Наши в ТАССе

Мне становится не по себе. Я опускаю голову.

К открытой двустворчатой двери подправляется задом автобус с чёрной полосой.

Вот и Виктор Иванович.

Дебелая баба в халате равнодушно укладывает цветы у лица, на груди, вдоль рук. Виктор Иванович весь в цветах. Видны лишь лицо и седая голова.

Тассовцы томятся у гроба, ждут не дождутся, когда же ехать. Наконец они хватают гроб и быстро запихивают в автобус.

Первым идёт автобус с гробом. Мы, тассовцы, едем за ним. С первого сиденья я тупо вижу, как впереди холодно вертятся колёса автобуса с чёрной полосой. Живые едва выскакивают из-под колёс с мёртвым. В автобусе у нас тихо. Слышен лишь грохочущий бас Беляева. Он отдаёт свой долг гражданина.

Донской крематорий. Во дворе молодые ели с подушками снега на них. Кажется, они скорбят. Кругом разлита печаль. Из трубы идёт дым. Вот где воочию убеждаешься, что все мы чадим, коптим небо. Вечно будут светить живым неугасимые огоньки коммунизма.[160]

Гроб проносят в центр великолепного огромного зала. Ставят на пьедестал, окруженный мраморным барьерчиком.

Оглядываюсь. В глубине зала виден орган на сцене. Слева мраморный бюст архитектора Осипова, автора этого крематория, открытого в 1927 году. Осипов был тут кремирован.

Поднимаются на сцену две слепые женщины. Играют на скрипке и органе.

Люди проходят за барьер. Прощаются.

– Все простились? – сухо спрашивает служивица.

Молчание.

Дёрнулся свет, что-то дрогнуло, и пьедестал с гробом под звуки органа стал опускаться. На секунду я увидел пропасть, куда уносило Виктора Ивановича.

Эту пропасть с обеих сторон стремительно закрывают две створки тёмного бархата. Сбежались и дрожат.

Вера, супруга Виктора Ивановича, повисла на барьере, простёрла руки к ещё дрожащему бархату.

– Витька ушёл! – раздался её дикий вопль в мёртвой тишине.

У автобусов долго судачили.

Начальство не захотело ехать на поминки. Партвождь Шишков тут же сбежал. Остальные доехали на автобусе до дома Китаева. Родственники вышли. В автобусе снова поднялся базар. Идти не идти на поминки?

– Эх! – вскинул кулаки Бузулук. – Люди вы или кто? Пошли скажем Вере слова утешения!

Медведев чуже ему буркнул:

– Скажи от нашего имени. Мы доверяем тебе.

27 декабря, суббота

Купил в кредит диван-кровать.

Договорился с забулдыгами с крытой машины довезти за четыре рубля.

Попутно прихватили ещё два дивана. Для бабки и старика.

Сначала сгрузили бабкин диван. С пятёрки не дали бабке рубль в сдачу. Требовали набавить. Старику с шести не дали сдачи. Минут десять канючили накинуть.

У калитки сгрузили моё сокровище. Дал четыре.

– Набавь пару.

– Плачу как договаривались.

– Э-э! Дать тебе в морду?

– Ты! Хамло!

Записываю номер их машины.

Они тут же смотались.

Заносил в комнату с пареньком. Видно, шёл из школы. За пазухой учебники.

Как-то было неловко. Сунул я ему рубль.

Он застеснялся пуще меня. Отнекивается.

– Бери! Ты заработал честно.

Марья Александровна после выговорила мне:

– Тебе б мужики занесли. Кинул бы полтинничек.

– Таким обиралам я и копейки лишней не дам!

– Жадничаешь? Между прочим, ты у меня уже два месяца. А за топку мне не платишь…

– Вы не для меня топите печку, а для себя. Вы ли не знаете? У нас одна печка на четыре комнаты. На четыре хозяина. Каждый может топить из своей комнаты. Тепло же побежит и в остальные три норы. На днях куплю дров, буду топить и я.

29 декабря

Входит Люся Ермакова. Наша декретница.

Татьяна радостно раскинула руки:

– Идёт коза рогатая за малыми ребятами!

Наскучило Люсе сидеть дома с ребёнком. Пришла проведать нас.

– Олежка! Как сын? – спрашивает Люся.

– Молодцом. Не забывает расти!

– А ты так хотел девочку…

– Да, Люся. Хотели Поэму, а вышел Роман!

– Не огорчайся. Здоровья хватит и на Поэму. Работай!

Оживился Артёмов. Потирает руки:

– Расскажу я нашей декретнице о своей встрече с Маяковским. Ленинград. Актив ленинградской молодёжи. Опоздал он на час. Пожал многим руки.

– Ну что ребята, ругаете? Извините. Был на встрече на заводе.

– Не ругаем. Вопросов гора.

Маяковский вышел на сцену. Снял пиджак:

– Начнём с вопросов. «Маяковский, почему вы начинаетесь на М, а Пушкин на П?

– Э-э, ребята, бросьте эти анекдоты…

Маяковского травил критик Трегуб.

О нём Маяковский написал эпиграмму

Велик, как пуп,Двулик Трегуб.

31 декабря

Храп

Страна любви живёт туризмом.

Н. Хозяинова

Сидим охраняем столы.

Столоохранители.

Эх… Тут «мы убиваем время, время убивает нас… Когда же наступит перемирие?»

В буфете появилось шампанское.

Взял бутылку и уехал к Зайченке. Кто это? А чёрт его маму знает. В друзья не запишешь. А так… Скользкий типус с бегающими глазками.

У него дома с одной стены обои съехали на пол. Помог поклеить обои.

Гости стали собираться в десять. К двенадцати были все уже оченно хороши.

В три ночи выкатились на улицу горланить песняка.

Этого показалось мало.

Стали толкаться в снег.

Пухленькая Танечка подивилась:

– А почему ты чистый? Хочу тебя в снег.

– Я сам сяду.

Схожу с тротуара и чинно сажусь на снег. Она стоит рядом и сияет.

– Ну вставай. А то мой хахель Эдик уже косится.

Таня столкнулась со мной и ударилась лбом о мои зубы.

– Надо поцеловаться, – закапризничала она.

– Нет проблем.

Я дважды целую ушибленное место.

Галя, Лида из Владимира, Эдик легли почивать на диване. Баре!

Всем прочим гостям рекомендован тёплый пол.

– Твой хахаль спит? – спрашиваю Таню.

– Он притаился. Когда он спит – храпит жутко.

– И ты терпишь?

– Приходится.

– А вот я не храплю!

– Ну переходи в мои временные хахели…

– Знаешь, мне не хочется быть временно исполняющим какие-то обязанности.

– Сначала временно. Это зачтётся в испытательный срок. А потом будешь постоянно не храпеть…

1970

1 января, четверг

Новогодняя ночь

Вернулся из гостей в десять утра.

В моей норе волчий холодище.

Уже два дня Маха отогревается у брата. Завтра он с женой едет в Сочи.

В пальто и в шапке подогреваю жареную картошку на электроплитке.

Зашла баба Катя и пожаловалась:

– У тебя я зябну.

– А мне жарко!

– Слушай баюшку. У колонки слыхала.

В новогоднюю ночь захмелелая мышка ввалилась в бокал с шампанским.

– Котик! Родимушка! – взмолилась она, увидев кота, проходил мимо. – Помоги выбраться!

– Я помогу. Но потом я тебя съем.

– Пожалуйста! Пожалуйста!! Целых три раза пожалуйста!!!

Кот опустил в бокал хвост. Мышка по нему выскочила и брызнула на ёлку. Пристыла самой на верхней ветоньке.

– Спускайся! Я должен тебя съесть. – Котик! Да ты что!? Кончай гнать мороз.[161] Ну ни стыда ни совести… Даже маленьким детям не разрешают есть игрушки с ёлки. Конфеты, печенья там. А я живая ж игрушка! Украшаю ёлку! И потом… Какой же ты наивнушка! Да мало ли что наобещает пьяная баба в новогоднюю ночь!

4 января

Куда делась палуба?

Воскресенье.

Работаем.

Новиков пришёл с горькой новостью:

– Лида родила девочку. А я так хотел мальчика…

Аккуратова деланно, как всегда:

– Ур-ра! Ильич разродился! Ильич разродился!

В очереди за деньгами Резайкина поздравляет его с дочерью. Целует. А у него вид несчастного человека, недовольного тем, что его сняли вовремя с виселицы.

Вернулась из роддома и Бахметьева. Пришла за получкой.

– Родила?

– Родила…

– Мальчика?

– Если бы… Ничего… Переживу…

Аккуратова постукивает Медведеву на Сашу:

– Александр Иванович! Скажите Саше, чтоб аккуратней книжку вёл, – и трясёт перед ним талмудом для учёта поступающей информации.

– Хорошо. Соберу во вторник летучку.

Саша в ответ на этот «звоночек» стал Татьянку вежливо подкалывать.

Перед обедом подошёл к ней, наклонился и ядовито-ласково шепнул на ушко:

– Татьяна Владимировна, пойдёмте в столовую?

Она порохом пыхнула:

– Какая я Владимировна? Я – Валентиновна! Никуда я с тобой не пойду!

– Ах, извините!

– Испортил мне день! Вообще не пойду в столовую. Обойдусь апельсином… Но вас, Александр Иванович, я им не угощу. Он горький. Я его ем по принципу: лучше в нас, чем в ТАСС.

Бузулук погрозил пальцем Новикову:

– А ты, Володьк, не зажимай обмывку. Дочь не будет расти!

Новиков сердито отмахнулся.

– Держишь на супружницу камешек за пазухой? – не унимается Олег. – Не таскай – рубаху порвёшь. А если уж очень гневаешься на неё, так купи своей Лидуне в подарок за дочушку наушники[162] на меху и подмышечники из наждачной бумаги. И жди сына!

– Да отстань же ты, болтуха!

– Эха! – поворачивается Олег к Татьяне с улыбкой во все тридцать три зуба и направляется к ней с деланной ненадёжной походочкой. Широко раскинув руки, он духоподъёмненько поёт:

– На палубу вышел, а палубы нет.Татьяна её растащила!..

Татьяна от него отмахивается:

– Не кати бочку на честную труженицу советского пера!.. Или ты и в сам деле хватанул сранья три стакана с первого подхода?

– Никак нет, Татьяна Валентиновна! – рапортует Олег, кинув руку к виску. – Никаких манёвров[163] с утреца! Поклевал грешной каши с молоком и весь завтрак. Я пришёл к тебе с докладом про нашего Вовика. Как услышит наш Володя про сына – на 180 градусов его воротит!

– А я, – говорит Татьяна, – готова родить сына горячо любимой Родине. Все претензии к Альбернади.

5 января

Заседаловка

Какой же волк не считает себя наставником заблудших овец?

Б. Крутиер

Сегодня вернулся к нам Сева Калистратов с выпуска А. По окладу – 210 рублей – он заместитель заведующего редакцией.

Теперь у нас три начальника на четыре литраба.[164] Четверо с сошкой, трое с ложкой. Погонычи! Погонялкины! Осталось каждому по новому кнутику выдать.

У Медведева свой припев:

– Теперь у нас коллегия! Можем серьёзно обсуждать наши дела.

И в четыре сегодня же первая заседаловка.

Медведев:

– Ну что? Начнём? Сидя. Проинформирую что надо. Попутно скажу. Вчера было посещение иностранными журналистами ЗИЛа. Я подделался под японца и просочился на этот автогигант… Вот… Теперь про обязаловку. Сейчас мы на пороге больших событий. Приближается столетие со дня рождения Ленина. ЦК выпустил тезисы…

Его перебивает Артёмов, обозреватель уже на пенсии:

– Саша! Ты завредакцией. Ты эти тезисы сам читал?

– К чему такой вопрос?

– А к тому… Я провёл тайный опрос и убедился, что лишь один (!) процент тассовцев читал эти самые тезисы. Ну какой колхозник прочтёт эти нудяшные три полосы!? Вода в ступе это. Это было к 50-летию Советской власти. Повторение. Тут не аля-ля нужны. Нужно выступить коротко самому большому писателю… Каждое слово отточено… Чтоб человек прочёл и захотел походить на Ленина. Может, я ересь говорю, но я бы не видел тогда сегодняшней профанации: масса снимков в газетах – рабочие читают тезисы. Да никто их не читает!

– Ну ты-то за всех не расписывайся. Лично я тезисы прочёл, даже составил план к ним! Газеты необоснованно связывают незначительные дела с именем Ленина. К нам, к ТАССу, у ЦК нет претензий. Мы много мелочного вычёркивали. И ещё много будем вычёркивать. Не мельчить! Трудовая вахта столетия – основная наша линия! Давать широко! Для этого и укреплена наша редакция. Вернули вот нам Севу. Крен надо брать такой: как предприятия выполняют юбилейные обязательства. Надо давать крупным планом. У меня есть перечень ленинских тем. Первая. «Создание материально-технической базы коммунизма». Тема широкая. И следующие темы: «Электрификация», «Сталь нашего времени», Города будущего». То ли строить их до миллионника, то ли остановиться на пятистах тысячах. Есть разные настроения.

Медведев почесал в затылке:

– И о нашей работе по новой системе. У нас не очень тщательно редактируются материалы. Приходится мне и Новикову переделывать и перепечатывать. Кто будет плохо редактировать – будет сидеть на редактировании, пока не научится хорошо редактировать. Мне не нравится, что многие уходят и не говорят куда. Бузулук пропадает на час. Санжаровский стал уходить. Я никого не задерживал. Санжаровский не хотел идти на коллегию в министерство. Я заставил пойти… Я бы хотел услышать объяснения, почему Петрухин и Бузулук не выполняют свои планы, почему не пишут корреспондентам письма с рассказом о том, о чём тем писать. Ну, кто первый объяснять? Давай, Олег.

Олег прикипел взглядом к потолку:

– Обвинять человека, связанного по рукам, можно в чём угодно. Сидим здесь от звонка до звонка. Писать некогда.

Медведев:

– Я для того ввёл ежедневный приход на работу, чтоб Бузулук и Петрухин почувствовали, что такое работа в ТАССе.

– Я уже почувствовал! – отрапортовал Петрухин.

– Мы, – сказал Медведев, – чаще лучше говорим, чем пишем. У меня пожелание: давайте серьёзно относиться к делу.

Коряговатый колесовский зам Иванов эквилибристничает:

– Можно подумать, что есть здесь насильники с кнутом и противоборствующие подчинённые. Не видимость ли тут? Для дисциплины нелишне. Но если редакция видит, что всем сидеть лишне, установить дежурство, а другие-прочие марш на свои объекты! Только без дураков! Чтоб было сделано наверняка. Тогда будет больше ответственности у каждого… Я никого не хочу пугать, но хочу, как говорят наши восточные друзья, чтоб они видели в этом намёк. Дорожите своей маркой. Помните, что ТАСС – каждый из нас! Думать прежде всего о качестве. За плохо написанную заметку будем наказывать!

– Кого? – выкрикнул Олег. – Того, кто написал или того, кто завизировал?

– Кто написал.

– А я в одном словаре вычитал, что на востоке наказывают не того, кто провинился, а его хозяина.

– Но мы-то живём на западе! Теперь такое… Пока серьёзный материал не получил окончательное добро здесь – у меня или у имеющего право окончательной визы – не посылать на визу. Вот Аккуратова сегодня завизировала в Госстрое у Новикова. А у меня есть вопросы. Каково теперь идти Аккуратовой к Новикову? У вас появился ещё один зам. Сева Калистратов. Как сказал Бузулук, на одного литсотрудника по одному начальнику. Это хорошо. Быстрее будут подгонять подчинённых.

Медведев тут подсуетился:

– А не хотите делать – мы сами будет делать. Вы не сделаете тему – нас, начальников, три – пойдём по вашим следам и сделаем.

В огорчении всплеснул руками Петрухин:

– Это несерьёзно. Слова обиженного человека. Пусть зав не доволен нами. Так и сидеть здесь четырём редакторам непозволительная роскошь! Невидимыми цепями мы прикованы к столам, как рабы к тачкам на галере.

Я сказал:

– Александр Иванович! Ну зачем вы так много кидаете лапши на мои бедные уши? Они у меня не безразмерные. Странно слышать от вас попрёк, будто я пошёл в рыбное министерство лишь по вашей приказке. Без ваших понуканий я отправился в 9.30. Вы вдогонку сказали, что пора идти. И зачем говорить, если я уже шёл? К чему этот упрёк? Вы видите только чёрное. Заметку со словом сегодня о машине для разделки рыбы вы задержали на четыре дня! Вы почему-то не видите, что материал я сделал за одну ночь. Узнал уже в пять вечера, сбегал в министерство, ночью написал, в восемь отпечатал, в девять положил вам на стол. Работа по-новому нанесла пока вред. Раньше сидели в редакции лишь два редактора, сейчас протирают штаны уже четверо. Сегодня вдевятером сдали семь заметок. Слишком много! И второе. Когда переходили на новую систему, у меня отобрали четверть зарплаты. Вы мне сказали: «Будешь писать, будешь получать!» По натуре я вол, работы не боюсь. Так мне вы её не даёте! Я чистыми получаю шестьдесят вшивиков. Как ни удивительно, я ещё хочу… Ребята у нас молодые, грамотные, крепкие. Работу знаем. Доверять! Мы молоды и у нас больше прав на ошибку. Вы для того и есть, чтоб поправлять нас искренне, честно глядя в глаза, а не окриком. Нам надо работать, а не охранять столы. Гм, сиди и охраняй! Не отойди! Докатимся до того, идёшь в туалет – проси у вас письменное разрешение?

– Да, мы сидим, – на вздохе поддержала меня Татьяна. – С переходом на новую систему я стала вдвое больше выкуривать в коридоре сигар. В ожидании заметок. Зачем тогда тут сидеть?

Медведев постучал по столу:

– Мы всегда успеем начать работать по скользящему графику. Да есть опасность. Тогда вместо двух выходных кое у кого будет четыре.

Переливали из пустого в порожнее два с половиной часа. Всё это время Медведев что-то судорожно искал в своих бумагах. Искал и рвал. Нарвал на столе два Эвереста. Наконец он отыскал нужные листки и радостно подбежал с ними с Иванову:

– Вот планы Бузулука и Петрухина. Красивые. Всё они правильно говорят. Да почему не делают? – И потряс листками Бузулуку и Петрухину: – Одна говоруха! Кончайте всё это ваше устное народное творчество! Дело-то где?

Уже после заседаловки Медведев похвалился:

– Ещё две летучки и стол я очищу от ненужных бумаг. Хорошо я сегодня поработал. Сто-олько выбросил…

Стали расходиться.

Сева не мог удержаться от воспитательного служебного зуда, по инерции попенял Бузулуку:

– А вчера ты, Олежка, играл с Артёмовым в шахматы в рабочее время!

Артёмов щитком вскинул ладошку:

– Нет. После шести!

И все рассмеялись.

7 января

Трёп коромыслом

Сияющая Татьяна потрясла над головой «Трудом»:

– Всем объявляю строжайший выговорешник! Почему не прочитали мне эту заметку? – И торжественно читает: «Наверное, лучше многих других традицию эту могли бы объяснить женщины племени тораджи с индонезийского острова Сулавеси. Здесь считается модным отсутствие передних зубов. И хотя власти запретили этот варварский обычай, местные модницы продолжают упорствовать. Они тайком уходят в джунгли и с помощью камня выбивают себе передние зубы». Во! А я ни в какие джунгли не бегала, камнями не лупила себя, а ела новогоднюю курицу и сломала зуб! Хочу в джунгли в командировку! И командировочные чтоб пять двадцать. Как в «Литературной газете».

Медведева нет. На планёрке.

Трёп у нас в комнате стоит коромыслом.

Бузулук с улыбкой показывает Калистратову кулак:

– Сьева! Я не ожидал позавчера от тебя такого коварства. По части шахмат.

Сева грозит руководящим пальчиком:

– За твою неорганизованность я буду пилить тебя каждый день!

– А в выходные чем займёшься? – окусывается Олег. – Будешь точить пилу? Или прогул себе запишешь?

Я подымаю обе руки:

– Господа плюс товарищи! Настало время раздать вам дуэльные пистолеты.

– На дуэль – в коридор! – командует Татьяна и продолжает вырезать статьи из «Литературки».

Ворох ненужных бумаг подняла она перед собой и трубно докладывает Новикову:

– Глянь, Вовк, сколько настригла!

– Пожалуйста, без комментариев! – мрачно бросает из угла Молчанов. Он пишет.

Руководящая чесотка раздирает Севу. По всякой пустяковой правке отредактированной мной заметки он поучает меня. И причина вроде уважительная:

– Мне хочется передать тебе свой богатый опыт работы с тассовской информацией.

На последнем терпении я мотаю на ус болтовню.

Через день-два эта учёба заставит меня лезть на стену.

Всё впереди.

Вечером я дружинник. Со мной ещё двое наших. Куликов и Белов.

Узнав, что я вышел на дежурство в первый раз, говорят мне:

– Мы линяем по домам. А ты в 21 час придёшь и распишешься за нас. А до этого часа иди гуляй где хочешь.

Я посидел в зале периодики Главной библиотеки.

За себя я расписался. А за тех парней не дали.

12 января, понедельник

Объяснительная

Бегу на работу вприпрыжку. Так мне хорошо.

А хорошего-то ничего. Только сегодня узнал, что должен был я дежурить вчера на главном выпуске. Да запамятовал.

Вызвал Фадеичев и велел рисовать объяснительную.

Я такие штуки ни разу не писал.

– Ну чего ты, пане, повесил нос? – тряхнул Олег меня за плечо. – Садись рядом. Я помогу. Уже штук шесть нарисовал. Поделюсь опытом.

Он пишет от моего имени.

Заместителю главного редактора ГРСИ

Фадеичеву Евгению Михайловичу

от литсотрудника РПЭИ Санжаровского А.Н.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

В воскресенье 11 января я должен был по графику дежурить на главном выпуске ГРСИ. Безусловно, я бы вышел на дежурство, твердо знай, что должен быть там. К сожалению, я впервые об этом запамятовал. И вот почему. Накануне два дня у меня были заняты освещением актива геологов страны. Я впервые писал о таком крупном событии, я боялся упустить самую аленькую подробность. В пятницу поздно вечером на активе выступил Секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Соломенцев. Я устал. У меня не хватило сил приехать в редакцию. Сверки, передача, дальнейшие уточнения деталей отняли у меня не только много времени, но и сил. В результате я не смог приехать в редакцию и восстановить в памяти известие о том, что в воскресенье у меня дежурство на главном выпуске (оно лежало на моем столе). Обещаю, что этот первый нечаянный случай нарушения трудовой дисциплины будет у меня и последним.

Олег торжественно прочитал мне своё творение и спросил:

– Ну как? Этот всепланетный плач народов пойдёт?

– Хыр-р-рошо!

– Писал ведь опытный нарушитель дисциплины. Стреляный воробей и не раз битая собака. Ничего, старик. Крепись! «Человек не становится меньше оттого, что ему отрубают голову».

– Спасибо. Утешил.

Приказом за подписью одного из замов Лапина мне отстегнули замечание.

Секретарь Лидочка принесла мне этот приказ на подпись.

Я заартачился:

– Ваши шишки собирать!? Не буду. За месяц тащите график на подпись! За месяц можно забыть даже как тебя зовут! Почему б за неделю до дежурства не предупредить?

– График составляют Колесов и Беляев. Говори с ними.

Я к Беляеву.

– Ничего, Толь! – охлопывает он меня по спине. – Вон Смолин тоже чуть не получил выговор на невыход на дежурство. Забыл тоже. Но ему позвонили и он пришёл. А у тебя нет дома телефона… Не ты первый накалываешься…

Я схватил толстый карандаш для правки и зло и размашисто в пол-листа кручу всего четыре буквы.

Приказ провисел в коридоре всего один день.

Бузулук сочувственно пожал мне руку:

– Свою ненависть к администрации ты доходчиво выразил в своей подписи. Только слишком рьяно не дерись с начальством. А то оно быстренько прижмёт тебе морковку дверью.

А Молчанов подбодрил:

– Чтоб волков не бояться, надо спортом заниматься!

2 февраля, вторник

Новый прокол

Я бодр. Радостен. На душе легко.

Ещё нет девяти. Влетаю на выпуск Б с заметкой.

И тут Денисович плеснул на меня ушат холодной воды:

– Вы почему в субботу не дежурили на главном выпуске?

– Я очумело разинул рот:

– Разве я должен был дежурить?

– Посмотрите на график. Там ваша подпись.

Лечу на А. Ну да, моя. Я же дежурил в четверг вечером. Видел эту подпись. И почему не положил на неё внимания?

Фадеичев, оторвавшись от вычитки текста, лениво так, с подковыром любопытствует:

– Вы почему снова не дежурили?

– Я… Я… Я … болел…

Наконец вырулив на болезнь, я отважистей гахнул:

– Ну да! Болел! Вот!

– У вас больничный?

– Н-нет… Будет… Тут… Было до тридцати холода. Хозяйка уехала к брату на квартиру. Он в отпуске на юге… Я один топил печь в частном доме… Плохо себя чувствовал… У меня нет телефона. А до первой телефонной будки с полкилометра… Я не мог позвонить ни на выпуск, ни в скорую…

– И некому было сходить за вас?

– Некому. Я живу один там недавно. Никого не знаю.

– Пишите объяснительную.

Я помялся и, расстроенный, ухожу.

Моя каша опечалила Бузулука. Он сосредоточенно почесал спину, ничего вразумительного не посоветовал.

Я съездил в килькино министерство за материалами по завтрашней коллегии. Возвращаюсь – из тёмного угла улыбается довольный Медведев. Он пока ничего не знает. Всю прошлую неделю он с Колесовым и Смирновой был на кустовом совещании в Риге.

Я бочком подсел на медведевское исповедальное кресло и пробормотал:

– Александр Иванович… Спасите мою душу… В субботу я заболел и не мог выйти на дежурство. Я и сейчас плохо себя чувствую…

– Плохо чувствуешь? А чего вышел? Тут жертвы не нужны.

Получаю я деньги, а Бузулук – стоял за мной в очереди – шепнул:

– Окапиталился… Давай слиняй на недельку. Поболей на здоровье!

Медведев был на планёрке.

Я к Новикову.

Он только вчера вышел из декретного отпуска. Ждал мальчика, а жена родила девочку. С горя Владимир Ильич прихворнул на целых две недели.