Плюш и Ко

Глава 11

Сегодня произошло много интересных событий.

Учитель по французскому языку весь урок ругала кого-то по телефону, от злости ее ноздри раздулись до невероятных размеров, брови скакали, как загнанные кони на скачках, казалось, она забрызжет слюной весь подоконник; притихшие ученики наблюдали за ней, прикрывшись учебниками и тетрадями. Разговор ее никак не заканчивался. Учительница вышла в коридор, и оттуда раздался ее ор из далеко не иностранных слов.

Одна из подгрупп после обеда отправилась на урок изобразительного искусства, сегодня проходили новую тему – «Ожившие картины. Импрессионисты и модернисты». Перед учениками были представлены лучшие репродукции известных картин, но никто из учеников не обращал на них внимания: на кудрявой пушистой каштановой шевелюре преподавателя от макушки по спины растеклись птичьи белые испражнения. Сидящий в классе народ сильно потрясывало от попыток сдержать смех.

После уроков у школьных ворот состоялась небывалая драка. Печально известный Люк бодался с пареньком из параллельного класса. Они здорово помесили друг другу бока, размяли скулы и пустили кровь. Никто не пытался их разнять, кроме визжащей Сидни, которую в скором времени отволокли от схватки подальше, чтобы не мешала.

Ничего этого Зум-Зум не заметила. Словно подыхающая в аквариуме рыба, она смотрела на перевернутый мир вокруг выпученными глазами, пространство между людьми словно заполнил тягучий мутный эфир, он заполнил лёгкие, вытеснил оттуда чистый воздух, не давал сделать вдох. Внутри все клокотало. На несколько минут ей удавалось очнуться, выползти из этой удушающей пучины, как сразу накидывались на нее боль и обида.

– Зум-Зум, пока! Нам в другую сторону. – сказал Глен, аккуратно приобнимая Патрицию за талию.

– Ага, – отозвалась Зум-Зум, ощущая, как немеют ее конечности.

Время замедлилось. Казалось, что планета начала вращение в другую сторону.

Находиться здесь стало невыносимо.

Наконец-то приполз декабрь. Набережная обросла круглыми стенами сугробов, дорогу за станцией, по ту сторону железнодорожного моста засыпали горой снега, который свозили со всего района. При беге Зум-Зум пыталась сфокусироваться на оранжевой лампе фонаря, который светил в зазоре между снежной горой и перекрытиями моста, при ее неторопливом беге оранжевый свет мерцал, как проблесковый маячок аварийной службы.

– Ты как, держишься? – спросил Глен.

– Что? Ты о чем? – Зум-Зум вздрогнула. – Ах, это… Да, держусь.

– Диета трудно дается? – Глен сегодня был особенно разговорчивым.

– Да. Сейчас такое время, когда мне хочется все это бросить, отжать у прохожих кошельки, спрятаться в пекарне, забаррикадировавшись там на недели две, и обожраться до смерти! И последними моими словами будет: «Глен, придурок, ты был не прав! Пирожки – это круто!». А потом сдохнуть с такими габаритами, при которых придется сносить стену здания, чтобы вынести мой труп. Странно, что ты до сих пор об этом не спрашивал. Дома я пытаюсь загрузить себя делами по полной, чтобы руки не тянулись к еде, чтобы меньше отвлекаться на… разное.

Глен кивнул, но ничего не ответил.

– Как у вас дела с Патрицией? – невнятно буркнула она.

– Норм.

Такого отвела Зум-Зум было явно недостаточно. Сама Патриция так же отписывалась очень кратко: «в кино», «гуляем» или «зашли в магазин». Все вокруг искренне удивлялись, когда слышали, что эти двое начали встречаться, не менее ошарашенной была и Зум-Зум, но вслух произносила: «вы такие молодцы!». Каждый день она вставала с кровати с искренней надеждой, что все это ей лишь приснилось, и каждый день, увидев милующихся в углу друзей, тонула в зыбучих песках непонимания.

– И все? Это весь ответ? Норм. Что ж, наверно дела действительно идут хорошо, Патриция на тебя ни разу не пожаловалась. Хороший знак.

– Знак? В смысле «зеленый свет» для меня? Пэйт часто меня критикует, я решил, что случай безнадежный. Но раз ты так говоришь…

– Пэйт? С каких пор она Пэйт? – Зум-Зум прекратила бег.

– Мы размышляли на эту тему недавно. Она одобрила три варианта –Триш, Пэйт и Пат. Делаем выпады, три по десять! Тянись Лучше. – Глен навалился на левое колено, правую ногу выпрямил.

– Ты редко даешь оценки, Глен, поэтому я не понимаю, устраивает тебя что-то или нет. Ты рад?

– Да, я рад. – Не меняя выражение лица, сказал Глен. – И буду рад больше, если ты начнешь делать упражнения, как полагается, а не сплетничать.

Они помолчали. Глен наблюдал, как не просто дается Зум-Зум растяжка, ее коротенькие ножки в скользких кроссовках разъезжались в стороны и не могли удержать тело. Ему не хотелось говорить о своих догадках напрямую, однако его не покидала мысль, что Зум-Зум привирает о своих результатах. Ее старый спортивный костюм сидел на ней так же, как и раньше – облегая фигуру, и внешне она выглядела по-прежнему. Возможно ее щеки стали меньше, хотя это могло показаться из-за массивного снуда.

– Я рад, конечно. Она милая. Привлекательная. – говоря это, Глен смотрел под ноги. – Привлекательна на столько, что парни провожают ее взглядом даже, если я иду рядом.

– Ха-ха! Милая? Значит ты ее еще ни разу не злил по-настоящему. Нильский крокодил в дни голодовки более милый, чем она. Ты попробуй тронуть ее телефон без разрешения – она тебе руку по локоть отгрызет.

– Телефон? А что за тайны Пэт хранит в телефоне?

– Кто ж знает? У меня нет запасной руки. И потом у каждого есть право на секреты. Да, Глен?

Зум-Зум тяжело выдохнула, клубы пара закрутились в белое облако. Ей оказалось тяжело хранить знания о его балетном классе. Еще тяжелее было переносить то недоверие, из-за которого Глен по-прежнему ничего о себе ей не рассказывал.

– Я подыскиваю себе спортзал. – Зум-Зум начала издалека.

– О! Здорово… Бежим. – скомандовал он. Она двинулась за ним. – Какие варианты?

– Я нашла один, наверно ты его знаешь, недалеко от общественной библиотеки на перекрестке стеклянное синее здание…

– Плохое место. Ищи другой! – отрезал Глен.

– Почему? От дома не так далеко, и не очень дорого, кстати…

– Нет! Ты меня не слышишь?

Она не утерпела:

– Какая категоричность! Не потому ли, что ты ходишь туда на балет?

Глен резко развернулся, своей широченной рукой он схватил Зум-Зум за шею и потянул на себя, от неожиданности ее колени согнулись, она рухнула на землю. Он придавил ее бок коленом, второй рукой прижал ее руку к земле. Вдохнуть не получалось, она дрыгалась от боли и ужаса. Глен склонился над ней:

– Откуда? Что ты об этом знаешь? – по-змеиному прошипел он сквозь зубы. Из его рта текла слюна, а таких страшных глаз, как у него в тот момент, Зум-Зум не видела даже в тот вечер, когда нее напали хулиганы. Он действительно ее душил!

– Я увидела тебя там случайно. Пошла за тобой… Больно! Глен! – скулила Зум-Зум.

– И с чего, ваше свинское величество решило, что тебя там ждали? – Он закричал на нее так отчаянно, что его зубы клацали перед ее носом. – Если я говорю, что не хочу об этом рассказывать, значит надо верить! Вот свернуть бы тебе твою сальную шею!..

Она толкнула его ногой в бок, он пошатнулся и ослабил хватку, Зум-Зум уловила момент и вырвалась. Ватные ноги ее не слушались, голова кружилась, ее повело в сугроб. Глен направился в ее строну.

– Не подходи, псих! – визжала она.

– Кому ты рассказала об этом? – шипел он.

– Ты понимаешь, что творишь?! Глен! – визжала она, пятясь.

– Ненавижу! – его рука тянулась к ней.

– Никому я не говорила! Никому, даже Патриции! Что ты творишь, придурок?! Не подходи ко мне больше! Никогда!

Зум-Зум побежала прочь. Во снах, когда мы пытаемся убежать от монстра, пространство вокруг нас становится топким и вязким, и, несмотря на то, что все вокруг перемещается, сами мы сдвинуться с места не в состоянии. Зум-Зум так же, как и во сне, бежала и словно бы оставалась на месте. От перепуга она не узнавала давно знакомые окрестности, в голове билась мысль: «бежать! Бежать подальше!». Но Глен не гнался за ней, он застегнул ворот своей спортивной куртки, поправил шапку и спокойно отправился домой.

Глава 12

Зум-Зум стояла с разносом в очереди школьной столовой в ожидании своего обеда. Народа, как и всегда, было много, очередь двигалась медленно. За ее плечом сыпала вопросами недоумевающая Пэт.

– Ты уже поменяла рацион? Это на пользу тебе? А Глен одобрил? Он так много об этом знает!

– К черту диету! К черту зеленый чай! К черту чертового Глена! – ругалась Зум-Зум так громко, что несколько человек в очереди обернулись на нее. – И вас всех к черту!

Ее очередь дошла до женщины на раздаче.

– Двойную порцию макарон, порцию куриных крылышек и газировку на сиропе! Две дайте!

Женщина, смерила Зум-Зум взглядом, будто примеряя – влезет ли весь заказ в одно туловище, решила – влезет, и навалила блестящих от масла спагетти. Патриция-Триш-Пэт весело помахала кому-то, Зум-Зум обернулась, чтобы посмотреть, и увидела Глена за ближайшим к ним столом.

– И самый масляный пирожок, пожалуйста! – добавила Зум-Зум еще громче.

Глен ухмыльнулся. Патриция перевела взгляд с него на нее и обратно.

– Вы, ребята, поругались что ли? – Потом Патриция нагнулась к уху подруги. – Слушай, если это так, то я в дерьме по самые помидоры. Вчера он предложил пойти к нему, кажется, все довольно серьёзно, ты же не станешь предлагать выбрать между вами?

На лице Патриции-Пэт застыл неподдельный ужас. Зум-Зум и не задумывалась об этом, пока Патриция не озвучила грустный выбор. Кассир отбил чек. На разносе Патриции стоял салат из капусты и чашка зеленого чая. От этого натюрморта у Зум-Зум помутнело сознание. Как ни взгляни, а Патриция обладала образцовыми формами, ей ни к чему были подобные гастрономические лишения, кажется, Патриция вылезала из шкуры, чтобы угодить Глену.

– До чего простая задачка. Ты выберешь его, а я выбираю жир на жопе. – сказала Зум-Зум и ушла искать свободное место.

Подбирая слова, чтобы объяснить Патриции состояние их отношения с Гленом, Зум-Зум что-то мямлила, будто набила рот своим обедом, но, когда она поставила свой поднос на стол и оглянулась, Патриции рядом с собой она не нашла. У Зум-Зум подкосились ноги – Пэт-Триш приземлилась на скамейку рядом с Гленом, не удосужившись сказать подруге и единого слова.

С тех пор все перемены Пэт и Глен проводили стоя у окна в конце коридора, он трогал кончики ее черных волос, она стеснительно отводила глаза. Болтали они об учебе, музыке и ни слово не обронили о той, которая сидела в классе одна, и была готова взорваться от обиды. Глаза Зум-Зум то и дело увлажнялись, она смахивала слезы украдкой, глотала тягучие слюни, и пыталась понять, как ей выбраться из-под той лавины дерьма, которая на нее сошла.

– Вы мириться будете? – спросила Пэт у Глена, когда они шли после школы по торговой улице. И без того прехорошенькое лицо Патриции светилось от счастья, от чего выглядела она богинеподобной.

– Она что-нибудь тебе говорила? – промямлим Глен, глядя в сторону.

– Трудно разобрать, что говорит человек с набитым ртом. С недавних пор она все жует, и жует, и жует. Думаю, что скоро ей удастся набрать свой первоначальный вес. Увы.

– Ты не особо переживаешь за нее, Пэт.

– Это потому что она никогда ничего не доводит до конца. Сколько я ее помню, с ней всегда это происходит. Ходила на танцы – бросила, начала рисовать – бросила. Начинала петь в хоре – продержалась месяц. Эти ее тренировки продлились сколько? Два месяца? Самое время. Такая уж она есть – никогда не доводила ничего до конца.

– Так она обо мне не говорила? – нахмурился он.

– Ты не внимателен. Сказала же «нет»! Тебя зациклило. Очнись, мы же гуляем! Дойдем до набережной? Ты не занят сейчас?

– Занят. Ты далеко от нее живешь?

– Как долго мы будем говорить о ней?! Мне это неприятно! Спроси у меня обо мне, Глен! – Она топнула ногой. Нахмуренные бровки невероятно шли ее белому лицу, на щеках пунцовыми пятнами вспыхнул румянец. Глен залюбовался. Он наклонился к ней, чтобы поцеловать.

– Ты спортом занималась? Я вот поклонник баскетбола. Я говорил?

– Прошлое лето я провела у бабушки. С утра до вечера купалась в речке. Считается? – шептала Пэт, подставляя губы.

– Считается. Плавание – это здорово. Я бы посмотрел на тебя в купальнике.

Их губы соприкоснулись, она впилась в него со всей страстью, на которую была способна.

Глава 13

Делать вид, что Глена не существует было не просто. Его профиль хорошо просматривался с ее первого ряда, он мелькал перед ней на переменах, когда Глен дурачился с приятелями, непременно оказывался в радиусе трех метров в школьной столовой, и на лестнице, и в спортзале, и в холле… А Патриция напротив, все время оказывалась где угодно, только не с Зум-Зум. Очевидные перемены в ее поведении Зум-Зум принять не смогла, ей хотелось поговорить с подружкой обо всем, посмеяться, как раньше, банальному телефонному звонку Зум-Зум очень бы обрадовалась. Но Пэт больше не звонила.

Зум-Зум плохо спала в последнее время, часто просыпалась в испуге, а утром вставала в еще более отвратительном настроении, чем обычно. Каждый раз, когда она садилась есть, к ее горлу подкатывал тошнотный ком, проглатывать еду стало непреодолимо трудно. Скоро она начала пропускать ужины, а потом и завтраки, в школе обедать у Зум-Зум не получалось. При этом приближались долгожданные зимние праздники, молодежь обсуждала подарки и поездки, кто-то планировал вечеринки, а кто просто искал того, к кому можно было бы сесть на хвост, Зум-Зум была чужда эта суета. В этом году даже елку мать наряжала одна.

Внеплановое выпавшее дежурство в классе Зум-Зум приняла равнодушно. В то время, как все разбежались по кружкам и тренировкам, школа опустела и притихла, а она все терла в беспамятстве угол доски мокрой губкой уже битый час, и не заметила, как в класс вернулся Глен.

– Я могу тебе сейчас все объяснить? – Он оперся плечом на дверь. Зум-Зум вздрогнула.

– Нет на свете вещи, которая могла бы объяснить твое поведение. Ни разговаривать, ни смотреть на тебя не хочу.

– Я покажу тебе пару фото. Можно? – Он оставил телефон на учительском столе и вернулся обратно к дверям. Зум-Зум придвинулась ближе.

– Надеюсь это не изображение твоего члена. Мне тут прислали недавно с неизвестного номера…

На экране телефона она увидела балерину в длинном прозрачном одеянии, она тянула изящные руки вверх, на фоне бордовых портьер ее фигура выглядела, как греческая белая мраморная статуя.

– Это моя мать. – тихо произнес Глен, глядя исподлобья волчьим взглядом. – Она была примой в театре в свое время. На пике своей карьеры она вышла замуж, потом родился я. Она очень хотела наверстать то время, которое провела в уходе за мной, репетиции она начала интенсивные. Ее тело не было готово к такому. Она травмировала спину и ногу, поэтому дорогу в балет ей закрыли. Она теперь может преподавать, но выступать не может. Ей ненавистна мысль, что балет уйдет из ее жизни. И мать прилагает уйму усилий, чтобы заставить меня им заниматься.

– А ты? Ты сам хочешь? – спросила Зум-Зум по-доброму, словно и не было между ними ссоры.

– Я ненавижу балет. – прикрыв рот пальцами, произнес со злобой Глен.

– Как же так вышло? Ты не хочешь, но танцуешь?

– Я загнан в угол. Как только я пытаюсь объяснить ей, что это занятие не для меня, она перестает со мной разговаривать, просто замолкает на недели, может и на месяц замолчать. Ведет себя так, будто у нее и сына-то нет. Я мечусь, как больной между ненавистным балетом, школой, придирчивым отцом и тем, чтобы угодить матери, которая, кстати сказать, в последнее время просто озверела. При этом пытаюсь удержать это в тайне.

– Ты говоришь так, будто это позорно. Балет – это искусство!

– Когда ты занимаешься этим против воли, то начинаешь относиться к этому иначе. Мой отец называет меня «трикобой», а когда увидел меня в белом костюме лебедя стал называть «заголяшка».

– Хм… Отец насмехается, а мать заставляет… Должно быть, у тебя от этого едет крыша. Как ты выкрутишься? – спросила Зум-Зум.

– Не знаю. Я не могу допустить, чтобы кто-то узнал. Если узнает об этом Люк, он не удержится от соблазна, фотки в минуту разлетятся по школе, он тот еще гад. Если рассказать об этом Пэт, то нет гарантии, что в миг обиды и ненависти ко мне, она не растреплет всем вокруг об этом занятии. Поэтому я ни одной своей девушке не говорил об этом, ни одному другу, и вообще никому. Ходить на занятия я обязан каждый день, но мать разрешила пропускать пару занятий в неделю, если будет сильный завал на учебе. Я вру всем, вру всегда и везде. Я так заврался, что однажды решу зашить себе рот.

– Так ты хочешь оттянуть момент? Я поняла. – Зум-Зум попыталась представить какую громадную душевную нагрузку испытывает Глен. – Должна сказать, что в том черном трико ты выглядишь просто крышесносно. У тебя хорошо получается?

– Шутишь?! Я худший в классе! Не знаю, почему меня еще не выгнали.

Глен непринужденно сунул руки в карманы пиджака, сделал несмелых два шага вперед, крутанулся на месте, потом молча с минуту он раскачивался с пятки на носок, будто готовился к прыжку с места, а погруженная в себя Зум-Зум в это время натирала губкой пустой стол.

– А что было на набережной? – наконец, спросила она.

– На набережной… Я тогда слетел с катушек. Извини за это. – Глен медленно подошел к учительскому столу, который разделял их, приложил лоб к столешнице. – Я до одури боюсь, что хоть одна душа узнает обо мне. Я приложил столько сил, создал целую паутину связей таким образом, чтобы люди, с которыми я общаюсь, не были связаны между собой. Стыдно признаться, я даже угрожал ребятам из балетного класса, что переломаю им ноги, если они хоть словом обмолвятся… А ты свела мои старания на нет только потому, что оказалась в неподходящем месте в неподходящее время. Прости, что накинулся на тебя. Испугалась?

– Конечно. – На глазах ее выступила влага. – А как бы ты себя чувствовал, если бы лучший из твоих друзей вдруг начал тебя душить?

– Прости меня! Хочешь – накажи меня. Я чувствую себя ужасно. Просто места себе не нахожу, ведь я считал себя хорошим человеком. Я понял, что ты никому ничего не рассказала. Ты лучший человек, чем я. Спасибо тебе за это. Простишь? – Глен подошел к ней ближе.

– Это будет трудно. – Зум-Зум тяжело вздохнула. – Даже если ты мне пообещаешь, так больше не делать, я не уверена, что поверю тебе. Наказать тебя – идея отличная, только боюсь, что Патриция не даст мне отшлепать тебя.

– Я вижу у тебя новый телефон. Номер дашь? – Глен заискивающе посмотрел ей в глаза.

– Если ты сейчас покажешь мне элемент из балета. Станцуй для меня.

Глен нахмурился.

Попятился назад, вдруг поднял округленные руки перед собой и громко произнес: «А lasecond!». Его полузакрытые глаза смотрели вперед, руки разошлись в стороны, правая нога медленно поднялась вверх через бок, Он простоял в такой позиции пару секунд. Зум-Зум подумала, что школьные брюки на нем вот-вот затрещат, обут Глен был в кроссовки, но от этого не потерял грациозности.

– Арабекс! – произнес Глен. Его поднятая нога зашла за спину, спина прогнулась, рука потянулась к Зум-Зум. Она захлопала в ладоши и запрыгала от возбуждения.

– Grand pas de chat! – скомандовал Глен и в высоком прыжке развел ноги в шпагате, бесшумно приземлился, выгнул спину, развел руки. – Epaulement efface! – выставив ногу вперед, он очертил ладонями круги в воздухе. На его лице читалось спокойствие. Он замер.

Зум-Зум восхищённо хлопала ресницами. Ей жутко хотелось тут же наброситься и заобнимать его. Теперь они делили один секрет на двоих! От этой новости в животе у Зум-Зум будто трепетали бабочки, и казалось, что все обиды ушли.

– Я позвоню тебе вечером, – сдержано сказала она.

Глава 14

Тело Зум-Зум демонстрировало воистину фантастические метаморфозы. Весы показали 86.

Мать Зум-Зум собирала по квартире грязные вещи, заходя в комнату дочери, она помедлила.

– Что это за звук такой, ты слышишь?

– Это была я, – отозвалась Зум-Зум.

– Нет. Такой тонки, как будто шину пропускает. Слышишь? – не унималась мать.

– Это была я. – повторила Зум-Зум. – Это я так тихо… радуюсь.

Зум-Зум показала на весы. Сара, мать Зум-Зум, деловито подошла и взглянула на цифры. Ее брови взлетели. Она погладила дочь по спине, и молча вышла. Если бы мать схватила веник и начала колотить дочь, Зум-Зум не была бы удивлена больше, чем сейчас. Ей хотелось слов одобрения, поддержки, но по кислой мине матери Зум-Зум поняла, что снова мечтает о невозможном.

– Не… неужели ты ничего мне не скажешь, мам? 86! Б…было 110! – Зум-Зум заикалась от обиды. – Ты могла себе представить такое? Еще летом я была больше ста! По… похвали же меня!

– Да, ты очень похудела. Но какой ценой, дочка! Ты осунулась, кожа стала рыхлой, волосы выпадают! а ногти? Ты сгрызла их по локоть! Ты не доедаешь. Ты думаешь я не вижу, как тебя потрясывает за ужином? Стала дерганой, не высыпаешься, что тебе не скажи, так ты сто раз переспросишь, будто глухая, честное слово! Мне это не по душе.

– За что вымаливают похвалы сегодня? – в комнату вошел отец.

– Она похудела почти на двадцать килограмм! – всплеснула мать руками.

– Всего двадцать?! Ты вытоптала всю набережную, почему результат такой маленький?! Ха-ха-ха! – глава семьи положил ладони на свое дребезжащее пузо. – Мать права, тут ничего хорошего. Если так будет продолжать, ты скоро придешь просить денег на новую одежду.

– Я… Я могу перешить старую, папа. – Зум-Зум еле сдерживала слезы.

– О! Этот вариант мне нравится! Когда обедать, хозяюшка? – он почесал небритый подбородок и пошел на кухню.

– Дочь, пошли кушать. Сейчас стирку поставлю и покормлю вас. – Сара впопыхах собирала со стула заношенные футболки.

Были у Зум-Зум подозрения, что когда-то давно ее родителям на законодательном уровне запретили радоваться и веселиться. А иначе, как можно жить в таком потоке негатива добровольно? Их ничего не могло порадовать! Будь то хорошие новости, забавный фильм, солнечная погода и пение птиц за окном – отец везде находил свою ложку дегтя. По его логике после хороших новостей его обязательно известят о чьей-нибудь смерти. Шутки в фильмах слишком пошлые, а на улице слишком шумно. И птицы лишь переносчики птичьего гриппа!

Настроения матери были не многим лучше. На ее сером лице жизнь оставила нестираемую печать усталости, на новости разного рода она лишь качала головой.

Каждый день своей подростковой жизни Зум-Зум ждала доброго слова от родителей. Сначала ей казалось, что ее отец, грубый и черствый, просто не хочет сюсюкаться с дочерью, ведь для мужчины так важно оставаться серьезным, надежным. Позже она смогла убедить себя, что родители поругались между собой, пока ее не было дома, и теперь их настроение, как содержимое прорванной канализации – портит все, где появляется. Почему же она до сих пор надеется на сердечное слово, на ласковый взгляд? Возможно им были неведомы те препятствия, через которые ей пришлось пройти, какие трудности преодолеть, сколько принять обидных обзывательств, и поэтому они реагируют так сдержанно. И вот представился случай – она сбросила двадцать килограмм – наверно сейчас они похвалят ее… Но и в этот раз их реакция вернула ее в эту реальность, к недовольным родителям, незнакомым с радостью.

Ей не хотелось сейчас садиться за стол, и в сотый раз выслушивать поучения: «вот мы за кусок хлеба дрались», и тут очень удачно позвонил Глен и пригласил Зум-Зум спуститься к подъезду.

– Я проводил Пэт до дома. Вот, мимо проходил. – пояснил Глен. Зум-Зум кивнула в ответ с пониманием, а для себя отметила, чтобы Глен мог пройти "мимо" ему пришлось бы сделать большой крюк. – Как жизнь? Как успехи?

– 86 килограмм.

– Здорово. Но не слышу радости. Ты не рада?

– Если честно, я устала. – она спрятала лицо в воротник, будто призналась в чем-то постыдном. – Знаешь, не только физически.

Они сошли со ступенек, вразвалочку побрели по заснеженной улице. В белой куртке и белой шапке Глен выглядел довольно торжественно. Он был выше ее почти на голову, чтобы взглянуть на него ей приходилось задирать голову. Русые волосы Глена выбивались из-под шапки, от крепкого мороза щеки порозовели, в этом было что-то детское. Зум-Зум снова отметила про себя, что Глен чертовски красивый.

– Так и должно быть. Все по графику. У тебя появляются дела, требующие внимания, обнаруживаешь море недоделанных уроков, и мама посылает в магазин, не так ли? Сейчас у тебя переломный момент – ты начинаешь ожесточенно искать причины избежать тренировок.

– Шутишь? Я этим еще с осени занимаюсь!

Зум-Зум впервые увидела, как Глен засмеялся.

– Уау.

– Что?

– Красиво, когда ты искренне улыбаешься. – Вдруг она поняла, что ляпнула лишнее и решила перевести разговор. – Дела с Пэт идут хорошо?