Плюш и Ко

– А мне попкорн можно? – глаза Зум-Зум горели.

– Соленый и без газировки. Ты опоздала, а теперь еще клянчишь. – вяло ответил Глен.

– Я не выпрашиваю! Я жду одобрения, жадина-говядина! Кто вообще берет попкорн без газировки?! Они неразлучны! Ты извини, что опоздала. Пока нарядишь каждый подбородок, столько времени уйдет!

– Пусть объединятся, а ты время сэкономишь. – бурчал Глен, его настроение угнетало.

Рекламные ролики прошли, начальные титры фильма замелькали на экране, там были написаны такие имена, увидев которые сразу понимаешь – кино будет обалденным. Кроме них в зале присутствовало еще четыре человека, это были две парочки на заднем ряду, которые смотреть фильм наверняка не собирались. Вот пошли пейзажи и диалоги, и Зум-Зум моментально унесло в страну красивых и стройных суперлюдей, когда же она опомнилась, что в кино она пришла не одна, то увидела, что Глен спал, закинув голову назад и некрасиво раскрыв рот. «Стоит ли его будить?» – спросила себя Зум-Зум. Она переставила его ведро попкорна себе на колени и решила друга не трогать.

– Глен! Глен! Где пожарный выход!? Мы обречены! – орала Зум-Зум. Она трясла сонного Глена со всей силы так, что его голова ударилась затылком о спинку кресла, он вскочил и начал орать вместе с ней. Потом огляделся – сеанс закончился, зал опустел, на экране под грохочущую музыку двигались заключительные титры, у первого ряда сотрудник кинотеатра медленно подметал пол.

– Ошалела, баба! – Глен одернул одежду.

– Думается мне, что сюжет тебя не захватил. Ты для чего в кино ходишь, уважаемый?

– Я очень устаю в последнее время. Тебе нужна была моя компания?

– Нет, фильмец зачетный, а ты нет. Агент Солье с экрана успел рассмотреть все волосы в твоем носу.

Они вышли из кинозала, Глен развел руками, как это делают люди, которые что-то потеряли. Разумеется, он искал свой попкорн и газировку. Догадаться было не сложно, куда они делись. Глен укоризненно посмотрел на Зум-Зум.

– Это все он! – крикнула она, указывая на сотрудника зала. – Плохой здесь кинотеатр, не пойдем сюда больше!

Забирая одежду из гардероба, Глен будто опомнился:

– А почему это я не крут? Не надо ставить на мне крест из-за одного раза! Со мной бывает весело. Я, знаешь ли, хороший рассказчик, да! И анекдоты я знаю, надо только вспомнить. А то, что я уснул, говорит лишь о том, что я весь отдаюсь учебе и тренировкам. Ха! Я могу быть разным. Могу иногда капризничать, могу быть загадочным, а еще застенчивым. Иногда я брутален, как футболист из рекламы, а иногда дерзок, но это совсем редко, ведь я воспитанное… как ты там меня называешь? Мудло? С каким хочешь познакомиться?

Зум-Зум отметила про себя, что настроение Глена улучшилось.

– Крутим колесо фортуны! …. Выпадает сектор «жадный» Глен. – не задумываясь бросила она.

– Интересный выбор. – Он подбоченился. – Учитывая, что ты схомячила мой попкорн, и должна понести за это наказание, я все же спрошу тебя: ты есть хочешь?

– Конечно хочу! Если бы во время фильма отключили звук, мой кричащий желудок легко бы озвучил те летящие самолеты.

– Тогда закатывайся сюда, колёсико мое! Я угощаю. – Глен указал на вход в кафе.

Помещение располагалось на четвертом этаже торгового центра, наискосок от кинотеатра, здесь не было четвертого угла, вместо него стояла округленная остекленная веранда с фантастическим панорамным видом на заснеженный парк. В кафе было пусто, лишь в баре у стойки одинокий посетитель вел тихую беседу с барменом. Когда они удобно расположились за столиком у панорамного окна, милая официантка поторопилась принести им меню.

– Я буду отбивную из индейки с овощами, салат с мидиями и… побалуюсь немного – клубничный молочный коктейль, пожалуйста. – деловито сказал Глен. Он мог так элегантно держать голову, что у него отлично бы вышла в фильме роль английского аристократа.

– Хорошо. – отозвалась официантка. – А что для вас?

– А мне… – начала Зум-Зум.

– А девушке салат весенний, только заправка пусть будет на масле, а не на майонезе, и воду с лимоном. – Глен добродушно улыбаясь, вернул официантке меню.

– Нести по готовности? – не дыша спросила официантка, беспардонно таращась на Зум-Зум.

– Сначала мне, потом девушке. – сказал Глен. Когда они остались вдвоем, Глен добавил, – Созерцай и наслаждайся – Жадный Глен. И кстати, ты будешь платить чаевые.

– Вот же облом! – в отчаянии Зум-Зум повалилась на стол. – Удар ниже пояса! Это не жадный Глен, это Глен-Ирод! Думаешь я не смогу достойно тебе отплатить, воспитанное мудло? Я могу снова задавать вопросы о том времени, куда ты пропадаешь, когда ты и не со мной, и не с Люком.

– Я могу просто промолчать в ответ. – пожал плечами Глен, сворачивая бумажную салфетку.

Вскоре вернулась официантка. Пока она выкладывала салфетки и приборы с разноса, Зум-Зум заметила особый взгляд Глена, скользивший по ее обтягивающей униформе.

– Надо же! Как аппетитно выглядит! А у тебя что? – Глен вытянут шею.

– Ничего. – непонимающе развела руками Зум-Зум.

– Вот именно. НИ-ЧЕ-ГО. – Глен натянуто улыбнулся и принялся за еду.

– А хочешь мое откровение? – вдруг улыбнулась Зум-Зум. – Мне очень нравится проводить с тобой время. Даже несмотря на то, что ты ведешь себя иногда, как здоровенная задница, я все равно рада, что ты сегодня позвал погулять меня, а не кого-то другого. В последнее время я вся на нервах, а твое спокойствие очень заразно, оно передается мне. Кстати, я даже научилась читать тебя по тому, как расположены твои брови.

– Читать меня? Однако. Даже моя мать этого не научилась. Итак, жюри, кто же она – Матушка Гусыня или беспокойная поклонница? … – Глен обворожительно улыбнулся, очевидно, ему нравилось говорить о себе. – Твое слепое поклонение льстит мне. Возможно, ты слишком часто наблюдаешь за мной. Неужели я тебе нравлюсь?! – вздрогнул Глен, вспомнив недавний разговор с Патрицией.

– Снова ляпнул, не подумав?! Нет, конечно! – Неожиданно кожа Зум-Зум покрылась мурашками. – О! А вот и мои калории!

В этот подходящий момент принесли второй заказ, пока Зум-Зум отвлеклась на него, Глен почувствовал укол обиды от ее слов. Его самолюбие было задето. Не то чтобы он ожидал жаркого признания, но такая холодная отмашка от его спутницы ощущалась, как легкая пощечина. «Возможно дело в том, что она слишком меня хвалит, и я к этому привык». – подумал Глен. Зум-Зум задумчиво наклонилась над тарелкой салата, он ничем ее не удивил – капуста, морковь и лук. Ей хотелось рыдать в голос.

– Поясни-ка мне, булочка моя с горчицей, в меня нельзя влюбиться? – спросил Глен нахмурено, ковыряясь в тарелке.

– Пожалуй, можно. Ты красивый, самый красивый среди моих знакомых. Не дурак. С жизненной позицией. – Зум-Зум с трудом подбирала слова, словно сдавала тест. Сердце бешено заплясало в ее груди. – У тебя есть принципы. Я не уверена, но осмелюсь предположить, что ты смоешь произвести приятное впечатление на совершенно любого человека. Ты высокий и хорошо одеваешься, приятно пахнешь, даже на пробежке от тебя такой шлейф, что еще немного и бабочки слетятся. Мой вердикт – можно!

– Любопытно. И спасибо, кстати. – он немного покраснел. – Замечу, что девчонки, с которыми я ходил на свидания, не всегда торопились эти самые свидания повторять. Как считаешь, почему?

– Ты их лапал? Сморкался в рукав? Часто упоминал свою маменьку? Или много раз произносил слово «пельмень»? О! скидывал фотки своих причиндалов!? Мне самой не присылали, но ходят легенды, что очков это не прибавляет.

– Очень хотелось, но я удержался. – кивнул Глен. Они немного помолчали, пережёвывая еду. – Меня часто характеризовали как «скучный». Представляешь? Меня! Я ж редкостная прелесть. А как на счет тебя? За что тебя можно полюбить?

Такого вопроса Зум-Зум не ожидала. Глен смотрел так пристально, как смотрят военные в огневой прицел. Ей хотелось сейчас же отшутиться, она торопливо искала достойный ответ, даже пошарила руками по столу вокруг тарелки, но ее словно всю парализовало. В последнее время Зум-Зум много работала над тем, чтобы изменить свое отношение к своему обрюзгшему телу, давалось ей это с трудом, возможно легче сдвинуть гору с места, чем поверить в себя. Собирая крупицы своего растерянного достоинства от бесконечных шуток по поводу фигуры, Зум-Зум накопила малый запас самоуважения. И задав такой вопрос, Глен растоптал весь ее труд.

– Эм… Ну… После смерти тетки мне достанется двушка в центре, – с трудом смогла произнести Зум-Зум.

– Не плохо. – кивнул Глен. – С тебя, пожалуй, этого достаточно.

Он уплетал салат и не видел, как глаза девушки наполнились влагой, как крокодильи слезы потекли по бледным щекам. Капуста встала ей поперек горла, проглотить ее стало невозможно, губы ее хотели улыбнуться, но вышла кривая уродливая гримаса.

– Черт! Ты снова плачешь?! – он уронил вилку. – Прости! Прости, Зум-Зум! Гадкая была шутка! Зря я это…

Глен растерялся. Он вскочил, еда валилась у него изо рта, он все повторял и повторял извинения, как заведённый.

– Все нормально! Это само… как-то само выходит. – мямлила девушка. – Я тут вспомнила, мне еще на почту надо зайти. Она скоро закроется, вечер же… Я пойду.

Схватив одежду и сумку, она отчаянно кинулась к выходу, он бросился за ней, но путь ему преградила официантка с криками:

– Молодой человек, кто за еду платить будет?!

Наспех расплатившись, он вихрем пронесся по торговому центру, но догнать Зум-Зум ему не удалось.

Глава 10

От нервного напряжения у Глена к ночи начал дергаться левый глаз. Он не однократно пытался дозвониться Зум-Зум, и каждый раз его отправляли на голосовую почту. Глен принял взвешенное решение, что в школе он поговорит с ней и попытается все уладить. Он осознал масштаб проблемы, когда на следующий день Зум-Зум в школу не пришла. На занятиях он был рассеян, не слышал слов преподавателей, переменны провел на своем месте, не вставая со стула. Ежеминутно перед глазами появлялось заплаканное лицо Зум-Зум. В таком расшатанном состоянии он еле высидел до последнего урока, силясь не сорваться, чтобы не отправиться к ней домой.

Он очнулся от легкого прикосновения к его плечу, у его парты стояла Патриция:

– Глен, я по поводу Зум-Зум.

– А? Да, это я во всем виноват. Надо же было ляпнут такое! Я пошутить хотел, и так глупо вышло! – Глен тараторил, не давал Патриции вставить и слова, она, как рыба, открывала и закрывала рот. – Я так сожалею! Я хотел извиниться по-человечески. Почему она трубку не берет? Сильно обиделась, да?

– Вообще не поняла, о чем ты. Мне только что мать ее написала. Зум-Зум в больнице. Она вчера вечером домой возвращалась, к ней хулиганы во дворе пристали, и ограбили.

Земля ушла из-под ног Глена. Если бы они мирно закончили посиделки в кафе, вместе бы отправились домой, он бы добросовестно ее проводил, то она благополучно добралась бы до дома, и ни с кем не случилось бы никаких несчастий. А как иначе? Чувств вины огромное, как гора, упало ему на плечи.

Как только их отпустили, ноги сами несли Глена в ближайшую городскую больницу, в беспамятстве он позабыл переодеть вторую обувь, и теперь прыгал через сугробы в туфлях, чуть не сбил людей на повороте, несколько раз поскользнулся на замершей луже, и чуть сам не расшиб голову о тротуар. Преодолев десяток улиц, миллион светофоров, он наконец, добрался до больницы, у центрального входа дежурные упаковали его в маски и бахилы, и, когда до ее палаты оставалось пара метров, он замер.

Через дверное вертикальное окошко Глен увидел сидящую в кровати Зум-Зум в белом больничном халате, волосы ее были распущены, под подбородком на пластыре держался ватный компресс, она держала в руках закрытую книгу, глядя куда-то в сторону.

– Ты откуда тут? – Зум-Зум смотрела на растрепанного вспотевшего Глена не моргая, когда он появился в палате.

– Привет. Я… Я… Это из-за меня ты здесь, если бы я тогда тебя не обидел, этого бы не произошло. Я тебя не проводил… Это я виноват в том, что ты здесь! – Приблизившись, Глен увидел перебинтованное плечо, а на шее болтающуюся повязку для подвешивания руки. – Что с тобой сделали? Тебя били?

– Ничего серьёзного. Я уже так устала, если честно, рассказывать эту глупую историю. Если вкратце, один подошел сбоку, толкнул меня, я улетела в лево, ударилась о забор… Там недалеко стройка идет… Потом, когда поднялась на ноги, второй пихнул меня сзади, я повалилась вперед и разбила колени и подбородок, ладони ободрала. Радует, что зубы целы остались. Повезло, скажи? – Пока Зум-Зум говорила, Глен внимательно осматривал ее. – Сумку отобрали, телефона теперь у меня нет.

Глен сел на край кровати:

– Теперь понятно, почему ты на звонки не отвечала… Тебя не тронули? Ну, не… не надругались?

– Ты в смысле изнасилования? – Зум-Зум грустно посмеялась, ее нижняя губа пожалась и задрожала. – Они называли меня и тюленем, и моржом, даже холодильником… Ты спросил за что меня можно полюбить, так вот тебе ответ: нет во мне ничего такого, теплых чувств я не вызываю. Никаких чувств я не вызываю, кроме брезгливости. Наверно люди думают, что раз я толстая, то и толстокожая, за человека меня не принимают. Правильно, зачем жалеть толстуху? Ведь она пойдет, сожрет вагон булок и все у нее наладится! Все, что я заслуживаю, это залезть в какую-нибудь нору, уплетать пончики и выть в одиночестве. Я настолько большая и уродливая, что даже у самого гадкого подонка не встанет на меня!

Последние слова она не проговаривала, а провыла.

– Хорошо, что они не… Ты так говоришь, будто сожалеешь, что тебя не изнасиловали! Зум-Зум, ты похудеешь! Я обещаю! Я все сделаю! – Глен позабыл о всяком смущении, схватил Зум-Зум за руку. – Что я могу сделать для тебя? Прямо сейчас!

– Ничего не надо. Мне очень приятно, что ты пришел меня навестить. Сегодня еще никого не было. – ее раненую руку будто охватило огнем, когда Глен в горячке стал сжимать ее, но она терпела боль и даже виду не подала.

– Наверно страшно было?

– Ты не представляешь насколько, – кивнула Зум-Зум.

– Ты здесь надолго? – Глен отвернулся, чтобы скрыть увлажненные глаза. Он не выдерживал женских слез, а теперь сам был готов разрыдаться.

– Результаты придут и меня отпустят. Не переживай, все наладится. Мне придется провести недельку дома, и тренировки, разумеется, придется отодвинуть. Заниматься с привязанной рукой травмоопасно, знаешь ли.

– Конечно. Конечно. – Глен прикрыл глаза ладонью.

– Все равно чувствуешь вину? – Зум-Зум погладила его по плечу.

Глен подсел ближе, руки его приподнялись, Зум-Зум протянула ему навстречу единственную подвижную руку, и они обнялись. Ее нос уткнулся в ключицу Глена, его шелковая рубашка тихо шуршала, кожа источала аромат, от которого у нее закружилась голова, было видно, как сильно пульсирует вена на его шее, Зум-Зум погладила его по спине так, будто это было самое хрупкое существо на свете.

На следующий день ее выписали. Отдохнувшая и довольная Зум-Зум без зазрения совести умяла два мятных эклера в вестибюле больницы. Долгое время она настолько серьезно относилась к своей диете, что не позволяла себе отступить от нее ни на шаг, все бакалейные лавки и фастфуды обходила стороной, и, если мать покупала сладости домой, велела их прятать и не доставать при ней. Весы показывали замечательное число – 79. В этих двух цифрах заключалась вся ее жизнь: и страдания, и радости, ее ненавистные не снашивающиеся кеды, потеря контакта с Патрицией, время, проведенное с Гленом, успехи в учебе, которые достигнуть ей стоило такого же труда, как и отказаться от шоколада. Что тут сказать, если платье, которое дожидалось ее в шкафу, почти застегнулось.

По возвращении домой Зум-Зум села за учебники, чтобы не отстать по программе. Родителей, разумеется, обрадовал такой подход, они одобрительно кивали всякий раз, когда видели дочь за книжками, вели себя тихо, меньше ругались, убавляли звук телевизора. Зум-Зум пользовалась положением потерпевшей – она позволяла себе капризничать, чего раньше за ней не замечали, составляла отдельное меню, и наконец-то добилась разрешения закрывать дверь в свою комнату.

И учеба давала бы и дальше свои плоды, если бы ее голова была забита алгеброй или общественным правом… Тот короткий волшебный момент объятий в больнице будоражил воображение Зум-Зум всю следующую неделю. Стоило ей только прикрыть глаза, как она снова сидела с Гленом на больничной белой койке в пустой палате, снова он гладил ее по волосам, а она жадно втягивала возбуждающий нервы запах. Зум-Зум не могла подобрать слов, чтобы как-то назвать этот момент, эта была магия, возвышенная, легкая, сказочно простая магия, которая проникла ей глубоко в сердце, и, кажется, пустила корни.

Чехарда из последних событий немного сбила ее с намеченного пути, так как тренировки прекратились на неопределенный срок, цифры на весах с каждым взвешиванием показывали все большие значения. Больничный подходил к концу, по недельному итогу домашнее обучение с треском провалилось, в голове метались мысли, о чем угодно, только не об экзаменах. Внезапно появившееся свободное время она заполняла долгими раздумьями о своей жизни, о друзьях, об отношениях с родителями, об окончании школы, и о том, что ее ожидало после выпуска, но раздумья эти были пустые, в них не было ни цели, ни смысла, как блуждающий по пустыне скиталец ищет путь среди барханов, Зум-Зум утопала в мечтах о том, что все наладится само собой.

Иногда Зум-Зум бросала смущенный взгляд в окно, за которым находилась заметенная снегом набережная, тогда ее накрывала волна страха и неприятное предчувствие скорых перемен. Зум-Зум не раз прикладывала руку к груди, чтобы унять беспричинную тревогу.

Поглощенные пончики, кстати, хорошо справлялись с этой тревогой, как маленькие пестрые солдаты она бросались в бой, как только к Зум-Зум приближался приступ паники. При этом ход ее мыслей каждый раз был одинаков: я долго тренировалась и многое пережила, а значит заслужила послабления и награды. Все ее существо соглашалось с этим. И вот она снова шла с набитым ртом по улице, выискивая глазами урну, куда можно было сбросить улику в виде коробки из-под сладких колечек. Ближайшая оказалась около здания через перекресток.

Когда коробка-улика была сброшена, и теперь никто не смог бы ее уличить в бесхребетности, Зум-Зум расслабилась. По этой части улицы ей ходить не приходилось, чтобы направиться к дому нужно было идти в противоположную сторону, и это объясняло то, что Зум-Зум никогда не бывала здесь раньше. Она обратила внимание на блестящую перед ней витрину здания, у которого она очутилась. Это оказался спортивный комплекс для молодежи, яркие плакаты призывали вступить в группу аэробики, пилатес, йоги, атлетики, плаванья и других секций. Зум-Зум достала телефон, чтобы сфотографировать указанные контакты, как услышала неподалеку знакомый голос. По лестнице поднимался Глен, он болтал по телефону и поэтому не заметил ее.

«Сейчас то самое время дня, которое Глен проводит в тайне ото всех!» – подумала Зум-Зум.

До сих пор непонятно, почему она не окликнула его тогда. Ноги сами понесли ее внутрь здания. За широкими дверями располагался двухсекционный холл, здесь посетители меняли уличную обувь на спортивную, рядом располагался гардероб, сбоку стоял смузибар и стойка ресепшена, два окна кассы, а за ними две лестницы вели наверх. Глен выбрал правую. Зум-Зум прокралась за ним на пятый этаж, народу здесь заметно поубавилось, да и обстановка была другой. Если внизу все было яркое и ляпистое, то здесь стены пастельного цвета освещали ажурные светильники, мраморный бежевый пол отражал белый потолок.

Глен вошел в ближайшие на этаже двери. Ни секунды не сомневаясь, она проследовала за ним, и оказалась в светлом фойе, где толпились… балерины! Из короткого коридорчика открывался просторный холл с коричневыми диванами, на стенах между окон висели черно-белые фотографии с балеринами в полный рост, в углах стояли раскидистые темно-зеленые монстеры в глиняных горшках. Рядом кружили тончайшие прелестнейшие девушки, одетые кто в купальники и лосины, кто в трико и пачки, они обвязывали пуанты атласными лентами, переговаривались почти шепотом, жестикулировали и беззвучно смеялись. Заметная Зум-Зум в своем длинном сером пальто и черном шарфе казалась старой черной вороной, залетевшей в садок с канарейками.

Медленно протиснувшись дальше по коридору, перепугав не одну барышню, Зум-Зум подошла к стеклянному окну – это был просторный танцевальный класс с зеркалами во всю стену, черный рояль стоял в стороне у окна. У дверей кучковались молодые люди совершенно особого вида, таких Зум-Зум не видала никогда. Широкоплечие, высокие, стройные, как кипарисы, умопомрачительно длинноногие, их крепкие вытянутые шеи держали аккуратные маленькие головы. Каждый из них мог бы легко заменить статую в музее только замерев на минуту. Был среди них и Глен. Он уже успел переодеться в черное трико и черную майку, голени спрятал в белые гетры, свои пуанты держал в руке. Теперь он выглядел совершенно нереалистично. Сердце Зум-Зум пропустило удар, а затем ускорилось.

«Глен в трико! Глен в трико! Мать моя булочка! Он танцует в балете!» – колотилось у Зум-Зум в голове.

Пока Зум-Зум отходила от шока, в класс вошла очень худая женщина, будто иссушенная, в широкой черной юбке, и начала раздавать указания умопомрачительно визгливым голосом. Мальчишки разбежались по углам, принялись разминаться. Зум-Зум решила удалиться в этот момент, пока ее не заметили.

Всю дорогу она шла с выпученными рыбьими глазами, прошла два раза на красный свет светофора, все думала, и думала, и думала. Тайна раскрылась – Глен не хотел афишировать свои увлечения балетом. Его можно понять – дети бывают такими злыми, расскажи он всем, что носит пуанты три раза в неделю, мало кто смог бы удержаться от шуток. Она сама себе объяснила все его ужимки и уловки, эти неловкие молчания, не сложно было представить какое колоссальное напряжение выдерживает Глен, чтобы удержать все в тайне.

На следующее утро Зум-Зум снова пропустила утреннюю тренировку, для себя она объяснила это болью в ушибленном колене. Давая себе подобные поблажки, она и не заметила, что не надевала на этой неделе спортивные штанишки ни разу. До школы она добралась на автобусе, где у ворот ее встречали друзья.

– Как же я рада видеть вас, пусеньки мои! – Зум-Зум распахнула объятья, Глен и Патриция снисходительно похлопали ее по спине.

– Выглядишь довольной. – спокойно сказала Патриция.

– Полезная еда и полное отсутствие карманных денег дало свои результаты – на весах 82! – Соврала Зум-Зум, уже этим утром ее весы показывали гораздо больше.

– Ого! Это здорово! Продолжать будешь? – Глен был серьезен, как всегда. – Как себя чувствуешь?

– Хорошо, голодно, но хорошо. – Снова соврала она. На завтрак она умяла кусок пиццы с беконом, и, разумеется, Зум-Зум не стала признаваться в своих маленьких прегрешениях. – Ну, так какие дела? Бегаем в мороз? Прыгаем в сугроб? О чем шепчутся в классе? Расскажите мне все! – Зум-Зум возбуждённо жестикулировала, и почти попала Патриции в глаз.

– О каких пробежках ты говоришь? У тебя появилась подходящая обувь? – удивился Глен.

– Кроссовки! НА МЕ-ХУ! – улыбалась Зум-Зум.

– Что ж, здорово. Но сегодня беги без меня. Я занят, – ответил Глен спокойно.

– А что такое? Занят чем-то особенным? – Зум-Зум посмотрела своим самым многозначительным заискивающим взглядом. Теперь, когда она узнала его секрет, держать язык за зубами стало очень непросто.

– Я Патрицию в кино пригласил, и она, вроде как, согласилась. – Глен подмигнул Патриции. – Чего вылупилась, Зум-Зум? Не слышала эти новости? Довольно странно, что вы это еще не обсудили.

Зум-Зум оторопела. Ее ноги словно вросли в землю, на долю секунды ей показалось, что на плечи ей рухнул с неба тяжелый мешок.

– Прости, Зум-Зум, я как-то забылась. – Патриция грациозно встряхнула волосами. – Мы с Гленом сходим прогуляться разок, а потом можете возобновлять ваши истязания. Ты выглядишь как-то бледно. Тебе плохо?

– Эм… Тогда давайте только разок, у меня тут наметился прорыв. Не лишайте меня тренера!

Шагая втроем под ручку до своего класса, они отпустили сотню издевок по поводу ее затерявшихся тренировок, Глен ворчал о предстоящей контрольной, Патриция чрезмерно часто приглаживала свои волосы и поправляла макияж. Не смеялась и Зум-Зум. Ее друг и ее подруга, наконец-то, поладили, ситуация диктовала ей, что надо радоваться, однако, внутри нее бушевала буря ярости, возможно от того, что важные моменты жизни произошли без ее участия, а возможно потому, что никто из них не оповестил Зум-Зум о своем невероятном решении – ее проигнорировали.

Объяснить разрывающее ее грудь негодование можно было и другим способом – ревность! Страшное костлявое чудище дотянулось до нее своим ледяным выдохом – оно заставило сердце сжаться в горошину, прогоняя из него все накопленное тепло, саван ревности застилал ей глаза – ослепленная Зум-Зум растерялась, перестала понимать, чему ей верить, а чему нет. И в эту самую секунду мир будто вывернулся наизнанку.