Наши в ТАССе

– Почему?

– Потому что «до смерти четыре шага». Какая пропаганда! Слюнявая песня!

– А как вы попали в армию?

– До войны я работал в Саратове в авиационном институте. Меня мобилизовали как политбойца.

6 мая

Недальновидный

Принесли разметку.

Медведев глянул в неё и зачесал там, где не чесалось:

– Ну и здорово мы вчера махнули. Только четыре заметки прошло. А сидели всемером. На нос пришлось по ползаметки! Ух и по-стахановски работнули мы в День печати!

Он кисло поморщился и уставился в окно.

Молчит.

Вздыхает.

– Не верится, что войне уже двадцать пять… Вспомнишь… На прожекторе – шесть девчушек лет по семнадцати. Командиром парень. Покомандуй… Решили… Чтобы не было действий, противоречащих уставу, женить. Тогда и станешь командовать. После Берлина – в Монголии. Дисциплина ползла по швам. Никто не хотел учиться. После обеда – в степь. Украли овцу. Зажарили… Зажали монголочку… Спирт… Пей не хочу! Весело… Недальновидный я был. Не записывал. А то б…

8 мая

Чем отличается Азербайджан от США?

Аккуратова по телефону:

– У меня на столе ералаш. Будто Мамай проскочил. А ты чего такой тоскливый накануне Победы? Жизнь трещину дала? Ну-ну… Ты ж для медиков безнадёжный черепник…

Она увидела, что вошёл непустой бакинский тассовец Васин, и закруглила разговор.

– С праздником вас Победы, миряне! – шумит Васин на весь околоток. – Разрешите по мусульманскому обычаю подарить вам бутылку азербайджанского вина «Мал»… Знаете, чем отличается Азербайджан от США? В США чёрные работают на белых, а в Азербайджане белые на чёрных. Ну я это так, для связки слов… А «Мал» по качеству не мал!

– Так в нём двадцать процентов сахара! – возражает Медведев. – Стакан потом не отмоешь.

Татьяна засерчала:

– Ну, знаете, Александр Иванович… Дарёному коню неприлично в зубы пялиться…

Татьяна хватает власть в свои руки:

– Олег! Бегом по редакциям! Ищи стаканы.

– Не могу встать со стула… Упарился. Дай отдышусь… Роман утром чуть свет разбудил обидным рёвом. Весь мокрый. Аж дымился… Я больше не лёг. Ездил в Матвеевское. Смотрел свою новую хату. Доволен… Радость придавила. Не встать… Нету моих сил…

– Ну, сиди. Копи силы для выпивки.

Татьяна сама понеслась по кабинетам и скоро вернулась с тремя стаканами. Для Медведева, для себя и Бузулука.

Медведев отказался пить.

– Ну выпейте хоть символически, – уговаривает Татьяна. – Просто чокнитесь!

– Ни под каким соусом я не пью!

– А ты, – поворачивается Танька ко мне, – иди ищи себе стакан. Я не пойду искать.

– А тебя никто и не посылает.

Она снова уходит.

Приносит новые стаканы. Во все наливает.

– Бери пей, – говорит мне.

– Я не пью, – тяну я свою линию.

– Страшен тот, кто не пьёт.

Я отбился:

– Лучше быть страшным, чем стакановцем.[177]

9 Мая

Я заметил, что моя крыша над углом веранды протекает.

Ближе к вечеру поднялся. Переложил жесть.

Подполз к трубе. Она тёплая. Соколинка только что протопила.

Обнял трубу и кричу в неё дурашливо:

– Алё! Земляне! Откройте заслонку, я спущусь к вам. А не откроете… Останусь жить на крыше. Здесь так красиво!

Из-за соседнего двухэтажного барака солнца на земле уже нет.

А на тёплой крыше оно ещё греет меня.

Я свысока лёжа смотрю на прохожих и мне совсем не хочется спускаться на землю.

11 мая

«Сидит народ, внедряет нот»

Крючкотвор Медведев потряс листком, как звоночком, собирая к себе внимание всех:

– Тут один гений пишет: «Время не властно над подвигом». Разве это правильно сказано?

Все значительно молчат. Думают-с.

Первым откликается Калистратов:

– Неправильно. Надо: «Время не может стереть память о подвиге».

Бузулук:

– А я вякну не в струю. Зачем вы, Александр Иванович, запустили козла Дмитриева в наш огород? Всю ж нашу капусту слопал!

– Вам в назидание. Учитесь, как надо писать о реформе.

– А учиться у этого худенького, который боком еле впихивается в нашу дверь, нечему! О реформе в промышленности строгает этот горе-универсал из отдела науки! Едет в Свердловск в командировку… Разве мы не можем написать? Не-е… Вы уж, Александр Иванович, отстаивайте наши интересы!

– Делай своё как положено, а потом и говори! – прицыкнул Медведев.

– Да! – подхалимно подкрикнул в тон начальнику Кал(истратов). – Помалкивай. Сиди и то раскладывай, то собирай бумажки от нечего делать… Знаешь, как сказано? «Сидит народ, внедряя НОТ».[178] Внедряй!

13 мая

Артёмов поднимает на обзор всем свою ручку:

– Ею я заработал 2500 рублей. Золотая ручка!

Новиков в восхищении:

– Будь в ТАССе музей… Отдали б?

– Ещё чего, – хмыкнул Калистратов. – Да Аккуратова переплавит её на зубы!

Иван Палыч в грусти вспоминает:

– На девятнадцатом съезде партии продавали паркеровские ручки. Перо – золотое. По 450 рублей штука. Пальгунов[179] поблагодарил нашу бригаду, работавшую на съезде. Я как бы вскользь: «Надо бы материально отблагодарить». – «На что вы намекаете?» – «Ручки там паркеровские продают». – «Это стоящее дело». На том и разошлись. И вот идёт седьмой день съезда. Последний. Случай снова столкнул меня с Пальгуновым. Я и говорю: «Николай Григорьевич! Как насчёт паркеровских ручек?» Пальгунов опешил и пальнул: «Слушайте, Артёмов, а вы бестактный демагог!»

15 мая

Камень Мачавариани

Про героя известного мифапораскину мозгами порой:все мы, люди, по сути, – Сизифы,только камень у каждого свой.А.Жуков

Еду на автобусе.

Вошёл мужчина с тремя коробками яиц в сетке.

Кондукторша:

– Эй, с яйцами, бери билет!

Мужчина слегка растерялся, молчит.

Кондукторша опять:

– Эй ты, с яйцами! Да бери ж билет!

Мужчина подходит к ней и шипит:

– Ты, с волосатой хромосомой, у меня проездной!

Я вышел. Бегу к памятнику первопечатнику Фёдоро- ву. Здесь была назначена встреча с Георгием Мачавариани. Это мой школьный приятель. В одиннадцатом классе сидели за одной партой.

С ним мы пошли к станции метро «Краснопресненская». Оттуда он в девять вечера побежит любить какую-то официантку.

Мы шли и болтали о том о сём.

Когда-то это был щупленький застенчивый парнишок. Он плохо слышал и всегда краснел, когда не мог понять какое-то слово при разговоре. Всё ему казалось, что над ним все насмехаются. Мать умерла, когда он ходил ещё в детский сад. С отцом жил в совхозе «Лайтурский».

Сейчас это был высокий и плотный мужичара. Лось! Толстые розовые щёки, тонкие высокие зубы с прогалинами. На нём новенький костюм, бордовая рубаха, чёрный галстук в красных пятнах, остроносые туфли.

Говорил Георгий как-то с недоверием к самому себе. Казалось, он сомневался, что его понимают.

Разговор больше вертелся вокруг женщин.

– Понимаешь, Тольк, – гремел он. – Я ищу хорошую девочку и – ни черта! Я не люблю улицу, шум. Я тяготею к дому, к уюту. Есть однокомнатная. Заработал разнорабочим на стройке. И как заработал? Год сидел в совхозе на шее у отца-агронома. И вдруг наскочил в газете на объявление «Требуется молодёжь на строительство Дворца спорта». Несколько раз просил отца отпустить на стройку. Не пускал. Боялся. Я кипячусь: «Разве я не молодёжь? До пенсии ехать на твоей шее?» Сдался он наконец. Приезжаю в Тбилиси, а мне и говорят: «Мы принимаем только по комсомольской путёвке. Оформите в райкоме». В райкоме уточняют: «Путёвки необычные. Надо подписать договор» – «Что это значит?» – «Вы должны проработать три года и вам обязуются дать площадь». – «Ваймэ! Где этот договор?!» Закончил вечерний институт. Инженер-экономист… Я ищу такую, чтоб она была рада мне, чтоб ради меня пошла на всё, а не только в загс. Я им выкладываю всё, а эти тра-та-тайки уходят! Одной студентушке сказал, что ради меня она может перейти на вечернее. Она расплакалась и больше не пришла. Другую любил. Дал срок полгода. Проверка на крепость чувств. Она всё кивала. Однако я чую, что кто-то её накалывает. Понимаешь, Тольк!

Он гневно сплюнул и пустил по-грузински многопартийным матом.

– Гоги, ты меня удивляешь. Обычно грузинские парни, ссорясь, стрекочут по-своему, по-грузински, но матерятся кудряво по-русски.[180] Ты же наоборот. Говоришь по- русски, а матерок-ветерок-ураганчик пустил по-грузински.

Он усмехнулся:

– В надежде, что ты уже забыл грузинский мат.

– Это незабываемо, милый Гоги. В горьком ты переплёте… Семья – это духовное единство, а не схлёстка звериных инстинктов. Хотя… Тут нет золотой середины… Тут не всегда попадёшь пальцем в небо. Вот у тебя… Перед тобой она ангел, а ангелу, видишь, нужен як-стояк. Это доходчивее, убедительней. Не будь слишком откровенен с ними… Я просто не знаю, что тебе и подсоветовать…

– Слушай, Тольк! Мне эта хрензатема почему не давала, а ему, соседу, – пожалуйста! Может, у неё есть святцы, в которых свыше предписано, кому давать, а кому ставить лишь голый прочерк? У нас же вроде равноправие? Не понимаю… Ему – в любой момент с картинками, мне же – скорей, пролетай, голубок, мимо!!!

– О… Тут дело тёмное… Может, когда поступает от тебя заявка на тесное деловое сотрудничество, у неё нет лимита на контакт… Вышел лимит и когда снова зайдёт, неизвестно…

– Что-то не врублюсь… Разве такое бывает?

– В нашем плановом социалистическом хозяйстве только так и бывает. Всё по лимиту…

– Я увидел её странный взгляд при встрече с тем малым. Я спросил, кто это. Да так, говорит, просто сосед. «Он защищает меня ото всех во дворе. Он мой брат». Он грузин, она русская. Во дворе я спросил про этого «брата». Мне сказали: «Если будет мимо бежать сучка без кобеля – отдерёт!» Мы расстались, Тольк. Я ещё год поищу… Не найду… И так обойдусь. Человечество шибко не пострадает.

Слушал я этого гиганта с душой дитяти и мне было жалко его.

– Я тяжело переживаю всякую встречу, всякую несправедливость, – жаловался Гоги. – Я на всё смотрю глазами ребёнка. В Грузии выживает богач с деньгами. Я там не найду. Я вырасту в Москве. Ох, Третьякова! Такая любовь… Тринадцать лет! Сколько раз прилетал на выходные… Билет туда – тридцать, назад тоже не дешевле… Ты не смотри на поступки, смотри, что в душе. Со мной была тринадцать лет! А Гришу знала всего две недели. И вышла! Уже родила дочь. Всё испортила… Я ей сделаю… Какие письма писал! Ждал субботы и писал по пять часов! У меня не было пятидневок. Были только шестидневки… Прислала назад несколько писем. Почитал я – удивился. Чувства какие!.. Ух, эта Третьякова! Стала говорить – девушки обижаются, что я не называю её по имени- отчеству. Светлана Афанасьевна. «Ты была для меня Светкой и будешь Светкой до гроба». Она хотела, чтоб я, как Гриша, варил ей суп и мыл ей ноги. Ха! Будь довольна, что я с тобой! Всё-таки история справедлива. Не свергни мы, мужики, матриархат, не вырви мы у них власть – что б они натворили! Женщины давно бы открыли все запруды и устроили бы всемирный потоп! Ты представляешь, Тольк!.. Я ей сказал: «Ты и я – два трамвая в одной связке. Только ты ведомый, а я ведущий!»

– Конечно, каждый сверчок знай свой шесток.

– Вот именно. А она хотела быть ведущим трамваем. Яшка Тонаганян, наш одноклассник, если не забыл, тоже за ней уплясывал. Да куда такому клопу за такой бабищей угнаться?

– Да-а… Яша против тебя не боец.

– Тольк! Мы даже пива не выпили… Видишь, я здесь случайно. Сейчас без работы. У сестры мужа посадили. Она приехала в Москву подыскать сильного адвоката. Языка русского не знает, взяла меня с собой. Будешь в Тбилиси… Заходи! У меня знакомства… Гостиницы в моих руках… Какие у нас серные бани! Выйдешь – помолодеешь на двадцать лет!

Мы пожали друг другу руки, и я сказал:

– Успокойся, Гоги. «Человек – кузен своего счастья». В жизни одна дверь закрывается, сотня других открывается! Надейся! Надежда не кормит, но поддерживает. Кто не надеется на победу, тот уже проиграл! Верь! Всё сольётся в норму. Потреба – мать находчивости. Нужда во благо! Нужда – борец! Будешь ты стольным жителем!

17 мая, воскресенье

Невеста со всеми удобствами

Что ни говорите, а с умным лицом совершать глупости как-то солиднее.

В.Антонов

Вставил раму на веранде.

Присел на лестницу передохнуть.

Подошла баба Катя.

– Разогналась в магазин. Смотрю… Ты в печальности. Думаю, дай подойду. Ты чего весь такой пригорюнетый? Илько тебе беда какая пала?

– Пока не пала… Но кто-то упадёт, – и показываю ей на хлипкую ступеньку. – Того и жди, что под кем-нибудь проломится.

Бабка обеими руками уперлась в старенькую ступеньку. Ступенька прогнулась.

– Да, надёжи на неё скупо. Ты вот что. Толстых не води. А любая другая ласточкой промигнёт и ничего.

– Да я и не вожу.

– Знаю, знаю! Была одна. Слышала… Фанерная стенка ничего не утаит. Всё докладывает!

– Разве мы шумели?

– Нужду поточить не грех. Сама природа велит. Куда от неё денешься?

– Как от алиментов.

– Ты, главное, с толстёнами не вожжайся. А то они тебе и ступеньку раздавют, и твой новый диван угробют. А так, с худёшками тихонько пошаливай… Мирно можно… А до тебя что было! Лежу. Всё слыхать! Диван ихний не молчит. С жалью охает! Подушку на ухо – ещё слышней! Ну рази тут уснёшь? Я и заори дурноматом: «Оставьте мою комнату в покое!»

В калитке проявилась весёлая Соколинка.

– Граждане собрание! Что я вам доложу… Плыву от Доры. Она такой гардероб продаёт! Свой бы продала, а её купила! Просит двадцатник. А отдаст и за десятку. Пойдём, Толь, посмотришь. Тут близко.

Бабка Катя недовольно уставилась на меня:

– А он тебе больно нужен? Ты лучше женись скорей на невесте со всеми удобствами. Иля ты будешь довеку таскать времяшек?

Соколинка тут же ей возразила:

– Пани Кэтрин! Конечно, старый человек – университет жизни! Но сейчас ты далеко и даже глубоко не права! Гардероб Толе в любом случае нужен. Универсальная ж вешша! Незаменимая в молодом деле. К мальчику пришла девочка. Вскоре стучится вторая. Что делать с первой? В гардеробчик её на соцсохранность! И принимай вторую витаминку. Это я по опыту братца Лёни говорю. Сейчас он в Крыму живёт. Бегала к нему одна замужняя, тут через два двора. И вот раз сбрасывала она у Лёни давление.[181] Пришёл муж. Искал её. Я проводила её в свой гардероб. Потом она потихоньку выбралась в окно. Обежала дом и стучится ко мне: «У вас моего ненаглядного Петушка нету случайно?» Обрадованный и обманутый на все сто Петруха радостно выскочил к ней. А она: «Ну я прям обыскалась тебя! К матери даже бегала! А ты вот где! Наконецушко нашлась моя всепланетная сладкая пропажа!»

18 мая

Доноры

Бузулук скребёт затылок:

– А где наш Псевдолабиринтович (Всеволод Лаврентьевич Калистратов)?

– Отдыхает после дежурки на выпуске, – отвечает Аккуратова.

– А я хотел пригласить его в доноры…

– Так иди с Молчановым…

– Да это мы сходим. Отдадим… Я хотел отпроситься. А у Медведёва не могу я отпрашиваться. Сидим охраняем незнамо что. И слова гоняем, поканаш Медведяка на планёрке. Мыши шумят, пока кошка спит…

Олег поворачивается к Молчанову. Молчанов пишет.

Олег говорит:

– Он сочиняет словами Есенина:

«Вот скоро в поле выгонят скотину…»

– У меня своих слов хватит, – отмахивается Валька. – Не мешай.

– А чего у тебя ноздри торчат, как двустволка? Я с тобой родственник по диагонали… Ну что, понесли сдавать Родине кровя? Не забыл, что сегодня в ТАССе День донора? Уже время. Пошли.

И они уходят.

Для доноров в столовой отдельная кормёжка. У окна сдвинуты три стола, покрыты белой скатертью. Донорам бесплатный обед: цыплята-табака, 250 граммов молдавского вина «Гратиешты» и прочие сладости-мармеладости.

Первым вернулся Валька и доложил:

– Я пьян и три дня отгула в кармане!

– Александр Иванович, – говорит Олег Медведеву, – я пойду отгуливать.

– За что?

Встрял Артёмов:

– Как в анекдоте. «Почему нет Петрова?» – «Отгуливает». – «За что?» – «Он вчера не был на работе».

Бузулук:

– Я не Петров, и отгул у меня законнейший. За кровя!

Медведев кисло кинул:

– Иди и не мешай. Не разлагай других.

25 мая

Вечер.

Бутылочка красненького собрала у Соколинки её подружек.

Из бани вернулась баба Катя и к столу. Ей жарко. Прирасстегнула толстую фуфайку, сбила на плечи вязаный платок. Просветлённо улыбается, оглядываясь по сторонам:

– Эх! Это не бабы, а форменный совет в Филях!

Соколинка кивнула ей:

– Ну как, пани Катрэн, не замёрзли твои поросяточки?

– Не-е… Машутка у меня с прострелинкой…

– А что такое прострелинка? – спрашиваю я.

Баба Катя мнётся:

– Ну-у… Нехитрая… Не себе на уме… В одно слово ежле – с простинкой… Ага… Машутка, значится, ложится с краю. А Дашутка – к стеночке. Эта с хитриной… Ага… Лежат… Да и в согласности хрю-хрю, хрю-хрю. Это мне они в культуре говорят: иди спи, мы сытые, нам хорошо. Вот… Я их понимаю…

Соколинка опять с вопросцем:

– Чай пить будешь?

– А чего ж нет?

– Сейчас чайник прислоню к Анне Катинской[182] и разогрею.

3 июня

Молотилка

Медведев:

– Я вчера не досидел летучку. Ушёл в поликлинику. Записался к зубному врачу. Отошёл от регистраторши. Одна тётка мне и говорит: «Ни в коем случае не ходите к этому врачу! Ей 75 лет. Она кроме рта ничего не видит. Ей в принципе очень важно, чтоб с первого раза хоть в рот наверняка попасть». Вот к такой зубарихе пойду в пятницу… Ну а чем вчера кончилась летучка?

Татьяна отмахнулась:

– Лучше и не спрашивайте! Иванов такой гундёж развёз! Прописные истины добивали… Такой гундёж, что я и не поняла…

Медведев на подкрике:

– Бузулук! Ты где вчера был?

– Александр Иванович! Я сказал Калистратову, что ходил доделывать зиловский материал.

– Если Калистратов не подтвердит, напишу докладную.

– Александр Иванович! Докладную писать не придётся, потому что Калистратов имеет уши и язык.

Хоть уши и язык не покидали Калистратова, но докладная была-таки написана.

Тут же Медведев кликнул в РПЭИ летучку и полдня всем пролетарским базаром молотили орденоносного Бузулука за активность.

Иванов:

– Олег! Ты у нас чувствуешь себя кумом королю и императором! Тебя включали в краснознамённую бригаду по освещению хода съезда комсомола. Но из-за денег ты ходишь по другим редакциям. Срываешь горячие рубли на стороне. Там меньше требовательности, проще протолкнуть. Ты по своей редакции делай! Больше будет чести, хотя меньше рублей. Не нравится наш порядок – ищи счастья в другом месте. Не держим!

Олег насупился:

– Нам нужен хотя бы один творческий день в неделю после дежурства по книге…

– Можно и два! – безответственно впал в щедрость Медведев. – Чего мелочиться?

Иванов быстренько подсчитал:

– Тогда у вас будет два выходных плюс ещё два!

После летучки Молчанов ободряюще потрепал Олега по плечу:

– Ну что, Олеся, отодрали тебя, великого труженика лебединого озера?

Олег оттолкнул его локтем:

– Смотри на этого Нахапета…

Унылый Олег звонит жене Лизе:

– Добрый день, низкий поклон, Лис Иваныч… Это говорит корреспондент ТАСС по Москве Олег Дитриевич Бузулук. Да, братушка… Дружочек-пирожочек… Да, братушко… Да, братуха… Да, брателько… Да, брательничек…

И никогда не называл имени жены.

Конспирация для непосвящённых.

У Молчанова лопается терпение. Он берёт параллельный телефон и тихо говорит:

– Лиз! Не мешай заработать ещё пятёрку.

Переговорив, Олег вдруг радостно потирает руки и запевает:

– Когда я пьян, я пьян всегда!..

25 июня, четверг

С утра дежурю на выпуске.

Прибежала Аккуратиха:

– Иди быстрей в коридор! Я тебе по порядку расскажу, как я вчера с пяти до полуночи жеребилась. Фестивалила от и до! Отхватила ж кооперативную квартиру на семнадцатом этаже окнами, к сожалению, на Саню Петрухина, то есть на его Коньково.

Потом она целую неделю ходила по всем комнатам и каждому в отдельности расписывала, как она жеребилась. Тиранила человека до тех пор, пока не откручивала у него пуговицу.

2 июля, четверг

«Так это не моя функция…»

С утра я снова на выпуске.

Резайкина правит заметки и примеряет модняцкие солнцезащитные очки.

– Майя Теодоровна, – обращается она к Рождественской, – я похожа на иностранку?

– Вылитая засранка-иносранка.

Я помог Резайкиной отредактировать все поступившие заметки, и Майя Теодоровна отпустила меня.

Вхожу в свою редакцию и слышу тяжёлый, надрывный голос Аккуратовой:

– Калистратов! Я зла на тебя! Ты меня не удовлетворил!

Калистратов, краснея, бормочет:

– Так это не моя функция…

– А чья? Пушкина?! – Татьяна безнадёжно махнула рукой и тоненько завыла обиженной сучонкой.

Олег стал басовито подвывать ей.

Калистратов пыхнул:

– Олег! Я заткну твою энергию вот этой заметкой! – и протягивает Бузулуку листок.

– Пожалуйста, Псевдолабиринтович! – кланяется Олег. – Давай выправлю.

5 июля, воскресенье

Я лихорадочно докрасил рамы, в спехе переложил несколько кусков жести на крыше. Теперь дождевая вода с моей крыши не будет захлёстывать угол комнаты Соколинки.

Взялся погладить рубашку безрукавку – сжёг. От спешки только ну и жди беды.

Уже три. Бегу на поезд.

Старухам – они разговаривали у калитки – наказываю:

– Ледя Маха и ледя Катрэн! Без меня хорошо тут ведите себя. Не балуйтесь!

Они заулыбались, а я почесал дальше.

Еду в Сухум и далее везде в южном направлении. Проведаю родные места детства, юности.

6 – 13 июля

Летящий в пропасть не оглядывается.

Н. Шилохвостов

СУХУМ, НАСАКИРАЛИ…

В Сухуме благодать. Плюс тридцать пять! Не обморозишься.

Я снял койку у эстонки на улице Эшбы и понёс в «Советскую Абхазию» переводы рассказов Чечвянского. Какой-то Аршба отобрал два рассказа, а потом попросил показать удостоверение личности.

– Город пограничный. Столько проходимцев!

Я молча сунул ему паспорт.

Скоро у меня была подружка Алиса Балуева. Я назвал её Лиса-баловница.

Выходим мы поздним вечером из ресторана на море «Диоскурия», идём по набережной. Навстречу парень и три девицы. Вдруг одна из них подлетает ко мне, ласково берёт меня за локоть:

– Я хочу сегодня быть с вами. Пойдёмте.

Я ошалел и обрадовался.

Впервые ко мне сама подошла девушка.

«А вдруг она меня проиграла и на виду у спорщиков решила арендовать меня, искусить, обесчестить и обесточить?»

Она пошатала мою руку:

– Ну что же вы не идёте?

Я пожал плечами. Мол, я б и пошёл, да вот…

И смотрю на Лису.

– Нет! Он не пойдёт, – глухо проговорила Лиса и крепко сжала мою ладонь.

На сцену очень развлюблённо смотрела незнакомая троица. И ждала. Конца. Ждала конца и смущённая дева.

Мы молча разошлись.

Утром рыжая Лиса усвистала в свой Кисловодск.

Слегка погрустив, я забрёл в клуб туристов на фильм «Миллион лет назад» и гладил руку раздавшейся вширь и вкось грудастой старшекласски Наташи. Её папа и мама сидели по ту сторону юнчихи. Бдительно стерегли. И не устерегли. Стережённая марксами Наташа схватила мою руку и крепко прижала к тёплой и большой одной своей вершине Гиндукуша и пылко повелела: «Приходи завтра на медицинский пляж».

Конечно, я был на медицинском.

Конечно, мы не встретились. Я ж не знал её в лицо. Сидели-то в тёмном кино.

А молодых полнушек – весь пляж.

Я подходил к одной юнице, ко второй, к третьей.

Убеждал:

– Сознавайтесь! Вы Наташа!

Все мотали головами, и я мотал дальше.

Я сказал себе:

«На век твоих красных плавок хватит мармеладок и без Наташки. Остановись!»

И я остановился возле Вали. Она сидела под тентом на пляже Совмина Грузии и грустно лакировала в одиночестве ногти на ногах.

– Почему ты одна под небом Грузии печальной?

– Так теперь не одна. Я плюс ты. Пара!

– Раз плюс так плюс.

Время было обеденное, и Валя сказала:

– Айда поедим в «Диоскурии».

– Айда.

– Но туда надо нести рублей тридцать!

– Посмотри на мои хлипкие плечи! Я столько не донесу! Мне по плечу лишь пятёрка.

У меня в кармане было лишь пять рублей.

В «Диоскурии» после энного стопарика она значительно посмотрела мне в глаза и восхитилась:

– А в тебе что-то да есть!

– Конечно! Я съёл салат и шашлык.

– Дубак!

– Всё может быть.

– И всё равно в тебе что-то есть!

Я потрогал в кармане свою мятую пятёрку. Больше там ничего не было.

Мне ничего не оставалось делать и я раскололся: