так дали. Потому что плевал я на все опасности…

Дойдя до парадного входа в дом под номером двадцать два, Толик Дерзкий толкнул дверь, решительным шагом вошел внутрь и поднялся на третий этаж. Дополнительную уверенность придавал купленный только что в лавке на Невском револьвер системы «кольт».

Глава четвертая

Кешка в предыдущую ночь никак не мог заснуть. Все-таки мать он любил, очень любил. Пусть и пьяница, пусть часто скандалила, а иногда и дралась, но Фроська была единственным на свете родным человеком. И хоть слабой, но защитой и опорой. Теперь же он остался один-одинешенек в том ужасном мире, в котором довелось ему родиться. И хотя он почти взрослый, ведь ему уже десять, постоять за себя он пока не может. Потому что любой, кто чуть выше и старше, сильнее. И значит, выживать ему придется умом и хитростью.

Чем-чем, а хитростью Господь Кешку не обделил.

Как бы всё-таки заснуть? Ведь завтра снова на помойки, искать кости и тряпки. Ох, если Наталья пожалела бы его и не стала деньги вымогать … Два затребованных ею рубля напрочь перечеркивали Кешкину мечту – стать тряпичником.

Тряпичники, в отличие от крючочников, не рылись в отбросах, надеясь на удачу, а покупали товар у солидных продавцов: лакеев, кухарок и горничных. Всё те же самые кости, лоскутки и бутылки, но кроме того, ещё и старую одежду с обувкой, которую после ремонта и перелицовки можно втридорога загнать на Толкучем рынке. То бишь – Кешка стал загибать пальцы для счета – имевшиеся четыре рубля за пару недель при удаче можно было бы превратить в десять и ещё два рубля. Почти состояние. Но рупь восемьдесят, оставшиеся у него, сумма ничтожная, Кешка это знал – с такими капиталами соваться к лакеям и кухаркам бессмысленно.

– Эй, Гришка, ты спишь? – тихо спросила мужа Наталья, когда тот, перевернувшись на спину, перестал вдруг храпеть.

– Что? Я? Прочь с дороги! – закричал спросонья портной Иванов, зарабатывавший себе и семье на жизнь как раз перелицовкой старой одежды для тряпичников.

– Тихо ты, не ори, – зашептала Наталья. – Не дай Бог разбудишь…

– Твоих живоглотов?

– Они такие же твои, как и мои. Нет, я про Кешку…

– А что с ним? – спросил Гришка, который вроде бы и проснулся, но, похоже, не до конца.

– Он выманил у Фроськи четыре рубля…

– Ну?

– И где-то припрятал.

– Ну?

– Два обещал мне…

– Хорошо…

– Чего тут хорошего? Четыре лучше, чем два.

– Так заставь отдать оставшиеся…

– Заставь… То-то ты его не знаешь? Хитер не по годам. Я вот что придумала. Утром, как проснется, напомню ему, чтобы рассчитался. А сама схожу за ним и прослежу, тайник его выведаю. А потом в сыскную пойду, к этому Яблочкову, выдам ему Кешку, расскажу, что вместе с Фроськой он убил Чванова…

– Как-то оно не по-людски. Мы вроде не чужие…

– Может, дети наши тебе чужие? Сам прикинь. Два лишних рубля заберем с Кешки. Полтора рубля сдерем с новых жильцов.

– С кого, с кого?

– Фроська-то с Кешкой отправятся на каторгу, а за будущий месяц у них уплочено. Понял?

– Теперича да.

– А ещё сундук ихний продадим. На каторге он им ни к чему…

Гришка, обдумав услышанное, обнял супругу:

– Как хорошо, что я на тебе женился. Мог ведь и дуру какую в жены взять. Уж свезло, так свезло.

Польщенная Наталья чмокнула мужа и легла досыпать, ведь в Петербурге летом светает рано.

А сразу после рассвета в их доме началась обычная шумная суета – нищие торопились в церковь к заутрене; савотейщики, те же нищие, но собиравшие подаяние не монетой, а хлебными горбушками – в многочисленные булочные и пекарни; фабричные шли на заводы; а крючочники – на свои помойки.

Встал и Кешка, так и не сомкнувший за ночь глаз.

– Ты два рубля мне обещал, – напомнила Наталья.

– Раз обещал, значит, отдам, – буркнул Кешка.

– Ежели до полудня не принесешь, пеняй на себя, – пригрозила мальчику квартирохозяйка.

Кешка вышел на лестницу, где размещались «удобства», опорожнил мочевой пузырь, после чего спустился вниз и, пройдя пару шагов по Воронежской улице, зашел в размещавшуюся в этом же здании чайную, в которой обычно завтракали обитатели дома.

Каким-то чудесным образом все они уже знали о ночном аресте Фроськи. Кто-то разглядывал Кешку со злорадством, кто-то с сочувствием, но лишь крючочница Анфиска пригласила его к себе за стол:

– Садись, сиротка. Что? Угостить тебя?

– Благодарствую. Не откажусь, – присел на скамью Кешка и вдруг не выдержал, горько заплакал.

Анфиска погладила его по курчавым непослушным волосам:

– Не надо, не кручинься, Генерал, – такая была у Кешки кличка. – Видно, на роду твоей мамке каторга написана, судьба её такая. На вот, держи гривенник, сходи за пирожками.

Начинку для пирожков в чайной делали из объедков лиговских трактиров. Однако Кешка-Генерал всегда уплетал их с удовольствием, потому что были они нажористы и не вызывали изжоги, в отличие от пирожков с такими же объедками, что продавались в чайной напротив.

– Брат у меня старшим дворником служит в гимназии, – сообщила шепотом Анфиска. – Завтра занятия там начинаются. Барчуки с вакаций вернулись.

– Откуда, откуда?

– Отдых у них так называется… И отчего они только отдыхают? Ведь ничего же не делают. За партами сидят, учителей слушают. Ладно, то не наше дело. Зато костей в гимназии каждый день полпуда.

– Врешь!

– Чтоб мне провалиться! Раньше-то туда сама ходила, но теперь, когда Лука Иваныч…

На глазах Анфиски навернулись слезы. Мужа её, Луку Ивановича, нынешней весной, когда вовсю цвела сирень, схватил кондрашка, отчего он и помер.

Кешка долго не мог понять, как мог неведомый Кондратий схватить крепкого ещё Луку Ивановича, чтобы тот, вместо того чтобы двинуть ему в морду, взял и окочурился. Мать, смеясь, объяснила, что кондрашкой называется внезапная болезнь, когда шел себе человек, а потом раз, и помер.

– Ходить в гимназию теперь не смогу… – утерла слезы Анфиска.

– Почему? – уточнил Генерал, опасаясь подвоха.

– Потому что другой мой брательник дворником в Кадетском корпусе служит. И там этих костей не полпуда, а два. Лука оттуда их вывозил. Теперь придется мне. Но и кости из гимназии не хочется терять. Понимаешь, к чему клоню?

Кешка кивнул.

– Готова отдать тебе гимназию за две трети выручки. Что скажешь?

Кешка ответил Анфиске с достоинством:

– Благодарю. Подумаю.

– Что? Цену набиваешь? Черт с тобой, за половину.

– Нет, за треть. У меня тоже ноги не казенные.

– Ладно, пошли, познакомлю с братом. Ему полтину в день, ну а мне треть выручки.

– Сейчас не могу. Дела.

– Понимаю, мать надо навестить… Давай-ка встретимся в полдень у гимназии, что у Пустого рынка. Знаешь, где?

– Да, в Соляном переулке. А можно…

Кешка в окно хорошо видел поджидавшую его Наталью, которая для видимости болтала с соседками по дому.

– Что?

– Сундук наш в твой сарай перенести?

В отличие от Фроськи, Анфиска с Лукой продавали маклакам свою добычу не каждый день, а раз в неделю. И для хранения костей арендовали во дворе дома небольшой сарай, который запирали на навесной замок.

– Да не вопрос. На, держи ключ.

Кешка дождался, пока Анфиска доест и уйдет из чайной, а потом, расплатившись с буфетчиком за еду, отправился на улицу. Наталья стояла в отдалении и по-прежнему точила лясы с подружками. Кешка пошёл во двор, краем глаза заметив, что квартирохозяйка, попрощавшись с товарками, осторожно двинулась за ним. Улучив мгновение, когда он находился вне её зрения, Генерал подбежал к пожарному ящику, открыл его и зачерпнул горсть песка. Далее он шел медленно, то и дело озираясь, чтобы Наталья, наблюдавшая за ним из-за угла, поверила, что он идет к тайнику.

У Анфискиного сарая Кешка еще раз огляделся по сторонам и, будто убедившись, что никого нет, достал ключ, открыл сарай и зашел внутрь.

– Вот же холера, – прошептала Наталья, пару раз бывавшая у Анфиски в сарае и знавшая, что тот доверху завален всяким хламом. – Нашел, где деньги спрятать. Что же делать? Придется отобрать у Генерала деньги силой. А заодно и ключ от сарая. Запру его там, а сама в сыскную…

Наталья быстрым шагом пересекла двор.

В правой руке у Кешки был зажат песок, а левой он якобы шарил внутри костей, сваленных в дальнем углу сарая, который не просматривался от двери. Мальчику нужно было заманить Наталью вовнутрь. И это ему удалось. Услышав торопливые шаги и характерное покашливание, он запел песню каторжников, которых они с мамкой как-то встретили у Николаевского вокзала:

Ах дербень-дербень, Калуга,Дербень Ладога моя,Кто на Ладоге бывал,Кто про Ладогу слыхал.

– Ой, кто здесь? – спросил Кешка, когда Наталья зашла в сарай.

– Это я, Кешенька. А ты что тут забыл?

– Я-то? Ничего…

– Зачем врешь? Я ведь теперь тебе как мать. – Наталья медленно приближалась к мальчику. – Ах вот где у тебя тайник! А ключ от сарая где взял? У Анфисы украл?

– Но ты ведь Анфиске не скажешь?

– Конечно, не скажу…

Наталья схватила Кешку за ухо, он взвизгнул.

– Деньги давай, живо.

Кешка кинул ей песок в глаза. Наталья взвыла и отпустила его. Мальчонка быстро добежал до двери, закрыл её и навесил замок.

Первая часть его плана удалась.

Теперь надо было выманить Натальиного мужа. Гришка редко покидал жилище, потому что портняжным ремеслом занимался на том самом столе, на котором ночью спал с женой и детьми.

Что бы придумать?

Забравшись на дуб, Кешка забрал из тайника деньги. Затем вернулся к дому, поднялся на четвертый этаж и зашел в комнату. Гришка корпел над заплатками, которые пытался приладить на протертые до дыр штаны. Его детки ползали под столом, играя обрезками тканей.

– А где тетя Наташа? – окликнул портного Кешка.

Тот, услышав его голос, вздрогнул:

– Она… Ты разве не видал её? За тобой пошла…

– Нет, – простодушно улыбнулся Кешка. – Я ведь денег ей должен, зашел, чтоб отдать…

Портной оживился:

– Так оставь, я передам.

– А не пропьешь?

– Ну что ты? Разве можно…

– Точно?

– Ты ж меня знаешь…

Кешка действительно прекрасно знал, что Гришка давно бы спился, кабы не Наталья, державшая благоверного в ежовых рукавицах. Даже с его заказчиками договаривалась и рассчитывалась лично она, не доверяя мужу ни копейки. Кешка был уверен, что, получив от него полтинник, Гришка тут же забудет и про заплатки, и про детей и побежит в трактир.

– Тогда держи, – кинул портному монетку Кешка.

Гришка ловко её поймал:

– А почему только полтина? Наталья говорила, два рубля вернешь.

– Остальное отдам ей лично. Ну мне пора.

Кешка, выйдя за дверь, поднялся по лестнице к чердаку и принялся ждать. Гришка вышел буквально через минуту после него. Проводив портного взглядом, Кешка вернулся в квартиру. Дети-погодки, два мальчика и девочка, прекрасно его знавшие, не обратили на его приход никакого внимания. В отличие от недалекого Гришки, наблюдательный Кешка давно выяснил, где прячет от мужа деньги Наталья – в небольшом отверстии между ножкой и доской портновского стола. Нагнувшись, Кешка вытащил оттуда купюры.

– Дай! – потребовал младший из детей, четырехлетний Вася.

Кешка отвесил ему оплеуху. Привыкший к побоям Вася ничуть не обиделся и тут же стал отнимать у Вани, старшего из деток, какую-то красную тряпочку. Кешка пересчитал вытащенные деньги. Одиннадцать рублей. Ему очень хотелось забрать их все. Но Кешка был человеком честным и принялся вычислять: полтора рубля Наталья должна им с мамкой за следующий месяц, который они жить здесь не будут; полтинник Кешка отдал сейчас Гришке. Итого два рубля. Но ведь и этот месяц они с мамкой прожили не полностью. Сегодня всего лишь восемнадцатое число. Но полтора рубля делить на тридцать и умножать потом на восемнадцать Кешка не умел. Потому вздохнул и, забрав два рубля, простил Наталье непрожитые дни. Оставшиеся деньги он спрятал обратно в тайник.

– Эй, Енерал, дай покурить, – потребовал шестилетний Ванька, схватив для убедительности со стола портновский нож отца.

Кешка, дав ему пинка, отобрал нож. Положил было его на стол обратно, а потом подумал, что нож-то ему пригодится. Да и стоит он примерно те копейки, что должны ему Ивановы за непрожитые в комнате августовские дни.

Эх, были бы у Кешки на ногах сапоги, засунул бы нож за голенище…

С этой мыслью мальчика сразу посетила другая: а не обзавестись ли ему одеждой и обувкой? С босыми-то ногами в тряпичники не выбиться. Да и рубище – холщовую тряпку с дыркой для головы – стоит сменить на рубаху и портки. Ведь деньги теперь у него есть.

Он тут же отправился к маклаку, тому самому, что буквально за полчаса до Кешки приодел Дерзкого.

– Чего тебе? – спросил лавочник.

– Рубаху, кушак, портки и сапоги, – ответил Кешка, разжав на миг кулак, чтобы продемонстрировать наличность.

– Подороже, подешевле?

– Подешевле.

Смерив Кешку опытным взглядом, лавочник приодел его буквально за пять минут. А потом с полчаса они торговались. Кешка был наблюдателен и памятлив. Прожив пару лет в комнате портного Иванова, он прекрасно знал цену вещам, что новым, что поношенным. И все попытки лавочника обдурить с виду неопытного мальчишку оказались тщетными.

– Хрен с тобой, забирай всё за три рубля.

– Рубище моё в зачёт возьмете?

– Гривенник.

– Нет, полтора.

– Согласен!

– А сундук? Его купить не желаете?

Здоровенный сундук в одиночку Кешка бы до маклака не дотащил – ему пришлось пожертвовать двугривенным и нанять себе в помощь савотейщика Фимку.

– Ну, ежели за рупь, – пренебрежительно процедил маклак.

– Нет, тогда пойду к Сарайкину, – заявил Кешка.

– Два.

– Креста на вас нет.

– Три.

– Что ж, тогда с вас пятиалтынный!

Лавочник отдал ему три пятака. Забрав из сундука портновский ножик – теперь его можно было сунуть за голенище, – Кешка вышел на Лиговку и отправился к Пустому рынку.

Он пришел туда одновременно с полуденным выстрелом пушки Петропавловской крепости, который здесь, в центре города, был столь оглушающим, что Кешка даже вздрогнул с перепуга.

– А вот и Иннокентий, – поманила его пальцем Анфиска на задний двор, где сметал в кучу разноцветные листья грузный мужик с бородой на обе стороны. – Вот, Васенька, тот сиротинушка, о котором говорила. Ну? Что встал, как чурбан? Кланяйся, Кешка, своему благодетелю.

Мальчик кивнул. Анфиска схватила его за вихры и пригнула голову чуть не до земли:

– Ну кто так кланяется? Надо до земли.

– Звать меня Василий Палыч, – весомо сказал дворник. – Приходить будешь, когда в церквях по три раза бьют. Ты мне полтинник, я тебе мешки с костями. Если кто из начальства тебя поймает, скажешь, что мой племянник. Всё понял?

– Да, – сказал Кешка и на всякий случай поклонился до земли.

– Ну тогда до завтра. Прощай, сестрица, заходи, не забывай.

– Тебе спасибо, братец. – Анфиса тоже поклонилась Василию Павловичу, и они с Кешкой вышли на Гагаринскую.

– Вот твой ключ от сарая, – протянул Кешка.

– Нашел хоть, где сундук приткнуть?

– Сундук я маклаку загнал.

– А спать где будешь? На полу? Или между Гришкой и Наташкой? – подмигнула Кешке Анфиска.

– Ушел я от них. Наталья задумала меня грабануть, а потом в полицию сдать. Запер я её в твоём сарайчике.

– Свят, свят, свят! Ну и дела. Наталья тебе этого не простит. Жить-то теперь где будешь?

– В Вяземскую лавру пойду. Или ещё куда…

* * *

Отстояв небольшую очередь, Дерзкий вошел в камеру вещественных доказательств сыскной полиции.

– Вам чего? – нелюбезно спросил заведующий.

– Дело в том, – неспешно, чтобы лучше осмотреться, принялся рассказывать Дерзкий, – что в прошлом месяце я заложил отставному подпоручику Чванову медальон, о чем имею документ…

Он достал заполненную сегодня днем в «Баден-Бадене» ломбардную квитанцию на бланке, который прихватил в квартире брата.

– Убийца Чванова уже задержана, все заклады найдены, – быстро уяснив причину визита, оборвал посетителя чиновник. – Дело передано судебным властям. После приговора Окружного суда все заклады получат наследники…

– Мне бы убедиться, что мой в целости и сохранности… Семейная реликвия.

– Зачем же вы реликвию сдали ростовщику? – усмехнулся в усы заведующий.

– Нужда-с, знаете ли…

– Нужда-с… – передразнил чиновник. – Описи у меня нет, она в деле, а заклады вон в том ящике. – Он показал пальцем. – Видите, опечатаны?

– Да… – изобразив отчаяние в голосе, произнес Чванов. – Но как же мне узнать?

– Понятия не имею…

Отсутствие описи неприятно удивило Дерзкого. Здесь ли медальон? Ведь преступников было двое, Ефросинья и Иннокентий. Вдруг они украденное добро поделили?

Дерзкий вынул из кармана полтинник.

– Мне бы только убедиться…

– Попробуйте с Ефимычем поговорить. Это он дело раскрыл. И коробку тоже он собирал и опечатал.

Дерзкий достал второй полтинник:

– И где его найти?

– Пойдём, так и быть, покажу, – сказал подобревший заведующий, пряча оба полтинника в карман.

Они вышли в приемную.

– Эй, Ефимыч, к тебе пришли, – крикнул заведующий в толпу людей.

– Ушел он с полчаса назад, – буркнул кто-то справа.

– Уже в трактире, небось, – раздалось слева.

– Опоздал ты, парень, завтра приходи, – пожал плечами заведующий.

– В какой он ходит трактир? – уточнил Дерзкий.

– Обычно в «Константинополь», что на Гороховой…

* * *

Наталья больше часа стучала ногами в дверь сарая и орала что есть мочи, но двор, как назло, был пуст – дворники ушли завтракать. Когда же наконец они вернулись и взломали дверь, Наталья с проклятиями побежала к себе, где выяснила, что Кешка её обокрал.

– Два рубля забрал. А ещё сундук прихватил. Вот ведь паразит. Но я ему задам! – сложив руку в кулак, показала воображаемому Кешке Наталья. – Где ваш отец? – спросила она у старшего из детей.

– Енерал папке монетку дал, – ответил Ванька.

– Значит, в трактире, – сообразила Наталья и буквально через пару минут выволокла оттуда пьяного мужа, заперла в комнате, чтобы за детьми приглядывал, а сама отправилась в сыскную доносить на Кешку.

* * *

На прием к начальнику сыскной полиции Наталья попала случайно, лишь потому, что чиновник Яблочков отсутствовал в отделении. Крутилин выслушал разъяренную бабу сочувственно и пообещал разыскать Кешку. После её ухода он дернул сонетку. В кабинет тут же вошел дежурный.

– Ефимыча ко мне.

Дежурный надзиратель замялся.

– Бегом, живо, – подстегнул его Крутилин.

– Так это… Вы ж его домой отпустили…

– Черт побери, а ведь точно.

– Иван Дмитриевич, тут к вам нищий просится на прием. Прикажете прогнать?

– Тебе бы всех прогонять. Нищий тоже человек. Пусть заходит.

Увидев его, Крутилин встревожился:

– Я же запретил тебе сюда приходить. Тут, как на рынке, сотни людей.

– Дело больно важное, – пояснил нищий. – Потому и явился.

– Садись, рассказывай.

– После утренней службы пошел я в «Мышеловку» перекусить…

«Мышеловкой» назывался трактир в начале Обуховского проспекта в печально знаменитом доме князя Вяземского.

– …а там Оська Хвастун пирует. Ну и хвастается, конечно. Кличка-то у него неспроста. Мол, ростовщика он вчера подрезал.

– Погоди… – Крутилин прикрыл глаза, вспоминая картотеку. – Осип Губский по кличке Хвастун…

– Он самый, – подтвердил нищий.

– Воришка и мошенник.

– Так точно.

– Но не гайменник. Никак не гайменник.

Гайменниками называли убийц.

– Никак, – согласился нищий. – Но вчера и впрямь ростовщика убили. На Коломенской.

– Откуда знаешь?

– В нашей Лавре новости раньше вас узнают, Иван Дмитриевич.

Обитатели Вяземского дома в шутку называли свое жилище Лаврой, а себя монахами.

– Потому и пришел. Почувствовал, что болтает Хвастун не просто так. Потому что при деньгах, товарищей угощает, что за ним не водится.

– Тогда так. За Хвастуном проследи, постарайся выяснить, откуда у него деньги. Сюда больше не приходи. Я завтра сам к тебе на вечернюю службу зайду…

– Как скажете…

Нищий встал и пошел к двери.

– А ты Ефимыча моего знаешь?

– Ну как не знать?

– Отпустил я его, дел для него не было. А теперь появились. Будь другом, загляни по дороге в «Константинополь», скажи, что велел я ему сына Фроськи-крючочницы найти и арестовать.

– Сына Фроськи-крючочницы, – повторил нищий, чтобы не забыть.

– Скажи, что это очень важно. Мол, появились сведения, что этот сынок был вместе с ней на квартире у Чванова. У того самого ростовщика с Коломенской.

Нищий пробормотал про себя и эти слова начальника сыскной, чтобы не перепутать, и ушел.

* * *

Ярко-красную вывеску заведения «Константинополь» Чванов заметил в полусотне шагов на противоположной стороне. Перебежав наискоски Гороховую, Дерзкий спустился в полуподвал, где размещалась чистая половина трактира.

Одетый в белое половой тут же к нему подскочил:

– Чего изволите?

Дерзкий огляделся. В противоположном от входа углу за плотно заставленным солениями и бутылками столиком сидело четверо – «студент», «извозчик», «фабричный» и «мелкий чиновник».

– Водки. Да закусок получше. Я вон туда сяду. – Дерзкий указал на столик рядом с сыщиками, который на его удачу пустовал.

Агенты тоже пили водку, закусывали и обсуждали свои дела: как продвигается у «фабричного» розыск полусапожек, украденных у купчихи Черновой, и есть ли шансы у «студента» найти револьвер, похищенный в ресторане у штабс-капитана Курицина.

Дерзкий слушал их разговоры, размышляя, стоит ли знакомиться с компанией. «Нет, обожду. Пусть сперва наберутся как следует. Иначе интерес постороннего человека к убийству ростовщика покажется им подозрительным. И тогда меня возьмут в оборот, сверят физиономию с розыскной картотекой, и отправлюсь туда, откуда сделал ноги».

Терпение Дерзкого было вознаграждено. В трактир, несмотря на протесты полового, вошел нищий и поманил пальцем Ефимыча. Тот тут же встал, подошел к бродяжке и вместе с ним вышел на улицу.

Через пару минут Ефимыч вернулся и, сев за столик, налил себе рюмку и выпил:

– Вот ведь холера. Крутилин велел нам Фроськиного сынка срочно сыскать. Якобы тот в квартире у ростовщика вместе с ней был. В общем так, я еду на Воронежскую, а вы по своим частям как следует пошукайте.

– А как звать Фроськиного сыночка? – спросил «фабричный».

– Кешка.

– Ты хоть приметы его опиши, – попросил «чиновник».

– Лет десяти, русый, глаза голубые. Одет в лохмотья…

– Приметы, надо сказать, исчерпывающие, – хмыкнул «студент».

– Какие есть. Я его особо не разглядывал. Некогда было, – признался Ефимыч.

– А с каких пор у Крутилина курьерами нищие бегают? – удивился «чиновник».

– Вы разве его не знаете? Это у Ивана Дмитриевича главный агент. В Вяземской лавре обитает.

– Во как! Ладно, давай по последней, и бежим искать Кешку, – разлил по рюмкам остатки водки «фабричный».

Сыщики расплатились и ушли. Довольный собой, Дерзкий допил, доел и тоже отчалил. Всё, что нужно, он узнал. Таинственный Иннокентий оказался сыном Фроськи. Следовательно, все заклады его покойного братца они с мамкой и украли. И значит, заветный медальон лежит сейчас в коробке в камере вещественных доказательств. И Дерзкому теперь надо придумать, как его оттуда изъять.

Глава пятая

Крутилин стоял у окна, наблюдая, как чиновник Яблочков вылезает из пролётки и расплачивается с извозчиком. Через пять минут Иван Дмитриевич дернул сонетку, от чего в приемной забился радостной трелью колокольчик. Дежурный встал, оправился и вошел в кабинет.

– Яблочков вернулся?

– Так точно.

– Пусть зайдет.

Через минуту, благоухая дорогим о-де-колоном, Арсений Иванович приоткрыл дверь в кабинет шефа:

– Вызывали?

– Проходи, садись. Расскажи-ка ещё раз о вчерашнем убийстве процентщика.

– Так я ведь уже докладывал.

– Угу. А я сдуру доложил градоначальнику о раскрытии дела.

– Почему сдуру? Признание убийцей подписано.

– Значит, по-твоему, ростовщика убила крючочница?

– Да. Звать её Ефросиньей Соловьевой.

– Орудие преступления?

– Узкий кинжал. Воткнула ему в горло.

– Баба-пьяница воткнула в здорового мужика кинжал? – в голосе Крутилина Арсений Иванович отчетливо услышал сомнение. – Да у неё, небось, руки от водки постоянно дрожат.

– Пьяным море по колено.

– А ты уверен, что она пришла к ростовщику одна?

– Ну… она так утверждает…

– Уверен или нет?

– Уверен.

– Тогда прочти-ка заявление её квартирохозяйки. Та уверяет, что в квартире Чванова Фроська находилась вместе с сыном…