Лорд и леди Шервуда. Том 1

Статли решил проверить внезапно возникшую, но пока неясную догадку. Когда они приехали в лагерь лорда Шервуда, расседлали коней и получили от Джона ожидаемую порцию упреков в легкомыслии за участие в турнире, Статли выждал, пока Робина никто не будет окружать, и подошел к нему. Робин грел руки над пламенем очага и едва не обжегся, услышав вопрос:

– Она тебе нравится?

Робин обернулся и удивленно посмотрел на друга.

– Кто?

Прежде чем Статли успел ответить, Робин по необъяснимому наитию вдруг понял, что друг говорит о Марианне.

– Вилл, ты в своем уме?

– О! – протянул Статли, которого не обманул рассерженный тон лорда Шервуда, а то, что Робин без слов догадался, о ком идет речь, только уверило в правильности его предположения. – Я вижу, она тебе не просто нравится! Она тебе очень крепко нравится, Робин. Я бы даже сказал, что…

– А я бы на твоем месте немедленно замолчал! – резко оборвал его Робин, не забыв умерить голос так, чтобы их разговор не услышали другие.

Статли покорно склонил голову, но его губы подрагивали в улыбке. Выходит, что сердце лорда Шервуда, которое все вольное воинство считало недоступным для женских чар, все-таки оказалось уязвленным. И теперь Статли мог с полной уверенностью назвать имя той, что сумела завладеть этим сердцем.

Робин сдался первым, нарушив молчание.

– Вилли, я полагаюсь на твою скромность, – вздохнул он.

– И не ошибешься! – рассмеялся Статли, в душе польщенный доверием Робина. – Исключительно скромность заставляет меня держать язык за зубами с конца октября. Ведь именно тогда ты отдал приказ всему Шервуду оберегать известную нам леди как зеницу ока.

– Я мог сделать это из обычной благотворительности, – хмыкнул Робин, чем вызвал тонкую улыбку, немедленно появившуюся на губах Статли.

– Из той же самой, что руководила тобой, когда ты провожал ее через Шервуд? – Заметив в глазах Робина откровенное непонимание, Статли развеселился. – Неужели у тебя отшибло память? В августе! Ты еще встретил по дороге Алана и меня.

Ответом ему было свирепое проклятие, гневным шепотом сорвавшееся с губ лорда Шервуда.

– Кому еще вы успели разболтать, кого я провожал?! Гай не отходит от нее ни на шаг! Если он только узнает, что Марианна знакома со мной…

Ее имя подействовало на Робина как успокоительный бальзам. Черты его лица смягчились, на губах против воли появилась улыбка. Статли поспешил заверить Робина в том, что никто в Шервуде, кроме него, не догадался, кого лорд Шервуда провожал через лес.

– Робин, я ведь и сам ничего не знал. Просто решил проверить мелькнувшую у меня догадку, – виновато сказал Статли, – и не ожидал, что настолько точно попаду в цель.

– Значит, ты расставил мне ловушку, а я угодил в нее как последний ротозей! – усмехнулся Робин и с неожиданной горечью признался: – Ах, Вилл, знал бы ты, как это все некстати!

– Почему? – удивился Статли.

– Хотя бы потому, что сильно отвлекает меня от дел и толкает на глупые выходки, подобные сегодняшнему турниру.

– О чем вы толкуете? – подошел к ним Джон. – Да еще с таким жаром, судя по выражению ваших лиц.

– Вилл беспокоится, достаточны ли запасы зерна, – ответил Робин самым бесстрастным тоном. – Он просил поделиться с ним, но опасается, что нам самим не хватит.

– Да что ты, Вилли?! – воскликнул Джон, с удивлением глядя на Статли. – Забыл, как позавчера сам помогал нам складывать мешки в амбар? Бери сколько тебе нужно – голодными нас не оставишь!

Разговор с Виллом Статли вызвал у Робина еще больший душевный разлад. Победа в состязании лучников должна была только сильнее укрепить авторитет вольного Шервуда, поскольку Робин не сомневался в том, что уже завтра все Средние земли будут знать, кому досталась серебряная стрела. Не один день, предшествовавший турниру, друзья уговаривали Робина разрешить кому-нибудь принять в нем участие и не допустить, чтобы стрела Веланда попала в чужие руки. Особенно на этом настаивал Вилл Скарлет, выходивший из себя при мысли о том, что священная саксонская стрела окажется у норманнского лучника. Джон, напротив, убеждал Робина, что ни одна древняя святыня не стоит такого смертельного риска. Робин не говорил ни да ни нет, одновременно и понимая чувства Вилла, и разделяя мнение Джона. В результате он принял сторону Скарлета. Но Робин недаром назвал свое участие в турнире глупой выходкой: сам он в точности знал, что его заставило предпринять рискованную вылазку в Ноттингем и заслуженно заработать упреки Джона. Запах стеблей имбиря.

Кэтрин еще в начале осени высадила в глиняные горшки почки, выброшенные имбирными корневищами, чтобы в Шервуде всегда был запас чужестранного растения, необходимого для приготовления некоторых лекарств. Остывая после очередного яростного спора с Джоном и Скарлетом, в котором они больше препирались между собой, чем с ним, Робин занял Кэтрин незначащей беседой. Она в это время поливала густо проросшие стебли, и Робин, сам того не заметив, сорвал и растер в пальцах длинный узкий лист.

Острый и одновременно нежный травяной запах ударил ему в лицо, и на Робина внезапно нахлынула волна ярких воспоминаний о Марианне: этот запах исходил от ее волос, в светлые сыпучие россыпи которых он зарывался лицом и пальцами в две встречи из трех. Об одной она знала, о другой знать не могла, о третьей не помнила… Робин даже задохнулся, на миг зажмурив глаза, забыл, о чем говорил, и опомнился только тогда, когда поймал удивленный взгляд Кэтрин.

Этот запах вызвал в нем страстное желание увидеть Марианну, немедленно, не откладывая ни на минуту. Но это, разумеется, было невозможно. А вот увидеть ее позже, в Ноттингеме, в его силах – ведь она обязательно будет среди гостей сэра Рейнолда, и если он примет участие в состязании лучников…

План мгновенно созрел в его голове, но Вилл Скарлет, который поначалу обрадовался согласию Робина, узнав о его намерениях, уже сам пытался отговорить его. Но тот лишь посмеивался в ответ на увещевания Скарлета, как Вилл до того насмехался над призывами Джона к благоразумию. В результате Виллу пришлось смириться, а Джон, который считал Робина своим союзником в споре со Скарлетом, вышел из себя и заявил, что они оба могут делать все что им угодно.

Итак, Джон махнул на них рукой, оставалось распределить, кто чем будет занят на предстоящем состязании. Робин предложил Скарлету и Статли самим решить, кто из них примет вместе с ним участие в турнире лучников, а кто с несколькими стрелками обеспечит безопасность, смешавшись со зрителями. И тот и другой были отличными лучниками, каждый из них хотел принять участие в состязании наравне с лордом Шервуда, и оба были хорошо знакомы ноттингемской страже, поэтому любому пришлось бы менять обличье, как и самому Робину. Устав спорить, они бросили жребий, и Статли выпало участвовать в турнире, а Скарлету – следить за обстановкой и в случае опасности поднять в толпе суматоху, пользуясь которой, вольные стрелки отступили бы под прикрытие леса.

Договорившись обо всем и еще раз до мелочей обсудив все свои возможные действия, лорд Шервуда и его друзья стали собираться в путь. Но прежде чем отправиться в дорогу, Робин не отказал себе в удовольствии написать письмо, которое впоследствии привело Гая Гисборна в такую ярость. Впрочем, о том, что произошло, после того как он ушел от посланных в погоню ратников и вернулся в Шервуд, Робин узнал только через несколько дней.

А вечером этого дня он был крайне недоволен собой и укорял себя в том, что пошел на поводу у собственной слабости. Иного слова для неодолимого влечения к Марианне Робин найти не мог. Да и как еще можно было назвать порыв, вызванный всего лишь запахом листика имбирного стебля? Запахом, исходившим от ее волос, который так глубоко прятался в его памяти, что он и не подозревал о существовании еще и такой незримой нити, связавшей его с Марианной! И вдобавок ко всему смелые догадки Статли, которые он сам и подтвердил.

Он настолько утратил власть над собой из-за встречи с Марианной, что позволил другому читать в его сердце и тем самым невольно подставил под удар ту, которую оберегал сам и приказал беречь остальным. Конечно, опасности нет: Статли будет молчать о том, что узнал. И природа проницательности, которую проявил Статли, была Робину понятна. Друг сам был влюблен, и Робин знал, в кого. Он мог бы отплатить Статли той же монетой, поскольку тот был уверен, что его влюбленность – тайна для всего Шервуда, и в особенности для Робина. Но зачем ему смущать Статли? Тот ведь не ожидал, что угадает так верно, а Робину и гадать не о чем. Но своими словами друг оказал ему плохую услугу: Робину вдруг стало не под силу справиться с тем, что творилось в его душе, словно вопросы Статли сняли камень, закрывавший родник, и тот забил с такой силой, что его уже было не остановить. Проведя ночь без сна, так и не сладив с собой, Робин отправился к священнику, с которым был дружен не он один в Шервуде и который добровольно возложил на себя обязанности духовного пастыря вольного леса.

Эта дружба началась необычно – с довольно яростной стычки между священником и Виллом Скарлетом. Конечно, если бы Скарлет всерьез пустил в дело меч, то одним из служителей церкви стало бы меньше. Но священник не был так же сдержан и едва не раскроил дубиной голову Виллу, который всего лишь хотел попросить его окрестить новорожденного сына Кэтрин и Джона, но на всякий случай вынул из ножен меч прямо на глазах у священника. Возникшее недоразумение быстро разрешилось, священник согласился провести обряд крещения и стал частым гостем в Шервуде, а вольные стрелки – в церкви, где он служил.

Увидев лорда Шервуда, священник просиял и широко раскинул руки.

– Ба! Вот это гость у меня сегодня! Приехал по делу, Робин, или просто решил меня проведать?

– По делу, – улыбнулся Робин, садясь на скамью, и, сняв с плеча ремень тяжелого колчана, положил его рядом.

Отец Тук тем временем успел принести пару кубков и кувшин с вином.

– Что же за дело тебя привело? – спросил он, разливая вино по кубкам. – Хотя никакое дело не может быть помехой глотку хорошего вина в компании доброго друга!

Отец Тук повернулся к Робину, чтобы протянуть ему кубок, но заметил что-то непривычное в глазах лорда Шервуда, отчего, так и не передав Робину кубок, опустился на скамью рядом.

– Ну говори, – предложил он, не сводя встревоженных глаз с лорда Шервуда, который выглядел очень усталым, и не телом, а душой. – Да все ли живы и здоровы? Неужели кто-то получил рану и настолько плох, что его необходимо срочно исповедовать?

– Да, – одними уголками губ усмехнулся Робин и, встретившись взглядом с отцом Туком, признался: – Меня, святой отец. Я нуждаюсь в исповеди.

Отец Тук окинул Робина недоверчивым взглядом и медленно поднес кубок к губам.

– Решил пошутить надо мной?

Робин покачал головой.

– Нет, святой отец, мне не до шуток.

Встревожившись еще больше, отец Тук поставил так и нетронутый кубок на скамью и внимательно посмотрел на лорда Шервуда.

– Тогда начинай, сын мой, – тихо предложил он. – Говори, что тяготит твою душу.

И Робин, глядя перед собой, негромким ровным голосом начал говорить. По мере того как продолжалась его исповедь, голос Робина менялся, а на лице священника отразилась целая радуга чувств: сначала удивление, потом понимание, а в самом конце лицо отца Тука приняло выражение глубокой печали.

– Надо же! – отозвался он тяжелым вздохом, когда исповедь лорда Шервуда закончилась, и сокрушенно покрутил головой. – А я ведь, как все в твоем Шервуде, был уверен в том, что любовь к женщине не занимает тебя. Такая любовь! Оказывается, ошибался. Хотя что тут удивительного? Она и впрямь замечательная девушка, редкостная по красоте и облика, и души.

Услышав эти слова, Робин удивленно приподнял бровь.

– Ты говоришь так, словно в точности знаешь, о ком шла речь. А ведь я не назвал тебе имени!

– Да, имени ты не назвал, – с грустью усмехнулся отец Тук, – но в остальном описал так красочно, что невозможно было не узнать. Она моя духовная дочь, Робин, так что мне не составило труда понять, о ком ты говорил.

Он повернул голову к Робину и, встретив его настойчивый, вопросительный взгляд, едва заметно пожал плечами.

– Ты ждешь от меня каких-то слов? Каких, Робин? Мне надо еще раз сказать, как называется чувство, которое родилось в твоем сердце?

– Нет, – покачал головой Робин, по-прежнему не сводя глаз с отца Тука. – Я уже сам и давно понял, как его следует называть. Подскажи, что мне с ним делать, святой отец.

Священник возвел глаза к сводам церкви и долго молчал, размышляя над ответом.

– Если оно докучает тебе и слишком сильно занимает твой ум в ущерб остальному, вырви его как сорняк с поля, – наконец сказал он.

– А если нет? – быстро спросил Робин.

– Если нет… – отец Тук снисходительно усмехнулся. – Тогда зачем ты сегодня пришел ко мне и почему твоя душа возжелала исповеди?

Слегка сощурив глаза, Робин неотрывно смотрел на отца Тука, и тот даже немного отодвинулся под таким взглядом и предостерегающе покачал головой.

– Нет, сын мой! Ведь ты не всерьез?

Робин промолчал, и отец Тук, придя от его выразительного молчания в сильное душевное волнение, всплеснул руками.

– Не смей и думать о таком!

– Почему? – тихо спросил Робин.

– Почему?! – повторил отец Тук. – Вспомни, кто она и кто ты! Какой исход может быть у твоей любви? Не хочешь следовать совету, который я тебе дал, прими другой: лелей свое чувство подобно тому, как рыцарь Христа хранит в сердце благоговейную любовь к Пречистой Деве. На большее ты не вправе рассчитывать.

Выслушав отца Тука, Робин долго размышлял, склонив голову, разглядывая носки собственных сапог. Священник немного повеселел и, желая развеселить Робина, почти насильно втиснул ему в ладони кубок с вином и поднес к губам свой. Отец Тук пил вино, наблюдая за лордом Шервуда, а тот продолжал хранить молчание, все так же склонив голову. Наконец Робин очнулся, глубоко вздохнул, выпрямился и, заметив в руках кубок, не притронувшись, отставил его на скамью.

– Ты говоришь так потому, что уверен: она отвергнет меня, если я открою ей свое сердце?

Услышав этот вопрос, отец Тук поперхнулся вином и едва не рассмеялся. От кого-кого, но только не от лорда Шервуда он мог ожидать подобных слов, зная, что Робину стоило повести ласковым взглядом в сторону любой женщины, чтобы та мгновенно забыла о существовании на свете других мужчин. Но вдумавшись в то, о чем спросил Робин, священник едва не выронил кубок.

– Ты что, собираешься искать ее благосклонности?

Робин повернул к нему голову и абсолютно серьезно ответил:

– Да, собираюсь. А почему бы нет?

Не сводя с него все еще недоверчивых глаз, отец Тук очень неодобрительно покачал головой.

– Почему? – повторил Робин. – Ее сердце кем-то занято?

– Откуда мне знать? – сердито буркнул отец Тук.

– Кому же знать, как не тебе, – усмехнулся Робин, не сводя со священника настойчивого взгляда, – ты ведь ее духовный отец. Так занято или нет?

– Робин, ты сейчас пытаешься склонить меня к нарушению тайны исповеди! – еще более сердитым тоном воскликнул отец Тук.

– Одно слово: да или нет? – тихо спросил Робин, сузив глаза, не позволяя отцу Туку отвести взгляд.

– Нет, – сдался священник, – ее сердце свободно, и больше я тебе ничего не скажу!

– Мне вполне достаточно того, что ты уже сказал, – ответил Робин и рассмеялся беззаботным мальчишеским смехом, чем вновь привел отца Тука в сильнейшее волнение.

Изучив Марианну и помня о том, что она рассказывала ему на исповеди, отец Тук отчетливо осознал, что стоит Робину только подступиться к ней с признанием в любви, и его духовная дочь, не задумываясь ни на секунду, ответит на чувства лорда Шервуда. Два одинаковых бесстрашных сердца, словно рожденные в одной груди, два схожих мятежных духа – да кто остановит их, если они устремятся навстречу друг другу? Они же все сметут на своем пути! Отец Тук почувствовал, что он просто обязан не позволить свершиться этой любви, развести Робина и Марианну как можно дальше и прежде всего отговорить Робина от решимости сделать шаг навстречу тому, чему отец Тук противился всей душой.

Священник снова заговорил, то мягко и увещевательно, то твердо и настойчиво, но неизменно с глубокой убежденностью в собственных словах. Он говорил долго, о многом и закончил так:

– Представь, что ты откроешь ей сердце. Зная тебя и ее, я мало сомневаюсь в том, что она устоит. Ты добьешься ее взаимности. Чудесно, Робин! Но что будет дальше? Из всеми почитаемой девицы знатного и богатого рода ты превратишь ее в жену изгоя? Лишишь всего, что составляет ее жизнь, и прежде прочего – любви отца? В этом и заключается твоя любовь к ней? Как долго Марианна останется благодарной тебе? Конечно, она достаточно благородна и сильна духом, чтобы не упрекнуть тебя ни разу, но сколько ты сам продержишься, испытывая постоянное чувство вины перед ней?

Робин слушал его, не проронив ни слова, и голос отца Тука возвысился.

– До сих пор ты проявлял похвальное благоразумие. Придерживайся его и впредь! Я понимаю твои чувства, не удивлен тому, что именно она стала им причиной, но эта девушка не для лорда вольного Шервуда, который объявлен вне закона, заочно приговорен к смерти, за чью голову обещана изрядная награда. Она не годится тебе так же, как ты не годишься для нее.

Священник умолк, вопросительно глядя на Робина, и тот, пригубив наконец кубок, негромко спросил:

– А Гай Гисборн для нее годится, святой отец?

Не услышав ответа, Робин мельком бросил взгляд на отца Тука, и тот явственно ощутил на лице ожоги от синих всполохов в глазах лорда Шервуда.

– Ты знаешь, что он хочет получить ее в жены?

– Знаю, – спокойно ответил отец Тук.

– Знаешь! – с усмешкой повторил Робин и посмотрел в рубиновую глубь вина, которое показалось ему кровью. – А чем для нее закончится брак с ним, ты тоже знаешь?

– Этого брака не будет, – с непоколебимой уверенностью заявил отец Тук. – Конечно, стань она его женой, за ее жизнь можно было бы не просто волноваться – ее пришлось бы однажды спасать! Но, чтобы ты был спокоен, так и быть, согрешу еще в самой малости против тайны исповеди. Знай, что сэр Гай осенью уже просил ее руки, но она ему отказала, и он с пониманием воспринял отказ, больше не настаивая на своем предложении.

– Вот как! – недобро рассмеялся Робин. – Чем же ты объяснишь его постоянное внимание к ней? Она верит, что он удовольствовался дружбой. Ты тоже веришь в это, святой отец?

Отец Тук, которому уже показалось, что он сумел убедить Робина отступиться от Марианны, рассердился.

– Я отнюдь не дитя, чтобы верить в благородство Гая Гисборна! Но его намерения не оправдывают твоих стремлений. Удовольствуйся тем, что я постоянно остерегаю ее и от дружбы с Гисборном, и от него самого!

– В таком случае ты не слишком-то преуспел, – с иронией заметил Робин.

– Ее отец тоже не стремится к этому браку. А если ты считаешь, что я пока мало преуспел, вспомни, что вода камень точит!

– Так ведь у воды для этого есть долгие столетия, – вздохнул Робин, – а Гай привык действовать быстрее.

– Но пока он ничем не выказал то, что вызывало бы у тебя опасения, – нашелся отец Тук.

– Когда выкажет, будет поздно, – вздохнул Робин и, поставив на скамью опустевший кубок, поднялся, подхватывая ремень колчана и набрасывая его на плечо. – Как бы то ни было, я признателен тебе за то, что ты выслушал меня.

– Благослови тебя Бог, сын мой! – торопливо сказал священник, тоже поднимаясь со скамьи, чтобы проводить гостя. – Я только рад тому, что помог тебе облегчить душу!

– Несомненно, – улыбнулся Робин, и по этой неопределенной улыбке отец Тук не смог понять, к какому же решению пришел лорд Шервуда.

Уже в дверях он остановил Робина, крепко взяв его за плечо и заставив повернуться лицом к себе.

– Я убедил тебя, сын мой? – спросил он, обыскивая тревожным взглядом бесстрастное лицо Робина.

Тот усмехнулся и успокаивающе потрепал отца Тука по плечу.

– Я подумаю, святой отец, – только и сказал он, но отцу Туку уже и этих слов было достаточно: он даже вспотел, настолько тяжело ему дался разговор с лордом Шервуда.

Простившись с отцом Туком и покинув церковь, Робин ехал по лесу, не выбирая дорогу, наугад. Он думал о том, куда ему отправиться дальше. Возвращаться в свой лагерь не хотелось: там слишком много дружеских, но очень внимательных глаз. То же самое относилось и к любому другому лагерю вольных стрелков. Все будут рады, если лорд Шервуда приедет в гости, но за эту радость придется платить общим вниманием, а Робин еще не находил в себе сил скрыть охватывавшее его смятение. Разговор с отцом Туком отяготил его, а не успокоил. И он решил переночевать на постоялом дворе, хозяйка которого была одной из самых верных союзниц вольного Шервуда. Он сам и другие стрелки любили заезжать к ней, и она даже обустроила для таких гостей тайную трапезную с отдельным выходом, чтобы никто из других посетителей не помешал вольным стрелкам в случае опасности быстро вернуться в лес.

Подъехав к постоялому двору и не увидев ни одной лошади или повозки, Робин стукнул в закрытую ставню. В ответ распахнулась дверь, в проеме которой появился стройный силуэт.

– Лорд Робин! Неужели глаза меня не обманывают и это действительно ты?

– Я, Мод, – негромко ответил Робин, узнав молоденькую хозяйку придорожной гостиницы. – У тебя много сегодня гостей?

– Вообще никого нет! – радостно ответила Мод, подбегая к лорду Шервуда. – По такой непогоде мало кто отправится в путь. А праздники в Ноттингеме еще не закончились, так что у меня пусто и в трапезной, и в комнатах для ночлега.

– Раз так, принимай постояльца на ночь, – рассмеялся Робин.

Мод дождалась, пока он заведет в конюшню коня и расседлает его.

– Что же ты стоишь под снегом в одном платье? – спросил Робин, выйдя из конюшни и увидев, что хозяйка ждет его, спасаясь от зимнего холода только тем, что крепко обхватила себя руками. – Простудишься!

Не ответив ему, она рассмеялась и, ухватив Робина под руку, увлекла его к двери. Завидев гостя и узнав в нем самого лорда Шервуда, две молоденькие служанки радостно ахнули и захлопотали. Одна принялась разводить огонь в очаге, вторая бросилась в большую трапезную, чтобы собрать ужин.

– Сама, сама! – отмахнулась от них Мод, помогая Робину снять припорошенный снегом плащ и перехватывая у служанки блюдо с горячим мясным рагу.

Выдворив служанок, она принялась накрывать на стол, сияя радостной улыбкой, которую и не старалась скрывать. Потом она принесла кувшин с водой и широкую лохань, чтобы Робин мог освежиться с дороги, и сама поливала ему на руки, пока он умывался. Стряхнув с волос попавшие на них капли воды, Робин поискал глазами полотенце, и Мод, смеясь, подставила ему плечо, на которое это полотенце было наброшено.

– Рассказывай же! – воскликнула она, когда он принялся за ужин, а сама села за стол напротив него, наполнив кружки имбирным элем, которым ее постоялый двор славился на все графство.

– О чем? – с улыбкой спросил Робин.

– Как о чем?! – удивилась Мод. – Конечно, о том, как ты вчера победил в состязании лучников, выиграл серебряную стрелу Веланда и в очередной раз выставил нашего шерифа круглым дураком!

– Как же ты узнала об этом, если к тебе никто не заезжал? – рассмеялся Робин.

– Днем-то были гости, которые останавливались пообедать да лошадей покормить. Это на ночь глядя никто в путь не отправился. Ну расскажи, пожалуйста!

Она смотрела на него восторженными глазами, и он рассказал ей, постаравшись, чтобы рассказ получился смешным и веселым. Еще одна история о нем пойдет гулять по Средним землям, обрастая мыслимыми и немыслимыми подробностями, в которых его облик изменится до неузнаваемости, как и облик шерифа. Только об одной подробности он умолчал: кто вручал ему приз за победу.

Мод слушала его и заливалась смехом так, что даже слезы выступили у нее на глазах. Когда рассказ подошел к концу, она вновь наполнила кружки элем и пила свою, не сводя с Робина глаз, в которых отражалось поистине детское восхищение услышанной волшебной сказкой.

Мод, конечно, уже вышла из детского возраста, но и очень взрослой ее было трудно назвать. В свои неполные двадцать лет она успела побывать замужем, овдоветь и, не спеша с новым замужеством, ловко управляла постоялым двором, оставшимся ей от покойного мужа. Проворная, острая на язык, ладная и стройная, она очень нравилась всем, кто останавливался в ее гостинице. Многие и приезжали ради нее самой. Датская кровь одарила ее роскошными волосами цвета спелой пшеницы и прозрачными светло-голубыми скандинавскими глазами. Но и нрав у нее был достоин предков. Сидя за столом в тайной трапезной, вольные стрелки слышали из-за стен звонкие оплеухи, которыми она щедро одаривала тех, кто отваживался на вольности с хорошенькой молоденькой вдовушкой.