Репрессированный ещё до зачатия

Этот трёп подкалывает Севку. Каково всё это терпеть ему, ио заведующего редакцией? Надо покрепче браться за бразды правления!

И он уже было собрался повоспитывать вверенный ему эректорат, но тут зазвонил красный телефон от Колесова.

На бегу он положил с пристуком заметку Олегу на стол и исчез за дверью.

Бузулук потирает руки:

– Ну, Наполеон Францевич! Ну, Урал Гималаевич! Ну, голуба де Калистрато! Что ты тут мне подсунул?

Он перевернул калистратовскую заметку, и все стали обсуждать, что же происходит сейчас в кабинете Колесова.

Наконец Сева возвращается на ватных ногах.

– Ну что? – соболезнующе спрашивает Олег. – Сильно валял по полу?

Сева тоскливо отмахнулся:

– Лучше не говорить… Ой, кто это мне положил на стол три пирожка?

– Ешь, – ласково говорит Татьяна. – Мы знали, что тебя изобьют. Подлечись…

– Спасибо! – Он ест и рассказывает. – Приехал из БЕЛТЫ[131] пан Марущак и побежал с доносом сразу к Замятину. «Я директор агентства, подписываю заметки, а со мной не считаются!» Привёл особо нелепые резолюции. Ой, селу и досталось! Шаповалов пришёл первым. Пока Колесов катал его по ковру, я отстаивался в углу и думал, что петь. Валял за Баринова. Накидал нам барин тут резолюций! Моих видно не было! Сейчас надо заново подготовить нашу переписку с Минском и понесём Замятину. Из двух папок сделаем одну! Анатоль! Тарань сюда две новенькие папки и в них перенаколи из старых папок. Действуй!

– Новые папки у меня есть.

Я нудно перекалываю.

Краем уха слушаю Севкин траурный доклад:

– Навалился Колесов и на Беляева. Беляев оправдывался: «Дал мне инвалидную команду, а теперь спрашиваешь!»

Сева вытащил из переписки мои письма:

– Подержи в столе, чтоб не наводить твоей фамилией гнев на начальство.

А тем временем Олег и Татьяна стали рядом и завыли по-собачьи. Ловко им подрыкивал Молчанов.

– Ой! Все мы чайники головкой вовнутрь. Хорошо бы записать наш дуэт на магнитофон, – предлагает Татьяна.

– Для записи мы лучше споём в другой раз, – говорит Олег и смотрит на стенные часы. – Сева! Уже три! Это тебе не шутка. Идём есть.

– Идём.

Олег кладёт руку Севке на плечо и тихонько мурлычет:

– Калистратов, Калистратов,Неумытенький такой.Что ж ты, что ж ты, Калистратов,Не ведёшь нас за собой?

16 ноября

Колесов в командировке

Чтобы народ любил своих лидеров, их ему надо как можно реже показывать.

И.Александров.

Я первым пришёл на работу. Наших никого не было.

В девять пятнадцать явились не запылились Аккуратова с Горбачёвой. Это новенькая. Колесов из «Правды» перетащил.

Татьяна сильно топнула, и они прокричали дуэтом:

– Здравствуйте, психи!

Валька ответил. Я отмолчался.

Горбачёва мне попеняла:

– Толя – воспитанный человек. А на приветствия не отвечает.

Я сказал:

– Я буду с вами здороваться ровно в девять ноль-ноль. Спешите со мной здороваться. Не опаздывайте.

Вельможной походочкой припожаловал Бузулук, вполголоса мурлыча:

– Пей компот, рубай опилки.Я начальник лесопилки.

Татьяна осуждающе махнула на него рукой:

– Сегодня получка. Ещё не давали. Тогда ну где ж ты, певчук, набарбарисился сранья?

– Гляжу я на Таньку… Ну её в баньку! В «Социалистическом Донбассе» в отделе промышленности пашут двое. Беабахер и Херсонский. Звонок: «Нам Хера». – «Какого? Который сзади или спереди?»

– Ну тупак! Тёмный лес, кривые дороги! Да пошёл ты!

Олег с усилием донёс руку до виска:

– Слушаюсь… Пошёл…

Он направился к двери, ворча:

– Палец трубы торчал в небо… Хороша строчка… Запомнить… Держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле, будешь долго ходить по земле…

Зазвонил телефон. Татьяна взяла трубку:

– Кто заказывал Магнитогорск?

Горбачёва:

– Бузулук.

Татьяна на нервах:

– Уж я не побегу его звать. Это точно.

– Это называется месть китайцев, – сказала Горбачёва.

На два назначено занятие «Журналист в командировке». Ведёт Колесов. Название переиначили: «Колесов в командировке».

Вошёл Николай Владимирович и подивился:

– Так мало народу?

– Зато какой народ! – выпалил я.

– А поближе нельзя пересесть? У нас не доклад, а беседа… Я тассовей молодой, а не волк. Сначала не хотелось идти в ТАСС, хотя с лекциями об информации выступал десять лет в Высшей партшколе. Привык работать над большими полотнами. К информации относился…

Он замялся, и Романов подсказал:

– … высокомерно!

– Вот именно! Считал, информация – удел середнячков. В ТАССе понял, как труден этот жанр. Требует большего мастерства, поворотливости. О визите во Францию я написал в «Тассовце» «Шесть дней и пять ночей». Прочтёте. Опозданий нам не простит не только газета, но и сама история. Отправной точкой для романа служит живое свидетельство очевидца – информация. Она должна быть в оправе. Без оправы она не будет сверкать, как не заблестит и драгоценный камень. От нашей заметки идёт отсчёт истории современности.

Первые шаги в ТАССе я сделал в Минске. Сопровождал Брежнева. Со мной тогда были мои первые учителя Герасимов и Лукьянов.

Заранее надо познакомиться с местом, куда едешь. Заготовка сначала в голове, потом на бумаге – основа нашей работы. Информация должна давать оправу, где что и за чем происходит, хотя бы та же церемония.

В Болгарии во время десятого съезда Ильичу оставалось возложить венки «Борцам за свободу». Журналисты кинулись к памятнику. А Ильича нет. Ждут, ждут… Нет.

Власти размагнитились и разошлись.

А Ильич передумал. Хорошая погода. Шепнул близким:

– Пойдём по магазинам!

Это вроде бабский заскок.

Я и брежневский фотограф Владимир Мусаэльян вцепились в знакомые спины телохранителей:

– Братцы! Не покиньте!

Ехали по городу. Зашли в гастроном, потом в универмаг.

В универмаге комитет комсомола срочно собрал бюро, выделил три самых красивых девушек. Когда Ильич осмотрел универмаг, его пригласили в отдельную комнату и те девушки вручили ему подарки. У Ильича есть два товарища, которые ведают подарками.

Нежданные встречи, приветствия.

На ступеньках в универмаге Мусаэльян стал снимать. Пятился, пятился – а он длинный – и упал со ступенек.

Подошёл Ильич, помог подняться и спросил:

– Не разбился, Володя?

– Нет.

– Ты аппаратуру не разбил?

– Цела.

А снимал Владимир, когда Ильич разговаривал с женщиной с двумя маленькими детьми.

У сопровождающего Ильича были на всякий случай плитки шоколада с великолепными видами Кремля. Ильич дал ребятишкам по плитке. То-то радости!

Вечерело. В парке заработали под штраусовские мелодии фонтаны с подсветкой. Идём к памятнику. Надо возлагать цветы. Цветов нет. Организаторы-то возложения разошлись.

Болгары находчивые. Нарвали цветов прямо с клумбы и отдали Ильичу. И возложение прошло как положено.

В Болгарии встречали хорошо. Цветы, цветы, цветы.

Были встречи в Венгрии, в Германии.

Ильич любит охотничьи магазины. Были в одном таком магазине в Берлине.

Каково наше журналистское положение? Идёшь сзади и на ходу пишешь. Как согласовать?

Раньше про каждый чих писали. Теперь строже. Без сюсюканья, безо всяких подробностей.

Мы не писали, но Ильич в Берлине ходил по магазинам, интересовался ценами на хлеб, на промышленные товары. Трудно нам уловить ту грань между золотой серединкой протокола и размазыванием.

Париж. Орли. Народу поменьше, чем в Софии и Белграде. Я впервые увидел лозунг «Мы помним Сталинград!». Чистая публика Елисейских полей спокойна, элегантна.

Когда возвращались в Орли, было такое. По обочинам молодёжь радостно приветствовала гостей. А другая часть молодёжи стала бросать в наши едущие машины листовки. Завязалась драка. Древками парни били «листовщиков». «Листовщики» бегом на проезжую часть. А полиция не разбирается, кто прав, кто виноват. Виноват тот, кто нарушает. Хватали тех и тех и бросали назад, к забору.

А французский высший свет – это кино! В театре все в смокингах, старушенции с лорнетами, декольте невероятных размеров. Вблизи посмотрел, как выглядят французские актриски.

То и дело приходилось бегать к телефону. Всё уточняешь, кто есть, кого нет… Каждую минуту – какая-то неожиданность. Соображай, как выкрутиться из положения.

Едем на Мари-Роз, где жил Ленин. Что будет там? Кто встретит? Оказывается, встречало всё политбюро ФКП. А я никого не знаю в лицо. Я назвал всех присутствующих членов политбюро, а Красиков, наш корреспондент в Париже, потом уточнил в «Юманите». Я ездил за Ильичом, писал, надиктовывал текст Красикову. А уже он передавал в Москву.

Вам интересно…

Квартиру, где жил Ленин, купила компартия. Но квартира до тех пор будет собственностью партии, пока кто-то в ней живёт. Жила молодая коммунистка. Вышла замуж, съехала к мужу. Ищут, кого тут поселить.

– Я бы поехала! – пустила бойкий голосок Зина Хромова из соседней редакции. Зина недавно получила квартиру в Мытищах. – Если бы чуток раньше знать…

Марсель был в туманной дымке. Марсельцы пели «Марсельезу» и «Интернационал».

Едем по городу. Мне говорят:

– Подыми один глаз. Замок Монте-Карло!

– Некогда! Не видишь? Речь на коленке пишу.

По Франции, как и везде, ездили, вцепившись в спины охранников.

Владимир Николаевич читает записки. Отвечает.

– Вот тут анонимный вопрос: «Коля! Ну а как всё-таки француженки? Хороши?»

– Не видел.

Оказывается, Калистратов не был на занятии. Но спесиво так спрашивает:

– Ну и что он тут нёс? Знаю, ничего нового. Может, приходил приврать? На людях легче сочиняется-вспоминается.

17 ноября

Тассовские зюгзаги

Три года прошлёпал я в ТАССе, в центральном аппарате, редактором союзной промышленно-экономической редакции под руководством отставного подполковника Александра Ивановича Медведева, твёрдо считавшего, что тассовцу вполне достаточно для высокопрофессиональной работы всего восьмисот слов.

– Да! Хватит всего восемьсот слов! – крикнул он раз под случай, когда я вдруг вставил в статью незатасканное, незамусоленное словцо. – И восемьсот первое – лишнее!

Три года шуршал я бумажульками в ТАССе – три года уходил…

Да что я?

Обозреватель милый Иван Павлович Артёмов уходил сорок лет! Уходил каждый божий день!

Рассказывал он не без горькой иронии:

– Забила рутина! Всё проверяй! Проверяй!! Проверяй!!! Проверил – на поле посадил галочку. Погасил… Допроверяешься… Во всём сомневаешься… Приходишь домой… На пороге жена. А чёрт его знает, жена или подсадная американская утка! Паспорт её выхватишь из комода. Сверишь, успокоишься… Вроде жена. Галочку даже поставишь мысленно поаккуратнее… Даже против своей подписи под материалом ставишь галочку, когда сверишь с удостоверением…

За три года я опубликовал в тассовских вестниках около двухсот материалов.

Я собрал их все в две фирменные папки. Зелёно-ядовитые. Холодные.

Красным толстым карандашом буквами в локоть я вывел:

«Наши в в в в ТАССе…»

И ниже:

«Рожденный в в в в в ТАССе писать не может!»

«Начато» и я продолжил: со времён товарисча Адама.

«Окончено» с появлением Евы.

Коллекционировать свою тассовскую классику я перестал на материале «Океан – людям, люди – океану». (Вестник ТАСС.) Интервью с заместителем директора ВНИИ морского рыбного хозяйства и океанографии профессором П.А.Моисеевым. Беседа шла под шапкой

«11 РПТ[132] 11 ИЮЛЯ – ДЕНЬ РЫБАКА»

По вестнику СОЮЗНОЙ информации была передана 9/7, шла за №№ 1-7, состояла из семи частей. Первая часть была передана в 2119, вторая – 2122, третья – 2125, четвёртая – 2129, пятая – 2132, шестая – 2134, – седьмая – 2137.

Камчатская газета «За высокие уловы» напечатала беседу лишь 19 сентября 1971. Через два месяца с хвостиком.

Вестник ТАСС с моим материалом «Океан – людям, люди – океану».

Отличился «Московский комсомолец» за 11 июля.

Дал вовремя, с красной рубрикой «Сегодня – День рыбака». Но в концовку посадил дикий ляп:

(Корр. ТАСС.)

ВОРКУТА.

В вестнике моя фамилия была в середине беседы.

ВНИИ морской кильки из окна «МК», конечно, не видать.

А с крыши, если хорошо постараться, – пожалуйста!

Или редактор «МК» с моторчиком?

Почему он всё из Москвы перекинул в Воркуту?

Может, в «МК» считали, что только в Воркуте, в шахтах, разводят-то рыбу? И там весь Мировой океан?

Я в тысячный раз твёрдо решил уйти из ТАССа.

Но ноги по старой привычке всё приносили и приносили мою умную, как валенок, бестолковку (голову) каждое утро на Тверской, десять-двенадцать.

Однако…

Всегда найдутся доброжелатели, помогут сделать то, чего тебе так хочется.

В ТАССе, повторяю, я сидел на геологии, лесе, бумаге и рыбе.

Как-то я не смог пойти в килькино министерство ну на очень высокое совещание. Дал пятистрочную информашку со слов вроде надёжного бывшего тассовца Цапка. Сидел этот Цапко со мной в одной комнате. Вроде серьёзный пострел. Но одной серьёзности оказалось маловато, и с этим Цапом[133] наше начальство распростилось. Прилип он в рыбном министерстве. По телефону он меня заверил, что на совещании никого из высоких цэковских чинов не было. Я и поверь. И напрасно. Был всё-таки на совещании член политбюро Кириленко. Как потом выяснилось, блин горелый, до совещания мой дятел[134] так и не доплыл, застрял то ли в министерском буфете, то ли ещё где.

Информушка проскочила в «Правде».

Скандалюга!

Главный редактор редакции союзной информации незабвенный Николай Владимирович Колесов в минуту наметал целый вагон чёрной икры, уже расфасованной в баночки. Ещё бы! В информации пропустили самого Кириленку!!!

Совещание, может, только и затевалось ради Кириленки, а по тассовской информации его нету! Уволили?!

Совещание чадило два дня, и назавтра «Правда» повторила тассовскую заметку. Теперь уже как надо.

С классической лебединой концовкой:

«В работе совещания принял участие член Политбюро ЦК КПСС А.П.Кириленко».

Ну, день прополз тихо…

Отхромал второй…

Вроде обошлось…

Ан нетоньки.

Наш ио Бузулук лалакал по телефону с Киевом:

– … Да, сам товарищ Бузулук. Ты Колю не обзывай Ваней. Коля золотой парень, только не насквозь. Я остался один на хозяйстве. Если не дойдёт честное слово, пошлю служебочку Горкуну….

На столе у Бузулука зазвонил красный колесовский телефон.

Все оцепенели.

По чьей горькой головушке затосковал тупой колесовский топор?

На цыпочках Молчанов подбежал к ревущему телефону и припадочно затряс над ним руками.

– Что ты делаешь? – хмыкнула Татьяна.

– Призываю всех святых духов образумить его, – ткнул Валька в телефон пальцем, – и забыть все злые намерения.

Олег торопливо положил киевский телефон, со вздохом взял колесовский:

– Слушаю, Николай Владимирович! Что?.. А… – Олег глянул нам меня. – На месте. Ладно. – И мне: – Иди. Знай, краснознамённые тылы постоят и полежат за тебя! Если что, не спеши кидать ему красивую бумажку об уходе.

Тут вошла секретарь Лида, наклонилась ко мне:

– Труба зовёт…

Я вздыхаю и встаю идти за нею.

Аккуратова:

– За что тебя, Толь, на колесовский ковёр?

– Родина знает.

Меня догнал Молчанов, положил руку на плечо:

– Таки кликнул тебя твой лучший друг… Толик, возьми меня с собой.

– Не примазывайся.

На ватных ногах вхожу к Колесову.

На стенных часах 17.00.

Колесов снимает пиджак, вешает на спинку стула. Закатывает рукава рубашки.

Я забиваюсь в угол дивана как зверёк, готовый к травле.

Колесов орёт с полуоборота:

– В информации пропустить члена Политбюро! Это!.. Это… Вы были на совещании или нет?! Да или нет?? Да или нет??? Почему вы со мной не говорите? Да или нет?

Я еле слышно:

– Не орите… Я не буду вам отвечать, пока вы не станете говорить нормально. Вы кричите, и я не слышу вас…

– Мда! – хлопает он себя по ляжкам. – Вы журналист средней квалификации. Пишете медленно, редактируете неважно! Я ошибся. Медведев вами недоволен.

– А я что-то этого не заметил, – буркнул я. – Да Медведева давно уже и нет в нашей редакции… На выпуске он…

– Выкручиваетесь!? – орёт Коляскин и обессиленно падает в кресло.

Отдохнул Колёскин и снова по-новой в ор. И ну катать по персидскому! Зря ли кликнул на свой дорогой ковёр?

– Пиши по-собственному! – притопнул он принципиальной цэковской ножкой. – Не артачься… Кончай морочить яйца! Не отрулишь самоходом, выдавлю статьёй! А так… Отличную письменную харакиристику нарисую! Укажу, что у вас аналитический склад ума, склонность к большим работам. И тассовская мелочь вовсе не про вас… И не покривлю душой! Да! У вас же золотущее перо! Переводите ещё!.. «Литературка», «Известия», «Наш современник»… Все вас со свистом дают! Я долго думал… Все мозги сломал! У тебя ж, друже, писательский дар! Не зарывай сей божий клад в землю, чтоб потом не пришлось откапывать… Да поздно будет… Разве я не дело говорю? Ну а что вы тут будете гнуться перед трёхстрочными огрызками?! Мне прямо жалко, что вы здесь попросту пропадаете!.. Соглашайтесь. И нашей разладице конец! Есть такое мнение… Я настрогаю ах характеристочку!.. Ну да чего вы кривитесь? У вас что, кукушка поехала? Я ж не собираюсь ляпать такую, что вас сразу в тюрягу загребут и заставят на нарах мыть бруснику![135] Я выдам оттяжную, угарную ораторию, и тебя, простодушка, даже в рай примут без испытательного срока! Я напишу, а генерал-кадровик Герман без звучика подпишет! Ну? По рукам!?

Я промолчал.

– Можете не продолжать! – кисло махнул он рукой и тут же навалился рисовать мне характеристику.

И через час он снова вызвал меня и отдал характеристику.

Я начал читать.

А он в нетерпении заёрзал в красном кресле:

– Да с такой характеристикой в рай со свистом примут!

– Что за мадридские страсти!?[136] Что-то вы слишком рьяно забеспокоились о моём трудоустройстве в раю… Лучше… Не грех, если б так пеклись о моих днях земных…

– А разве хоть разок я в чём-то подрезал вас?

– Вспомните историю с комнатой… Как вы с самим-то императором?!

– Это вы-то император?

– Кто ж кроме меня? В переводе с арабского имя Санжар означает император. И как вы с императором-то?!

– О!.. Дорогуша!.. – Он покаянно поднёс сложенные ладони к груди, молитвенно посмотрел на белый пустой потолок. – Видит Бог и вы тоже, это не я! Это всё сверху!

– Я снимал на окраине ржавую койку в сарае у несчастного дяди Коли в Бусинове. Не хоромы просил. Я просил клетуху за выездом. Бросовую! Ходатайство в райисполком вы сами подписали. Но через три дня тоже сами туда же позвонили! Услышав мою фамилию, вам сказали: «Ордер Санжаровскому подписан. Может приехать получить». А вы что ответили? «Если у вас напряжёнка с туалетной бумагой, то сходите с этим ордером в одно место. А жилищное дело Санжаровского аннулируйте. Наше ходатайство отзывается!» Этот телефонный разговор был при мне в вашем кабинете. Вот и все ваши земные хлопоты обо мне… Ну да…

Кое-что в характеристике было не совсем верно, но я не стал возражать.

Надоело… Я ж все три года уходил! Чтоб заняться только прозой. Чего тянуть дальше?

И я согласился.

Колесов сразу заулыбался.

– Вот и отлично! Всё равно ж уходить. Я не стал сразу говорить, что с первого января мы сокращаемся. Слухи циркулировали давно, а официальное распоряжение поступило лишь на этой неделе. Под это ординарное сокращение ТАСС выхлопотал себе индульгенцию – суды не имеют право восстанавливать уволенных. И вы мудро поступили, что подали сейчас заявление по-собственному. Ведь уволенным ещё в этом году, легче устроиться на новом месте. Уже завтра вы можете идти искать. Говорите, что вам надоело дежурить по ночам. Кто там знает, что работаете вы ночью или нет… А если уволят по сокращению после нового года, тогда трудней устроиться. Ведь все знают, что лучших не сокращают.

– Возможно. Но не всегда уходят худшие.

В коридоре столкнулся с Севой. Он на больничном. Завтра выходит на работу. Я сказал ему, что ухожу.

– Заявление не неси.

– Так я уже только что отдал.

– О Господи! Ну никакой гибкости![137] Беги забери. Скажи: перепишу получше. Забери и дуй к мамке домой.

– Куда бежать? С верёвки рваться – только туже затягивать петлю.

– Есть куда уходить?

– Пока нет. Завтра пойду с утра искать… Пойду по Москве рекламировать себя.

Вхожу в редакцию. Аккуратова в тревоге:

– Ну что там?

– Где?

– У Колесова?

– Колесов.

– А ещё?

– Кабинет.

– За что тебя так?

– Ещё и этак будет. Уж эти партласки…

– Орал Колесов?

– Орал.

– Не огорчайся. Он на всех орёт. Все темнилы[138] дураки.

– Но до такого дурака надо дорасти… Ухожу я…

– Жалко… Вывалился ты из ТАССа, как дитя из коляски…

– И к лучшему. Гром не грянет – мужик не догадается перекреститься. Гром был. Я перекрестился. Дым идёт, ишак ползёт. Всё путём. Мне не жалко себя. В душе я ликую. Наконец-то займусь чем хочу.

Молчанов припечалился:

– Опять этот гусь[139] приставал к тебе?

– Прямо домогался.

– Отбился заявлением… Молоточек! Иди теперь пей и пой. Свобода!.. Да… Гм… У верхов денег куры не клюют, а у низов на водку не хватает!

Марутов позвал меня в коридор и в углу вшёпот горячечно выпалил:

– К вам это сокращение не имеет отношения! Колесовская грязь вам по барабану! «Танки грязи не боятся»! Я говорил с большим человеком, он знает всё о сокращении. Предполагается сокращать технический персонал, а не творческий. Надо подраться, Толя!

– Я по натуре колючий. Я бы подрался…. Но… Этот уход мне в руку. Пора всерьёз заняться прозой. Это поважней, чем охранять тассовские столы с девяти до шести.

– Надоело… Я ж все три года уходил! Чтоб заняться только прозой. Чего тянуть дальше?

Мне отдали мою трудовую.

Я отбыл из ТАССа.

Но по каналам ТАСС сообщения об этом почему-то не было.

Я искренне благодарю Колёскина, что помог решиться на уход.

В чужой важной карете скакал я три года.

Скакал куда-то не туда.

Как стало известно позже, моё место в ТАССе занял сыночек одного цэковца, приближённого к самому «бровеносцу в потёмках».

В зарубежных поездках «бровеносца» сопровождал наш Колесов. Сопровождал и квакал о том на весь Союз. Освещал же все генсековские визиты.

И вот однажды он подузнал об одной закулисной цэковской сшибке, после которой, казалось, ему больше не светит сопровождать. Генсеком мог стать другой.

И Колёскин, как всегда, досрочно дунул поперёд батьки в раскалённое пекло.

То ли с горячих глаз до поры встал на трудовую вахту в честь очередной годовщины Великого Октября, то ли ещё какое крутое дело замыслил, только он до времени влетел в тот свет.

В одно прекрасное майское воскресенье подался он прогуляться по скверику и прескверно обошёлся с собой.

Зачем-то второпях натощак выкушал, амкнул ампулу с ядом.

«Правда» в некрологе доложила:

«Скоропостижно скончался Николай Владимирович Колесов – заместитель Генерального директора ТАСС, верный сын Коммунистической партии, талантливый журналист».

А «бровеносец» потешал плачущую страну в потёмках ещё семь лет.

Компенсация

В голове теперь полный порядок: все тараканы чисто выбриты, пронумерованы и покрашены.

Н.Богомолов

Нужда выпихнула меня в тоскливую февральскую командировку. От журнала «Турист».

Заявился я в Брянск к первому секретарю обкома с температурой, без голоса. Я не мог говорить, и свои вопросы я задавал Крахмалёву по бумажке.

Эта беседа потрясла меня. Какой вопрос ни подсунь…

В ответ самодовольная, сытая и тупейшая идиотская ухмылочка, разнос рук в стороны:

– Про это вам лучше спросить в таком-то отделе у такого-то…

Лезешь с новым вопросом.

– А по этому вопросу вам лучше выехать в такой-то район к первому секретарю…

Какой же Крахмалёв председатель комитета по Десне, какой же он защитничек малых брянских рек, если он обо всём этом имел смутное представление?

Неделю я скакал по области, собрал нужный материал и написал беседу с первым «Возрождаемая красота».

О чинопочитающий задолиз Хомут[140] весь гонорар выписал персеку.[141]

Я бегом к Хомуту:

– Что же вы весь гонорар махнули в Брянск?

– А ка иначе? – хохотнул Хомут. – Что ты тут расходился, как квочка перед бурей? Вспомни, интервью кто тебе давал?!