Митрофан торопливо плеснул всё из рюмки в рот и огляделся. Кроме него никто не выпил. Это его вовсе не смутило. Медленно поспешая, снова наливает себе, философствуя:

– Негоже, едрёна копалка, отрываться от родного коллектива…

Налил, как-то успокоенно вздохнул и уже равнодушно, постно продолжал:

– Хоть и выпил я за всё хорошее, но ни матери, ни коммунизма, ни хорошего чего прочего всё равно так и не вижу. Это никуда не годится, якорь тебя! Послушай, Глеб. А я, грешный делом, мать-то сегодня вроде как и вовсе не видел… – не то спрашивая, не то утверждая, неопределенно пробубнил он. – Где она у вас?

Злые льдинки качнулись в прищуренных глазах Глеба.

– Где и у вас!

– То есть?

– То и есть, что есть. – Глеб поставил рюмку на стол. – Ты на дню по сто раз проскакиваешь под нашими окнами на своей «Ниве». Благо асфальт, летишь на всех парах… А когда ты в последний раз видел мать? Когда? Вчера? Позавчера? С неделю назад?

– Ты на меня балетки не выворачивай…

– А ты, умняра, от вопроса в кусты не прыгай. Так когда ты в последний видел раз?

– Вообще-то…

– Месяц назад, дружочек!

– Вообще-то мать не телевизор, чтоб на неё каждый день пялиться.

– Конечно! – с донным ядом подхватил Глеб. – И даже не рюмка!

– Подбирай же, туря-пуря, слова! Аудитория, якорь тебя! – по-воловьи наклонив голову, Митрофан свирепо скосил, свёл глаза на враз приопавших девчонок.

Уж кто-кто, а они-то знавали своего родителя всякого, и не было у них отчаянней минуты, когда он, начокавшись черней грязи, не на четырёх ли костях влезал в дом и потом, мучимый, одолеваемый смертельной болью в сердце, долго катался по коврам бревном; и вот так вот, охая, стеная, разом засыпал, когда едва отпускала боль, засыпал где-нибудь посреди комнаты, и тогда всё женское семейство старательно вскатывало его по припасенным на этот случай досточкам на диван, как вскатывали сельповские мужики бочки с квашеной капустой на машину.

Митрофану, не трогавшему дочек и пальцем, было стыдно смотреть им в глаза за свои катания, он и сам сознавал, что набираться до такого состояния не дело, но ничего не мог с собой поделать: пил не на свои, на свои у Лизы не разбежишься; его угощали, у него не было воли отказаться. Как не уважить человека? Человек к тебе с добром, а ты… Обидишь ещё.

– Так куда ж вы упрятали мать? – срывисто бросил Митрофан Глебу.

– В Ольшанку! В больнице она там.

– Ка-ак в больнице? В какой такой больнице? Розыгрыш?

– Разумеется. Вот он, – кивнул Глеб на меня, – думаешь, зачем тут? А приехал помочь мне разыграть твою персону.

– Ну-у знаешь! – побледнел Митрофан. – В Москву доскочило… А я… А я за три крыши кукую и ровным счётом ничего не знаю! Выставить на посмешище? И с таким ещё пить?!

Глеб с ленивой, неестественной улыбкой потянул к Митрофану руку.

Митрофан в недоумении покосился на неё.

– Раз водкопой отменяется, прошу вернуть тару.

Так же неестественно мягко, деликатно Глеб вывинтил из вспотевшего кулака Митрофана рюмку и не спеша принялся сливать водку назад в поллитровку.

Делал он это с полнейшим безразличием, с какой-то дремучей унылостью в лице, с которой берутся за пустую, зряшную, неблагодарную, но необходимую работу, и в этой унылости опытный глаз мог бы разглядеть проблески и издёвки, и решимости, и торжества.

Слив изо всех поставленных в одну нитку рюмок, он так же нехотя, подчеркнуто нехотя, уныло опустил бутылку в плохое ведро под рукомойником.

Бутылка была не закрыта.

Грязная мыльная вода, будто обрадовавшись, с клёкотом, с шипением хлынула в бутылку.

Девчонки просияли, разом забили в ладошки, и уже минутой потом Лютик, снявшись со стула, переломилась через диван, широко поискала руками по ту сторону дивана, нашарила что-то и, пряча найденное за собой, стремительно прошила к ведру.

Послышался ржавый, глухой скребок стекла о стекло.

– Да ты что бухнула? – спохватился Митрофан, всё это время оторопело кусавший губы и не отводивший голодного мёртвого взгляда от ведра.

Девочка, белая, чистая, как цветок, вся засветилась торжественной улыбкой.

– Я утопила твою водку, папка!

– Да вы что, побесились?! – багровея, рявкнул Митрофан. Обозвав дочку бледной поганкой, полоснул ей: – Косая, косая, а подглядела-таки мои похоронки да и бултых… Ты ещё нарвёшься у меня на кулак! Я тебе нацеплю орденок за твои героичества! – и покрыл свою пустую угрозу бессильно-виноватым смешком.

Девочка знала, что ничего ей не будет.

Её занимало лишь одно: почему дяде Глебу ни слова не сказали, а ей выговаривают?

Митрофан считал, что на вечер вполне хватит одной глупой выходки, а две это уже, извините, слишком, перебор.

Он не сводил с ведра глаз и даже как-то нехорошо обрадовался, когда увидел, что поверху плавает покрытая, будто замаскировавшись пеной и луковичной шелухой, вроде, как ему примлилось, заткнутая кукурузным огрызком его полупустая бутылка.

– Пойду вынесу… А то полное. Вон даже через край бурхнуло…

Странным показалось нам с Глебом это его желание. Ни Глеб, ни я не видели никаких выплесков на полу. Да и вообще Митрофан ни разу за всю свою жизнь в доме матери не вынес из помойного ведра, а тут прям возмечтал. Не ладится ли он во дворе выловить свои недопивки?

От этой мысли мне стало погано на душе.

Оторопь холодит меня.

Мы переглянулись с Глебом.

Кажется, то же чувство слилось и в Глебе.

– Всё-таки пойду, – глухо сронил Митрофан. – А то… Ну через же, якорь тебя!

– К чему твои враки? – буркнул Глеб. – Скажи это бабке в красных кедах!

– Бабке докладывать не собираюсь, – отмахнулся Митрофан, направляясь к ведру.

– Неужели, – бросил ему в спину Глеб, – неужели мы дешевле пятёрки? Разнесчастушка ж ты разгуляй-бруевич! Да кортит выпить, так и лупани прямиком. – И дразняще: – Взрывчатка у нас во всяком углу выстаивается. Все углы заминированы!

Митрофан остановился, неверяще глянул на Глеба.

Глеб как-то легко, словно удочку, кинул длинную руку в угол за шкаф с зеркалом посерёдке, заметно и сам подавшись за ней, приседая, и уже через миг, небрежно держа двумя пальцами бутылку за горлышко, опустил в самый центр стола.

Всё сразу как-то сшатнулось в доброе русло.

Ожили девчонки; вернулся к столу раскисший в плечах Митрофан, с нескрываемым торжеством улыбаясь во всё своё большое, как колесо, лицо, с каким-то весёлым вызовом поглядывая на обворожительно игравшую на ярком свету в нарядной одёжке поллитровку, всего в мгновение обернувшуюся в пленительную силу вседобра и всепрощения, в ту единственно нужную в эту минуту силу, которая уже появлением своим сняла со всех тяжкое бремя перекоров, сомнений, подозрений, вложив каждому и в душу, и во взор, и в слово одну лишь радостную ясность.

– Всё-таки память у тебя воробьиная, – без злости попенял Глеб Митрофану, когда Митрофан, долив по рюмкам вровне с краями, вернул бутылку в середину стола. – Ты чего ж мать обошёл? Иль уже не признаёшь за нашу?

И, выпередив тяжело потянувшуюся снова к бутылке Митрофанову руку, сам плеснул до всей полноты несколько капель под самый верх в одиноко и укорно стоявшую на углу рюмку.

– Ну как же это не признаю, – с ленью в голосе возразил Митрофан, однако не без проворности сгрёб свою рюмку, будто опасаясь, что может накатиться ещё что-нибудь такое каверзное, из-за чего опять не донесёшь горячего до рта. – Я-то и тост подымаю первый за нашу мать. Мать у нас молодца! Нас вон каких три лобешника пустила в жизнь, подняла без отца одна. А война? И холод, и голод – всё наше… Война всех нас снизила. В военную беду плохо нам, ребятушки, рослось. А всё же выросли! И вот этих моих красавиц, – повёл бровями в сторону дочек, – выпанькал кто? Мату-уня… За нашу мать выпить – больша-ая честь! За мать, Тоник! Давай едь до дна, досуха. На лоб! Хай ей, как она говорит, лэгэнько там икнэться.

Союзно, вместе, сошлись над столом стаканчики, пожаловались тонким глуховатым стоном-перезвоном друг дружке и разошлись.

А через час, вызрев до предельности, Митрофан с красным тяжёлым лицом, уже без пиджака, даже без рубахи – как же, запарился, целый вагон с углем один разгрузил! – в майке, что тесно обнимала громоздкий, валунообразный живот, обречённо печалился размятым голосом:

– А я чуть голову не уронил на пол…

Признание это подавалось, наверное, по разряду шутки.

Но шутка эта никому не положила ни на лицо, ни на душу даже завязи улыбки.

Девчонки уже спали за столом, спали сидя, содвинувшись плечишками и уткнувшись головами в верх баяна.

Баян стоял у Ляльки на коленях нераскрытым, на ремешке. Так никто и не услыхал сегодня, как Лялька играла.

– Митька! Пока не поздно, давай к делу, – сказал Глеб. – Завтра чем свет надо Тоника подбросить в Ольшанку.

Митрофан трудно пронёс перед собой палец из стороны в сторону.

– Н-не м-м-м-могу-с…

Он действительно не мог.

По уговору, к семи ему нужно было забрать у Суховерхова своих шефов и на весь день закатываться с ними на комплекс. Упусти завтрашний момент, доведёт ли Митрофан свой комплекс до ума, как ему хотелось?

– А давай, Тоник, так… – пробомотал Митрофан. – Завтра ты отсыпаешься с дороги. А послезавтра едем. Мне и самому надо бы наведаться… Аж кричит… Мать-то ведь… И потом, негаданный морозец, может, подмостит большак. А сунься по нонешнему киселю… Из кювета в кювет ныряй! Так что заспи денёшек.

Я не согласился:

– Двину своим ходом.

– Да туда ж двадцать кэмэ! По спидометру двадцать да сударыня грязь двадцатник накинет!

Вошла Лиза, маленькая, толстая, как копна.

Стараясь прямо держать голову, Митрофан строго спросил её:

– Поз-з-звольте!.. А кто раз-з-зрешил прокурорам ходить по двое? – И, подумав, почти прокричал: – А!.. Понял! Понял! Это ты взяла своего зама, тараканьего подпёрдыша! И подобрала ж, юка-мука, по масти, якорь тебя!

Разуваясь, Лиза вскинулась от порога:

– Наловил плевков на лету! Весь заревом!.. Насосался! Как вехотка!

Оставшись в одних шерстяных носках, она пустила частые, дробные шаги к нам, забирая ногами в стороны; стала перед столом, поджав гладкие, широкоформатные бока розовыми кулачками-полнушками и с растерянной досадой глядя на всех разом и на каждого в отдельности: левый глаз у неё сильно косил, был, как говорила мама, негожий, оттого невозможно было сразу понять, на кого именно она смотрела сейчас. Я предположил, на Митрофанелли, поскольку, погрозив персонально именно ему пальцем, она уже саркастически повторила:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

«Судьбу народа России исковеркал тоталитарный режим… В России дана ясная оценка злодеяниям тоталитарного режима, и она не будет меняться».(Из статьи В.В.Путина в польской газете «Gazeta Wyborcza» от 31 августа 2009 года.)

Президент России Дмитрий Медведев заявил, что режим, который сложился в СССР, был тоталитарным. («Известия». 7 мая 2010.)

Шукшин Василий Макарович (25.8.1929-2.10.1974) – писатель, кинорежиссёр, киноартист. Спектакль по его роману «Я пришёл дать вам волю» шёл в московском театре имени Е.Вахтангова.

Хрущоба – пятиэтажный блочный дом, построенный во времена Н. Хрущёва.

Берегиня – так древние славяне звали жену: она берегла огонь дома.

Важка – тяжелобольная.

Папка – милиционер.

Завка – заведующая.

Лбомж – бруевич – верный ленинец.

Хомутская – отделение милиции.

Чердачник – человек без определённого места жительства.

Сыроежкин дом – милиция.

Перебибикнуться – созвониться с кем-либо по телефону.

«Тристана изольда» – опера Р. Вагнера «Тристан и Изольда».

Нормальный откат – всё нормально.

Трублема – проблема.

Точка, точка, запятая – учительница русского языка.

Непонятка – загадочное явление.

Бровеносец в потёмках – Л.И.Брежнев.

Алексей Прасолов (13 октября 1930 – 2 февраля 1972) – известный воронежский поэт.

Родаки – родители.

Гульбарий – вечер.

Звериная тропа – дорога в школу.

Пендюк – надменный человек.

Гуляш по почкам, отбивные по рёбрам – побои.

«Пенсяры» – ансамбль «Песняры».

Первопроходец – первый половой партнёр девственницы.

Бросать пенку – шутить.

Трудяжка – трудовая книжка.

Пенис мягкий – певец Тынис Мяги.

Шмонькин комитет – сборище проституток.

Хоровое пение – групповой секс.

Будёновка, пенсне, писин пиджак – презерватив.

Марксы – родители.

Морщить коленки – расстраиваться.

Пинцет – врач.

Работник органов – гинеколог.

Трон на раскоряку – гинекологическое кресло.

Розочка – битая (со стороны дна) бутылка с острыми краями, которую держат за горлышко и используют в драке вместо ножа.

Мениск (от мнс) – младший научный сотрудник.

Ромева (от имени Ромео) – влюблённый.

Кнурик – сексуально озабоченный мужчина небольшого роста.

Всё фонарём – всё в порядке.

Рейхстаг (здесь) – райком КПСС.

Нормальный ход поршня – всё в порядке.

Разъездная раскладушка – секретарша крупного руководителя, которая сопровождает и обслуживает его в поездках.

Козебака – сексуальная, яркая, хорошо одетая девушка.

Авария с железом – дорожно-транспортное происшествие с крупными повреждениями автомашин.

Радик – радикулит.

Станцевать леньку-еньку – попасть в аварию.

Пол Пот (1928 – 1998) – в 1976 – 1979 годах глава левоэкстремистского режима «красных кхмеров» в Кампучии (Камбодже), осуществившего геноцид собственного народа. Из семи миллионов было уничтожено три с половиной миллиона человек. С 1979 года Пол Пот находился в эмиграции.

Дрожит бедро – французская кинозвезда Брижит Бардо.

Дрожемент – дрожь, страх.

Первочка – невинная девушка.

Леди запели – рок-группа «Лед Зеппелин» (Led Zeppelin).

Лепрозорий – международная гостиница.

Ленин с нами – широкая семейная кровать.

Чабан – начальник отряда в исправительно-трудовом учреждении.

Мурлетка – красивая женщина.

Бесчерёмуха – совокупление без возвышенных чувств.

Настроить пендюрочку – пребывать в хорошем настроении после победы.

Углан ярыжный – человек, сожительствующий с несовершеннолетними.

Чупакабра – коммунист.

«Дурак-дурак» – группа «Дюран-дюран».

Тяжелуха – учёба.

Коза опущения – учительница физкультуры (так как основное упражнение – наклон и подъём).

Второе дыхание – подсказка.

Начитаться – напиться пьяным.

Песня Кесаря – «Песня косаря» (Чайковский П. И.).

Тычинка – учительница по биологии.

Сорбонна – школа для детей с замедленным психическим развитием.

Удочка («уд.») – тройка.

Морковкина академия – сельскохозяйственный техникум.

Пеструнец – ребёнок.

Труженица лёгкого поведения – проститутка.

Нашпигованный – человек с высшим образованием.

Голосистая – женщина в платье с глубоким вырезом.

Склеенный кадр – прочная связь.

Казнь на рассвете (армейское) – об утренней зарядке.

Сёгун – военачальник, фактический правитель в Японии в XII–XIX веках.

Узор – синяк на теле от поцелуя.

Торфозаготовка – покупка продуктов к вечеринке.

Янгица – молодая девушка.

Яичница по-флотски – хлеб, посыпанный табачным пеплом.

Крутить болеро – любезничать.

Стоять на маяке – быть на страже во время совершения преступления и предупреждать соучастников об опасности.

Фестиваль – вечеринка со спиртным.

Нести голландию – лгать.

Загазованный – пьяный человек.

Попасть на тридцать второй пикет – умереть. (То есть попасть туда, где закапывают умерших заключённых.)

Закос – вдохновение.

Дротька – невзрачная девушка.

Мичуринская прививка – членовредительство.

Привет с кладбища – гроб.

Одномандатник – мужчина, сохраняющий верность своей партнёрше.

Огни коммунизма – крематорий.

Спрячь агитатора – замолчи.

Начмудик (начмед) – заместитель главного врача по лечебной части.

Рембаза болтов и мохнаток – кожно-венерологический диспансер.

Работать в органах – быть гинекологом.

100

Работник органов – врач-гинеколог.

101

Триппер-холл – кожно-венерологический диспансер.

102

Персона нон грата – человек, болеющий сифилисом в открытой форме.

103

Лауреат премий – человек, заражённый одновременно несколькими венерическими заболеваниями.

104

Пристебон – высокомерный человек.

105

Точило – дорогой автомобиль.

106

Смотрите в «Правде» от 15 ноября 1930 года статью М. Горького «Если враг не сдаётся, – его уничтожают». Так же назывался и сборник его статей, выпущенный Гослитиздатом в 1938 году.

107

Лукич – один из псевдонимов В.Ленина.

108

Статья М. Горького «О цинизме». («Правда», 30 января 1931 года.)

109

Смотрите «Обращение Максима Горького к Съезду Советов Горьковского края». («Правда», 2 января 1935 года.)

110

«Правда» от 25 февраля 1931 года. Статья «10 лет Советской Грузии».

111

Статья М. Горького «Мой привет». («Правда», 6 – 7 ноября 1927 года.)

112

Главсокол, Главбуревестник – М.Горький.

113

Через много лет это подтвердил руководитель компартии России Зюганов. (Смотрите на страницах 593 – 604. материалы В.В.Путина «Ленин заложил под Россию «атомную бомбу».)

114

Мозгодуй – лектор, агитатор.

115

Балласт – женские груди.

116

Пежо – автомобиль «Запорожец».

117

Ботаник – пожилой мужчина, ухаживающий за молодой женщиной.

118

Мурлетка – лицо.

119

Химоза – учительница химии.